Текст книги "Почетный караул"

Автор книги: Джеймс Коззенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

– Чем это может кончиться, как вы думаете?

– Может кончиться большими неприятностями, сэр. Думаю, Вашингтон твердо решил избегать беспорядков и ни в коем случае не предавать гласности сведения о трениях с цветными военнослужащими. Так что мой совет – поговорите с полковником Моубри, сэр. Я как раз собирался пить кофе. Прихватить на вашу долю?

– Да, пожалуйста, – ответил подполковник Каррикер.

* * *

Гарнизонная столовая номер два – низкое желтое строение с кухней, расположенной под прямым углом к основному сооружению, – вытянулась между рядами общежитий для несемейных офицеров на берегу озера Оберон и самым восточным зданием АБДИПа – отделом анализа действий бомбардировочной авиации.

В четверть восьмого у дверей столовой всегда выстраивалась очередь, тянувшаяся через все помещение, а иногда даже спускалась по ступеням крыльца. Такая же очередь шла к буфету. Ряды непокрытых дощатых столов, каждый из которых был рассчитан на 12 человек, несмотря на огромную очередь, были полупустыми – большинство ели наспех, и поток выходящих посетителей был не меньше, чем желающих войти.

Дневальные на раздаче трудились в поте лица. Входные и выходные двери столовой хлопали каждую секунду. Кипы металлических подносов в начале прилавка быстро уменьшались по мере продвижения очереди. На слой крошеного льда спешно выставлялись тарелки с ломтями дыни трех сортов. Десятки стаканов фруктового сока, также обложенные крошеным льдом, расхватывались так быстро, что на их место едва успевали ставить новые. Конвейерная лента доставляла из кухни на паровые столы сковородки с омлетами и яичницей, жареным беконом, ветчиной и колбасой. Как только подавальщики опустошали одну ленту, другая, проходящая над горячей водой, тотчас начинала работу. Металлические корзинки с рогаликами, булочками и печеньем вынимались из духовых шкафов и вываливались в открытые емкости на прилавке. Один дневальный был занят тем, что выкладывал на широкий поднос кубики масла размером в квадратный дюйм, на которых было вытеснено: «Покупайте облигации займа!», «Не забывайте про Пёрл-Харбор», «Укрепляйте нашу авиацию». Другой непрерывно пополнял ряды пинтовых бутылок с молоком в желобе со льдом. Еще двое дневальных разливали из больших кофейников кофе и выставляли чашки на прилавок.

В конце раздачи сидела ефрейтор ЖВС, пробивала чеки и бросала их на подносы. После этого гражданская кассирша собирала чеки, получала деньги и с лихорадочной поспешностью давала сдачу. Подхватив подносы, люди быстро рассаживались на свободные места; полдюжины дневальных убирали грязную посуду и вытирали столы влажными тряпками. В углах зала уже включили большие вентиляторы. Над столами, очередью и прилавками слышался беспрестанный гул голосов, шарканье ног, грохот подносов и звон тарелок. В теплом влажном воздухе стоял запах бекона, кофе и табачного дыма.

Недалеко от входа завтракали начальник штаба ЖВС капитан Бертон, лейтенант Липпа и лейтенант Турк. Чтобы удобнее было разговаривать, капитан Бертон и лейтенант Турк сели по одну сторону стола, а лейтенант Липпа – по другую.

Лейтенант Турк уже закончила есть – ее завтрак состоял лишь из стакана сока, чашки кофе и булочки. Она тщательно вытерла край стола бумажной салфеткой, положила локти на стол и закурила сигарету. Лейтенант Липпа еще доедала свой завтрак – половину дыни и тарелку кукурузных хлопьев. Перед капитаном Бертон стояли дыня, овсяная каша, яичница с ветчиной и две горячие булочки, и она заметно отстала от своих подчиненных. Ела она с отменным аппетитом, но на полном, красном от загара, чисто вымытом лице была написана тревога.

– И после постановления от первого сентября порядок остался прежним, – сказала она. – На этот счет было разъяснение в «Штабных новостях». Служащие ЖВС не могут носить других знаков различия, кроме Афины Паллады, независимо от того, в какой род войск их направили. Думаю, скоро положение изменится; но пока что не изменилось. И если полковник Фоулсом говорит Уистер, что это не так, он заблуждается. Она не имеет права носить эмблемы ВВС, даже если ее направили служить в отдел истребительной авиации. И она должна их немедленно снять. Разумеется, я могу приказать ей, но лучше пусть кто-нибудь из вас поговорит с ней неофициально, по-дружески.

– Полковник Фоулсом лично дал ей эти эмблемы, – сказала лейтенант Липпа, – и велел надеть. Он сослался на разрешение штаба ВВС. Ей ничего не оставалось, как пристегнуть их. Дело в том, что Фоулсом пытался к ней приставать и даже давал волю рукам. Ей кто-то сказал, что в этих случаях лучшее лекарство – достать три грецких ореха, ну знаете, такие большие, круглые, – и положить за верхний край чулок. – Она хихикнула. – Говорят, сразу отрезвляет.

Лейтенант Турк скорчила недовольную гримасу и, покачав головой, метнула на лейтенанта Липпу многозначительный взгляд. Лицо у капитана Бертон стало еще краснее, чем прежде. Она смахнула хлебную крошку с натянутой на полной груди безукоризненно чистой рубашки цвета хаки.

– Это верно, некоторые мужчины при первой же возможности ведут себя по-скотски. Девушки должны об этом знать и стараться не давать – ни своим видом, ни поведением – повода и возможности для ухаживаний. Я думаю, что напрасно Уистер относится к этому так легко, с шуточками. Ведь она должна думать не только о своей репутации, но и о репутации женской вспомогательной службы в целом. К тому же она офицер – это налагает на нее дополнительную ответственность, она должна задавать тон, чтобы на нее могли равняться девушки рядового и сержантского состава. Я не хочу сказать, что в данном случае лейтенант Уистер сама виновата. Но думаю, что она может, если захочет, дать понять полковнику – и вообще любому мужчине, – что никаких вольностей не допустит. – Капитан Бертон совсем расстроилась. – Тут главное, чтобы твое поведение не стало темой для пересудов. – Она печально замолчала и отрезала кусочек ветчины на тарелке.

Лейтенант Турк переложила сигарету в левую руку, потом, нахмурившись, взглянула на Липпу и поднесла палец правой руки к губам.

Склонившись над тарелкой и сосредоточенно работая ножом и вилкой, капитан Бертон сказала:

– Уверена, что вы обе поймете меня правильно; советую быть особенно осторожными и не давать поводов для превратного толкования ваших действий. Выходные вы обычно проводите в городе, в «Олеандровой башне». Вполне естественно, что девушки приглашают знакомых мужчин, предлагают им выпить, если есть отдельная гостиная. Только самый последний ханжа может увидеть в этом что-то предосудительное. Я, во всяком случае, ничего дурного здесь не вижу. И все же надеюсь, что вы будете соблюдать осторожность: не засиживаться слишком поздно и много не пить – ну, вы понимаете, если поднимется шум и вас будет слышно в коридоре, сразу же пойдут разговоры.

– А нас что, бывает слышно в коридоре? – спросила лейтенант Липпа лейтенанта Турк.

– Один раз, может, и было, – сказала лейтенант Турк. – Когда тот англичанин – ну помнишь, командир эскадрильи – начал петь. Мы его, кстати, и не приглашали. Понятия не имею, откуда он взялся. Просто проходил мимо, видит, дверь открыта, и зашел.

– Все же надеюсь, что вы будете вести себя более осмотрительно…

Лейтенант Турк оборвала ее на полуслове.

– Капитан Бертон, это лейтенант Эдселл из отдела нестандартных проектов.

Эдселл подошел к их столу и с самоуверенным и развязным видом, который всегда раздражал Турк, остановился за спиной у лейтенанта Липпы.

– Привет, – сказал он. – Доброе утро, мэм, – он небрежно поклонился капитану Бертон. – Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

– Конечно, нет. Пожалуйста, – смущенно ответила капитан Бертон.

По растерянности, мелькнувшей на лице капитана Бертон, лейтенант Турк догадалась, что до нее дошли слухи насчет Липпы. Местные сплетницы не преминули – разумеется, из самых лучших побуждений – просветить начальника штаба насчет того любопытного обстоятельства, что Мэри встречается с неким офицером. Капитан Бертон долгое время делала вид, что не понимает намеков, решившись раз и навсегда не верить сплетням о самой образцовой из своих подчиненных и, возможно, лучшей из командиров рот; но теперь она почувствовала себя обманутой. Взгляд, брошенный в сторону лейтенанта Эдселла, доказывал, что предостережение, сделанное капитаном Бертон, относилось именно к тому, о чем подумала про себя лейтенант Турк. И при этом Бертон все еще надеялась, что Мэри опровергнет ее подозрения.

Лейтенант Липпа небрежно пододвинула стул для Эдселла.

– Привет, Джим, – сказала она.

Этого было вполне достаточно. Последние надежды капитана Бертон рухнули. Интонация, с которой Липпа приветствовала Эдселла, выдала ее с головой. На милом курносом ясноглазом лице вдруг появилось очаровательное застенчивое выражение, красноречиво свидетельствующее о том, что ее охватило смущение и она не в силах его побороть. Она вся преобразилась. Каждая женщина, даже капитан Бертон, старавшаяся по возможности не замечать того, что творится вокруг, должна была догадаться, что происходит сейчас в душе лейтенанта Липпы. Чувствовалось, что сердце у нее трепещет от радости и замирает от страха. Разве можно было не понять, что ее одолевают сомнения, свойственные всем влюбленным, и гнетет страх, что худшие опасения ее подтвердятся. Она не смела взглянуть на Эдселла и, замерев, напряженно ждала ответа. Этот трепет, страх и терзания подруги не укрылись, разумеется, и от лейтенанта Турк – помимо беспокойства о том, что подумает капитан Бертон, она почувствовала обиду за все те унижения, которые приходится терпеть женщинам в этом мире.

– А я думала, что вы на гауптвахте, лейтенант, – сказала она намеренно бодрым голосом.

Турк взглянула на Эдселла – у того были довольно правильные черты лица, но самодовольство, постоянно светившееся в его глазах, раздражало и отталкивало ее. Дерзко торчащий подбородок придавал лейтенанту Эдселлу вызывающий вид, словно он только что победил в трудном поединке и теперь ищет, с кем бы сразиться вновь.

Лейтенант Эдселл дружески улыбнулся – всякое нелюбезное, критическое или саркастическое замечание он всегда истолковывал в свою пользу и воспринимал как комплимент. Но он тут же мог с копьем наперевес перейти в атаку и обменяться ударами с соперником.

– А кто вам об этом сказал? – бесцеремонно спросил он. – Нат Хикс?

Удар попал в цель, и вряд ли он был нанесен наугад. Вне всякого сомнения, долгий опыт словесных перепалок приучил лейтенанта Эдселла заранее собирать сведения о вероятном противнике: неожиданная осведомленность, как правило, обескураживает врага. Он знал, куда целить, все тот же опыт научил его наносить молниеносный точный удар, как только он видел брешь в обороне. Эдселл так радовался каждому удачному удару, что даже не испытывал злорадства и с удовольствием наблюдал, какую он вызовет реакцию. Независимо от того, слышал ли он в ответ стоны поверженного противника, или же тот делал вид, что удар не достиг цели, Эдселл неизменно чувствовал удовлетворение.

Теперь вот из-за собственного безрассудства (а кто еще мог ей это сказать?) лейтенант Турк невольно подтвердила сплетни о том, что она «часто видится» с капитаном Хиксом и что все в отделе нестандартных проектов об этом знают и судачат на их счет.

– Ну, слухами земля полнится, – холодно сказала она.

– Уж это точно, – сказал лейтенант Эдселл. – Впрочем, не теряйте надежды. Может, я еще и попаду сегодня под арест. День только начался – всякое может случиться. Я вчера задал жару начальству – посмотрим, как они это слопают.

– О Господи, – сказала лейтенант Липпа. – Что ты на этот раз выкинул?

Турк с удовольствием поколотила бы Мэри – такой у той был нежный, заботливый тон и идиотский обожающий взгляд, но мешал разделявший их стол, поэтому она лишь сказала:

– Он испортил настроение старому бедному полковнику Моубри, а теперь полковник Моубри в свою очередь хочет испортить настроение ему, ну разве это справедливо?

– Этот старый болван? – сказал лейтенант Эдселл. – Пусть только попробует! Впрочем, вполне безобидный старикашка. Разве что донельзя глупый.

Лейтенант Турк заметила, что капитан Бертон становилась все мрачнее и мрачнее – огорчения сыпались на нее одно за другим; ее явно коробило и от выражений, которые употреблял Эдселл, и от презрительного отзыва о старшем офицере, начальнике штаба генерала Била.

Лейтенант Эдселл, не обращая на это ни малейшего внимания, продолжал в том же духе:

– Не знаю, слышали ли вы о вчерашней истории, но мне кажется, нам удалось заставить их отступить. Вы знаете, что на этой неделе к нам прилетела группа цветных летчиков для участия в новом проекте. Разумеется, наши недобитые конфедераты и прочая шушера из белых, вроде выпускников Вест-Пойнта, не на шутку всполошились. Еще бы – если так дальше пойдет, негров признают за людей. Такого ни в коем случае нельзя допустить! Поэтому они решили дать бой и подтвердить превосходство Белого Человека. Думаю, они крепко выпили – вполне в их духе. Позапрошлой ночью они собрали толпу побольше – ведь когда их двадцать или тридцать против одного, эти храбрецы никого не боятся; а как только цветные офицеры, экипаж среднего бомбардировщика, приземлились, те набросились на них прямо около командно-диспетчерского пункта базы. Конечно, дело замяли, но мне кажется, конфедератам тоже досталось, раз они предпочитают помалкивать. Я случайно узнал, что один из чернокожих пилотов до сих пор в госпитале. С этого вся заварушка и началась.

– Не может быть, – решительно сказала Турк. – Ни за что не поверю. Мне кажется…

– Разумеется, вы не верите, – сказал лейтенант Эдселл. – Вот поэтому-то эти кретины и садисты из старых добрых южных штатов и обращаются с неграми, как им вздумается. Когда вам об этом говорят, вы просто не верите. Ну как же, разве возможно, чтобы эти обаятельные галантные южане такое себе позволили? Так вот, можете мне поверить. Все это произошло на самом деле. Много чего происходит на юге, о чем вы понятия не имеете. И о том, что ежедневно творится в армии, вы тоже часто не подозреваете. Зачем утруждать свои хорошенькие головки? Гораздо проще ничего об этом не знать – и все будет в порядке. Сейчас я вам расскажу, что у нас вчера случилось, хотя вам, конечно, удобнее в это не верить.

Лейтенант Эдселл забыл про завтрак – он только снял тарелки с подноса и поставил на стол.

– Вчера все началось с того, что у Прескотта Филлипса из службы связи с общественными организациями хватило смелости по-человечески отнестись к цветному журналисту – так, как, вне всякого сомнения, у нас отнеслись бы к его белому коллеге. Этот журналист получил аккредитацию в Вашингтоне и проделал долгий путь специально, чтобы написать о проекте со средними бомбардировщиками. Тут ведь вот что важно. Речь шла даже не о том, имеет ли он право писать статью о нашем проекте. Генералу Билу было приказано показать ему все, что требуется. Кроме того, я могу подтвердить, что этот цветной парень – классный журналист. Разумеется, из-за того, что у него черная кожа, реакционная пресса – крупные газеты – не берут его на работу и не печатают его статьи, но он во много раз умнее и талантливее, чем большинство надутых болванов из газетных синдикатов. Я это не просто так говорю – я его хорошо знаю. Мы вместе в колледже учились. Он сам пробился в жизни – работал официантом и учился. И я, кстати, тоже, если хотите знать. – Он с вызовом взглянул на капитана Бертон и презрительно улыбнулся.

Лейтенант Турк заметила, что Липпа с обожанием внимает каждому его слову, точно Дездемона, слушающая рассказ Отелло о его подвигах. Она не отрываясь смотрела на Эдселла, и все, что он говорил, казалось ей необычным, восхитительным и трогательным.

– Ну вот, – продолжал Эдселл, рубанув воздух ладонью, – наше местное начальство взяло на себя смелость запретить то, что санкционировал Вашингтон. Разумеется, им очень не хотелось пускать журналиста. Особенно после того, что случилось накануне вечером. К тому же они издали кучу расистских приказов, чтобы отделить чернокожих летчиков от остальных офицеров гарнизона, но потихоньку, без шума. Тогда мы, конечно, еще не знали, с чего это вдруг поднялась такая паника. Я сразу почувствовал – здесь что-то нечисто, но сперва не мог понять, в чем дело. Ну а Прес немного наивен – в некоторых вопросах. Во-первых, у него всегда была куча денег. Его папаша сказочно богат – ну, Филлипс, вы слышали. Казалось бы, он достаточно долго прослужил в армии, чтобы понять, что если с кем-то обращаются несправедливо, то всегда не без ведома начальства; а этот дуралей решил, что, если все расскажет Моубри, тот разберется и все станет на свои места. Смех, да и только! Да даже если бы Моубри не был до смерти напуган – по понятным причинам… Прес всерьез вообразил, что настоящий кадровый военный старой закалки, всю жизнь прослуживший в армии – думаю, на любом другом поприще он просто умер бы с голоду, – и вправду печется о справедливости! Бог мой – да он и слова такого не слышал! – Лейтенант Эдселл заметил стоявшую перед ним чашку кофе и сделал большой глоток.

Капитан Бертон встала из-за стола с покрасневшим каменным лицом.

– Мне, пожалуй, пора, – сказала она. Губы у нее дрожали, но она промолчала – то ли не нашлась что сказать, то ли боялась, что скажет что-нибудь слишком резкое. Она с негодованием грохнула стулом, вышла в центральный проход между столами и направилась к выходу.

– Что, правда глаза колет? – сказал лейтенант Эдселл, кивнув вслед уходящей Бертон. – Надеюсь, она не убьет вас из-за меня?

– Да ну ее к черту, – ответила Липпа с развязной интонацией, неприятно поразившей лейтенанта Турк.

– И то верно, – сказал лейтенант Эдселл. – Люди ее типа мне особенно симпатичны.

– Полегче, полегче, – сказала лейтенант Турк. – И имейте в виду, что ей люди вашего типа совершенно несимпатичны. Мне тоже пора идти, но я хочу сперва дослушать ваш рассказ. Нельзя ли поживее?

– Отчего же, можно, госпожа зануда, – сказал лейтенант Эдселл. – Только с какой стати? Я рассказываю для Липпы. А вы просто случайно оказались с нами за одним столом.

– Знаю, знаю, – сказала лейтенант Турк. – Я просто ЖДУ того места, где вы учите полковника Моубри, старого кадрового военного, как ему жить дальше. Это скоро?

– Уже сегодня, вероятно, кое-что произойдет, – сказал лейтенант Эдселл. – Разумеется, в том случае, если полковник не откажется от своей затеи. Еще до полудня его ждет небольшой сюрприз – думаю, он может здорово влипнуть, что меня лично нисколько не огорчит. Кроме того, вчера вечером ему пришлось арестовать группу цветных офицеров. Им сказали, что гарнизонный клуб открыт только для белых – я же вам говорил, что они проводят политику сегрегации. И я рад, что кое-кто из летчиков не захотел смириться и пошел в клуб. Ну и, понятное дело, пришлось напустить на них военную полицию.

– А что вас, собственно, так радует, – сказала лейтенант Турк. – Я вижу, вы ужасно довольны, только вот не пойму, чем именно.

– Не люблю, когда людей за людей не считают. Зачем же тогда четыре демократические свободы? Все, за что мы сражались?

– Это кто же, простите, сражался? – спросила лейтенант Турк. – Я что-то не поняла.

– Ах, вот вы о чем, – с довольным видом рассмеялся лейтенант Эдселл. – Зря вы лезете в бутылку, Аманда. Что вы хотите этим сказать? Что я только болтаю, а дойдет до дела, струшу? Думаю, вы не правы. Я так же не хочу умирать, как и все те, кто ежедневно гибнет на фронте, но не думаю, что сбежал бы с поля боя. Я же не виноват, что меня направили в тыл. – Он взглянул на нее с восхищением. – А знаете, из вас, пожалуй, может кое-что выйти. У вас отвратительный характер, а это крайне важно, чтобы устоять против этих поганцев. Думаю, вы бы так не обиделись на мои слова, если бы не сознавали в глубине души, что они и вправду сукины дети и что нужно как-то с ними бороться. Видели бы вы вчера этих самодовольных ничтожеств! Да их чуть удар не хватил, когда Прес Филлипс сказал все, что о них думает, – бедняга Моубри верещал как мартышка, старина Росс, инспектор ВВС, гудел как труба, строил из себя беспристрастного судью. Тут еще этот мерзкий выскочка – майор из отдела личного состава по фамилии Блейк – сказал: «Подумаешь, всего лишь какой-то ниггер». А балбес полковник Култард так и просидел с раскрытым ртом. Только не уверяйте меня, будто вы думаете так же, как они. Не сомневаюсь, вы тоже за то, чтобы с людьми обращались по-человечески.

– Разумеется, – ответила лейтенант Турк. – Но для этого мне вовсе не обязательно объединяться с вами – или с кем бы то ни было. Мы живем в свободной стране, мой дорогой прекраснодушный либерал!