Текст книги "Хороший немец"
Автор книги: Джозеф Кэнон
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)
Берни покачал головой:
– Надо пойти поработать. – Он сунул папки под мышку, снова опаздывая.
– Вы не сможете достать их всех, – сказал Джейк, слегка улыбнувшись.
Лицо Берни окаменело:
– Конечно, не смогу. Я по одному. Как они. По одному.
Наутро ему понадобился час с лишним, чтобы найти фрау Дзурис на одной из разрушенных улиц недалеко от британского штаба на Фербеллинерплац. Штукатурка с фасада осыпалась, обнажив пятна голой кирпичной кладки. На лестнице пахло плесенью и помоями – верные признаки неисправного водопровода. На второй этаж его провел сосед, который остался в коридоре на случай, если возникнут неприятности. За дверью слышались голоса детей, которые примолкли, едва раздался стук в дверь. Когда испуганная фрау Дзурис открыла дверь, донесся слабый запах вареной картошки. Она узнала его. Дрожащими руками пригладила волосы и втащила его внутрь, но в приглашении чувствовалось тревога, и по лицам детей Джейк понял, что это из-за формы. Не зная, как себя вести, она представила его каждому – невестке, троим детям – и усадила за стол. В другой комнате лежали два матраца, сдвинутые вместе.
– Я нашел вашу записку на Паризерштрассе, – начал он по-немецки.
– Для сына. Он не знает, где мы. Его забрали работать на востоке. Сказали, на несколько недель, а теперь сами видите…
– Вас бомбили?
– О, это было ужасно. Британцы ночью, америкосы днем… – Она быстро глянула на него – вдруг обиделся. – Почему они хотели все разбомбить? Они что, думали, мы – Гитлер? В дом попали дважды. Во второй раз…
Невестка предложила ему воды и села. Из другой комнаты выглядывали дети.
– Лина была там?
– Нет, в больнице.
– В больнице?
– Нет, не раненая. Она там работала. В Элизабет. Вы знаете – больница на Люцовштрассе. Я говорила, что это бог ее оберегает за добрые дела. А другие, в подвале – не выжили. Герр Блох, его Грета, остальные. Они их убили. – Еще один взгляд. – Герр Блох отказывался ходить в общественное бомбоубежище. Только не он. А я никогда не доверяла подвалу. Он недостаточно глубокий, говорила я, и, видите, так и оказалось. – Она ломала руки, и Джейк видел, что кожа у нее на предплечьях болтается складками, как тесто. – Ужас, столько мертвых. Вы не представляете, всю ночь…
– А Лина – с ней все в порядке?
Фрау Дзурис кивнула:
– Она вернулась. Но мы, конечно, вынуждены были переехать.
– Куда она уехала?
– У нее была подруга из больницы. А после – я не знаю. Слышала, ее тоже разбомбили. Больницу. Бомбили даже больных. – Она покачала головой.
– Но адрес она оставила?
– Мне? Я уже уехала. Знаете, было не до адресов. Похватали, что могли. Возможно, у нее родственники были, не знаю. Она никогда не говорила. Вы представить себе не можете, что тут творилось. Грохот.Но знаете, что странно? Телефоны работали до самого конца. Вот что я запомнила на Паризерштрассе. Бомбят, все бегут, и телефон звонит. Даже в такой момент.
– А ее муж?
– Где-то там. На войне. – Она махнула рукой. – Женщин бросили русским. О, это было ужасно. Слава богу, я… – Она посмотрела на невестку. – Мне повезло.
– Но она должна где-то быть, – сказал Джейк.
– Не знаю. Я сказала вашему другу.
– Какому другу?
– Военному, вчера. Не знала, что и думать. Теперь я понимаю. Вы не хотели приходить сами, это все объясняет. Вы всегда были осторожны, я помню. На случай, если Эмиль… – Она наклонилась и положила ладонь ему на руку. Нежданная наперсница. – Но, знаете, сейчас это не имеет значения. Столько лет.
– Я никого сюда не посылал.
Она отдернула руку.
– Нет? Ну, тогда не знаю.
– Кто он был?
Она пожала плечами:
– Он не сказал. Знаете, они не представляются. Только спрашивают: сколько у вас живет людей? У вас есть молочные карточки на детей? Где работали во время войны? Хуже нацистов. Может, погибших считал. Они это делают, чтобы нельзя было на имя погибшего карточку получить.
– Что он сказал?
– Знаю ли я, где она живет, видела ли Эмиля. Все. Как и вы. – Она посмотрела на него. – Что-то не так? Мы порядочные люди. Мне нужно детей…
– Нет, нет. Ничего. Я тут не из полиции. Просто хочу найти Лину. Мы были друзьями.
Она слабо улыбнулась:
– Да. Я так всегда и думала. Онаничего не говорила. – Фрау Дзурис как будто все еще рассчитывала поболтать за чашечкой кофе. – Всегда такая приличная. Хотя какая теперь разница? К сожалению, ничем не могу помочь. Может, в больнице знают.
Он вынул блокнот и записал адрес на Гельферштрассе.
– Если получите весточку от нее…
– Конечно. Правда, маловероятно. Многие перед концом уехали из Берлина. Многие. Найти жилье было трудно. Даже такое. Сами видите, как мы живем.
Джейк оглядел убогую комнату, затем встал.
– Я не знал о детях. Принес бы шоколад. Может, вам это пригодится? – Он протянул пачку сигарет.
Она распахнула глаза, обеими руками схватила его руку и стала трясти:
– Спасибо вам. Видишь, – сказала она невестке, – я всегда говорила, что это не америкосы. Видишь, какие они добрые. Это англичане хотели нас бомбить. Это все Черчилль. – Она опять повернулась к Джейку. – Я помню, вы всегда были вежливый. Нам так хочется вернуться в американскую зону, а не тут с англичанами жить.
Джейк направился к двери, затем повернулся.
– Вчерашний солдат – он был англичанин?
– Нет, американец.
Секунду Джейк стоял, озадаченный. Значит, приходил не официально.
– Если он опять придет, дадите мне знать?
Она кивнула, сжав сигареты в руке, опять занервничав.
– Вы уверены, что все в порядке?
Джейк покачал головой:
– Может, еще один старый друг. Он может что-то знать.
– Нет, – ответила она, отвечая на невысказанное. – Были только вы.
В больнице должны быть регистрационные журналы, думал Джейк, но когда добрался туда, увидел, что огонь прошелся по этой части Люцовштрассе, уничтожив больницу Элизабет вместе со всеми бумагами. Торчали, открывшись небу, только черные стены – гнилые зубы, о которых говорил Рон. Место расчищала бригада женщин, таскавших ведра с кирпичами по тропке, что вилась среди нагромождений рухнувших балок и обугленных остовов коек. Легкий ночной ветерок превратился в горячий ветер, постоянно поднимавший пепел, и женщинам пришлось завязать рты платками, как у бандитов. Джейк постоял, наблюдая за ними и стараясь не замечать тяжелый запах, висевший в воздухе. Сколько пройдет времени, прежде чем он испарится вовсе?
Интересно, чем она тут занималась. Эмиль, приверженец традиций, не хотел, чтобы жена работала. Поэтому она ушла из «Коламбии» и целыми днями бездельничала дома. На ее место пришлось взять Ханнелоре, туповатую девицу, почти не знавшую английского, но, к удивлению Джейка, получившую «прямой провод» к Няне Вендту. Однако Лина все равно появлялась на вечеринках, пока не пришли времена, когда видеться с иностранцами стало нежелательно, и Эмиль попросил ее больше не ходить. И тогда она стала видеться только с Джейком. Подозревал ли Эмиль? Фрау Дзурис считала, что нет. Но откуда ей знать? На Паризерштрассе они встречались только несколько раз, когда не могли поехать к нему, потому что Хэл был дома. Всегда осторожничали, пугались даже шевеленья занавески на соседнем окне. Но фрау Дзурис все же догадалась. Может, просто по их лицам.
Эмиль неожиданно тоже пришел на вокзал Анхальтер, куда все вызывающе орущей компанией заявились проводить Джейка. Хэл и другие глушили шампанское, а Эмиль неприкаянно стоял у ограждения. Лина вручила Джейку цветы – респектабельный прощальный подарок бывшему боссу. Старалась не встречаться с ним взглядом, пока кому-то из компании не стало плохо, и в возникшей суматохе, когда все повели несчастного в мужской туалет, они наконец остались наедине.
– Зачем ты его привела? – сказал Джейк.
– Он был дома, когда позвонили из конторы. Я не могла пойти одна. Как бы это выглядело? – Она помолчала, опустив глаза. – Он хотел прийти. Ты ему симпатичен.
– Лина. – Он потянулся к ней.
– Нет. Не надо сцен. Я хочу, чтобы он видел, как я выпью шампанского и помашу вместе со всеми на прощанье. Затем мы возьмем такси, поедем домой, и на этом все будет кончено.
– Я вернусь, – сказал он, торопясь, услышав у мужского туалета громкие выкрики на английском.
– Нет, не вернешься. Не сейчас, – сказала она просто, кивая на перрон, полный военных.
– Я вернусь за тобой, – сказал он, глядя на нее, пока она снова не подняла глаза. Лицо ее смягчилось, лицо больше не официальное.
Она медленно покачала головой, посмотрела, не вернулись ли остальные, затем прижала руку к его щеке и так мгновение держала, не отводя глаз, точно пытаясь запомнить его лицо.
– Нет, но иногда вспоминай обо мне, – сказала она.
Джейк стоял, смотрел.
– Лина. – Он потерся щекой о ее ладонь, но она вдруг уронила руку – быстро погладила, – глядя мимо.
– Боже, это Рената, – сказала она, отстраняясь. – Они и ее позвали? Сумасшедшая – это же опасно. – Он снова слышал гомон перрона. Мгновение уединения минуло. Обернувшись, он встретился с внимательными, понимающими глазами Ренаты, которые заметили руку Лины, как замечали все и всегда. Его лучший источник информации, но нигде не светилась: нельзя нанимать на работу евреев. Рената лишь улыбнулась, сделав вид, что ничего не видела.
– Привет, Джо, кто бы мог подумать? – сказала она. Американский слэнг – неизменный предмет шуток.
– Эй, это же Рената! – Парни вернулись на платформу и обступили их. Его опять окружал Берлин. Джо попытался поймать взгляд Лины, но та избегала его, не отходила от Эмиля, помогала Хэлу разливать шампанское. Пили, шутили, Рената нахально стрельнула сигарету у проходившего мимо полицейского, игриво его поблагодарив. Просто доказать, что может это сделать, а Хэл наблюдал за ней, ошалев. После паровозного гудка финальный раунд объятий, сломанные цветы. Эмиль пожал руку Джейку – с облегчением: проводы подходили к концу.
– Что слышно о визе? – спросил Джейк, обнимая Ренату.
Она покачала головой.
– Скоро, – без убеждения сказала она. Умные глаза, голова в темных кудряшках. Проводник стал закрывать дверь.
– Якоб. – Голос Лины. Ее лицо рядом. Формальный поцелуй в обе щеки, легкий поцелуй, что оставил только запах ее кожи.
Он смотрел на нее, но произнести ничего не мог, даже ее имени. Чьи-то руки подтолкнули его к вагону. Поезд тронулся. Он стоял на ступеньках и махал в ответ на пьяные ауф видерзеен,и когда она шагнула вперед, у него на секунду мелькнула шальная мысль, что она сделает это, побежит за поездом и уедет с ним, но то был просто шаг, отрыв от толпы. Так что последнее, что он увидел в Берлине: она стоит на платформе, а Эмиль обнимает ее за плечи.
Женщины перестали таскать свои ведра и перебрались через кирпичи в середину дома. Одна крикнула что-то в сторону улицы, где работала другая группа, и те направились к ней, достав носилки из тележки. Джейк наблюдал, как они вытащили из обломков труп, отворачиваясь, чтобы не вдыхать, и закинули его на носилки – безразлично, как очередную порцию кирпичей. Команда носильщиков стала выбираться, спотыкаясь под тяжестью, и затем, перевернув носилки, закинула труп в тележку. Женщина, волосы сгорели. Куда они свозят трупы? На какое-нибудь огромное кладбище братских могил на Бранденбургских болотах? Скорее всего, к печи, чтобы завершить сожжение. Так могла умереть Рената. Ее внимательные глаза окончательно потухли. Если только ей не удалось каким-то образом выжить, превратившись в один из живых скелетов, что он видел в лагере. Глаза у них тоже были потухшими, полуживыми. До того великое преступление, что его никто не совершал. Но в лагерях вели регистрационные журналы, длинные поименные списки. Только здесь, под кирпичами, тело без номера могло исчезнуть бесследно.
Он подбежал к тележке и заглянул в нее. Коренастое безликое тело. Не Лина, вообще никто. Он отвернулся. Бесполезно, как и посещение фрау Дзурис. Живые не исчезают. Эмиль работал в Институте имени кайзера Вильгельма – они должны что-то знать. Армейские архивы, если он воевал. Списки военнопленных. Нужно только время. Она где-то есть – не на тележке. Может, даже поджидает его в одной из анкет Берни.
Берни, однако, на месте не было. Судя по записке, прикрепленной к двери кабинета, его неожиданно вызвали на совещание. Джейк пошел в пресс-центр. Все были там, устало пили пиво, на столах с пишмашинками валялись выхолощенные пресс-релизы Рона. Прибыл Сталин. Черчилль позвонил Трумэну. Первое пленарное заседание в пять. Встречу устраивают русские.
– Негусто, а, приятель? – сказал Брайан Стэнли с полным стаканом виски в руке.
– Ты что тут делаешь? Перешел на другую сторону?
– Тут выпивка лучше, – пояснил он, отхлебнув. – Надеялся что-нибудь разузнать, но сам видишь… – Он уронил листок пресс-релиза на стойку бара.
– Я видел тебя с Черчиллем. Он что-нибудь сказал?
– Конечно нет. Но по крайней мере сказал кое-что мне. Специально для «Экспресса». Был очень мил.
– Но не так мил с другими.
Брайан улыбнулся:
– Они злые, как осы. Так что я решил покрутиться здесь чуток. От греха подальше. – Он снова глотнул виски. – Сюжета нет. Не могу даже до Идена [32]32
Сэр Роберт Энтони Иден, Первый граф Эйвонский (1897–1977) – британский политик. Во время Второй мировой войны был министром иностранных дел Великобритании.
[Закрыть]добраться. Надо бы плюнуть, а еще завтра грядет. Хочешь посмотреть, что у нас раздают? – Он достал из кармана другой пресс-релиз.
– Три тысячи льняных простыней, пятьсот пепельниц – что это?
– Подготовка к конференции. Судя по размаху, последняя отрыжка войны. Поди напиши об этом статью.
– Три тысячи рулонов туалетной бумаги, – прочел Джейк.
– Все из Лондона. Интересно, где они ее все это время прятали. Столько лет не видел приличной бумаги в сортире. – Покачав головой, он забрал листок. – Вот еще, сто пятьдесят бутылочек ваксы для обуви. Потрескалась, но блеск дает.
– Ты что, собираешься это печатать?
Он пожал плечами:
– А у тебя? Что-нибудь раздобыл?
– Не сегодня. Я ездил в город. Там еще откапывают тела.
Брайан скорчил гримасу:
– А я не могу, правда. Кишка тонка.
– Размяк. В Африке ты был другим.
– Ну, так то была война. А тут я не понимаю, что. – Задумавшись, он хлебнул из бокала. – Хорошо бы опять в Каир, а? Сидеть на террасе, наблюдать за лодками. После такого – просто красота.
Дрейфующие фелюги, белые треугольники парусов в ожидании хоть намека на ветер, за миллионы миль отсюда.
– Через неделю будешь в Лондоне.
– Ты знаешь, вряд ли, – серьезно сказал Брайан. – Мне теперь только лодки остались.
– Ну, это ты лишнего выпил. Когда человек устал от Лондона… [33]33
«Когда человек устал от Лондона, он устал от жизни» – фраза английского писателя и лексикографа Сэмюэла Джонсона (1709–1784).
[Закрыть]– процитировал Джейк.
Брайан посмотрел на бокал:
– Тогда мы были на подъеме. Я не хочу видеть, как мы покатимся вниз. Шаг за шагом. Там тоже все закончилось. Остались одни русские. А это твои дела. Так что добро пожаловать. С меня хватит. Страшные люди.
– Но есть мы.
Брайан вздохнул:
– Удачливые американцы. Вам не надо считать туалетную бумагу, не так ли? Рекой течет. Интересно, что вы будете делать.
– Вернемся домой.
– Нет, вы останетесь. Захотите все исправить. Это ваша особая дурь. Вас так и тянет все исправлять.
– Кому-то ж надо.
– Разве? Ну, тогда я миропомажу тебя, не против? – Он положил руку на голову Джейка. – Удачи и благослови тебя господь. А я подамся к лодкам.
– Вы, парни, когда-нибудь работаете? – раздался позади них голос.
– Лиз, дорогая, – сказал Брайан, мгновенно превращаясь в сплошное радушие. – Леди с линзой. Садись, пропустим по рюмочке. Я слышал, мисс Бурке-Уайт [34]34
Маргарет Бурке-Уайт (1904–1971) – американская фотожурналистка, известна своими репортажами о Второй мировой войне и портретами мировых лидеров.
[Закрыть]уже на пути сюда.
– Иди в жопу.
Брайан засмеялся:
– Ууу. – Он поднялся со стула. – Прошу, дорогая, садись. Я лучше отчалю. Пойду почищу обувь. Может, это последний раз, когда мы садимся за стол для высоких гостей, так что надо предстать в лучшем виде.
– О чем это он? – удивилась Лиз, провожая его взглядом.
– Брайан – он и есть Брайан. Вот. – Джейк зажег спичку, чтобы она прикурила.
– А ты чем занимаешься? – спросила Лиз, выпуская дым. – Держишь бар?
– Нет. Ездил в город.
– Господи, зачем?
– Посмотреть на доски объявлений. – Обугленные тела.
– А. – Она быстро взглянула на него. – Удачно?
Он покачал головой и протянул ей пресс-релиз:
– Русские сегодня дают банкет.
– Знаю. И позируют. – Она взглянула на часы. – Примерно через час.
– В Потсдаме? Возьми меня с собой.
– Не могу. Они мне голову оторвут. Никакой прессы, не забыл?
– Я понесу твою камеру.
– Ты не пройдешь. Специальный пропуск, – прибавила она, показывая свой.
– Пройду. Состроишь им свои голубые глазки. Русские все равно не умеют читать по-английски. Давай, Лиз.
– Ее нет в Потсдаме, Джейк, – сказала она, глядя на него.
– Я не могу сидеть тут, ничего не делая. От этого только хуже. Все равно мне надо собирать материал.
– Мы будем только снимать, и все.
– Но мне надо туда попасть. Хоть посмотрю. Все лучше, чем это, – сказал он, демонстрируя листок с пресс-релизом. – Ну же. А потом я тебя угощу, как договаривались.
– У меня были предложения и получше.
– Откуда ты знаешь?
Она рассмеялась и встала:
– Встречаемся у входа в пять. Если что, я тебя не знаю. Понял? Я не знаю, как ты попал в джип. Если тебя вышвырнут, это будет тебе уроком.
– Ты настоящий друг.
– Ага. – Она передала ему камеру. – Кстати, они карие, а не голубые. Если ты не заметил.
За рулем был еще один фоторепортер, так что Джейк втиснулся на заднее сиденье, где лежало оборудование, откуда мог наблюдать, как волосы Лиз развеваются на ветру рядом с флажком на антенне. Они поехали на юг, в сторону Бабельсберга, по старой дороге к киностудии. Первый русский часовой попался им на мосту Ланге Брюке. Он взглянул на пропуск водителя, делая вид, что понимает английский, и, махнув автоматом, разрешил ехать дальше.
Весь город был оцеплен. Шеренги русских солдат стояли через равные интервалы вплоть до самой Вильгельмплац, которой, судя по всему, больше всего досталось от бомбардировок. За площадью они свернули и поехали по назначенному маршруту вдоль Нойер Гартен. Большие виллы, обращенные к парку, выглядели пустыми, но нетронутыми – уцелевшие счастливчики. После Берлина здесь была тихая гавань, будто и не случилось войны. Джейку казалось, что сейчас он увидит, как привычные старушки в шляпках выгуливают собачек по симметричным тропинкам. Но вместо них по берегу озера стояли русские солдаты с автоматами, точно в ожидании атаки амфибий.
Цецилиенхоф был в конце парка. Громадина биржевого тюдора с кирпичными трубами и освинцованными окнами – неожиданный кусочек Суррея на берегу Юнгфернзее. На въезде в парк часовые, еще более угрожающе учтивые, но такие же невнимательные, как и часовой на мосту. Затем длинная гравийная дорога к переднему двору, где американская военная полиция и британские солдаты перемешались с русскими хозяевами. Они припарковались подле шеренги официальных черных автомобилей. Через ворота во внутреннем дворе увидели сотни красных гераней, высаженных в форме огромной советской звезды – хвастливая демонстрация прав собственника, – но прежде чем Лиз смогла ее сфотографировать, офицер связи направил их вокруг здания на газон, раскинувшийся перед озером. Здесь, на террасе возле садика с фигурно подстриженными деревьями, были выставлены для фотосъемки три плетеных кресла. Небольшая армия фотографов и кинодокументалистов была уже на месте. Покуривая и расставляя штативы, они нервно посматривали на патрули.
– Раз ты здесь, давай помогай, – сказала Лиз, передавая Джейку две фотокамеры, а сама взяла третью. Охранник подошел и проверил ящики.
– Ну, и где они?
– Вероятно, прихорашиваются напоследок, – сказала Лиз.
Он представил, как Сталин перед зеркалом приглаживает волосы на висках, чтобы таким остаться в истории.
Оставалось только ждать. Джейк рассматривал здание: громадные эркеры, выходящие на озеро, – очевидно, конференц-зал, множество труб с кирпичным узором – не сосчитать. Но в них никакого сюжета, одна архитектура. Газон подстригли, живые изгороди подравняли – все аккуратненько, похоже на декорации, выставленные вдоль павильонов звукозаписи в Бабельсберге. В нескольких милях отсюда женская бригада сбрасывала трупы в тележку. А здесь с озера дул легкий ветерок, волны крошечными отражателями пускали солнечные блики. Чудесный вид. Интересно, подумал он, ходил ли кронпринц Вильгельм через газон с полотенцем в руке к озеру, чтобы окунуться поутру. Но прошлое казалось таким же невероятным, как и расческа Сталина. Теперь никаких парусных лодок – только русские часовые выстроились у кромки воды, положив руки на оружие.
Первым на террасе появился Черчилль. В форме цвета хаки, с сигарой в руке, разговаривает с группой помощников. Затем Трумэн. Самодовольный, в сером двубортном костюме, перешучивается с Бирнсом и адмиралом Лейхи. [35]35
Уильям Дэниел Лейхи (1875–1959) – адмирал американского флота, дипломат, во время Второй мировой войны – начальник штаба, главнокомандующий Вооруженными силами США и председатель Комитета начальников штабов.
[Закрыть]И наконец, Сталин в ослепительно белом мундире, в окружении охраны – натуральный гном. Несколько неформальных снимков, пока они обменивались рукопожатиями. Затем суета, пока рассаживались. Помощники обступили их, помогая занять места. Черчилль передал солдату сигару. Трумэн сел, одергивая пиджак, чтобы не задрался. Интересно, места распределили заранее? Трумэн сидел в середине, поблескивая металлической оправой очков всякий раз, когда поворачивал голову то к одному, то к другому. Все непринужденно улыбались, как будто позировали для группового снимка на встрече школьных друзей. Трумэн закинул ногу на ногу, показав пару шелковых носков в рубчик. Защелкали фотокамеры.
Джейк обернулся, услышав крик. Резкий, по-русски. Что там еще? Кричал солдат на берегу озера, тыча пальцем в воду. Неожиданно зашел в озеро прямо в сапогах и снова позвал на помощь. Некоторые помощники на террасе глянули в сторону озера, затем вновь повернулись к фоторепортерам, недовольные, что их прервали. Джейк завороженно наблюдал, как русские солдаты начали подтягивать к берегу тело. Еще один труп, утопленник, как те, в Ландверканале. Однако на сей раз в военной форме, но с такого расстояния не поймешь, чьей. Пожалуй, поинтереснее, чем трубы. Он пошел по газону.
Его никто не остановил. Часовые бросили посты и бежали к трупу, озадаченно посматривая в сторону дворца в ожидании распоряжений. Первый солдат, мокрый по колено, вытаскивал тело на илистый берег. Бросив безжизненную руку утопленника, солдат для удобства ухватил его за ремень и, резко дернув, последним рывком вытащил труп на траву. Ремень внезапно лопнул, и Джейк увидел, что это не ремень – что-то вроде патронташа, разорвался, извергнув содержимое. Ветер с озера подхватил бумажки и погнал по газону. Джейк замер. Не бумажки – деньги, банкноты взмывали вверх и плавали в воздухе сотнями крошечных бумажных змеев. Полное небо денег – сюрреально.
Русские на мгновение потрясенно замерли, а затем ринулись за банкнотами, выхватывая их из воздуха. Новый порыв ветра унес деньги выше, и охранники стали подпрыгивать, из солдат превратившись в изумленных детей, хватающих конфеты. Все на террасе встали, глядя на берег. Несколько русских офицеров побежали наводить порядок, разметая банкноты, усеявшие газон. Они орали на охрану, но их никто не слушал, все кричали друг на друга, гоняясь за летающими бумажками, топали по земле, чтоб удержать банкноты, рассовывали их по карманам. Куча денег разлетается, точно конфетти. Джейк поднял одну. Оккупационные марки. Сотни, может, тысячи. Куча денег.
Теперь и фоторепортеры, сломав ряды, тоже неслись к озеру, пока русские офицеры не развернулись, наставив на них штыки. Но Джейк уже был там. Он подошел к утопленнику. Американская военная форма. Порванный пояс с деньгами валялся в грязи. Часть банкнот плавала в воде. Но что он тут делал? Плыл в русской зоне к самому охраняемому газону в Берлине. Джейк опустился на колени рядом с трупом. Мертвенно-бледное, опухшее от воды лицо. С шеи вбок свисает цепочка с номерным знаком. Он протянул руку – взглянуть на личный знак, но замер, отпрянул. Не надо. Это не просто какой-то солдат. Шок опознания трупа. Парень из франкфуртского самолета, в страхе цеплявшийся за сиденье так, что костяшки побелели. Сейчас пальцы его безжизненно вытянулись, сморщились.
И тут, оцепенев, Джейк заметил пулевое отверстие, темную свалявшуюся ткань в том месте, где была кровь. За его спиной еще орали русские, но Джейк вдруг снова очутился в одной из комнат в Чикаго, среди полной разрухи. Глаза открыты. Сапог только один, другой сполз в воде. Когда наступила смерть? Он пощупал челюсть. Крепко сжата. Но коронера – посоветоваться – рядом не было, некому снять отпечатки пальцев. В спину грубо ткнулось дуло.
– Шнель, – скомандовал русский. Явно все, что он знал по-немецки.
Джейк поднял взгляд. Другой солдат наставил на него автомат, знаком веля уходить прочь. Пока он стоял, еще один солдат схватил камеру, сказав что-то по-русски. Первый снова ткнул дулом, пока Джейк не поднял руки и не повернулся. На террасе Большую Тройку спешно уводили в дом. Только Сталин стоял как прикованный, оценивая обстановку, – лицо тревожное, как у того, на ступеньках Рейхсканцелярии. В воздухе резко грохнул ружейный выстрел. Из камышей вспорхнули птицы. Люди на террасе замерли, потом быстро ушли в здание.
Джейк посмотрел туда, где грохнуло. Стрелял русский офицер, пытаясь навести порядок. В наступившей тишине охрана, замерев, наблюдала, как остальные банкноты улетают к Нойер Гартен. Солдаты оробели, испугавшись того, что последует. Тщательно организованный день сорван, как неловко. Офицеры приказали им построиться в шеренгу и стали отбирать банкноты. Русский конвоир Джейка снова показал на дом. Лейтенант Талли, который боялся летать. Четверо русских подняли его и закинули ему на грудь пояс с деньгами, словно это улика. Но улика чего? Такая куча денег.
– Камеру можно забрать? – спросил Джейк, но русский только заорал на него и толкнул автоматом к стайке фоторепортеров. Газон теперь кишел помощниками – они, будто гиды, разводили всех по машинам. Извинялись за срыв встречи, словно Талли был алкашом, испортившим вечеринку. Русские охранники угрюмо наблюдали: в кои-то веки счастье подвалило – и его сдуло ветром.
– Извини, – сказал Джейк Лиз. – Они забрали камеру.
– Тебе повезло, что тебя не пристрелили. Ты что там делал?
– Это был парень из самолета.
– Какой парень?
– Талли. Парнишка в сапогах.
– Но как?..
– Идите, идите, – поторопил их энергичный военный полицейский. – Представление окончено.
Их отвели вслед за другими к парковке. Прежде чем они дошли до гравия, Джейк оглянулся на озеро.
– Что он, черт побери, делал в Потсдаме? – спросил он сам себя.
– Может, он участник делегации.
Джейк покачал головой.
– Да какая разница? Может, он в озеро упал.
Он повернулся к ней:
– Его застрелили.
Лиз посмотрела на него, затем нервно оглянулась на автомобили.
– Пошли, Джейк. Надо сваливать отсюда.
– Но почему Потсдам? – В парке несколько банкнот все еще перелетали с места на место, как палая листва в ожидании грабель. – С такими деньгами.
– Тебе что-то досталось?
Он развернул добытую банкноту.
– Сто марок, – сказала Лиз. – Счастливчик. Целых десять долларов.
Но там было больше. В тысячи раз больше. И человек с пулей в груди.
– Пошли, другие уже уехали, – сказала Лиз.
Назад, в пресс-центр, выпить пива. Джейк улыбался про себя. Его ум мчался вперед, перестав оцепенело бродить среди руин. Преступление. Вот он. Его сюжет о Берлине.