Текст книги "Почетный караул"

Автор книги: Джеймс Коззенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц)

– Б-двадцать шесть на полосе! Б-двадцать шесть на полосе! Прямо перед вами самолет. Прямо перед вами…

Самолет снова так же резко выровнялся, и сержант слетел со столика. Он сел на пол около противоположной стенки и тупо уставился на Хикса; даже в мерцающем полумраке кабины было хорошо видно, что по щеке у него стекает влажная темная струйка крови. Натаниел Хикс тоже тупо взглянул на сержанта, испытывая какое-то оцепенение и в то же время облегчение, даже чуть ли не признательность за то, что теперь от него уже ничего не зависит. Можно не суетиться, можно не напрягаться и спокойно, без паники разбиться вдребезги.

– …струя от винта, – взревел не своим голосом Каррикер. – Это струя от его винта. Нет, не так… Пусти-ка…

Задрожав всем корпусом в безумии воздушных вихрей, самолет стал снова заваливаться набок; Каррикер потянулся влево – на самом деле вниз, – и его рука с глазированной розовой кожей и узловатыми кнопками вместо ногтей покрыла сразу обе ручки газа и перебросила их вперед до упора. Затем точно рассчитанным движением он нажал на выключатель шасси. Столь же безукоризненно быстрым броском рука его перенеслась на рычаг управления створками капота. Еще одно молниеносное движение – и он стал осторожно и спокойно балансировать триммеры.

Оглушительный рев двигателей кувалдой ударил по барабанным перепонкам. У Хикса лязгнули зубы; его буквально вдавило в кресло. Сержант Пеллерино повалился на Макинтайра, и их вместе прижало к двери уборной. Самолет впритирку, невероятным скользящим движением прошел мимо движущегося под ним бомбардировщика. Они чудом не врезались в высокие крыши ангаров, протянувшихся под прямым углом на краю аэродрома. Самолет сделал крутой поворот и легко и свободно понесся в темноту. Мелькнули и ушли в сторону огни аэродрома, они поднимались в ночь длинными ленивыми скачками. Сквозь грохот в наушниках прозвучал настойчивый голос генерала Била:

– Сорок дюймов! Ну уж не загибай! Явно больше.

– А я тебе говорю, всего сорок, – проревел голос Каррикера.

Видимо, он немного сбросил газ, потому что Натаниел Хикс почувствовал внезапное облегчение. Он попытался сглотнуть и не смог от неожиданно резкой боли: рот и гортань у него совсем пересохли. Он снова осторожно попробовал сглотнуть слюну и провел пересохшим языком по сухим деснам. Один наушник был по-прежнему прижат к уху, и Хикс слышал визгливый женский голос:

– Военный тридцать семь-шестьдесят три! Тридцать семь-шестьдесят три!

Генерал Бил нагнулся и поднял упавший на колени микрофон. Раздался щелчок переключателя, и спокойный голос генерала зазвучал в эфире:

– Вышка! Говорит генерал Бил. Мы снова заходим на посадку. Пусть экипаж Б-двадцать шестого подождет меня у командного пункта. Я хочу поговорить с пилотом. Конец связи.

Только сейчас Хикс почувствовал, что головной телефон больно придавил ему правое ухо, и снял наушники. После двух безуспешных попыток ему наконец удалось повесить их на крючок.

– Ну что, все живы? Отсутствующих без уважительных причин нет? – спросил полковник Росс. Он наклонился к генералу Билу. – Нужно включить свет в кабине. Кажется, есть травмы. Не возражаете?

– Спросите Бенни, – сказал генерал Бил. – Теперь он у нас первый пилот.

– Не надо, командир, – ответил Каррикер.

Полковник Росс щелкнул выключателем настольной лампы; то же самое сделал вслед за ним и Хикс. Сержант Пеллерино снова сидел на своем месте, у боковой стенки кабины, прижав к голове ладонь. Он опустил руку, посмотрел на испачканные кровью пальцы и ухмыльнулся:

– Пустяки, сэр. Пара шишек, ничего страшного. – Потом повернулся к Макинтайру: – А ты как, не ушибся?

Макинтайр, как видно, не пострадал – только с головы слетела пилотка. Он ее отыскал и теперь крепко сжимал в руках. Он сидел, слегка приоткрыв толстогубый рот.

– Мы что, потерпели аварию, сэр? – недоверчиво спросил он.

– Не обязательно обращаться ко мне «сэр», сынок, – ответил сержант Пеллерино. – Нет, это не авария. Держи хвост пистолетом. Мы еще пока летим…

Натаниел Хикс посмотрел на лейтенанта Турк, но она отвернулась:

– Не надо, пожалуйста!

– Ну, как вы там? – повернулся к ней полковник Росс.

Лейтенант Турк отодвинулась от яркого света, прижалась щекой к стенке кабины, а другую щеку закрыла ладонями.

– Нормально, – ответила она.

Натаниел Хикс посмотрел вперед и увидел, что генерал Бил что-то говорит подполковнику Каррикеру. Южная часть небосклона над их головами была расцвечена яркими беззвучными вспышками молний. Подполковник Каррикер пожал плечами, повернулся, взглянул на компас, и самолет начал плавно входить в вираж.

На повернутом в профиль лице генерала Била появилось угрюмое выражение, сквозь зубы он что-то сердито выговаривал подполковнику. Глядя прямо перед собой, Каррикер вдруг громко произнес:

– Кончай, командир. Давай бери штурвал.

Генерал Бил что-то ответил, потом откинулся в кресле и демонстративно скрестил руки на груди.

– Закрылки убираются. Какого черта, командир, бери штурвал, – не поворачивая головы, грубо сказал подполковник Каррикер. – Я ведь сказал, что не возьму штурвал. А сама она не сядет.

Тут Хикс наконец расслышал слова генерала:

– Это был приказ, – сказал он Каррикеру, – считай, что ты арестован.

– Прекрасно, арестован так арестован. Давай бери штурвал.

– Послушайте, может, хватит? – вмешался полковник Росс.

Генерал Бил положил руку на штурвал и точно рассчитанным движением подал его от себя. Положив другую руку на рычаг газа и внимательно глядя на приборы, он ответил довольно спокойно:

– Все в порядке, судья. Просто, когда я командую, я хочу, чтобы мои приказы исполнялись.

Некоторое время они летели молча; вдруг все почувствовали, как колеса шасси под полом кабины шаркнули по бетону, ощутили мягкий толчок, слева и справа замелькали посадочные огни. Генерал Бил лихо развернулся в темноте аэродрома, и они быстро проехали мимо длинного ряда ангаров. На стоянке перед зданием командно-диспетчерского пункта были включены прожекторы. Рядом, на неустойчивом с виду трехколесном шасси, неподвижно чернел Б-26. Генерал Бил подрулил к бомбардировщику и прибавил обороты двигателей. На перроне стояли несколько военных полицейских и офицер аэродромной службы с повязкой на рукаве.

Генерал Бил выключил моторы, сержант Пеллерино поднял защелку и открыл дверь. В кабину ворвался теплый влажный ветер, донеслись долгие раскаты грома. Натаниел Хикс отстегнул ремни и полной грудью вдохнул свежий воздух. В наступившей тишине неожиданно громко прозвучал голос сержанта Пеллерино:

– Не беспокойтесь, мэм. Можете оставить его здесь. Все равно потом будут убирать.

– Спасибо, – слабым голосом ответила лейтенант Турк.

– Ну вот, выходите, – сказал генерал Бил. – И ты, Бенни, тоже. Я через минуту вас нагоню. Если кому-то нужно в «Олеандровую башню», могу подвезти.

– Подождите меня у командного пункта, ладно? – сказал полковник Росс Хиксу.

– Ну а вы? – спросил Хикс лейтенанта Турк. Он забросил за спину вещевой мешок, подхватил под мышку китель и вышел вслед за ней из самолета. Она нерешительно переминалась с ноги на ногу на мокром бетоне. – Как вы собираетесь добираться?

– Может, удастся поймать такси у КПП, – сказала она. – У меня сумка в носовом багажнике, так что мне придется ждать, пока не разгрузят. – Она бросила на Хикса грустный взгляд.

– Я тогда тоже останусь – не оставлять же вас одну, – сказал Хикс. – Вы ведь себя неважно чувствуете.

– Терпимо, – сказала лейтенант Турк. – Мне так стыдно. Теперь уже все в порядке. Вы меня правда подождете? Помогите мне донести сумку до такси. Я еще не очень твердо держусь на ногах…

– Вон, уже разгружают, – сказал Хикс. Двое рабочих подогнали колесный помост и открывали багажное отделение в носовой части самолета. Ослепительно сверкнула молния, ударил гром, потом где-то далеко за аэродромом прошумел порыв ветра. – Может, пойдете пока в командный пункт? – сказал Хикс. – Сейчас здесь такой ливень хлынет…

Мимо них прошел подполковник Каррикер – тяжелым, но стремительным шагом он удалялся от самолета. Когда тот решительно пересек стоянку, Натаниел Хикс понял, что он направляется к Б-26. Под крылом бомбардировщика стояла небольшая группа – экипаж и двое военных полицейских.

– Ну, сейчас кому-то нагорит, – пробормотал Натаниел Хикс. Налетел порыв влажного ветра, на юге полыхнули молнии, и дважды оглушительно прогрохотал гром. Хикс вгляделся в стоящих под крылом людей. – О Господи! – выдохнул он.

– Что такое? – спросила лейтенант Турк.

– Они черные. Я сначала думал, мне показалось из-за освещения. Это негры. Знаете, кто это? Это те парни, про которых говорил генерал – ну, этот проект негритянской группы средних бомбардировщиков. Бедолаги, хорошенькое начало…

Тяжелой раскачивающейся походкой подполковник Каррикер преодолел тридцать ярдов, отделявших его от чернокожих пилотов. Он остановился и, видимо, что-то сказал им; приход Каррикера вызвал у летчиков небольшой переполох; наконец вперед выступил худой долговязый офицер. При свете прожекторов Хикс разглядел тонкие черные усики и довольно светлую кожу. На воротничке рубашки приколоты полоски второго лейтенанта, над карманом – «крылышки» пилота. Он поднял руку к пилотке и отдал честь. Четверо сзади него тоже торопливо козырнули Каррикеру. Тот стоял как вкопанный, широко расставив ноги, наклонившись немного вперед, и что-то говорил.

Хикс почувствовал сзади какое-то движение. Генерал Бил спустился из самолета.

– Хорошо, судья, – произнес он, – я… – и вдруг осекся.

Стоящий около Б-26 Каррикер неожиданно подался вперед, развернулся и с отчетливым смачным звуком ударил лейтенанта кулаком в лицо. Долговязый офицер как подкошенный рухнул на спину. Остальные четверо летчиков невольно отпрянули. Двое полицейских с изумлением взирали на эту сцену и бездействовали.

– Бенни! – крикнул генерал Бил. – А вы что смотрите, – закричал он полицейским, – прекратите это безобразие. – Потом добавил, обращаясь к полковнику Россу: – Ну, уж теперь-то он точно арестован.

Между тем ветер резко усилился. Молнии засверкали уже по всему горизонту, и, заглушая эхо громовых раскатов, застучала барабанная дробь тропического ливня.

– Бежим, Нюд, – сказал полковник Росс, – бежим быстрей, пока не накрыло…

Грузчики уже неслись по полю, толкая перед собой помост с багажом. Натаниел Хикс подхватил за руку лейтенанта Турк и побежал вслед за другими. За ними побежал и полковник Росс. Пробегая мимо бомбардировщика, он крикнул:

– А ну-ка, все на командный пункт, живо! – и побежал дальше.

Хикс взглянул в ту сторону и увидел, как пилоты поднимают упавшего офицера; потом они тоже побежали, а за ними и Каррикер. Оглянувшись назад, Натаниел Хикс увидел бегущего генерала, следом быстро надвигался фронт грозового ливня – сверкающая в свете прожекторов сплошная стена низвергающихся дождевых потоков.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Пятница
Friday

I

Утро следующего дня выдалось в Оканаре ясное, золотистое, сияющее прелестью удивительной, хотя и не такой уж редкой здесь в эту пору. Ночной ливень умыл крыши домов, каждый листок на деревьях. Дождь прибил летнюю пыль, и серая, а местами совсем белая песчаная почва влажно поблескивала, посвежевшая и упругая. Легкий свежий и ласковый ветерок иногда пробегал в тишине летнего утра. Трудно было поверить, что через какой-нибудь час от всей этой свежести и прохлады не останется и следа.

Над рябью прудов взошло солнце и сквозь редколесье щедро брызнуло косыми лучами на обширную, обнесенную сплошным забором территорию АБДИПа. Всюду царила глубокая звенящая тишина; она окутала выкрашенные желтой краской деревянные стены и пестрые крыши тесных казарм и временных построек, блекло-зеленые капитальные здания из бетонных блоков, в которых размещались штабы отделов, административно-хозяйственные службы, ремонтные мастерские и чертежные бюро, библиотеки и лаборатории, аудитории и демонстрационные залы.

Безмолвие еще больше подчеркивалось редкими случайными звуками: звяканьем металлической посуды, плеском воды в кухнях и столовых. Вдалеке кто-то с чувством насвистывал «Бумажную куклу». Время от времени из гаража автобазы выкатывали грузовики и легковые автомобили, разъезжаясь по пустынным улицам города.

В прямоугольнике штабного двора выстроился взвод охраны: белые тропические шлемы, белые ремни с пистолетной кобурой, белые краги – все сияет, на безупречно свежей форме – ни пятнышка.

Стройные и подтянутые, они напряженно застыли в ожидании команды. И вот над залитым утренним солнцем подстриженным газоном слышится резкий и самодовольный командирский голос:

– Смирно! Равнение на середину! Нале-во! Шагом – марш!

Дружно стуча коваными каблуками, взвод зашагал в проход между зданиями и браво процокал по мостовой.

К мачте с флагом подошли двое рядовых специального наряда вместе с сержантом. Они развязали и освободили веревки. Потом прикрепили к одному концу флаг гарнизона, сложенный особым образом на руках у сержанта, и застыли в ожидании сигнала.

Солдаты орудийной команды расчехлили блестевшее на солнце салютное орудие. Потом зарядили пушку, строго соблюдая ритуал, сохранившийся еще со времен Гражданской войны. Капрал взялся за кольцо вытяжного шнура и отошел от орудия.

По ступеням крыльца штаба уже спускались, переговариваясь на ходу, дежурный по части и его помощник. Подойдя к флагу, они смолкли и стали по стойке «смирно».

А в это время в пустой дежурке помощник начальника караула внимательно следил за стрелкой электронных часов на стене. В комнате царила звенящая и, казалось, вечная тишина. Беззвучными ритмичными рывками большая стрелка приблизилась к отметке 6:25. Как только она накрыла это деление циферблата, помощник начальника караула опустил иголку звукоснимателя на пластинку.

На всей территории базы послышалось шипение граммофона, многократно усиленное многочисленными громкоговорителями. И тотчас вслед за этим воздух взорвался от звуков «утренней зори» – казалось, затрубили сразу сотни горнов.

Гарнизонный флаг пополз вверх, постепенно расправляясь с подветренной стороны флагштока. Яркое полотнище все больше надувалось на ветру и наконец, вытянувшись во всю длину, затрепетало на самой верхушке мачты. Из жерла пушки показалось облачко дыма, и земля вздрогнула от гула выстрела.

Звуки граммофонного горна проникли через открытое окно в комнату Аманды Турк и пробудили ее от тяжелого, липкого сна. Бывают такие мучительные сны: попадаешь в какую-то кошмарную ситуацию, тебе угрожает смертельная опасность, ты хочешь бежать, но чувствуешь, что не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. На этот раз ей приснилась змея – толстый, отвратительный водяной щитомордник. Дело в том, что примерно месяц назад между женскими казармами и вправду видели щитомордника. Возможно, его согнала с места начавшаяся здесь год назад стройка, а может быть, он приполз сюда после того, как осушили болотистую низину неподалеку от казарм. Часовой, охранявший вход на территорию женской вспомогательной службы, убил змею прикладом винтовки, но до этого девушки подняли такой визг, что случайно проходившая мимо Аманда подошла посмотреть, в чем дело. Девушки были не из ее роты, но она все же сочла, что ее долг – навести порядок. Возбужденные зрители предпочитали держаться на почтительном расстоянии, они то приближались, то снова отбегали от ошалевшей, чуть живой от страха змеи, а одна девушка даже упала в самый натуральный обморок.

Лейтенант Турк отдала несколько решительных коротких распоряжений, объяснила, что следует делать с потерявшей сознание девушкой. Потом громко заявила авторитетным тоном, что, хотя змея и ядовита, она нисколько не опасна, потому что сама не станет ни на кого нападать. Змеи не кусаются, если их не трогать, и не причиняют вреда, пока на них не наступишь, кстати, змеи не «жалят», а кусают – у них в верхней челюсти расположены ядовитые зубы. Чтобы укусить, змея должна броситься на жертву, а ни одна змея не в состоянии сделать бросок больше половины, а может быть, даже всего лишь трети своей длины. Успокоенные ее уверенным менторским тоном и неопровержимостью научной аргументации, девушки охотно построились и согласились вернуться к прежним занятиям, а змею предоставить подоспевшему часовому.

Но во сне уже не флегматичному увальню из охраны, а ей самой предстояло разделаться со змеей. Она несколько раз ударила ее ящиком с библиотечными карточками, почему-то оказавшимся у нее в руках, но все тело было словно ватное, и удары выходили смехотворно слабыми. Огромная, свернутая кольцами змея подбиралась к ней все ближе и ближе, казалось, без каких-то враждебных намерений, но внушая ужас тупой зловещей настойчивостью. Лет двадцать назад командир ее скаутского отряда как-то рассказывал, что гремучие змеи любят погреться и залезают под одеяла к спящим на земле туристам.

Аманда Турк вздрогнула и окончательно проснулась – она сидела на койке, в ушах звенели последние звуки «утренней зóри». Как всегда в душные летние ночи, пот пропитал куртку пижамы, мелкими бисеринками выступил на лице. Она встряхнула головой, чтобы отогнать дурной сон, спустила ноги с кровати и нашарила комнатные туфли.

Слева, в двух шагах от нее, на другой койке вниз лицом лежала лейтенант Мэри Липпа. Она лежала совсем голая, на загорелой спине и стройных ягодицах от купальника остались две узкие белые полоски. Остальное тело было покрыто шоколадным загаром, и светлые полосы создавали иллюзию купального костюма. Липпа лежала, неподвижно уткнув маленькое курносое личико во влажную подушку, но, видимо, уже почти проснулась. Она закрыла уши ладонями, еще крепче зажмурилась и простонала:

– Не надо, ну пожалуйста, не надо.

– Надо. Просыпайся, – решительно прикрикнула на нее Турк. – Давай живее. А то все умывальники займут.

– Ну и наплевать!

– Как это наплевать? Забыла, какая вчера вечером была свалка? Вставай!

– Отстань!

– Давай поднимайся немедленно. Считаю до трех.

– Нет!

– Ах, так? – сказала лейтенант Турк. – Так вот тебе, – и она изо всей силы шлепнула лейтенанта Липпу по белеющим ягодицам.

– Ты что, рехнулась? – взвизгнула Липпа. – Больно ведь!

– Бессовестная, – сказала лейтенант Турк. – Без меня небось и вовсе не вставала. Если хочешь знать, мне тоже больно – всю руку о тебя отшибла. В следующий раз возьму щетку для волос – если только у меня вообще будет охота с тобой возиться. Ты что, хочешь на построение опоздать?

– Ой, не дай Бог! Спасибо, дорогая. Господи, где мой халат? Куда же я сунула тапки?

А в это время в двух милях к западу, в госпитале авиабазы, невысокий молодой человек с бледным лицом и копной черных волос, дежурный офицер лейтенант Вертауэр, позевывая, ждал выстрела сигнальной пушки. Но так и не услышал его, потому что именно в эту минуту с аэродрома под громогласный рев еще не вошедших в режим двигателей поднялся очередной Б-24 и, втягивая в брюхо шасси, пронесся над крышами госпиталя на высоте нескольких сотен футов.

По глубокому убеждению лейтенанта Вертауэра, ни один нормальный человек не стал бы строить госпиталь с подветренной для господствующих ветров стороны аэродрома. Вместе с тем тот факт, что госпиталь построили именно в таком месте, доставлял ему какое-то мрачное удовлетворение. Его и без того невысокое мнение об интеллектуальных способностях военных ежедневно находило наглядное подтверждение, когда десятки раз в день стены госпиталя сотрясал мощный рев моторов, при котором не то что разговаривать, даже думать не было никакой возможности. Вертауэр был невропатологом и закончил аспирантуру именно по этой специальности, однако здесь ему приходилось заниматься общей практикой. В прошлом году Общество невропатологов даже пригласило его прочитать доклад «Некоторые современные представления о причинах соматической хореи» – огромная честь для молодого врача. И вот – какая нелепость! – его назначают в этот госпиталь лечить фурункулы и прописывать слабительное.

Гул моторов Б-24 еще затихал в отдалении, когда в комнату вошла медсестра и вместе с утренней сводкой принесла чашку какао для него и кофе для капитана Раймонди. Вслед за ней, жизнерадостно насвистывая, вошел и сам капитан Раймонди – невысокий толстяк, справедливо пользующийся в госпитале репутацией первоклассного хирурга.

– Спасибо, милочка, – улыбнулся сестре Раймонди. Отхлебнув большой глоток кофе, он стал просматривать утреннюю сводку. – Ну как тут, по моей части за ночь никакой работенки не подвалило?

– Да нет, ничего интересного, – ответил Вертауэр. – Техник уронил на ногу блок цилиндров, да еще жалобы по поводу болей в животе.

– А это что такое: Уиллис, Стэнли М., второй лейтенант. Его с чем положили?

– А, этот! Это пусть вам Маккрири расскажет. А я на ваш запрос могу лишь сообщить, что вышеупомянутый офицер – ниггер. Маккрири сперва даже не хотел класть его в четырнадцатую – боялся, вдруг какой-нибудь не в меру чувствительный южанин утром проснется, увидит рядом черного и окочурится с горя. Это пилот с того бомбардировщика, который ночью прилетел. У него лицо разбито. Может, о пулеметный прицел ударился или еще обо что-нибудь; но, говорят, ему кто-то врезал. – Лейтенант Вертауэр зевнул и допил какао. – Если не врут, то врезали ему крепко. Маккрири наложил шов на губу, и нос у него сломан. Маккрири попросил меня помочь с шиной. Он, оказывается, понятия не имеет, как это делается. Когда я закончил, он взял гипс и собрался налепить его на нос – а у парня уже на губе повязка. Я его спросил, что это, по его мнению, даст. В ответ он пробормотал какую-то чушь. Редкий болван!

– Ну-ну, полегче, – сказал капитан Раймонди. – О начальстве или хорошо, или никак.

– Знаете, какое приветствие придумали связисты? Вот послушайте: «Три точки, четыре точки, две точки, тире[3]3
  В азбуке Морзе соответствует английскому слову «shit» – дерьмо.


[Закрыть], гип-гип, ура Окана-ре».

– Не уловил.

– Повторите азбуку Морзе, капитан. – Лейтенант Вертауэр поставил чашку и встал из-за стола. – Ну вот, можете располагаться. А я пошел спать.

Глухой гул утреннего салюта короткой судорогой пробежал между территорией АБДИПа и авиабазой по ведущему на юг шоссе, которое переходило в Тропическую аллею, вливающуюся в Оканару сплошным зеленым туннелем из могучих виргинских дубов и камфорных лавров. Докатившись до пересечения с Солнечной аллеей, гул полетел дальше – на запад, к центральным кварталам города, и на восток, до территории отеля «Олеандровая башня».

Территория эта – двадцать с лишним акров земли, спускавшихся к озеру Армстронг, – из-за нехватки рабочих рук и нерадивости хозяев превратилась местами в настоящие джунгли, с палисандровыми деревьями и дубами, банановыми пальмами и олеандрами, кротонами, бамбуком и молочаем. Полуразрушенные арки, стены и алебастровые беседки покрылись вьюнками – ярко-красной бугенвиллеей и желтой бегонией. Много лет назад попробовали было посадить здесь аллею королевских пальм. Но оказалось, что севернее Эверглейдса эти пальмы почти не приживаются. Сохранились лишь три или четыре пальмы, защищенные от ветра зданием отеля. На месте погибших деревьев посадили другие пальмы – вашингтонии. Возвышаясь над скопившимися грудами мертвых листьев, они тянулись двумя жалкими рядами от ворот Восточной Солнечной аллеи до главного входа.

Хотя не все первоначальные постройки сохранились до сегодняшнего дня, это по-прежнему был крупный отель. По дерзкому замыслу владельца и строителя отеля, он должен был превзойти – пусть хоть чуть-чуть – размерами и элегантностью флэглеровские гостиницы, только что появившиеся в то время на восточном побережье. Архитектор, как видно, тоже страдал непомерными амбициями – чувствовалось, что он поставил перед собой задачу создать творение, еще более нелепое и аляповатое, чем отель «Тампа-Бэй». И, нужно признать, ему это удалось – путем смешения мавританского стиля со всевозможными прочими восточными стилями. Первоначально здание было построено в форме буквы «Е», и центральное крыло соединялось с восточным и западным большими изогнутыми террасами с подковами арок и веретенообразными опорами, явно навеянными альгамбрскими мотивами. С южной стороны терраса выходила окнами на Восточную Солнечную аллею. Спинка буквы «Е» была украшена балконами, с которых открывался прекрасный вид на озеро. На крыше беспорядочно теснились купола, башенки и минареты.

Во время пожара в девяностых годах только благодаря близости озера удалось спасти все здание от гибели, но сгорело западное крыло и часть выходящего на озеро северного фасада. Эти части здания так и не отстроили. Отель оказался укороченным – осталось лишь центральное крыло с вестибюлем и столовой, половина северного фасада, восточное крыло и часть подковообразной террасы. На деньги, полученные по страховке, в парке построили с десяток домиков. Такие отдельные домики считались по тем временам пределом роскоши, уединенности и комфорта.

Шло время, и люди стали отдавать предпочтение более современным и более скромным отелям, появившимся не только в самой Оканаре, но и в Орландо, и в Уинтер-Парке; Оканаре так и не удалось стать самым крупным модным курортом центральной Флориды. Если бы не война и не решение командования создать в Оканаре авиабазу и АБДИП, к зиме сорок третьего года отель «Олеандровая башня» наверняка бы закрыли, а может быть, и вовсе снесли. Зато теперь, летом сорок третьего, здесь царило невиданное с 1900 года оживление. Тут жили в основном офицеры оканарского гарнизона и останавливались многочисленные командированные, приехавшие на совещания, с инспекцией, да и просто любители прокатиться за казенный счет.

Здесь можно было вполне прилично устроиться, во всяком случае лучше, чем в других гарнизонах. В широких коридорах и просторных комнатах с вентиляторами под потолком и планками жалюзи в дверях было довольно прохладно. По ночам с озера на затянутые москитными сетками лоджии налетал приятный ветерок. Чтобы поддерживать порядок в таком отеле, нужен был большой штат прислуги, а поскольку найти работников стало трудно, особого порядка не было, но кухня и обслуживание были на высоте – по крайней мере для столь трудного времени. Имелся даже бассейн с почти новым кафелем и гипсовыми арками, а также десяток кортов, на шести можно было с грехом пополам играть; был здесь и превращенный в офицерский клуб бар с двумя фонтанами, из которых, впрочем, работал всего один. Роскошь, уединенность и комфорт отдельных бунгало достались начальству: в лучшем жил сам генерал Бил, прочие занимали старшие офицеры – не ниже полковника. Время от времени проходил слух, что всех холостых и бессемейных офицеров переведут жить в офицерское общежитие на территории части – перспектива достаточно неприятная, во всяком случае по мнению тех, кто уже испытал такую жизнь на собственной шкуре; впрочем, всякий раз так все разговорами и заканчивалось.

Звук утреннего салюта – правда, уже совсем слабый – долетел и до «Олеандровой башни». Услышав выстрел, два чернокожих коридорных включили центральный селектор и стали один за другим обзванивать номера и будить постояльцев. Двери столовой под аркой, похожей на портал Тадж-Махала, приоткрылись, и на пороге появился пожилой цветной метрдотель с клочковатым белым пухом седых волос, одетый в полосатый жилет, когда-то очень нравившийся тем – увы, немногочисленным в мирное время – приезжим северянам, которые с первого взгляда угадывали в нем настоящего, еще не испорченного новыми веяниями негра из старого доброго времени. Звали его Никодимус. Прихрамывая и тряся головой, он распахнул створки двери и закрепил их на крюк. И тотчас же дверь центрального входа раскрылась, и в отель вошел полковник Росс; он жил в одном из коттеджей вместе с женой, но завтракать в такую рань гораздо проще в столовой. Полковник первым делом направился к газетному киоску, взял вчерашнюю «Нью-Йорк таймс» и сегодняшнюю оканарскую «Морнинг сан» и прошел в столовую.

Здесь его с преувеличенным восторгом приветствовал Никодимус.

– Добрейшего вам утра, полковник, – сияя лучезарной улыбкой и почтительно кланяясь, сказал он. – Смею надеяться, что вы пребываете в добром здравии. Что за утро, сэр! – Он торопливо заковылял к столику у одного из западных окон столовой. – Эй, девушки, принесите сок для полковника, – на ходу крикнул он. – Налейте кофе для полковника. И поставьте жарить яичницу!

С подчеркнутой почтительностью он театральным жестом отодвинул стул, усадил полковника Росса за столик, развернул салфетку и постелил на колени. Потом ловко повернулся и подхватил из рук официантки-мулатки серебряную вазу с битым льдом, из которого торчал высокий стакан с каким-то темным напитком. Трясущимися от старости руками, расплескав несколько капель на пол, он церемонно поставил стакан перед полковником.

Росс с отвращением взглянул на темную жидкость.

– Слушай, Ник, давно хочу тебя спросить. Какого черта во Флориде не держат апельсинового сока?

Никодимус шумно расхохотался, прямо-таки зашелся в припадке неудержимого смеха.

– Когда я был в Калифорнии, полковник, мне сказали, что они сами его весь и выпивают. – И он снова затрясся от смеха.

– Что ж, значит, съезди туда еще раз, но чтобы завтра утром сок был.

Полковник отхлебнул глоток коричневато-красного пойла, вкус которого вполне соответствовал цвету, и развернул «Морнинг сан». Он сразу же начал с редакционной колонки, озаглавленной «О том о сем рассказывает Арт Буллен».

Эту колонку вел сам владелец газеты Арт Буллен, который родился не во Флориде, но приехал в Оканару еще юношей и теперь сделался чуть ли не самым горячим патриотом Оканары. Да и как ему было не любить город, где молодой человек, не имевший за душой ничего, кроме честолюбия и неуемной энергии, смог без посторонней помощи менее чем за двадцать пять лет достичь такого успеха. Сразу после окончания первой мировой войны он демобилизовался и купил за пятьдесят долларов еженедельную газету тиражом всего около тысячи экземпляров. К этому времени никто уже не надеялся, что Оканара станет знаменитым зимним курортом – впрочем, может, и к лучшему, потому что очередной бум на недвижимость не затронул здешние края; и те, кто покупал здесь землю, использовали ее в основном под цитрусовые и огороды. Впрочем, на недвижимости все же можно было заработать. И Буллен действительно заработал на этом кругленькую сумму. Вскоре к ней прибавились деньги и от газеты, которую ему удалось поставить на ноги, и от брака с местной девушкой – дочерью президента одного из самых преуспевающих банков и держателя контрольного пакета акций в оканарской газо-электрической компании.

Но успех не вскружил ему голову. Теперь у него был свой главный редактор и целый штат сотрудников, но он по-прежнему усердно трудился на благо газеты. Разбогатев, он продолжал донашивать старые рубашки и дешевые брюки, а из развлечений, как и прежде, предпочитал метание подков и покер. Был он худощав, говорил негромко, прямоугольное лицо его всегда сияло безмятежностью, а в общении он был неизменно обходителен и любезен. Никаких официальных политических постов он не занимал, но его друзья принадлежали к местной верхушке, и можно было с уверенностью сказать, что удержаться у власти им помогает энергия и проницательность Арта Буллена. Полковник Росс, сам занимавший прежде выборную должность судьи, хорошо знал, что такое политика. Он прекрасно разбирался в психологии политических деятелей и понимал, что военным следовало бы полюбезнее обращаться с друзьями такого влиятельного человека, как Буллен.