Текст книги "Хороший немец"

Автор книги: Джозеф Кэнон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Глава восьмая

С каждым днем ей становилось лучше, и к следующему воскресенью она уже могла выходить на улицу. Ханнелора нашла себе «временного» друга, и Джейк с Линой целыми днями были одни: счастье отшельников, которое в конце концов стало им тесным. Джейк закончил вторую статью – «Похождения на черном рынке». Русские и часы с Микки-Маусом, положение с продовольствием, но про Дэнни и его девчонок он благоразумно упоминать не стал. А Лина тем временем спала, читала и набиралась сил. Но погода стояла душная. Влажное берлинское лето, которое прежде гнало всех в парки, теперь лишь крутило вихри пыли с руин, покрывая окна мелкой пленкой. Даже Лине было не по себе.

В русском секторе никто из них не бывал: Лина – потому что не хотела ходить туда одна, и Джейк поехал на восток через Митте, мимо Гендарменмаркт, затем через площадь Опернплац, где в свое время устраивали костры из книг. Исчезло все. Когда они издалека увидели обрушенный внутрь «Берлинер Дом», у них совсем отпала охота ехать дальше, и они решили пройтись по Линден – совершить, как прежде, воскресную прогулку. Теперь тут уже никто не гулял. Среди руин перед самой Фридрихштрассе устроили импровизированное кафе. В нем было полно русских, потеющих при такой жаре.

– Они никогда не уйдут, – сказал Лина. – Здесь все кончено.

– Деревья вырастут опять, – сказал Джейк, глядя на обугленные пеньки.

– Бог ты мой, посмотри на «Адлон».

Но Джейк смотрел на человека, выходившего из дверей здания, разрушенного, судя по всему, лишь частично. Сикорский тоже заметил его и подошел.

– Мистер Гейсмар, наконец-то вы решили навестить нас, – сказал он, пожимая руку. – Очевидно на полдник.

– А его по-прежнему устраивают?

– О, конечно, это же традиция, как мне сказали. Теперь не такая формальная, более демократичная, не так ли?

Фактически, все, кого Джейк увидел у двери, были увешаны орденами и медалями. Генеральская песочница.

– В задней части сохранилось несколько комнат. Из моей виден сад Геббельса. По крайней мере, мне так сказали. Прошу прощения, – сказал он, поворачиваясь в Лине. – Генерал Сикорский. – И вежливо поклонился.

– Извините, – сказал Джейк. – Фройляйн Брандт. – А почему не фрау?

– Брандт? – сказал он, внимательно ее рассматривая. – Распространенная фамилия в Германии, не так ли?

– Да.

– Вы из Берлина? У вас здесь семья?

– Нет. Всех убили. Когда пришли русские, – сказала она неожиданно вызывающе.

Но Сикорский лишь кивнул.

– Моих тоже. Жену, двоих детей. В Киеве.

– Извините, – сказала Лина, смутившись в свою очередь.

Он кивнул, приняв извинение.

– Судьбы войны. И как такая красивая женщина до сих пор не замужем?

– Была. Его убили.

– Тогда извините, – сказал Сикорский. – Ну, наслаждайтесь прогулкой. Печальный вид, – сказал он, глядя на улицу. – Столько еще предстоит сделать. До свидания.

– Столько еще предстоит сделать, – сказала Лина, когда он отошел. – А кто это все натворил? Русские. Ты видел, как он на меня смотрел?

– Он в этом не виноват. У него глаз на красивых девушек. – Джейк замолчал и коснулся ее щеки. – Ты красивая, ты же знаешь. Посмотри на себя. Вернулся прежний цвет лица.

Она взглянула на него, затем покачала головой, снова смутившись.

– Нет, дело не в этом. Здесь нечто другое. Подозрение. Русские относятся подозрительно ко всему.

– Я слышал, что он служит в разведке. А они на всех так смотрят. Пошли.

Они прошли мимо Бранденбургских ворот, все еще залепленных огромными плакатами Большой Тройки.

– Деревьев нет, – сказала она. – Ох, Джейк, давай вернемся.

– Знаешь что – давай проедем в Грюневальд и погуляем в лесу. Согласна?

– Там не так, как здесь?

– Нет. Кроме того, наверняка прохладнее, – сказал он, вытирая пот с лица.

– Что-нибудь для дамы? – От группы слонявшихся около Рейхстага отделился немец в пальто и фетровой шляпе.

– Нет, – ответила Лина, – уходите.

– Довоенный материал, – сказал мужчина и, распахнув пальто, вытащил сложенное платье. – Очень красивое. Моей жены. Почти не носила. Видите? – Он стал разворачивать платье.

– Нет, спасибо. Не нужно.

– Посмотрите, как она будет выглядеть, – сказал мужчина Джейку. – Летнее, легкое. Вот, пощупайте.

– Сколько?

– Не надо, Джейк. Я не хочу его. Посмотри, какое оно старое. Довоенное.

Но именно это и зацепило его взгляд – такие платья она носила перед войной.

– У вас есть сигареты? – спросил настойчиво мужчина.

Джейк приложил платье к ней. Приталенное, со свободным верхом. Она всегда любила такие.

– Красивое, – сказал он. – Может, пригодится.

– Нет, не надо, – ответила она, слегка взволнованно, как будто переодевалась на публике, где все ее могли увидеть. Она оглянулась, ожидая свистка военного полицейского. – Убери.

– На тебе оно будет шикарно.

Он достал новую пачку сигарет. Что там говорила Ханнелора про текущий курс? Но именно в этот момент появилась военная полиция. Британские солдаты с белыми жезлами стали разгонять толпу, как цыплят. Немец, выхватив пачку, швырнул платье Джейку.

– Тысяча благодарностей, – сказал он, убегая. – Удачная покупка, не пожалеете. – И, взметая полы пальто, побежал к арке.

– Какая глупость. В любом случае, слишком дорого. Целая пачка.

– Ничего страшного. Чувствую себя богачом. – Он посмотрел на нее. – Я так давно ничего тебе не покупал.

Она стала складывать платье.

– Посмотри, оно все мятое.

– Отпарим. Ты будешь прекрасна. – Он коснулся ее волос. – Распустишь волосы.

Она взглянула на него.

– Я больше не ношу такую прическу.

– Ну один раз можно. Несколько заколок, – сказал он, вынимая одну.

Она отвела его руку:

– Ох, ты невозможен. Так уже никто не носит.

Сев в джип, они поехали через Шарлоттенбург по нескольким длинным проспектам, лежавшим в руинах. В душном воздухе висела пыль. Наконец они увидели деревья па краю Грюневальда, а за ними водное пространство. Там река, расширяясь, образовывала несколько озер. Здесь было прохладнее, но не намного. Сейчас солнце закрывали облака, отчего вода выглядела синевато-серой. Воздух был густ от томящей жары. На флагштоках бывшего яхт-клуба безжизненно висели «Юнион-Джеки», которые не шевелились даже от легкого бриза. Они увидели на воде две лодки, неподвижные, с обвисшими парусами, как два мазка на полотне. Но, по крайней мере, город остался позади – впереди была только водная гладь, а дальше, на том берегу, сквозь деревья просматривались пригородные дома Гатова. Они поехали по дороге вдоль берега, не обращая внимания на выгоревшие участки леса, вдыхая запах сосен, прежний чистый воздух.

– Лодкам лучше пристать, будет буря. Боже, как жарко. – Она похлопала по лицу носовым платком.

– Давай хоть ноги помочим.

Но узкая полоска пляжа, совершенно пустынного, была вся усеяна бутылками и осколками снарядов, выброшенными на берег, словно каемка грязи на ванне. И они, перейдя дорогу, пошли в лес. Здесь было влажно, но спокойно. Не орали, перекликаясь, туристы. Не топотали лошади. В таком воскресном одиночестве они никогда прежде не оказывались. Однажды они занимались любовью в кустах, всего лишь в нескольких ярдах от лошадей, галопом несшихся мимо. Опасность возбуждала, словно касание плоти. Полная безнаказанность.

– Помнишь, как мы… – начал он.

– Да. Знаю, о чем ты. Я так нервничала.

– Тебе нравилось.

– Это тебе нравилось.

– Да, нравилось, – подтвердил он, глядя на нее и удивляясь тому, что начинает возбуждаться. От одного только воспоминания.

– Уверена, что нас тогда видели.

– Сейчас тут никого нет, – сказал он, целуя и мгновенно прижимая ее к дереву.

– Ну, Джейк, – сказала она чуть недовольно, – не здесь. – Но позволила поцеловать себя снова, раскрыла губы и тут же ощутила, как он прижался к ней. Охнув, она отпрянула. – Нет, не могу.

– Все нормально. Тут никого…

– Не в этом дело, – сказала она, огорченно покачивая головой. – Когда вот тут кто-нибудь тронет…

– Я же не кто-нибудь.

– Ничего не могу поделать. – Она опустила голову. – Ощущение то же. Прошу тебя.

Он коснулся ее лица:

– Извини.

– Ты не знаешь, как это было, – сказала она, не поднимая головы.

– У нас будет по-другому, – сказал он нежно, но она, отпрянув, отошла от дерева.

– Будто ножом, – сказала она, почти задыхаясь. – Раздирало…

– Перестань.

– Что перестань? Ты понятия не имеешь. Ты думаешь, все проходит. Такое – нет. Я все еще вижу его лицо. Достаточно прикосновения здесь – и передо мной его лицо. Ты этого хочешь?

– Нет, – сказал он спокойно. – Я хочу, чтобы ты видела меня.

Тут она замолчала и, стремительно прильнув к Джейку, положила руку ему на грудь.

– Я вижу. Только… не могу. – Он кивнул. – Ну не смотри так.

А как он смотрит? Прилив стыда и разочарования? Первый солнечный день после болезни становился сумрачным, небо затягивало облаками.

– Не бери в голову, – сказал он.

– Ты так не думаешь.

Он взял ее за подбородок и приподнял его.

– Я хочу заняться с тобой любовью – вот в чем разница. Я подожду.

Она прижалась лицом к его груди.

– Извини. Я все еще…

– А мы не спеша, постепенно. – Легкий поцелуй. – Понимаешь? – Он остановился и взял ее за плечи. – Все будет иначе.

– Ради тебя, – сказала она, прижимаясь к нему так, что он слегка отодвинулся. В ее голосе прозвучало что-то новое. То, что он прежде не слышал. Но кто знал ее лучше, каждую ее частичку?

– Не будем спешить, – сказал он, снова целуя ее, стараясь снять с нее напряжение.

– А потом что? – спросила она задумчиво.

– А чем дальше, тем больше, – сказал он, но не успел ее поцеловать, как небеса наконец разверзлись, раздался гром, сверкнула полоска света, и он улыбнулся, развеселившись. – А потом вот это. Потом вот что случается. Видишь?

Она взглянула на него:

– Как ты можешь шутить?

Он провел рукой по ее лицу.

– А это и должно быть весело. – Упали первые капли дождя. – Пошли, тебе не стоит мокнуть.

Она, прикусив губу, опять опустила взгляд.

– А что, если этого уже никогда не случится. – Она остановилась и вцепилась в его рубашку, не обращая внимания на дождь. – Если ты хочешь, то давай – сказала она решительно. – Прямо здесь, как в тот раз. Если хочешь.

– А ты закроешь глаза.

– Да.

Он покачал головой:

– Я не хочу быть чьим-то лицом.

Она отвела взгляд.

– Теперь ты рассердился. Я думала, ты хочешь…

– Так, как было раньше. Но не так, как сейчас. – Он коснулся пальцем ее волос. – Да и я уже весь мокрый. Лучший способ отвлечься – холодный душ, – сказал он как можно веселее, не отводя от нее взгляда. Но она была все еще напряжена.

– Извини, – сказала она, опустив голову.

– Не надо, не извиняйся. – Он вытер капли дождя с ее щеки. – У нас куча времени. Столько, сколько захотим. Пошли, ты уже промокла.

Она так и шла с опущенной головой, погрузившись в мысли, пока он вел ее к дороге. Дождь набирал силу, промочил джип насквозь, а когда они тронулись, стал бить им в лицо. Он, не подумав, съехал с открытой дороги в лес, ища укрытие под деревьями, забыв о том, что в этом конце парка все дорожки земляные, в колдобинах и лужах. Выехав на прямую дорогу, идущую на восток, он прибавил скорость, боясь, что, промокнув, она простудится и опять заболеет. Защищаясь от дождя, она сжалась за ветровым стеклом и ушла в себя.

В лесу было мрачно и тоскливо, и он ругал себя за то, что решил срезать путь. Суше не стало, вокруг было сумрачно, как и весь остальной день. А чего он ждал, залитой солнцем поляны и расстеленного пледа, влажного от секса? Слишком рано. А что, если всегда будет слишком рано? Когда она стояла под деревом, вся дрожа, у него возникло ощущение, что он опять очутился в скрипящем разваливающимся доме, который уже не отстроить заново. Охнула от одного прикосновения. Прежнее не вернешь. Откуда ему знать? Через это прошла только она. А он попер и, наверное, все испортил, как пацан, которому захотелось поскорее завалить девчонку. Правда, он ничего не планировал заранее, получилось само собой. Попытался вернуть прошлое, один из тех дней, когда все было так хорошо, когда оба хотели этого. Слишком рано.

Он остановился, чтобы укрыться под одним из мостов на трассе Авюс. Над ними с ревом по бетонным перекрытиям проносились военные грузовики. Она дрожала – теплее тут не было. С влажных стен капало. Надо ехать отсюда и поскорей, сменить одежду, а не ежиться от сырости. Но куда? Виттенбергплац – далеко. По крайней мере, надо выбраться из леса. Они проехали почти до конца озера Крумме Ланке, когда он заметил улицу, ведущую к Центру документации. Может, Берни там, сидит в уютном подвальчике среди своих картотек. Но чем он поможет? Джейк с беспокойством посмотрел на нее. Вся сжалась и дрожит. Все лечение прошлой недели идет насмарку. Горячая ванна. Он вспомнил, как таскал горячую воду кастрюлями в едва теплую ванну. Теперь они мчались мимо пресс-центра. Может, у Лиз найдется сухое белье, чтобы переодеться. Гражданским бывать в этом доме не положено. Но кто его не пустит, старики?

Ему повезло. На Гельферштрассе никого не было. В доме ни души. Раздавалось лишь тиканье часов. Она нерешительно остановилась у двери.

– Ты здесь живешь? А мне сюда можно?

– Скажешь, что ты моя племянница, – ответил он и повел ее в дом.

Влажная обувь, поскрипывая, оставляла мокрые следы на лестнице.

– Сюда, – сказал он, показав на свою дверь. – А я приготовлю тебе ванну.

Вода была такой горячей, что пар валил. Открыв полностью кран, он увидел бутылочку с солью для ванны, которую Лиз оставила на полке, и немного отсыпал. Вода слегка вспенилась, распространяя запах лаванды. Скорее всего, подарок длинного Джо.

Она стояла за дверью, озираясь. С платья капала вода.

– Твоя комната такая чудная. Вся розовая. Как девичья.

– Она и была девичьей. Вот, возьми. – Он передал ей полотенце. – А это лучше сними. Ванная в твоем распоряжении.

Он прошел к своему шкафу, разделся и бросил мокрую одежду в одну кучу. Достал чистую рубашку и пошел к комоду, чтобы взять нижнее белье. Когда он повернулся, она все еще стояла и наблюдала за ним. Внезапно застеснявшись, он прикрылся рубашкой.

– Ты еще одета, – сказал он.

– Да, – ответила она, и он понял, что она ждет, чтобы он ушел. Снова стесняется, боится обнажиться передним.

– Хорошо, хорошо, – сказал он, хватая свои брюки. – Я буду внизу. Мойся, сколько захочешь – тебе прогреться надо.

– Я забыла, – сказала она, – как ты выглядишь.

Он смущенно посмотрел на нее, затем взял сухую обувь и направился к двери.

– Будет о чем подумать к ванной. Давай, снимай, – сказал он, показывая на платье. – Не волнуйся, подсматривать не буду. Здесь рядом комната женщины. Можешь кое-что у нее позаимствовать, она против не будет.

– Нет. У меня есть новое платье, – ответила она, разворачивая его. – Только здесь немного намокло.

– Видишь, какое удачное приобретение, – сказал он, закрывая дверь.

Спустившись, он надел ботинки, затем сел у окна и стал смотреть на дождь. Не спеша, постепенно. Но вот они, почти обнаженные, стояли и смотрели друг на друга в ванной. Он слышал, как лилась вода, но сейчас слабее, чтобы оставалась горячей, пока она отмокает. Как чужие, будто никогда не были вместе в постели. Как будто он не лежал после, глядя на ее отражение в зеркале. Но то было прежде.

Он плеснул себе в стакан из одной бутылки с этикеткой – Мюллер наверняка не будет возражать – и опять подошел к окну. Дождь лил отвесно, даже не задевая подоконника. Затяжной дождь, который может лить часами, хорош для урожая и чтобы сидеть дома. Рядом с пианино стоял патефон-автомат. Он подошел и просмотрел пластинки. V-диски, [57]57
  12-дюймовые пластинки, 78 об/мин. С 1943 по 1949 г. выпускались по специальному соглашению между правительством США и частными звукозаписывающими компаниями для военного персонала США за рубежом. V – от victory (победа).


[Закрыть]трио Ната Коула, [58]58
  Натаниэл Коул (Нат «Кинг», 1919–1965) – американский певец, пианист, киноактер.


[Закрыть]явно чей-то любимец. Вынув одну из конверта, он поставил ее на патефон. Зазвучала «Охолонись и не трепись». Легкая мелодия, незамысловатые слова, чисто американская песенка. Закурив, он сел, положил ноги на подоконник и, не обращая внимания на музыку, погрузился в раздумья. Такого он вообще-то не ожидал. Настолько был уверен, как все произойдет.

Когда песенка завелась снова, он нахмурился, встал и снял пластинку. Вода перестала литься, наверху наступила тишина. Она, должно быть, вытирается, сушит волосы, закалывает их назад. Он услышал тихое шуршание, как будто мыши возились, и понял, что она идет по коридору. В его комнату. Взяв пачку пластинок, он поставил их в накопитель, чтобы больше ничего не слышать, никаких шорохов, ничего, чтоб мысли не метались. Только пианино, контрабас, гитара и монотонный шум дождя. Он снова положил ноги на подоконник. Раньше дня было мало – быстро одевались и возвращались в город. Теперь минуты тянулись до бесконечности долго, бесформенно и лениво, как колечки сигаретного дыма в пустом доме.

Он не услышал, как она вошла. Просто почувствовал, как за музыкой дрогнул воздух, запах лаванды. Повернул голову и увидел, что она тихо стоит, ожидая, когда он ее увидит. Пробный выход. Он встал, посмотрел на нее, и в голове у него все перевернулось. Приняв ванну, она порозовела, цвет его комнаты, лицо стало как раньше. Но что-то еще. Платье было великовато, и она перетянула его пояском, отчего верх ниспадал свободно. Как в 40-м. Волосы уложила так, чтобы прическа шла к платью. Они спадали вниз, обрамляя ее лицо в стиле прошлых лет. Все продумано, как приглашение. Все как он просил. Она застенчиво улыбнулась, приняв его молчание за одобрение, и сделала несколько шагов вперед, повернулась к патефону – девушка на свидании, которая не знает, как начать разговор.

– А что значит «ты сливки в моем кофе»? – спросила она, рассматривая пластинку.

– То, что они подходят друг другу, – сказал он рассеянно, все еще рассматривая ее.

– Шутка? – сказала она, чтобы поддержать легкую беседу.

Он кивнул и прислушался к словам, ведь она, кажется, слушала песню.

– Типа этого. «Мой вустер, дорогая».

– Вустер? – Споткнувшись на английском.

– Соус.

Она взглянула на него.

– Я нормально выгляжу?

– Да.

– Туфли я позаимствовала.

И замолчала. Смотрела на него и ждала, пока не сменится пластинка. Зазвучала более медленная песенка «Я поплетусь за тобой». Типа той, под которую мечтали в «Ронни». Она подошла к нему, слегка пошатываясь в непривычных туфлях, и положила руку ему на плечо.

– Ты еще помнишь? А я, кажется, забыла.

Он улыбнулся и положил руку на талию, начиная двигаться вместе с ней.

Они танцевали по небольшому кругу, не слишком прижимаясь, подчиняясь музыке. Сквозь тонкий материал он почувствовал, что под платьем на ней ничего нет, и это его озадачило. Будто уже голая, не надо путаться в крючках и замочках, чтобы раздеть ее, полностью готова. Он слегка отодвинулся, все еще не веря ей, но она не пустила, глядя ему прямо в глаза.

Слышен был только шум дождя.

– Зачем ты это сделала? – сказал он, касаясь ее волос.

– Мне захотелось. Тебе же так нравится.

Она улыбалась, довольная собой, и не отводила от него взгляда. Тут он окончательно запутался, сознавая только то, что они танцуют, и что бы там наверху ни случилось, вопросов лучше не задавать, они все погубят. Просто танцуй потихоньку и все. Пластинка сменилась. Лина, вся горя, прижалась к нему так, что он даже ощутил ее холмик внизу, слабое дразнящее щекотанье волосиков сквозь платье. Он попытался отстраниться.

– Не надо, – сказала она. – Я хочу тебя чувствовать.

Но моргнула, как охнула у дерева, а потом, опустив голову ему на плечо, закрыла глаза и полностью слилась с ним.

– Лина, ты не…

– Просто обними меня.

Они танцевали под музыку, не слыша ее. Ноги передвигались сами собой – предлог для того, чтобы оставаться близко, и музыка действовала: Джейк почувствовал, что ее отпустило, она слилась с ним. Еще чуть лучше. Но она снова его удивила – крепко прижалась к нему, чтобы ощутить его внизу, обхватила руками ягодицы и прошептала на ухо:

– Пошли наверх.

– Ты уверена?

Не ответив, она медленно повела его через комнату, как бы продолжая танец, ритмично, как во сне, переставляя ноги по ступенькам. Теперь не решался он – не знал, что делать, следуя за ней, наблюдая, как она остановилась на полпути, медленно и эротично, словно раздеваясь для него, сняла туфли и, грациозно изогнувшись, подняла их. Мелькнули босые ступни, абсолютно белые, как будто были самой интимной частью ее тела. Дальше он только видел, как платье слегка задевает ее ноги, а потом сразу – комната. Музыка исчезла где-то вдали, он слышал собственное дыхание. Не понимая ничего, он стоял и ждал. А она, уронив туфли, повернулась к нему и расстегнула сначала верхнюю пуговицу его рубашки, потом следующую, движениями такими же неторопливыми, как и шаги. Распахнув рубашку, нежно провела руками по его груди – у него от удивления дрожь пошла по коже – затем опять занялась пуговицами и, расстегнув их почти до конца, остановилась и прислонила голову к его обнаженной груди, отдыхая.

– Помоги мне, – сказала она.

Джейк дотронулся до ее шеи и, убрав волосы, стал нежно поглаживать, а она откинула голову, снова взглянула на него и одобрительно кивнула. Он развязал поясок и услышал, как тот упал на пол. Затем стал медленно поднимать на ней платье. Она, как в трансе, воздела руки. Он сбросил с нее платье и откинул его в сторону. Лина стояла полностью обнаженной. Он обнял ее обеими руками за шею и поцеловал в лоб, коснувшись лицом ее волос. Провел руками вниз по спине, подержал ладони на ягодицах и, проведя к кровати, усадил на розовое покрывало.

Он стал расстегивать ремень, но она, протянув руки, сделала это вместо него. Рубашка упала. Расстегнула молнию и, положив руки на бедра, стала стягивать брюки вместе с плавками вниз. Его член пружиной выскочил вперед – она смотрела. Коснувшись пениса, медленно провела по нему рукой, вспоминая, и Джейк замер, закрыв глаза, стараясь не ощущать ее руки. Наконец отвел свою и опустился на постель. Пододвинулся ближе к ней, лицом к лицу, положил руку на ее бедро и стал целовать.

Не спеша и постепенно он начал нежно ее поглаживать, каждый, так хорошо знакомый дюйм ее кожи, изгиб спины, ложбинку у бедра, под грудью. Чуть касаясь, он стал водить по ним тыльной стороной руки, пока соски не напряглись а ее дыхание не участилось. Он старался представить, что она ощущает, помочь ей. Знакомо было все. Кроме наслаждения, самого ощущения, всегда нового и все время разного, как и небо, слишком мимолетного, чтобы удержаться в памяти. Помнишь кожу, форму изгиба, а все остальное стирается, и всю свою жизнь возвращаешься к этому снова и снова, чтобы только узнать, что каждый раз все происходит по-иному, неожиданно. У каждого по-своему, никому не дано почувствовать это одинаково. Он старался сдерживаться, мысленно отрешиться, но она снова прижалась к нему, и у него опять все настойчиво задрожало. Нет, не сейчас. Постепенно. Просто ласкать ее – уже благословенная роскошь. Прошлое он помнил только в общих чертах, но вполне достаточно, чтобы пробудить желание.

– Лина, – прошептал он, – ты уверена? – Но она закрыла ему рот поцелуем, желая его успокоить. А он старался угадать, где она в мыслях сейчас, потерялась в своих чувствах к нему или, может, ушла в воспоминания о прошлом, куда им больше не надо было возвращаться.

Он провел рукой вниз, к бедру, потянулся к мягкому лону, самому уязвимому месту в мире, нежно, легонько тронул его, чтобы лаской вернуть ее обратно. Провел пальцем по волосам, попытался открыть губы и почувствовал, что она все еще сухая, все еще закрыта, несмотря на все поцелуи и касания. Не готова. Так, еще немного. Он сунул палец в рот, намочил его, положил ей на клитор и замер, пока наконец не услышал, как она вздохнула – включилась – и тогда стал легко водить им по кругу, едва касаясь, увлажняя, постепенно расширяя круг и плавно скользя теперь уже в ее собственной влаге. Она прижалась к нему бедрами, как бы пытаясь сомкнуть ноги, но вместо этого расслабилась и раскрылась навстречу его пальцу.

– Ох, – непроизвольно выдохнула она, и он погрузил палец глубже, все еще слегка двигая им туда и обратно, пока тот достаточно не намок, затем ввел глубже, раздвинув губы, и, наконец, скользнул вглубь ее, ощутив жар ее плоти. Остановился, чтобы она перевела дыхание, но Лина положила свою руку на его, призывая продолжать, и он снова задвигал пальцем, задерживаясь наверху, чтобы покружить вокруг ее клитора, и потом опять вниз. Губы раскрывались все шире и шире, пока от покачиваний на его пальце она окончательно не открылась и не намокла. Повернувшись, она снова раскрыла ему навстречу губы, такие же влажные, как и внизу, и, обхватив голову Джейка, крепко прижала к себе, не переставая двигать бедрами. Оторвалась от него, слегка задрожала, хватая воздух ртом, и снова схватилась за его пенис. – С тобой, – сказала она, притягивая его к себе, и головка пениса дернулась, коснувшись скользкой обнаженной плоти.

Не торопись. Опершись на руки, он навис над ней, и она ввела его внутрь. Джейк почувствовал, как стенки лона раздвинулись, и усилием воли заставил себя сдержаться и войти медленно, постепенно, чтобы она пустила глубже. Когда их тела встретились, полностью проникнув друг в друга, она обняла его, прижав его голову к своей, и на мгновение они замерли, вслушиваясь в дыхание друг друга. Затем слабое движение, настолько незаметное, что оно, казалось, неспособно было вызвать пронзившее его ощущение. Но теперь он решил продлить его, не уступать, потому что хотел, чтобы они были вместе. Медленно, как танцор, разучивающий па, не ускоряясь, даже когда услышал ее у своего уха – участившееся, почти судорожное дыхание. Подолгу внутрь и подолгу наружу, не спеша, как бы поддразнивая. Потом короткие, равномерные движения внутри, одно за другим, настолько глубокие, что они слились в одно целое. И вдруг почувствовал, как она забилась под ним, вскрикнула, не дожидаясь его, он понял, что она кончает, впившись пальцами в его спину. На мгновение, убеждаясь, он замер. Она отвернула голову в сторону и сжала его член безошибочным спазмом своего лона.

Повернув голову, она поцеловала его, все еще тяжело дыша. Глаза широко раскрыты. Я тебя вижу. И, целуя ее, он снова начал двигаться, все так же медленно – теперь уже торопиться было некуда, они были там, и он понял, что они уже никогда не остановятся, страсть от них не уйдет, только не надо торопиться и упускать чувство. Дальше. Она держала его лицо в своих руках и целовала. Его тело все еще нависало над ней. Он почувствовал, что она задвигалась под ним быстрее, подгоняя его, даже снова увлажняясь.

– Все хорошо, – говорила она, – все хорошо, – почти рыдая, но улыбаясь, позволяя ему насладиться самому. Но он уже получил все, что хотел, – близость, они вместе, – и он продолжал двигаться в том же темпе, даже не замечая, что его член так набух кровью, что готов взорваться. Лишь продолжал двигаться. Бесконечно долго. Он почувствовал ее ладони на ягодицах, она сжала их, проталкивая его глубже, потому что двигалась тоже, – этого он, ритмично покачиваясь, не ожидал и теперь был вынужден сбавить темп, услышав тихие вскрики, почувствовал, как она сжала его в себе, ощущения перестали быть отдельными, охватив их обоих. И когда она, содрогаясь, опять стала кончать, он тоже кончил и понял, что все его прежние желания были ничем. Вот что было всем, даже когда прошло.

Он не помнил, как упал рядом с ней, рукой по-прежнему обнимая ее. Не помнил, как выскользнул из нее член. Помнил только ее плечи, вздрагивающие рядом.

– Не плачь, – сказал он, коснувшись ее.

– Я не плачу. Я не знаю, что со мной. Нервы.

– Нервы.

– Так долго…

Он погладил ее плечо, чувствуя, как дрожь утихает.

– Я люблю тебя. Ты знаешь об этом?

Она кивнула, вытирая глаза.

– Я не знаю, почему. Я делаю такие страшные вещи. Как ты можешь любить человека, который делает страшные вещи?

Детский лепет. Он погладил ее по плечу.

– Ты, должно быть, шутишь, – мягко сказал он.

– Какие шутки. Сам же говоришь, я никогда не шучу.

– Ну тогда не знаю.

Она слегка улыбнулась, потом шмыгнула носом.

– Носовой платок есть?

– В брюках.

Он смотрел, как она медленно встала, подошла к куче одежды, нашла платок и тихо высморкалась. Тело все еще в красных пятнах, метках любви. Постояв так с минуту и дав ему полюбоваться на себя, она подняла брюки.

– Хочешь сигарету? Раньше ты всегда после этого курил.

– Я оставил сигареты внизу. Не бери в голову. Иди сюда.

Она свернулась рядом, положив голову ему на грудь.

– Ты не заметила, что мы не задернули шторы.

– Нет, не заметила, – сказал она, и даже не пошевелилась, чтобы прикрыться или натянуть на себя покрывало.

– А почему ты…

– Когда я увидела тебя перед этим, – сказал она легко. – Он был такой беленький. Как мальчик.

– Мальчик.

– Мой любимый, – сказала она, положив руку ему на грудь. – Я подумала, что знаю его. Знаю его. Моего любимого.

– Ага.

– Может, я опять это почувствую. – Она повернулась и посмотрела на него. – Как я тебе отдавалась.

Ее слова пронзили его – блаженство настолько полное, что ему хотелось просто вот так лежать, держать ее в объятиях и слушать дождь.

– Раньше это меня пугало, – сказал она. – Как мне с тобой становилось. Я думала, так нельзя. Хотела нормальной жизни. Быть хорошей женой. Я была создана для этого.

– Нет, – ответил он, гладя ее, – для этого.

– А теперь вся та жизнь ушла. И больше не имеет никакого значения. – Откинувшись на подушку, она спокойно осматривала комнату поверх его груди. – Что теперь будет? – сказала она.

– Мы уедем в Америку.

– Там что, так любят немцев?

– Война закончилась.

– Для нас – вряд ли. Даже здесь американцы смотрят на нас… И каждый думает, что ты делал?

– Не обращай внимания. Тогда в другое место, где нас никто не знает. В Африку, – сказал он в шутку.

– В Африку. А чем ты там будешь заниматься?

– Вот этим. Днями напролет. А если будет жарко, мы закроем ставни.

– Этим мы можем заниматься где угодно.

– А это идея, – сказал он, притянул ее к себе и стал целовать.

Она приподнялась над ним, волосы упали ему на лицо.

– Где-нибудь в новом месте, – сказала она.

– Правильно. – Он провел рукой по ее попке. – И без всяких страшных вещей.

Ее лицо омрачилось, она отвернулась и уставилась в стенку.

– Такого места больше нет.

– Есть. – Он поцеловал ее в плечо. – И ты все забудешь.

– Не смогу, – сказала она и развернулась к нему. – Я убила его. Ты понимаешь, что это значит? Я не могу забыть кровь. Она была везде, в моих волосах…

– Ш-ш. – Он погладил ее по голове. – Этого больше нет. Все прошло.

– Но убить человека…

– Тебе пришлось.

– Нет. Дело было сделано. Остановить его я не могла. И тогда я убила его. Его же оружием, пока он еще был на мне. Убила. А ведь могла и не убивать. Ты считаешь, я осталась прежней. – Она опустила голову. – Я хотела остаться прежней. Делала вид, что ничего не изменилось. Но не получилось.

– И не надо. Живи настоящим. Послушай, Лина. Он изнасиловал тебя. И мог даже убить. Нам всем на войне приходилось совершать страшные вещи.