Текст книги "Почетный караул"

Автор книги: Джеймс Коззенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 46 страниц)

– Очень. Понимаешь, мы давно женаты, но детей у нас не было… Собственно, один врач сказал, что для нее опасно. Наверное, я вспомнил про это – ну, что с докторами не поймешь. Потом Кэтрин обратилась к другому врачу. У него лечилась какая-то ее подруга, и он сказал, что не видит никаких противопоказаний.

Капитан Эндрюс снова страдальчески помолчал, возможно решая, можно ли на этом остановиться. Потом сказал:

– Ну, и мы ему поверили. То есть Кэтрин поверила, потому что очень хотела ребенка. Я тоже, наверное, поверил, хотя и тревожился. Ведь если бы не поверил, так я знаю, что не стал бы рисковать. Во всяком случае, это была неправда… что никаких противопоказаний нет. Первый врач не ошибся. И не то чтобы второй врач… который сказал, чтобы она ничего не опасалась, был невежественным, некомпетентным. Просто он был католик, как я узнал после. А надо бы прежде. Мне просто в голову не приходило, что врач может разрешить что-то, все время зная, как много шансов, что это ее убьет.

Он тревожно отвел глаза от Натаниела Хикса.

– Должен сказать, лечил он ее просто прекрасно; очень быстро поставил на ноги, и без каких-либо осложнений. Я не хочу быть к нему несправедливым и понимаю, что, веря в то, во что он верил, он должен был дать разрешение. Они ведь чувствуют, что все в руце Божией, или как там, и сказать, как первый врач, что иметь ребенка она не может, было бы грехом: ведь это же только предположение, пока не испытаешь на деле. Не знаю. А знаю одно: она для меня гораздо дороже любого ребенка. И раз я не хотел рисковать, то я и виноват, если не выяснил, что он сказал то, что сказал, из-за веры, которой я не разделяю. Я его не виню, я виню себя. Ну, я не собирался надоедать тебе всем этим… Просто это было единственный раз, когда она действительно болела. Я понимаю, что тут моя вина, и теперь тоже…

– Чушь, Дон, – сказал Натаниел Хикс. – Если я верно понял то, что тебе говорил доктор, то это все равно с ней случилось бы…

Капитан Эндрюс упрямо мотнул головой.

– Я думаю, с ней это случилось, потому что она измучилась. Нет, я не только о поездке сюда. Ей все это было не по силам. Та жизнь, которую ей пришлось вести. Она работала. До того, как мы поженились. И ее сразу взяли на прежнее место, когда я ушел в армию. Видишь ли, как первый лейтенант, я получал слишком мало. Нет, не то чтобы я когда-нибудь зарабатывал так уж много, но концы с концами мы сводили. Видишь ли, у нее есть брат, и в пятнадцать лет он вдруг ослеп, и, когда умер их отец, содержать его пришлось ей. Ну, и потому, что я пошел в армию, ей пришлось снова начать работать. И она жила там, пока я был здесь, и надрывалась – нельзя было так. – Он выпрямился, сжал руки на коленях и переплел пальцы. – Не надо было мне этого делать, – сказал он. – Никакого толку от меня тут нет. В фирме я приносил бы куда больше пользы. Еще тогда мы консультировали по некоторым флотским контрактам, а теперь их гораздо больше, и я знаю, что в некоторых областях лучше меня специалиста у фирмы нет. Я был как в тумане. То есть я видел, как люди не старше меня и с детьми, с семьей шли или должны были идти, и мне становилось как-то не по себе. И я знал, что фирма старается меня забронировать, как незаменимого специалиста. Да, конечно, я вот сейчас что-то такое сказал, но это не так: просто я был под рукой. Я не сомневался, что они сумеют освободить меня от призыва на этом основании, и почувствовал, что просто не могу. Это же неправда, а все остальные должны идти. И я не понимал, что, в сущности, просто хотел надеть форму, чтобы на душе легче стало…

– К черту, Дон! – сказал Натаниел Хикс. – А я здесь, по-твоему, почему? Это же только естественно. Все, у кого был хоть какой-то выбор, торопились решить, как им будет легче. Мне кажется, в Оканаре, кроме кадровых военных, не найдется ни единого человека, которому пять лет назад могла бы взбрести в голову такая нелепость, что он станет офицером. По-моему, то, что ты сделал, то, как ты чувствовал, делает тебе честь. В отличие от меня. Я чувствовал…

Капитан Эндрюс перебил его. Испытанные Натаниелом Хиксом в 1942 году интересные чувства, про которые предстояло услышать капитану Эндрюсу, капитана Эндрюса не трогали. Они были пустяком по сравнению с тем, что занимало его мысли. Он достиг предела своей беспредельной потребности считаться с другими. Его вытолкнуло за ее предел. Натаниел Хикс был потрясен, осознав всю силу отчаяния, стоявшего за этим. Капитан Эндрюс сказал:

– Поездка сюда, она была последней каплей. Теперь я вижу, что, проводив ее наверх, должен был бы сразу вызвать врача. Наверное, я так ей обрадовался, что когда она сошла с самолета, когда я вез ее сюда, то просто не заметил, в каком она состоянии. У нее даже не было сил раздеться. И я помог ей…

Он умолк, облизывая губы, глядя на Натаниела Хикса с мучительным вопросом в глазах, как человек, отчаянно напрягающий слух, чтобы расслышать слова, которые никто не произносит. Натаниел Хикс не нашел что ему сказать.

* * *

Капитан Раймонди посмотрел на свои часы. До начала обхода у него оставалось еще несколько минут. Он закурил сигарету и сказал:

– Знаете, что я получил нынче утром, доктор? Направление в Рандольф со всеми подписями и печатями. Курсы авиаврачей, начало занятий пятнадцатого сентября.

– Да вы с ума сошли, – сказал лейтенант Вертауэр.

– Отнюдь! – блаженно сказал капитан Раймонди. – Я все тщательно обдумал и послушался здравых советов. Что я делаю? Девять недель внимаю хиропрактикам – или кто у них там? – и я на коне. Война может тянуться еще пять-шесть лет, так что лучше к ней приспособиться. Получу от них диплом, и через год, налетав пятьдесят часов, я уже авиационный врач с прелестными золотыми крылышками! Немножко поинтриговать, чтобы каждый месяц норма была в ажуре – достаточно ведь летать пассажиром, – и я получаю летную надбавку, дивную летную надбавку. А почему бы и вам не откусить от пирога?

– К черту, – сказал лейтенант Вертауэр. – В Карлайле меня армейским дерьмом накормили досыта. Я пошел на военную службу лечить, а не проходить муштру, чтобы всякие прыщи наставляли меня в моем воинском долге. Станете авиационным врачом и действительно полетите ко всем чертям. Будете пичкать лекарствами летный персонал с утра до ночи каждый день. И к тому времени, когда это кончится, вы забудете, как держать ланцет.

– А тут я что делаю? – сказал капитан Раймонди, позевывая. – Убрал два аппендикса за три последних месяца. А все остальное время изучаю задики шлюшек из ЖВС, стою на стрельбище в ожидании, когда они перестреляют друг друга, обхожу палаты и слежу, чтобы вы, и Кларк, и Ино, и, главное, Йенсен, убивая, не превышали нормы. Мне терять нечего. А что вас прельщает?

– Я тут оставаться не собираюсь, – сказал лейтенант Вертауэр. – Скоро начнется ротация боевых экипажей, и отдают себе они в этом отчет или нет, но в госпиталях психоневрозов будет хоть отбавляй. А вот это – мое. Буду наводить глянец на мою военно-учетную специальность три-один-три-ноль и выберусь из этой дыры за полгода до того, как вы кончите зарабатывать свои мишурные крылышки.

– Может быть, это и ваше, – сказал капитан Раймонди, – но знают ли это они? Если им потребуется дополнительный персонал для… э… борьбы с реактивными депрессиями, вы знаете, кого пошлют? Всех опытных отоларингологов, каких только удастся выискать, ну и, может быть, пару-другую ортопедов. Послушайтесь моего совета, идите на курсы.

– Мне можете не объяснять, на что способны эти тупицы, – мрачно сказал лейтенант Вертауэр. – Но у меня хотя бы есть шанс. Меня хотя бы не зашлют врачом эскадрильи и фуражиром спиртного в какой-нибудь Малый Овражек, графство Гемпшир, Англия.

– Никто так не слеп, как те, кто не хочет видеть! – сказал капитан Раймонди. – Куда запропастилась Присси с записями? Иногда я думаю, что нам не помешала бы новая сестра-администратор. Да, кстати, об администраторах, знаете, чем объяснялась взъерошенность Маккрири, которую вы столь тонко подметили? Ему сообщили про госпиталь, где офицер-администратор принимал так называемых пациентов за вознаграждение наличными и обучал их, как вести себя на комиссии, чтобы получить увольнение. Маккрири гадает, нет ли и у нас такой привычки.

– Я уже давным-давно мог бы открыть вам глаза, – сказал лейтенант Вертауэр. – Последнему идиоту ясно. Из Восьмой армии очень многие через нас проходят. А большинство здоровы, как я, вернее, куда здоровее – они тут девять месяцев не торчали. О первых я доложил Маккрири. Он сказал мне, что я ошибаюсь. Ну и ладно. К черту их. Я ошибся. Если у Маккрири не хватает ума понять, когда человек симулирует, и у комиссии тоже, мне-то какое дело? Только я не знал, что ему за это платят.

– Ему-то нет. Может, от этого у него и свербит. Но где-то брали. И остается ваш друг капитан Воген. Может быть, материалы из Восьмой проходят через его руки.

– Он мне не друг, – сказал лейтенант Вертауэр. – Самодовольный прыщ…

Капитан Раймонди внезапно вскочил, подошел к окну и поглядел на поросшую чахлой травой песчаную полосу, через которую от улицы в жаркой пустоте тянулись к дверям госпиталя деревянные мостки.

– Так я и думал! – сказал он. – К нам гости. Это машина генерала. А это сам генерал! Как по-вашему, внезапная инспекция или еще что-нибудь? Маккрири при нем нет. По-моему, он вообще один. Господи, как по-вашему, нам пойти туда?

– Нет, – сказал лейтенант Вертауэр. – Если ему что-нибудь нужно, пусть сам придет и спросит. Не заводите военного дерьма. Тут ведь единственное место, где от него можно отдохнуть. Знаете, что со мной случилось вчера? Я был в городе, шел по Саншайн-авеню и вдруг встретил сволочного капеллана в капитанском чине. Не знаю, откуда он взялся – не из тех, кого мы тут щупали. Ну, как я уже говорил, в Карлайле я наотдавал чести на всю войну, а потому почтил его пустым взглядом. Не знаю, решил его святейшество подставить другую щеку или порицал меня за поведение, недостойное воина, но он посмотрел на меня, вытянулся и отдал честь МНЕ. А я подумал: «Ну нет, ничего не выйдет, дружок!» И по-прежнему гляжу сквозь него. Не прошел я и двух шагов, как из аркады отеля «Шахерезада» вышли двое полицейских, тоже уставились на меня, а один вытащил блокнот и говорит: «Не назовете ли свою фамилию и личный номер, лейтенант?» Ну…

Капитан Раймонди слушал вполуха.

– Да-да, но, по-моему, мне…

Дверь открылась, и вошел генерал Бил.

Лейтенант Вертауэр тотчас протянул руку и вытащил карту из ящика. Сдвинув брови, он начал ее штудировать. Другой рукой он деловито взял карандаш. Записал на блокноте: «Эндрюс, Кэтрин Л. (жена)». Сравнил запись с фамилией на карте, вырвал листок из блокнота, смял и бросил в мусорную корзину.

Капитан Раймонди уронил сигарету в пепельницу и вытянулся, насколько это у него получилось. Генерал Бил сказал:

– Э… я думал, что майор Маккрири может быть тут.

– Нет, генерал, – сказал капитан Раймонди. – Мне кажется, он сейчас не в госпитале. Я капитан Раймонди, сэр. Может быть, я могу?..

Генерал Бил отвел от него взгляд и посмотрел в окно.

– Нет, пожалуй, – сказал он. – Мне был нужен Маккрири.

Воспользовавшись тем, что генерал смотрит в окно, капитан Раймонди торопливо задрал большой палец опущенной руки, показывая лейтенанту Вертауэру, что ему следует встать. Но генерал Бил только казался рассеянным. Его взгляд снова обратился на них.

– Нет, нет, – сказал он с раздражением. – Я просто думаю! Не дергайте лейтенанта! Он занят. Я не хочу вас отрывать. Я заехал к начальнику госпиталя…

Поскольку глаза генерала тем не менее были обращены на него, лейтенант Вертауэр вызывающе поднялся, глядя прямо в лицо генералу. Он остался стоять за столом. Звуковая волна, миг назад накатившаяся на базу, вдруг обрушилась на них – оглушающий рев двигателей взлетающего большого самолета. Вся комната задрожала. Пол под подошвами вибрировал. Генерал Бил невольно поморщился и закусил губу.

– Дьявольский грохот, – сказал он под замирающий гул.

Прямой внимательный взгляд лейтенанта Вертауэра был по-прежнему устремлен на него, и генерал Бил замялся. Его губы пошевелились, выдавили улыбку. Он спросил с начальственной ласковостью:

– Как ваша фамилия, лейтенант? И ваши обязанности?

– Вертауэр, сэр. Я психоневролог и терапевт.

– А-а! – сказал генерал Бил. – Да-да. Отлично. Я намеревался побывать здесь, познакомиться с медицинским персоналом. Ко мне поступают превосходные отзывы о вашей работе. Садитесь же, садитесь. Я не хочу мешать… – Он отвел глаза от глаз лейтенанта Вертауэра и снова посмотрел на капитана Раймонди. – Кто-нибудь, может быть, знает, куда уехал майор Маккрири?

– Сэр, полагаю, его секретарша знает. Сейчас я выясню… – сказал капитан Раймонди и поспешно вышел.

Генерал Бил сказал:

– Садитесь, лейтенант. Собственно, мне не так уж надо увидеть майора Маккрири именно сейчас. Вы ведь доктор, не так ли?

Сев, но, глядя на генерала Била еще более пристально, лейтенант Вертауэр сказал:

– Совершенно верно.

– Ну так выпишите мне амитал натрия, чтобы мне не беспокоить Маккрири.

Лейтенант Вертауэр покачал головой.

– Нет, этого я не могу.

– Но почему? – сказал генерал Бил с удивлением.

С легкой надменной улыбкой лейтенант Вертауэр сказал:

– Потому что я ничего никому не прописываю, пока не установлю твердо, для чего я это прописываю. Я вижу, что состояние у вас несколько нервное, но одного этого мне мало. Если вы хотите, чтобы я вас лечил, я назначу вам время для полного обследования. Без этого я ничего для вас сделать не могу. Вы принимаете амитал натрия? Его вам прописал врач?

– Авиационный врач в Австралии дал его мне, когда я выбрался с Филиппин…

– Для чего? – сказал лейтенант Вертауэр, мгновенно нахмурившись. – Так называемая наркотическая терапия? Доза, достаточная, чтобы оглушить на сутки?

– Такие зеленые шарики, – сказал генерал Бил, уставившись на лейтенанта Вертауэра. – Нет, они меня не оглушили. Я их принимал время от времени. Он сказал, что они абсолютно безобидны.

– Это его мнение, – сказал лейтенант Вертауэр. – Вы так с тех пор их и принимаете?

– Я же сказал вам, что принимал их время от времени… – Генерал Бил смотрел на него со все возрастающим изумлением. – Что я, по-вашему, принимаю наркотики? Что…

– Откуда мне знать? – сказал лейтенант Вертауэр. – Если вы не принимали их систематически, почему вы считаете, что они нужны вам сейчас?

– Минуточку! – сказал генерал Бил. – Я что-то не понимаю, лейтенант. Я не просил вас задавать мне вопросы. Встать!

Лейтенант Вертауэр неторопливо поднялся на ноги и устремил на генерала упрямый и злобный взгляд.

– Положите ручку, – сказал генерал Бил. – А теперь встаньте «смирно».

– Ладно, – сказал лейтенант Вертауэр не без удовлетворения. – Только кричать на меня ни к чему, генерал. Я врач и сказал вам, что выписывать рецепты, не зная, от чего и для чего, я не буду. А потому, если вы думаете приказать мне выписать рецепт…

Генерал Бил сказал:

– Довольно, лейтенант. Убирайтесь отсюда! Отправляйтесь к себе на квартиру и ждите там моих распоряжений.

Лейтенант Вертауэр сказал:

– Я на дежурстве. Вы хотите, чтобы здесь никого не осталось?

– Вам придется найти себе замену, – сказал генерал Бил. – Идите найдите кого-нибудь! И если будут еще возражения или промедления с выполнением моего приказа, вы окажетесь в очень серьезном положении. – Он повернулся и вышел из комнаты.

Лейтенант Вертауэр убрал свои бумаги и взял со стола фуражку. В дверях от столкнулся с капитаном Раймонди, который спросил:

– Куда это вы?

– Очень любезно с вашей стороны поинтересоваться этим, доктор, – сказал лейтенант Вертауэр. – Мне только что приказали отправляться под домашний арест.

– Вы что – шутите? – сказал капитан Раймонди. – Послушайте, мне пора на обход. Вы же не можете уйти…

– Придется вам найти кого-нибудь другого, – сказал лейтенант Вертауэр. – Мистер Железоштанный невзлюбил мою прическу.

* * *

Тщетно вглядываясь в сетчатую дверь палаты, капитан Эндрюс провел пальцем по губам и сказал:

– Не надо мне быть здесь. Безумие какое-то. Я даже больше о тебе, чем о себе. Не надо тебе быть здесь. Для некоторых людей это не так. Вот для Кларенса. Для него это прекрасно, для него это в самый раз. Что ему терять? Он получает все, чего хочет. Все это ему как раз… – Возможно, осознав, что говорит он бессвязно, капитан Эндрюс вдруг умолк.

Натаниел Хикс неожиданно вспомнил, как капитан Эндрюс накануне утром объяснял свои взгляды на то, каким образом все происходит и почему то, что есть, стало именно таким. Вспомнил их разговор, в тот момент совсем не напряженный, когда они пересекали автомобильную стоянку позади отдела нестандартных проектов: «Почти наверное можно добиться того, ради чего трудишься. С каких это пор? – С тех пор, как существует мир».

Так значит, капитан Дачмин трудился ради вот этого своего положения, которое так его устраивает? Получает ли капитан Эндрюс то, ради чего трудился? Так, может быть, война временно ограничивает получение того, ради чего ты трудился? Нет. Нет, если суметь взглянуть правде в глаза, в которые так редко смотрят: на самом деле война не приносит тебе ничего сверх того, что в конечном счете не принес бы мир, то есть обычное существование. Просто тебя гипнотизируют гигантские масштабы происходящего: миллионы людей в одно и то же время вследствие одних и тех же исторических событий получают каждый свою долю неудобств, разочарований и обманутых надежд; сотням тысяч выпадает случай раствориться в немыслимом ужасе или кричать, кричать от немыслимой боли; десятки тысяч нашли преждевременную смерть. Но от чего из этого перечня может уберечь тебя справедливый и прочный мир? От разочарования? Ужаса? Боли? Смерти?

Капитан Эндрюс сказал:

– Даже порученное ему дело его устраивает. Вся эта возня с голубями! Ему она нравится. Он получает удовольствие весь день напролет. И разумеется, видно, что такое же удовольствие он получает от своих обязанностей в концерне, в чем бы они ни заключались. Следовательно, для него никакой разницы нет. Все равноценно всему остальному. Взять этих его женщин. Что он от них получает?

Большинство людей, задавая подобный вопрос, задают его с пуританской ханжеской истовостью, собственно, для того, чтобы привлечь внимание к своему добродетельному поведению, которое, если не привлекает к себе внимания, видимо, не вознаграждает их за все, что они по их опасениям упускают. Их оскорбительно-гнусные побуждения напрашиваются на оскорбительно-гнусный ответ. Капитан Эндрюс ни в чем подобном повинен не был. Вопрос указывал всего лишь – хотя и точно – на природу той болезненной растерянности, в которую его ввергли собственная жизнь и время, какими они открылись ему сегодня. Безумная круговерть последних дней, крушение здравого смысла и порядка, всеобъемлющий крах – то, что для Кларенса было забавой, для Кэтрин чуть не обернулось смертью. Так не должно было быть. Капитан Эндрюс считал, что жизни не следует быть такой, и Натаниел Хикс вынужден был согласиться. Хотя он уже раньше знал, что жизнь именно такова; а потому не был ни удивлен, ни потрясен. Время, награждающее Кларенса удовольствием все дни напролет, было плохое время.

Под «плохое» капитан Эндрюс подразумевал не «гнусное» или «грешное». Он подразумевал «неблагополучное», «неуместное». То, что получал Кларенс, то, что его прелестная малютка Эмеральда и все остальные (для него столь же прелестные) иногда раньше, но чаще позже дарили ему в долгих жарких объятиях, в самозабвении задранных юбок, в судорожном сплетении, когда губы приклеены к губам, для капитана Эндрюса не было ни скверным, ни омерзительным. Да и как же иначе? Чем оно отличалось от того, что получал он сам, от того, что дарила ему Кэтрин? Но получать, как получал Кларенс в лжеразнообразии, в бесконечной одинаковости на любом гамаке, на любой веранде, на любом диване в любой гостиной, на любой кровати в любом номере отеля, без сомнения, означало, что ты получаешь только это и ничего больше. Подобное удовольствие всю ночь напролет, как и удовольствие весь день напролет, исключало власть разума. Бесспорно, ты освобождался от цепей рассудка, от какой-либо ответственности, от всех обязательств. Но, освободившись от них, ты волей-неволей освобождался от нежности и взаимопонимания, от доверия и преданности.

Во всяком случае, так оно должно представляться капитану Эндрюсу. И Натаниел Хикс вновь будет вынужден согласиться с ним. Предположительно, поскольку мужчины – это мужчины, и он тоже иногда подумывал о том, чтобы изменить своей Кэтрин. А впрочем, и это представилось Натаниелу Хиксу весьма сомнительным. И уж конечно, по более достойным причинам, чем те, которые приходили в голову Натаниелу Хиксу, когда он разговаривал в клубе с капитаном Уайли. Для капитана Эндрюса супружеская неверность – это, скорее всего, не просто измена конкретному человеку, но измена самому важному в человеческих отношениях, жизненно важному взаимопониманию двух людей, которое выходит далеко за рамки сексуальности. Это доверие, рожденное слиянием двух людей, единство общих интересов и общих усилий – самое ценное в человеческих отношениях, то, что делает их радостными и прекрасными. Это акт взаимной веры, взаимного доверия: твой друг не поранит и не унизит тебя. Натаниел Хикс вдруг подумал, что физическая «неверность» для обыкновенной женщины большого значения иметь не может, сексуальная брезгливость, вероятнее всего, чисто мужское понятие. Для женщины дело, наверное, заключается не в самом факте измены, а в мыслях о нем, в сознании, что кто-то знает – ведь кто-то же всегда знает, пусть только сам мужчина и та, другая женщина. Этого уже достаточно. Он соединился с другой, а ее тем самым обманул и сделал смешной. И, конечно, она права, и это не пустяк – разве что доверие тоже пустяк и не существует ни надежности, ни опоры, ни утешения.

Натаниел Хикс вдруг поймал себя на том, что думает о собственной жене и похваливает себя за воздержание, впрочем не столь уж тягостное, а в конечном счете – только посмотреть на Дона и Кэтрин – верность стоит так дорого! Их трогательное чувство вызвало в нем, пока он думал об Эмили, какое-то непонятное умиление, и тут же он осознал, что вот-вот заплачет. «Бога ради! – сказал он себе. – Подтянись!»

Он резко повернул голову, пряча вдруг покрасневшее лицо. Но тут он увидел, что сетчатая дверь открылась, из нее, вышла сестра и закрыла ее за собой.

Первая мысль Натаниела Хикса обдала его страхом. Нет, выдержать невозможно. Ведь если так, уйти нельзя, но как остаться, как выслушать?.. Тут он понял, что сестра вышла из палаты не для того, чтобы сообщить что-то. Ее удивленный взгляд без слов объяснил, что она никого не ожидала тут увидеть. Несколько секунд она смотрела на них, сдвинув брови, а потом подошла к ним.

– Вам тут быть нельзя, правилами запрещено, – сказала она резко. – Это ведь женская палата. Видимо, вы ошиблись. Вы кого-нибудь ищете?

Капитан Эндрюс встал с робкой покорностью. Натаниел Хикс тоже встал, но воинственно: раз у капитана Эндрюса уже не осталось сил отстаивать себя, за него это сделает Натаниел Хикс. Он почувствовал прилив гнева – жгучего и чистого, потому что в нем не было ничего личного. Быть упрямым и даже наглым ради другого много легче, чем ради себя. Он сказал столь же резко:

– Вы лейтенант Шекспир?

– Да, капитан. И вам нельзя…

Смерив ее взглядом, Натаниел Хикс сказал угрожающе:

– Вам не кажется, лейтенант, что на дежурстве отлучаться не следует? Вы отсутствовали на своем посту более получаса.

Успех этого маневра, быстрота, с которой она сдалась, испуганное, измученное выражение ее лица заставили Натаниела Хикса устыдиться. Она сказала:

– Сегодня утром я дежурю одна, сэр. У меня на руках больные. Лейтенант Роч больна. Вот почему здесь никого нет. Извините, если вам пришлось ждать.

Натаниел Хикс, готовя свою контратаку, успел мельком воспринять невысокую фигуру в белом халате с полоской второго лейтенанта на воротничке. Теперь он обнаружил, что капитан Уайли, несомненно, назвал бы лейтенанта Изабеллу Шекспир аппетитной сучкой. Из-под шапочки выбивались пышные темные кудри, творение природы, а не щипцов. Маленькое лицо, задумчиво-капризное, не было обязано своим прекрасным цветом ни пудре, ни румянам. Пальцы, правда, были у нее короткими и пухлыми, зато фигура не оставляла желать ничего лучшего. Вероятно, она наслышалась восхищенного свиста у себя за спиной, и полнокровное цветение ее тела, прекрасная работа эндокринной системы наводили на мысль, что свист этот довольно часто не пропадал втуне. Натаниелу Хиксу пришло в голову, что ей стоило бы познакомиться с капитаном Дачмином.

Он сказал, все еще с невозмутимой настоятельностью, хотя подозревал, что вот-вот потеряет свое недолгое преимущество:

– Мы ждем здесь, чтобы справиться о больной, о жене капитана, о миссис Эндрюс. Доктор велел ему подождать. Он сейчас с ней?

– А-а! – сказала лейтенант Шекспир, и Натаниел Хикс увидел, что не ошибся: она заметно ободрилась, обнаружив, что он не облечен властью проверять ее. За ней явно водились дисциплинарные нарушения – опаздывала в общежитие для сестер и прочее в том же духе. Нормальная старшая сестра не упустит ни единого случая отплатить ей за такую внешность. Она сказала:

– Какой доктор? Вы о больной доктора Вертауэра? Доктор Вертауэр давно ушел. И попросить вас подождать здесь он не мог. Вы его не так поняли.

Натаниел Хикс сказал:

– Доктор Вертауэр просил нас подождать и объяснил, где находится эта палата. Вот я и подумал, что он посылает нас сюда. Может быть, вы позвоните ему и спросите? Капитан Эндрюс не уйдет, пока не узнает, что миссис Эндрюс вне опасности.

Лейтенант Шекспир посмотрела на капитана Эндрюса, и, возможно, его вид ее тронул. Она сказала.

– Это не положено, но я вам отвечу: состояние больной нормальное. Поэтому меня и не было на посту. Доктор Вертауэр распорядился, чтобы ее пульс и дыхание находились под наблюдением, пока она не очнется. Она очнулась, но ее, конечно, нельзя тревожить. Не то ей может стать гораздо хуже. Но она вне опасности.

Она обращалась к капитану Эндрюсу, однако, по-видимому, понимала, что несговорчивым может оказаться Натаниел Хикс. Шагнув к нему и отвернувшись от капитана Эндрюса, она положила пухлую ручку на локоть Натаниела Хикса, к большому его удивлению.

– Ну а теперь вы уйдете? – сказала она ему. – Подождать вы можете в приемной в административном корпусе. Вероятно, доктор Вертауэр вас там ищет. Вот-вот с обходом придет доктор Раймонди, и, если он вас тут застанет, капитан, у меня будут неприятности. Вы ведь не хотите, чтобы у меня были неприятности?

Судя по этому жесту, лейтенант Шекспир постоянно убеждалась, что все мужчины одинаковы, и умела обращаться с ними. Натаниел Хикс готов был засмеяться: эти большие умильные глаза, эти полураскрытые и вблизи такие влажные губы, эти пышные кудри, от которых исходил скорее приятный запах, мешаясь с легким ароматом духов и пряным, тоже скорее приятным запахом ее чуть вспотевшего тела. В этом всеобъемлющем воздействии на все его чувства было что-то нелепо-забавное. Не полагается ли ему сейчас пробормотать в опьянении: «Как насчет поцелуйчика?» или «Как у нас нынешний вечерок? Свободен?»

И внутренне посмеиваясь, Натаниел Хикс мгновенно избавился от обескураживающего ощущения, которое таки овладело им, когда его локтя коснулась пухленькая ладонь, к лицу приблизились влажные губы, а в его ноздри маняще повеяли смешанные ароматы. Ощущение это не слишком гармонировало с недавними целомудренными размышлениями. Оно даже могло навести на мысль о глубинной нелестной истинности внушенных опытом представлений лейтенанта Изабеллы Шекспир о мужчинах и об их таких полезных плотских импульсах.