Текст книги "Хороший немец"

Автор книги: Джозеф Кэнон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

– Кстати, еще один момент. Что замышляет наш достопочтенный?

– А почему он должен что-то замышлять?

– Он все еще здесь. Что обычно делают те, кто сидит на нескольких стульях? Фигаро здесь – Фигаро там. Я их не виню. А наш достопочтенный сидит и чего-то ждет. Тебя это не удивляет?

Джейк посмотрел на него:

– А тебя?

– Меня? Нет. Но это удивляет Томми Оттингера. Говорит, что он просто уполномоченный «Американских красителей».

– И?

– Томми возвращается домой. А я терпеть не могу, когда пропадает такой материал. Ты бы мог и копнуть – если у тебя, конечно, есть время. – Еще один быстрый взгляд в сторону Лины.

– А что – Томми раздает материалы?

– Ну ты же знаешь Томми. Пару рюмок – и он расскажет тебе все что угодно. Но это чисто американские дела и для меня, конечно, не годятся. Как бы там ни было, я тебе намекнул. Должен сказать, что мне больше нравится идея поймать достопочтенного, когда он запустит руку в кассу.

– В чью кассу?

– Ну, Томми полагает, он может участвовать в частных репарациях. Отхватить чуток для «Американских красителей». Они ведь как рассуждают: это выгодно в том числе и для государства, так что грабеж получается патриотический. Пока в Потсдаме спорят до хрипа о репарациях, страну потихоньку грабят.

– Я полагал, только русские занимаются обдираловкой.

– Но не ваши правильные американские парни. Все как один играют в футбол, если верить фильмам. Нет, вот где игра. Русские не знают, что брать, – просто пакуют силовые установки и все что блестит, надеясь разобраться во всем потом. А союзники – о, мы этим тоже занимаемся, благослови нас боже, – но иначе. Экспертов у нас хватает. По всей стране шныряют сотрудники технических подразделений, вылавливая лакомые кусочки. Чертежи. Рецептуры. Научно-исследовательские разработки. Собираем, можно сказать, их мозги. Ты был в Нордхаузене. Они забрали оттуда все документы – не поверишь, четырнадцать тонн бумаги. И ты, конечно, не поверишь, потому что доказать никто не может – только подберешься к ним поближе – и, бах, все лопается, как мыльный пузырь. Засекречено. Призраки. Есть одна мысль: может, стоит подключить мадам Аркати, онаточно что-нибудь разглядит. – Он замолчал, и его лицо стало серьезным. – Вот бы где я копнул, Джейк. Это стоящий материал и ни у кого его нет – лишь смутные намеки. Русские свирепеют и гавкают на нас – вы похитили инженеров с «Цейсса»! – а потом, конечно, разворачиваются и делают то же самое. Так все и продолжается. Пока, наверное, вообще нечего будет красть. Репарации. Вот о чем бы я написал.

– Почему не пишешь?

– У меня уже сил нет бегать. Никаких. Тут нужен кто-нибудь помоложе, кто не боится навлечь на себя неприятности.

– Почему Бреймер? – спросил Джейк. – Почему ты думаешь, что он занимается чем-то кроме глупых речей?

– Во-первых, человек на стадионе. Помнишь его? Закадычные друзья. Он служит в одном из технических подразделений.

– А ты откуда знаешь?

– Спросил, – ответил Брайан, приподняв бровь.

Джейк пристально посмотрел на него и усмехнулся:

– От тебя ничего не скроешь, да?

– Почти ничего, – сказал тот, улыбнувшись в ответ. – Ладно, я пошел. У тебя усталая молодая дама, которой хочется домой, а тут я трещу, не переставая. Фройляйн. – Он снова кивнул Лине, потом повернулся к Джейку. – Подумай об этом, ладно? Буду рад увидеть тебя снова в деле.

Джейк обнял Лину, и они пошли в сторону Оливаерплац, подальше от прохожих и курсирующих джипов.

Светила луна и на фоне неба им видны были разрушенные верхи домов, остроконечные, как рваные буквы готического шрифта.

– Он правду говорит? Об ученых? Они и мозги Эмиля хотят забрать?

– Зависит от того, что он знает, – ответил Джейк уклончиво, а потом кивнул. – Да.

– Теперь и они. Все хотят найти Эмиля.

– Он, должно быть, улетел, – сказал Джейк, все еще размышляя. – Из Франкфурта никто не уходит. Но и здесь еще не появился, или прячется где-то.

– С чего ему прятаться?

– Человек убит. Если они действительно встречались…

– Все же ты полицейский.

– Или его подвезли. Раньше же подвозили.

– Ты имеешь в виду, когда он приезжал за мной.

– С эсэсовцами. Привезли же.

– Он не был в СС.

– Он с ними приехал. Его отец сказал мне.

– Ну, он скажет все что угодно. Так сердится. Подумать только, единственная семья, которая у меня осталась, – и такой человек. Прогнать ребенка.

– Он уже не ребенок.

– Но СС. И Эмиль?

– А с чего ему лгать, Лина? – сказал он мягко, поворачиваясь к ней. – Значит, это правда.

Поразмыслив, она в буквальном смысле отвернулась.

– Правда. Он всегда прав.

– Но ты его любишь, я же видел.

– Мне его жалко. У него теперь ничего нет, даже работы. Он ушел, когда стали увольнять евреев. Тогда же начались и ссоры с Эмилем. Так что он был прав, но вот смотри.

– А что он преподавал?

– Математику. Как и Эмиль. В институте говорили, что он был их Бахом – передал дар, понимаешь? Как две капли. Два профессора Брандта. Потом остался один.

– Может, Эмилю тоже следовало уволиться.

Она шла некоторое время, не отвечая.

– Сейчас легко говорить. Но тогда – кто знал, чем все кончится? Иногда казалось, что нацисты пришли навсегда. Это был мир, в котором мы жили, можешь понять это?

– Я тоже здесь был.

– Но ты не немец. У тебя всегда был выбор. А для Эмиля? Не знаю – не могу отвечать за него. Так что, может, его отец и прав. Но твой друг хочет сделать из него преступника. А он им никогда не был. Он не был в СС.

– Он получил награду СС. Это есть в его деле. Я видел. За службу государству. Ты знала? – Она покачала головой. – Он никогда не говорил тебе? Ты что, с ним не разговаривала? Вы же были женаты. Как вы могли не разговаривать?

Она остановилась. Посмотрела на залитую лунным светом пустынную Оливаерплац.

– Так ты хочешь поговорить об Эмиле? Хорошо, почему бы и нет? Он здесь. Как в кино, призрак, который возвращается. Всегда в комнате. Нет, он никогда ничего мне не рассказывал. Очевидно, полагал, что так лучше. За службу государству. Бог ты мой. За цифры. – Она подняла глаза. – Я и не знала. О чем тебе рассказать? Как можно жить с человеком и не знать его? Ты считаешь, что это трудно. Это легко. Сначала разговариваешь, а потом… – Она замолчала, снова уйдя в себя. – Я не знаю, почему. Из-за работы, наверное. О ней мы не говорили – а как? Я в его работе ничего не понимала. А он ею жил. А потом, когда началась война, все засекретили. Тайна. Он не мог говорить об этом. Поэтому разговариваешь о повседневных вещах, разных мелочах, потом и об этом перестаешь, надобность отпадает. Говорить становится не о чем.

– У вас же был ребенок.

Она неловко посмотрела на него.

– Да, был ребенок. О нем и говорили. Может, поэтому я не замечала. Он часто отсутствовал. У меня был Петер. Вот так мы и жили. Потом, после Петера – даже и таких разговоров не стало. О чем можно было говорить? – Она отвернулась. – Я его не виню. Разве я могу? Он был хорошим отцом, хорошим мужем. А я – была ли я хорошей женой? Я старалась. Но мы все время… – Она снова повернулась к нему. – Дело было не в нем. Во мне. Я перестала.

– Почему ты вышла за него?

Пожав плечами, она криво усмехнулась:

– Мне хотелось выйти замуж. Иметь собственный дом. Тогда, как ты знаешь, это было не так легко. Если ты порядочная девушка, сидишь дома. Когда я приехала в Берлин, мне пришлось жить у фрау Вилленц – она знала моих родителей, – а это было еще хуже. Она вечно ждала меня у двери, когда я возвращалась. Знаешь, в таком возрасте… – Она замолчала. – Теперь это выглядит так глупо. Мне хотелось иметь собственную посуду. Тарелки. И, знаешь, Эмиль мне нравился. Он был славный, из хорошей семьи. Отец – профессор, даже мои родители не возражали. Согласны были все. Так я получила свои тарелки. На них были цветы – маки. Затем один налет – и их не стало. Просто, как… – Она взглянула на разрушенные дома, затем снова заговорила. – А сейчас я удивляюсь, зачем я так хотела их. Всю ту жизнь. Не знаю – кто скажет, почему мы делаем то, что делаем? Почему я пошла с тобой?

– Потому что я попросил.

– Да, ты попросил, – сказала она, все еще глядя на дома. – Я поняла это с той первой встречи. В пресс-клубе, на вечеринке. Помню, как я подумала: на меня еще никто так не смотрел. Как будто ты знал какую-то тайну обо мне.

– Какую тайну?

– Что я скажу «да». Как будто я так и выглядела. Неверной женой.

– Да нет, – сказал Джейк.

– Что я могу ему изменить, – сказала она, словно не слыша его. – Но я не хочу делать ему больно. Разве недостаточно просто оставить его? Теперь мы должны быть еще и полицейскими? Поджидать его здесь, как пауки, чтобы заманить в ловушку.

– Никто не пытается заманить его в ловушку. По словам Берни, они хотят предложить ему работу.

– Его мозги им нужны. И что потом? Ох, давай уедем. Из Берлина.

– Лина, я не могу вывезти тебя из Германии. Ты же знаешь. Тебе надо…

– Стать твоей женой, – закончила она фразу, покорно кивнув. – А я таковой не являюсь.

– Пока, – сказал он, касаясь ее. – На этот раз все будет иначе. – Он улыбнулся. – У нас будет новая посуда. Магазины Нью-Йорка ею забиты.

– Нет, этого хочется только раз. Но теперь есть еще кое-что.

– Что?

Не ответив, она отвернулась, затем прижалась к нему.

– Давай просто любить друг друга. Пока этого достаточно, – сказала она. – Только этого. – Она пошла вперед, потянув его руку за собой. – Смотри, где мы.

Они не заметили, как свернули в конец Паризерштрассе. Груды развалин выглядели темными провалами на залитой лунным светом улице. Там, где был дом Лины, на груде кирпичей все еще торчала раковина. В слабом свете фаянс выглядел темным. Чернила на упавшей записке фрау Дзурис расплылись от дождя.

– Надо написать новую, – сказал он. – На всякий случай.

– Зачем? Он знает, что меня тут нет. И что дом разбомбили.

Джейк посмотрел на нее:

– Но американец, который приходил к фрау Дзурис, не знал этого. Он пришел сначала сюда.

– И что?

– Значит, он не говорил с Эмилем. Куда ты потом перебралась?

– К подруге из больницы. К ней на квартиру. Иногда мы оставались на работе. Там были надежные подвалы.

– А с ней что?

– Она погибла. Сгорела.

– Кто-то ж остался. Подумай. Куда бы он мог пойти?

Она покачала головой:

– К отцу. Он к нему бы пошел. Как всегда.

Джейк вздохнул:

– Значит, его нет в Берлине. – Он подошел и поправил палку с запиской, вогнав ее глубже в обломки кирпичей. – Тогда нам надо сделать это ради нее, чтобы друзья знали, где ее найти.

– Друзья, – фыркнула Лина. – Одни нацисты.

– У фрау Дзурис?

– Конечно. Во время войны она всегда носила брошку со свастикой. Вот тут. – Она коснулась груди. – Ей нравилось слушать речи. Лучше театра, говорила она. Включала радио погромче, чтобы все в доме могли слышать. Если кто жаловался, она говорила: «Вы не хотите слушать фюрера? Тогда я о вас доложу». Вечная сплетница. – Она отвела взгляд от руин. – Ладно, это тоже закончилось. По крайней мере, речи. Ты не знал?

– Нет, – ответил он обескураженно. Любительница пирогов с маком.

На улицу с грохотом въехал грузовик, осветив Лину лучами фар.

– Берегись. – Он схватил ее за руку и потащил к кирпичам.

– Фрау! Фрау! – Послышались гортанные выкрики и смех. В открытом кузове грузовика группа русских солдат с бутылками в руках. – Комме! – заорал один из них, когда грузовик замедлил ход.

Джейк почувствовал, как она застыла рядом. Все ее тело напряглось. Он вышел на дорогу, чтобы в свете фар они могли видеть его форму.

– Проваливайте! – сказал он, взмахом отсылая грузовик прочь.

– Американская, – проорал в ответ один, но военная форма подействовала. Те, кто уже было собрались спрыгнуть с кузова, остановились. А один поднял бутылку, приветствуя Лину, уже принадлежащую другому. Русские в кузове принялись шутить. Мужчины, смеясь, салютовали Лине.

– Валите, – сказал Джейк, надеясь, что его тон будет понятен и без перевода.

– Американская, – снова повторил солдат, делая глоток. Затем показал куда-то за спину Джейка и что-то прокричал по-русски. Джейк обернулся. В лунном свете на фаянсовой раковине, задрав нос кверху, замерла крыса. Прежде чем он смог шевельнуться, русский вытащил пистолет и выстрелил. Вокруг тут же раздался грохот, от которого у Джейка схватило живот. Он пригнулся. Крыса шмыгнула прочь, но огонь уже велся из всех стволов, спонтанная пристрелка по движущейся цели. Несколько пуль попало в фаянсовую раковину, расколов ее. От нее отвалился кусок и полетел вдогонку крысе. Джейк почувствовал, как Лина вцепилась ему сзади в рубашку. Пару шагов – и они окажутся на линии огня, непредсказуемой, как прицеливающийся пьяный. Но вдруг все стихло, и солдаты опять загоготали. Один стукнул по кабине грузовика, давая знак ехать, и, взглянув на Джейка, швырнул ему из отъезжающей машины бутылку водки. Джейк поймал ее обеими руками, как футбольный мяч, постоял, посмотрел на нее и швырнул в кучу кирпича.

Лину всю затрясло, как будто от звона разбитой бутылки у нее внутри все отпустило.

– Свиньи, – сказала она, держась за Джейка.

– Просто пьяные, – сказал он, но его самого передернуло. Ведь по пьяной прихоти и его могли пристрелить в одну секунду. А если б его тут не было? Он представил, как Лина бежит по улице, ее собственной улице, как ее загоняют в тень. Следя взглядом за грузовиком, он заметил, что в подвале загорелся свет – кто-то пережидал в темноте, пока не прекратится стрельба. Только крысы могут бегать достаточно быстро.

– Давай вернемся на Ку-дамм, – сказала она.

– Все в порядке. Они больше не появятся, – сказал он и обнял ее. – Мы почти у церкви.

Но на самом деле улица пугала теперь и его. Зловещая при слабом свете, неестественно притихшая. Когда они проходили мимо уцелевшей стены, луна скрылась на минуту за ней, и они опять оказались в полной мгле тех первых дней затемнения, когда путь домой находили по жуткому мерцанию фосфорных полосок. Но тогда, по крайней мере, был слышен шум города, дорожное движение, свистки и приказы регулировщиков. Теперь же тишина стояла полная, не нарушаемая даже радиоприемником фрау Дзурис.

– Они никогда не изменятся, – сказала Лина, понизив голос. – Когда они в первый раз пришли, мы напугались и подумали, ну, все – это конец. Но нет. Все продолжается.

– По крайней мере, они больше не стреляют в людей, – сказал он быстро, пытаясь уйти от темы. – Они солдаты, вот и все. Они так развлекаются.

– Тогда они тоже развлекались, – горько сказала она. – Знаешь, в больнице они брали рожениц, беременных, им было плевать кого. Любую. Им нравился их визг. Они смеялись. Думаю, их это возбуждало. Никогда не забуду. По всей больнице. Одни вопли.

– Теперь все закончилось, – сказал он, но она, похоже, не слышала его.

– А потом нам пришлось жить при них. Два месяца – вечность. Знать, что они творили, и видеть их на улице, ожидая, когда начнут снова. Каждый раз, когда я вижу кого-нибудь из них, я слышу вопли. Я думала, что так жить не смогу. Только не с ними…

– Ш-ш, – сказал Джейк, поглаживая ее волосы, как отец, успокаивающий больного ребенка, чтобы ушла боль. – Все кончилось.

Но по ее лицу он понял, что для нее – нет. Она отвернулась.

– Пошли домой.

Он посмотрел ей в спину. Хотел еще что-то сказать, но она, ссутулившись, двинулась прочь, опасаясь, что на темной улице снова появятся солдаты.

– Они не вернутся, – сказал он, как будто это имело какое-то значение.

Глава десятая

Прощальная вечеринка, устроенная Томми Оттингером, совпала с закрытием конференции и превратилась таким образом – без всяких намерений с его стороны – в попойку «Прощай, Потсдам». Из Берлина уезжала по меньшей мере половина пресс-корпуса, пребывавшая в том же неведении о сути переговоров, что и по прибытии. И после двух недель пустых пресс-релизов и гостиничной маеты им все надоело, и они были готовы отпраздновать отъезд. К тому времени, когда Джейк добрался до пресс-центра, там уже стоял оглушающий галдеж и валялись груды опустошенных бутылок. Канцелярские столы сдвинули в сторону, чтобы освободить место для джазового комбо, и несколько представительниц Женского вспомогательного корпуса и медсестер Красного креста поочередно сменяли друг друга, подобно королевам бала, на импровизированной танцплощадке. Остальные просто пили, сидя на столах или прислонившись к стене, и орали, чтобы услышать друг друга. В дальнем углу продолжалась игра в покер, начатая несколько недель назад. Игроки сидели, не обращая внимания на остальных, отгородившись завесой собственного стоялого дыма. Рон, довольный собой, шнырял между гостями с планшетом под мышкой, набирая людей на экскурсии по Цецилиенхофу и Бабельсбергу, которые теперь, когда все уехали, открыли для прессы.

– Видел место, где проходила конференция? – спросил он у Джейка. – Ах да, ты там уже был.

– Внутри не был. А что в Бабельсберге?

– Спальня Трумэна. Очень симпатичная.

– Я пас. А что ты такой радостный?

– Мы же справились, не так ли? Гарри вернулся к своей Бесс. [65]65
  Элизабет Трумен (1885–1982) – жена Гарри Трумэна, Первая леди США с 1945 по 1953 г.


[Закрыть]Дядя Джо – хрен его знает куда. Все вели себя прилично. Ну, почти все, – сказал он, взглянув на Джейка, а потом усмехнулся. – Видел кинохронику?

– Ага. И хотел бы поговорить с тобой об этом.

– Это как раз входит в мои обязанности. Думаю, выглядел ты великолепно.

– Еб твою.

– И вот благодарность. Любой другой был бы доволен. Кстати, тебе тут телеграмма. Я все эти дни таскаю се с собой. – Достав телеграмму, он вручил ее Джейку.

Джейк развернул бланк. «Киножурнал везде. Где вы? Срочно телеграфируйте собственный отчет. Специально „Колльерс“. Поздравляем. Смело».

– Боже, – сказал Джейк. – Нужно заставить тебя ответить на это.

– Меня? Да я простой посыльный. – Он снова усмехнулся. – Примени воображение. Что-нибудь снизойдет.

– Интересно, чем ты будешь заниматься после войны.

– Эй, кинозвезда. – Томми подошел и положил ему руку на плечо. – А где твой стакан? – Лысая макушка у него уже блестела от пота.

– Вот, – ответил Джейк, забирая стакан из рук Томми. – Выглядишь так, как будто пьешь за двоих.

– А почему бы и нет? Ауф видерзеенэтой чертовой дыре. Кто займет мою комнату, Рон? Лу Аронсон просится.

– Я вам что, портье? У нас во-о-от такой список очередников. Некоторые, конечно, своими комнатами даже и не пользуются. – Еще один косой взгляд на Джейка.

– Я слышал, Бреймер еще здесь, – сказал Джейк.

– Эту жопу отсюда вытащит только акт Конгресса, – сказал Томми слегка заплетающимся языком.

– Ну-ну, – сказал Рон. – Поуважительней.

– Что он задумал? – спросил Джейк.

– Ничего хорошего, – сказал Томми. – Он ничем хорошим не занимается еще со времен этого ебаного Хардинга. [66]66
  Уоррен Гамалиэл Хардинг (1865–1923) – 29-й президент США (1921–1923).


[Закрыть]

– Ну, опять начинается, – сказал Рон, закатывая глаза. – Старые злобные «Американские красители». Дайте им уже отдохнуть, а?

– Да пошел ты. Что ты знаешь об этом?

Рон весело пожал плечами.

– Немного. Кроме того, что они выиграли за нас войну.

– Да? Я тоже ее выиграл. Только я не богат, а они разбогатели. Как ты это объяснишь?

Рон похлопал его по спине:

– Богат спиртным, Томми, богат спиртным. Угощайтесь, – сказал он, налил порцию и протянул ему. – За счет заведения. Еще увидимся. Вон сестричка стоит, мечтает осмотреть спальню Трумэна.

– Не забудь про комнату, – сказал ему вслед Томми, когда тот растворился в толпе. Он сделал глоток. – Подумать только, совсем пацан, у него все еще впереди.

– Так что ты знаешь, Томми? Брайан сказал, у тебя есть для меня материал.

– Он так сказал, хм? А тебе интересно?

– Я весь во внимании. Что там с Бреймером?

Томми покачал головой:

– Это вашингтонская история. – Он поднял глаза. – И я ее оставляю за собой. Я расколю этого сукиного сына, даже если мне придется просмотреть каждый патент лично. Но красиво. Как богатые становятся богаче.

– И как?

– Ты действительно хочешь узнать? Приобретают компании, лицензии. Ебаный бумажный лабиринт.Зачастую их собственные юристы не могут разобраться. «Американские красители и химикаты». Ты знаешь, что они с «Фарбен» были вот так. – Он показал два сплетенных вместе пальца. – До войны. Во времявойны. Делились патентами, и одна рука мыла другую. За исключением того, что во время войны не торгуешь с компанией противника. Неприлично все же. Поэтому деньги платят в другом месте – в Швейцарии, новой компании. Которая к тебе не имеет никакого отношения, за исключением того, что, как ни странно, в правлении – те же парни. И тебе платят независимо от того, кто победитель.

– Не очень порядочно, – сказал Джейк. – И ты можешь доказать это?

– Нет, но я знаю об этом.

– Как?

– Потому что я великий журналист, – сказал Томми, коснулся носа и заглянул в свой стакан. – Если смогу разобраться в бумагах. Ты думаешь, легко найти, кто чем владеет на самом деле? Не тут-то было. Все так запутано, но им именно это и надо. Но я знаю об этом. Помнишь Блаустейна из картеля? «Фарбен» был его детищем. Он сказал, что поможет мне. И все это где-то в Вашингтоне. Осталось только заполучить нужный документ. Его, конечно, нужно еще захотеть найти, – сказал он и поднял стакан, приветствуя всех коллег, танцующих в этой шумной комнате с женщинами из вспомогательного корпуса.

– Тогда что Бреймер делает в Берлине?

– Согласовывает признание вины. Помогает старым друзьям. Правда, продвинулся он недалеко. – Он улыбнулся. – Блаустейну нужно отдать должное. Подними шум и кто-нибудь да услышит. Черт, даже мы прислушиваемся через раз. В результате никто не захочет и близко подходить к «Фарбен» – сильно воняет. ВА учредила для них специальный трибунал. Они их тоже прищучат – вставят им по полное не хочу. Даже Бреймер не отмоет важных шишек. Он пытается свести программу денацификации на нет, толкает свои речуги, но на сей раз не сработает. «Фарбен» знают все. Боже, это же они построили завод в Аушвице. Кому хочется подставлять шею за таких людей?

– О чем ты? Речи? – спросил Джейк, начиная понимать, что Рон, в конечном счете, был прав. Томми сел на своего конька, и его понесло. Чем еще мог заниматься Бреймер?

– Ну, он делает что может. Речи – только часть. Никто в действительности не знает, что такое денацификация – где провести черту? – поэтому он продолжает долбить эту тему, и вскоре все вообще перестанут понимать, что к чему. Люди хотят домой, а не судить нацистов. На что, несомненно, и рассчитывают «Американские красители»: тогда их друзья смогут вернуться к работе. А не в тюрьму. Насколько я понял, он предлагает трудовые соглашения.

Джейк поднял голову:

– Трудовые соглашения?

– Патенты уже у них. Теперь нужно заполучить персонал. Никто не хочет оставаться в Германии. Вся страна, в конечном счете, отойдет коммунякам, и с чем тогда останемся мы? Проблема теперь в том, как их ввезтив Штаты. Госдепартамент исповедует странную идею о непредоставлении виз нацистам, но поскольку нацистами быливсе и армия намерена достать их всех, остается только одно – найти спонсора. Того, кто скажет, что им без них ну никак не обойтись.

– Типа «Американских красителей».

Томми кивнул.

– И чтобы доказать это, они подпишут контракты с Министерством обороны. Армия получит «высоколобых», «Американские красители» – жирный контракт на их найм, и все будут счастливы.

– Мы говорим о людях «Фарбен»? О химиках?

– Конечно. Они без труда впишутся в «Американские красители». Я говорил с одним из них. Он расспрашивал об Ютике.

– А кто еще? Кроме «Фарбен»?

– Любой. Ну, прикинь сам. «Американские красители» сделают все, что захотят военные, армия – их бизнес.Захотят военные специалиста по аэродинамике, они найдут ему применение, особенно если армия даст им контракт на эти аэродинамические трубы. Что, не знаешь, как это делается? Старая история.

– Ага, на новый лад. Работа для нацистов.

– Ну, все зависит от того, какую вонь скрывают их личные дела. Для Геринга никто работу искать не будет. Но большинство притихло. Номинально они нацисты. Страна-то была нацистская. Фишка в том, что они хорошие спецы. Лучшие в мире. Поговори с технарями из спецкоманд, у них на уме только одно – как бы их заполучить. Как будто разговор идет о девочках. Немецкая наука. – Он затряс головой и сделал еще глоток. – Какая страна, если только подумать. Ресурсов никаких. Делали все в лабораториях. Резину. Топливо. Единственное, что у них было – уголь, и посмотри, чего они достигли.

– Почти, – сказал Джейк. – И посмотри на это сейчас.

Томми усмехнулся:

– Ну, я не говорил, что они не сумасшедшие. А кто другой стал бы слушать Гитлера?

– Фрау Дзурис, – ответил сам себе Джейк.

– Кто?

– Никто – так, мысли вслух. Слушай, Томми, – сказал он, размышляя. – Ты что-нибудь слышал о том, как деньги переходят из рук в руки?

– Что, к немцам? Смеешься? Их не надо подкупать – они сами хотят уехать. А что? Ты уже видел здесь химические заводы с объявлениями о найме?

– Но тем не менее Бреймер набирает работников.

– Ну, может, немного, на стороне. Он из тех, кто не любит простаивать. – Томми оторвал взгляд от стакана. – А тебе зачем?

– У него должно быть много зеленых, чтобы ими так сорить, – не ответив, сказал Джейк. – Если ему что-то потребуется.

– Угу. – Томми уставился на Джейка. – Ты на что намекаешь?

– Ни на что. Честно. Просто вынюхиваю.

– Ты-то? Я же тебя знаю. Тебе ж насрать на «Фарбен», верно?

– Верно. Не беспокойся, этот материал твой.

– Тогда что ты из меня все вытягиваешь?

– Не знаю. По привычке. Моя мама всегда говорила: слушай – и что-нибудь узнаешь.

Томми рассмеялся:

– У тебя не было матери, – сказал он. – Такого не может быть.

– Была. Даже у Бреймера есть, – отшутился Джейк. – И, клянусь, она им гордится.

– Ага, он бы и ее продал, дай ему только денег на условное депонирование. – Он поставил стакан на стол. – Она, вероятно, заправляет тем чертовым загородным клубом, пока ее мальчик получает конверты в «Американских красителях». Это великая страна.

– Лучше не бывает, – охотно согласился Джейк.

– И я не могу дождаться, когда вернусь туда. И все выясню. Слушай, сделай мне одолжение. Если что-нибудь узнаешь о Бреймере, дай мне знать, ладно? Раз уж ты копаешь.

– Позвоню тебе первому.

– И не предъявляй мне счета. Ты у меня в долгу.

Джейк улыбнулся:

– Мне будет тебя недоставать, Томми.

– Меня и твоего больного зуба. Что он там, черт, затевает? – сказал он, кивая головой в сторону оркестра, барабанщик которого выдал дробь.

Рон с бокалом в руке стоял перед музыкантами.

– Внимание. Вечеринки без тостов не бывает.

– Тост! Тост! – Раздались по всей комнате крики, сопровождаемые звоном бокалов.

– Иди сюда, Томми.

Раздался гул и свист, поднялся добродушный гвалт, как на студенческой вечеринке. Скоро народ начнет балансировать бутылками на головах. Рон начал что-то говорить о самой прекрасной команде журналистов, с которыми ему довелось работать, затем усмехнулся, толпа стала свистом глушить его, воздел руку, а потом полностью сдался, только поднял бокал и пожелал удачи. Кто-то запустил желтыми бумажными самолетиками прямиком в голову Рона. Тот, засмеявшись, уклонился.

– Речь! Речь!

– Пошли все на хрен, – сказал Томми, взяв правильный тон, и толпа снова взревела.

– Давай, Томми, скажи что-нибудь! – раздался голос рядом с Джейком. Бенсон, журналист из «Звезд и полос», [67]67
  «Звезды и полосы» – еженедельная неофициальная газета Министерства обороны США для военнослужащих, проходящих службу за границей. Основана во время Первой мировой войны для американских экспедиционных сил в Европе. Издание периода Второй мировой войны выходило в Лондоне (1942), печаталось также в Париже, Токио, Маниле, Гонолулу и других городах, а также на Ближнем Востоке.


[Закрыть]слегка охрипший от криков.

Томми улыбнулся и поднял стакан.

– Это историческое событие…

– О! – Взвыла толпа, и еще один самолетик пролетел мимо.

– Давайте выпьем за свободную и неограниченную навигацию по всеммеждународным внутренним водным путям.

К удивлению Джейка, это вызвало гром аплодисментов, сопровождавшихся взрывом хохота и криками «За внутренние водные пути! Внутренние водные пути!». Томми осушил стакан, и оркестр снова заиграл.

– А юмор в чем? – спросил Джейк у Бенсона.

– Трумэн выдвинул гениальную идею на конференции. Говорят, лицо дяди Джо в этот миг стоило миллион баксов.

– Шутишь.

– Если б. Он действительно настаивал на включении этого вопроса в повестку дня.

– Я полагал, что заседания держатся в секрете.

– То было слишком значимым, чтобы удержать в тайне. За пять минут пять утечек. А ты где был?

– Дела.

– Никак не могли уговорить его снять этот вопрос. Путь к прочному миру. – Он засмеялся. – Открыть Дунай.

– Как я понимаю, в заключительное соглашение это не попало?

– Сдурел? Все сделали вид, что ничего и не было. Как в церкви, когда кто-то пукнет. – Он окинул Джейка взглядом. – А что за дела?

После этого вечеринка пошла вразнос. Гул музыки и голосов нарастал, пока не перешел в один пронзительный визг, похожий на звук пара, вырывающегося из клапана. Всем уже было, кажется, все равно. Медсестры кружились по танцплощадке. В шуме явно преобладали мужские голоса, как на всех оккупационных вечеринках, которые проходили практически без женщин. Так как связи с местными женщинами были запрещены, общение с немками ограничивалось сумрачным миром кабаков на Ку-дамм и обжиманием в развалинах. Джейк увидел на танцплощадке Лиз, которая помахала ему, приглашая, но он, шутливо козырнув, прошел к бару. Еще пятнадцать минут – дань вежливости, – и он пойдет домой к Лине.

Ходуном ходила уже вся комната, как будто народ танцевал, не сходя с места, – за исключением игроков в покер, засевших в углу. Они только и знали, что методично шлепать картами о стол. Джейк посмотрел в конец бара и улыбнулся. Еще один уголок тишины. Неохотно появился Мюллер, который еще больше походил на судью Гарди – седой и трезвый, как дежурный учитель на школьном балу.

Джейк почувствовал, как его локтем толкнули в бок, плеснули пивом на рукав, и отошел от стойки, чтобы сделать финальный круг по комнате. Взрыв смеха из ближайшей группы – в центре внимания опять Томми. Рядом с дверью на стене висела пробковая доска, залепленная вырезанными статьями и заголовками. Его потсдамская статья тоже была здесь. Ее поля, как и у всех остальных, были заполнены от руки комментариями. НЕСАМТВОЛ – «не самая твоя лучшая». Статья о том, как Черчилль покидал конференцию. КОЗЕМБРОДГИГ – «когда по земле бродили гиганты». Фамильярные акронимы пресс-центра, такие же засекреченные и шутливые, как и пароли в школьном клубе. Как он провел войну.

– Любуетесь на дело своих рук?

Он повернулся и увидел стоящего за спиной Мюллера. В пропахшей потом комнате форма на нем была свежей.

– А что они вообще-то означают?

– Рецензии. В сокращенном виде. САМВЕЛИЗ, – произнес Джейк сокращение как слово. – Самая великолепная из всех. НЕСАМТВОЛ – не самая твоя лучшая. Вроде такого.

– У вашей братии больше сокращений, чем у армейцев.

– Вряд ли.

– А я в эти дни слышу только ОТУМДЕМ – отъебись, у меня дембель. То есть домой хотят, – объяснил Мюллер, как будто Джейк не понял. – Полагаю, вы тоже собираетесь домой, Потсдам-то закончился.

– Пока нет. Я еще тут поработаю.

Мюллер посмотрел на него:

– Ах да. Черный рынок. Прочитал в «Колльерс». Будет продолжение? – Джейк пожал плечами. – Знаете, каждый раз, когда появляется такая статья, кому-то прибавляется лишней работы – нужно объясняться.