Текст книги "Срочно нужен гробовщик (Сборник)"

Автор книги: Дороти Ли Сэйерс

– Наверное, вы правы. Уехав за границу, Тиррел не спешил возвращаться в Лондон. Это очень интересно.

– И не только Тиррел. Джон Дайтон – тоже. Мне так и не удалось выяснить, кто именно был причастен к убийству принцев. Тюдоровские историки откровенно противоречат друг другу. У каждого своя версия. Полидор Верджил пишет, что принцы были убиты во время пребывания Ричарда в Йорке. Согласно Томасу Мору, это произошло значительно раньше: сразу после коронации Ричарда, когда он находился в Уорике. Нет единодушия и в отношении убийц. Никак не удается выделить виновных. Одни называют Уилла Слейтера, другие – Майлза Фореста. Среди убийц назван и Джон Дайтон. Графтон пишет, что Дайтон, «отверженный и всеми презираемый, долгие годы жил в Кале и умер нищим». В то время обожали притчи с нравоучительным концом. Англичанам времен королевы Виктории было чему у них поучиться.

– Вряд ли это тот самый Дайтон, раз он умер в нищете. Кем он, кстати, был?

– Тот самый. Джон Дайтон из Кале был священником и уж никак не нищим. Жил в достатке на доходы с синекуры. Второго мая 1487 года Генрих даровал некоему Джону Дайтону право пользования доходами с поместья в Фулбеке, близ Грантема, в Линкольншире.

– Да-а, – протянул инспектор. – Снова 1487 год. Значит, Дайтон тоже жил за границей, и жил безбедно.

– Угу. Как вам это нравится?

– Чрезвычайно. И что, никому из хронистов не пришло в голову объяснить, почему Дайтона не взяли за ушко и не приволокли домой, в Лондон, чтобы повесить за цареубийство?

– О чем вы говорите! Для тюдоровских историков логика – это тайна за семью печатями.

– Вы кое-чему научились за это время, – засмеялся Грант.

– А как же. Я ведь не только рылся в архивах. Прибегая с отчетом, я присаживался к подножию одного из столпов Скотланд-Ярда и погружался в науку о человеческой природе. Ну ладно. На сегодня, пожалуй, все. В следующий раз, если у вас хватит сил, прочту пару глав из моей книги.

Он замолчал, а через секунду добавил:

– Я хочу посвятить книгу вам, не возражаете?

– Лучше посвятите ее Каррадайну Третьему, – легкомысленно ответил Грант.

Но Брент, видно, относился к делу серьезно.

– Я ведь не с тем, чтобы подлизаться, – обидчиво заговорил он.

– Ну что ты, Брент, – перейдя на «ты», поспешно прервал его Грант. – Я понимаю, ты из самых лучших побуждений.

– Если бы не вы, мистер Грант, вообще ничего бы не было, – торжественно и вместе с тем прочувствованно сказал Карра-дайн; типичный американец, он стоял посреди комнаты, и пальто вокруг него ниспадало широко и вольно. – Мне хочется выразить вам свою благодарность.

– Ну конечно, буду очень рад, – пробормотал Грант, и Брент, тут же оставив свою поистине королевскую чопорность, снова превратился в симпатичного, обаятельного паренька. Минута неловкости была забыта. Каррадайн вышел от Гранта в хорошем настроении. Он словно бы даже стал крупнее и шире в плечах, чем три недели назад.

А Грант уставился на стену, словно бы читая на ней все те сведения, которыми сегодня поделился Брент.

XVI

Остаток своих дней она провела в заточении, эта добродетельная неприступная красавица с золотыми волосами.

С золотыми ли? У нее были очень светлые волосы, возможно, с платиновым оттенком. Да ведь не назовешь ее «платиновой блондинкой», уж слишком пошлое значение приобрели эти слова.

Спокойствия ради ее убрали со сцены. Ведь всю свою жизнь она была поводом разнообразнейших злоключений. Ее брак с Эдуардом потряс Англию. Она же стала невольной причиной крушения Уорика, «делателя королей». Из-за ее добрых отношений с родней в Англии возникла сильная группировка, помешавшая Ричарду править спокойно. В конечном счете Бос-ворт был следствием скромной церемонии, состоявшейся в глуши Нортхемптоншира и сделавшей ее женой Эдуарда. Но к ней лично ни у кого никогда не было никаких претензий. Даже Ричард, которому чуть ли не больше всех досталось от ее родственников, простил ей все свои обиды. Никто не питал к ней ненависти, никто, кроме Генриха.

Он постарался уничтожить самую память о ней. Словно и не было Елизаветы Вудвилл. Матери английской королевы и принцев из Тауэра. Королевы-вдовы, жившей при Ричарде в благополучии и достатке.

Это ли не чудовищное нарушение привычного хода событий?

Хватит разбрасываться, пора снова обратиться к полицейским методам. Пора собрать воедино все материалы по делу Ричарда. Разложить все по полочкам и посмотреть, что получится. Его записи помогут парнишке в работе над книгой, да и у него самого в мозгах прояснится. Нужно только все записать черным по белому.

Грант потянулся за блокнотом и ручкой и тщательно вывел заголовок:

Дело об исчезновении двух мальчиков (Эдуарда, принца Уэльского, и Ричарда, герцога Йоркского) из Тауэра в Лондоне, год 1485-й или около того

Как лучше: поместить данные, относящиеся к обоим подозреваемым, в две колонки, рядом друг с другом, или расположить фактический материал последовательно? Пожалуй, для начала имеет смысл закончить с Ричардом. Грант аккуратно надписал новый заголовок и приступил к подведению итогов.

Р И Ч А Р Д III

В прошлом:

Характеризуется положительно. Отлично зарекомендовал себя на поприще общественной деятельности, в личной жизни также оценивается положительно. Основная черта характера – здравый смысл.

В связи с рассматриваемым преступлением:

1. Отсутствуют мотивы убийства: Ричард ничего не выигрывал от исчезновения принцев, так как были живы еще девять престолонаследников из дома Йорков, среди них трое мужского пола.

2. Отсутствуют прижизненные обвинения в убийстве принцев.

3. Мать принцев поддерживала дружеские отношения с Ричардом до дня его смерти, ее дочери посещали дворцовые торжества.

4. Ричард не выказывал страха перед другими наследниками престола, он назначил каждому щедрое содержание и обеспечил привилегии члена королевского дома.

5. Права Ричарда на престол были бесспорны, они подкреплялись парламентским актом и народным признанием; принцы же были лишены права наследовать английскую корону и не представляли для него никакой опасности.

6. Если бы Ричард боялся народного недовольства, в первую очередь он бы избавился от того, кто должен был наследовать трон после него, – от юного Уорика. Однако после смерти сына Ричард именно его объявляет наследником короны.

Г Е Н Р И X VII

В прошлом:

Авантюрист, проживавший при чужеземных дворах. Сын честолюбивой матери. О его личной жизни неизвестно ничего порочащего. Общественной деятельностью не занимался. Основная черта характера – коварство.

В связи с рассматриваемым преступлением:

1. Для него смерть принцев была настоятельной необходимостью. Аннулировав «Titulus Regius», которым принцы признавались незаконнорожденными, Генрих фактически сделал старшего мальчика королем Англии, а младшего – первым наследником трона.

2. В представленном парламенту акте Генрих обвинял Ричарда в банальной жестокости и тирании, ни словом не упоминая о принцах. Неизбежен вывод: в то время мальчики были живы и их местонахождение известно.

3. Спустя восемнадцать месяцев после восшествия на престол Генрих заточил в монастырь мать принцев, предварительно ее обобрав.

4. Он предпринял безотлагательные меры, чтобы избавиться от ближайших престолонаследников: заключил одного за другим в тюрьму и под благовидным предлогом казнил.

5. У Генриха не было никаких прав на престол. После смерти Ричарда королем Англии de jure[160]160
  По закону (лат.).


[Закрыть] был юный Уорик.

* * *

А ведь Ричард мог навязать народу бастарда Джона, признав его законным наследником. Прецедентов подобного рода в истории Англии было сколько угодно. В конце концов весь клан Бофортов, включая мать Генриха, вел свой род от внебрачного союза – результата супружеской измены. Что могло удержать Ричарда от признания законным наследником обитавшего при дворе «живого добродушного отрока», его внебрачного сына? Но такая мысль просто не приходит Ричарду в голову. После смерти сына он назначает своим преемником племянника. И в горе он не теряет головы и руководствуется здравым смыслом. Здравым смыслом и родственными чувствами.

На трон Плантагенетов может претендовать только Плантаге-нет, и незаконнорожденный, каким бы «живым и добродушным» он ни был, не может наследовать корону, раз еще есть сын Джорджа, юный Уорик.

Удивительно, как родственные чувства окрашивают всю историю семьи Йорков. Начиная от поездок Сесилии Невилл с мужем и до того момента, когда ее сын по собственной воле назначает первым претендентом на престол своего племянника.

И впервые со всей силой поразила Гранта мысль, что атмосфера семейной любви также свидетельствует в пользу Ричарда. Мальчики, якобы отданные им на заклание, словно парочка жеребят, были сыновьями Эдуарда, Ричард хорошо их знал. Ну а для

Генриха их имена были только пустой звук, и сами принцы – только препятствие на пути к трону. Он их, должно быть, и в глаза не видал. Одного этого достаточно, чтобы сделать выбор между двумя подозреваемыми, не говоря уже о разнице их характеров.

Удивительно, стоит только расписать все по пунктам – и сразу становится ясно что к чему. Он ведь прежде не обращал внимания, насколько подозрительно отношение Генриха к «Titulus Regius». Если, как утверждал Генрих, притязания Ричарда на корону беспочвенны, достаточно было обнародовать содержание акта и доказать его безосновательность. Но Генрих не делает ничего подобного. Вместо этого он изо всех сил старается изгладить из памяти народа само воспоминание об акте. А отсюда неизбежно следует вывод: права Ричарда на английскую корону, провозглашенные в «Titulus Regius», были бесспорны.

XVII

К следующему появлению Брента Грант уже расхаживал по палате: он мог пройти к окну и от окна к койке не присаживаясь и так гордился своими достижениями, что Карлица не преминула ему напомнить, что любой полуторагодовалый ребенок справляется с подобной задачей не хуже. Но сегодня ничто не могло испортить инспектору настроение.

– А вы рассчитывали, что я проторчу здесь еще несколько месяцев? – воскликнул он.

– Мы рады, что вы так быстро поправились, – сухо ответила Карлица. И добавила: – И конечно, мы очень рады, что вскоре освободится койка.

И она зацокала по коридору, на светлых кудряшках оскорбленно вздрагивал жесткий крахмальный чепец.

Грант лежал и благодушно рассматривал свое узилище. Никто: ни исследователь, достигший полюса, ни альпинист – покоритель Эвереста – никто не может сравниться с человеком, долгие недели пролежавшим в гипсовых оковах, словно восемьдесят килограммов воплощенного несчастья, а ныне самостоятельно прошагавшим к окну. Так по крайней мере считал Грант.

Завтра он будет дома, и миссис Тинкер примется ухаживать за ним. Придется проводить полдня в постели и передвигаться на костылях, зато с завтрашнего дня он сам себе хозяин. Больше никто не сможет им командовать. У него уже вот где сидит опека самоуверенной фарфоровой куклы, впрочем, как и чрезмерная сострадательность великанши.

Будущее ему улыбалось.

Инспектор, хотя и успел отвести душу, излив свою радость сержанту Уильямсу, впервые заглянувшему в больницу по окончании следствия в Эссексе, с нетерпением, однако, дожидался прихода

Марты, чтобы распушить перед ней перышки и похвастать, каким он стал молодцом.

– Как у вас пошло дело с историческими книжками? – спросил сержант.

– Прекрасно. Я доказал, что все они лгут.

Уильямс усмехнулся.

– На этот счет, по-моему, есть соответствующий закон, – сказал он. – Боюсь, ваши выводы не понравятся министру внутренних дел. Вам грозит обвинение то ли в измене, то ли в оскорблении королевского величества. А может, и того хуже. В наши дни чего не бывает. На вашем месте я бы поостерегся.

– Все равно, веру в исторические изыскания я потерял навсегда.

– Нет правил без исключений, – с характерным для него упрямым здравомыслием заметил Уильямс. – Королева Виктория существовала на самом деле, и войска Юлия Цезаря побывали в Британии. Был также год тысяча шестьдесят шестой и нормандское завоевание.

– Лично у меня появились серьезные сомнения относительно тысяча шестьдесят шестого года. Значит, дело в Эссексе закончено. Что представляет из себя преступник?

– Тот еще мерзавец. В девять лет приучился таскать сдачу у матери, а она – будто так и надо. Лет до двенадцати его еще можно было спасти, задав хорошую трепку. Но этого не случилось, и теперь придется его повесить – прежде чем отцветет миндаль. А весна ожидается ранняя. Последнее время вечерами я работаю у себя в саду, дни стали заметно длиннее. Воображаю, как хочется вам подышать наконец-то свежим воздухом.

И он удалился, здоровый, розовощекий и уравновешенный, как и положено человеку, которого в детстве не забывали пороть – для его же пользы.

Грант страстно ждал гостей из внешнего мира, куда он вскоре вернется, и очень обрадовался, услыхав знакомый, чуть слышный стук в дверь.

– Входи, Брент, – весело закричал инспектор.

И Брент вошел.

Но это был совсем другой человек, не похожий на того, с которым Грант расстался несколько дней назад. От бьющей через край радости не осталось и следа. Брента словно подменили. Он больше не был пионером, разведчиком новых путей.

Перед Грантом стоял тощий паренек в слишком длинном и слишком широком пальто. Его молодость, незащищенность, его отчаяние бросались в глаза.

Грант с беспокойством глядел, как нетвердой походкой он шел через комнату. Из кармана пальто больше не торчала кипа бумаг.

Ну что ж, с философским спокойствием подумал Грант, мы неплохо позабавились. Но всему приходит конец. Их исторические исследования нельзя принимать всерьез. Что в конце концов могут доказать дилетанты? Все равно как если бы в Скотланд-Ярд пришел сыщик-любитель и походя разрешил загадку, поставившую в тупик профессионалов. И почему он считает себя умнее историков? Ему хотелось доказать самому себе, что он умеет читать по лицам, хотелось как-то оправдать свою промашку: ведь он поместил за столом судьи человека со скамьи подсудимых. Но нравится ему или нет, пора наконец признать свою ошибку. Так ему и надо. Возможно, в глубине души он слишком возгордился своим чутьем.

– Здравствуйте, мистер Грант.

– Здравствуй, Брент.

Бренту потяжелее, чем ему, в молодости еще веришь в возможность чуда. И продолжаешь удивляться, что мыльные пузыри все-таки лопаются.

– Ты мне что-то сегодня не нравишься, – радушно обратился инспектор к юноше. – У тебя неприятности?

– Все пошло прахом.

Каррадайн уселся на стул и уставился в окно.

– Проклятые воробьи, как только вы их терпите! – раздраженно заворчал он.

– Да что такое? Обнаружилось, что и до гибели Ричарда все и всюду толковали о смерти принцев?

– Не то слово.

– Что-нибудь проскользнуло в печати? Или в письме?

– Не в том дело. Случилось кое-что похуже. Гораздо более существенное. Не знаю, как и сказать. – Он сверкнул глазом в сторону ссорящихся воробьев. – Чертовы птицы. Мистер Грант, мне не придется писать книгу о Ричарде.

– Почему, Брент?

– Потому что все давным-давно известно. Все и всем.

– Как «все»? О чем всем известно?

– Что Ричард не убивал племянников.

– Не может быть! И давно?

– Не одну сотню лет.

– Ну-ну, соберись с духом, парень! О каких сотнях лет ты толкуешь? Ричард умер менее пятисот лет назад.

– Ну и что. Все равно уже несколько веков всем известно, что он не виноват в убийстве принцев.

– Хватит причитать! Что ты заладил одно и то же! Так когда все-таки это случилось? Когда реабилитировали Ричарда?

– Чуть только это стало возможным.

– Я спрашиваю: когда?

– После смерти Елизаветы, последней в династии Тюдоров, то есть лишь только появилась возможность говорить об этом свободно.

– Значит, при Стюартах.

– Ну да. Впервые в защиту Ричарда выступил некто Бэк, в семнадцатом веке. В восемнадцатом – Хорас Уолпол. А в девятнадцатом – Маркем[161]161
  Бэк, Маркем – малозначительные английские писатели. Уолпол, Хорас (1717–1797) – известный английский писатель, стоял у истоков готического романа. Его перу принадлежит «Исследование противоречий в исторических источниках, посвященных жизни и царствованию Ричарда Ш».


[Закрыть].

– Ну а кто в двадцатом?

– Насколько мне известно, никто.

– Так кто мешает это сделать тебе?

– Как вы не понимаете? Это же совсем не то. Это уже не будет ВЕЛИКОЕ ОТКРЫТИЕ.

Два последних слова он так и произнес, как будто они так и пишутся заглавными буквами.

Грант, глядя на него, улыбался.

– Ну-ну. Трудно рассчитывать, что великие открытия ждут нас за каждым углом. Ладно, пусть не ты первый реабилитировал Ричарда, но стоит ли из-за этого отказываться от участия в крестовом походе?

– В каком крестовом походе? О чем вы?

– Иначе как крестовый поход не назовешь. Тебя ждут жестокие битвы, дружище.

– И где же противник?

– Тонипанди – вот твой противник.

Тут и Брент улыбнулся. Как человек, до которого вдруг дошел смысл рассказанного пять минут назад анекдота.

– Тонипанди! Ужасно глупое слово.

– Три с половиной века длятся попытки реабилитировать Ричарда, тем не менее школьные учебники продолжают утверждать, что Ричард – убийца, слово в слово повторяя расхожую сплетню и не приводя никаких доказательств. Так что поход против Тонипанди продолжается. Пора браться за дело, парень.

– Но что я могу сделать там, где потерпели поражение такие выдающиеся писатели, как Уолпол?

– Вспомни старую пословицу: «Капля камень точит».

– Ох, мистер Грант, я чувствую себя слабее самой маленькой капли.

– Должен признаться, ты и выглядишь соответственно. Впервые вижу, чтобы так себя жалели. В таком настроении ты не сможешь справиться с британскими читателями. А ведь тебе придется несладко.

– Потому что это моя первая книга?

– Не в том дело. Зачастую первая книга получается лучше всех остальных, ведь в нее вкладывают всю душу. Но нападок на тебя будет много. Судить о том, что ты написал, примутся даже те, кто, закончив среднюю школу, не прочитал ни единой исторической книги. На тебя посыплются упреки в намерении «обелить» Ричарда, именно «обелить», так как это слово, в отличие от «реабилитировать», звучит двусмысленно. Те же, кому случалось заглядывать в Британский энциклопедический словарь, сочтут, что разбираются во всем куда лучше, чем ты. Они церемониться не станут и не оставят на тебе живого места. Ну а историки-профессионалы попросту проигнорируют и тебя, и твою книгу.

– Ничего у них не выйдет, я их заставлю относиться ко мне всерьез! – воскликнул Брент.

– Вот так-то лучше, это по-американски – в духе создателей империи.

– Да, но Соединенные Штаты – не империя, – напомнил Кар-радайн.

– Еще какая империя. Вы от нас отличаетесь только тем, что клочки нашей империи разбросаны по всему свету, ну а вам повезло: ваши земли расположены вдоль одной широты. Очень удобно с экономической точки зрения. Ты успел что-нибудь написать, прежде чем обнаружилось, что с реабилитацией Ричарда ты несколько опоздал?

– Да, две главы.

– Надеюсь, они сохранились? Ты их в сердцах не вышвырнул?

– Почти. Мне хотелось сжечь рукопись.

– Что же тебя удержало?

– У меня в доме электрические камины.

Каррадайн вытянул длинные ноги, потянулся и рассмеялся.

– Слава Богу, наконец-то полегчало. Теперь у меня одна мечта – раскрыть британцам глаза на некоторые факты их собственной истории. В моих жилах течет кровь Каррадайна Первого.

– Ну что ж, это фактор немаловажный.

– Большего мошенника, чем мой прадед, свет не видывал. Он начинал лесорубом, а к концу жизни имел дворец в стиле ренессанс, две яхты и собственный вагон. Железнодорожный вагон. Знаете, с зелеными шелковыми занавесками на окнах и отделкой маркетри[162]162
  Вид мозаики из фигурных пластинок фанеры (различных по цвету и текстуре), которые наклеиваются на основу.


[Закрыть]. Как в сказке. Последнее время все, с Каррадайном Третьим включительно, твердят, что нынешнее поколение не той закваски. Но сегодня я ощутил в себе дух Каррадайна Первого. Теперь-то я знаю, что он чувствовал, когда у него из-под носа перехватывали сделку. Друг, я принимаюсь за работу.

– Беги, – ласково сказал Грант. – Учти, что я жду не дождусь посвящения

Взяв со стола блокнот, он протянул его Бренту.

– Я тут набросал кое-какие соображения. Возможно, пригодится тебе в работе над книгой.

Каррадайн взял блокнот и уважительно глянул на записи.

– Да ты можешь вырвать листки и взять их с собой. Мне они больше не понадобятся, дело закрыто.

– Ну конечно, что вам теперь история. Через пару недель вы займетесь настоящим расследованием, – с легким сожалением проговорил Брент.

– Я в жизни не проводил более интересного следствия, – искренне возразил Грант. Он кинул взгляд на портрет, прислоненный к стопке книг. – Не поверишь, я страшно расстроился, увидев твою огорченную физиономию. Я уж решил, что какие-то новые данные камня на камне не оставили от наших построений.

Грант снова взглянул на портрет и добавил:

– Марта считает, что он похож на Лоренцо Великолепного. По мнению ее друга Джеймса, у Ричарда лицо святого. Здешний хирург думает, что у него обличье калеки. Сержант Уильямс видит в нем праведного судью. Но мне лично кажется, что ближе всего к истине старшая сестра.

– А что говорит она?

– Что его лицо выражает невыносимое страдание.

– И она права. Впрочем, ничего удивительного.

– Да, судьба его не щадила. Последние два года несчастья обрушивались на него с внезапностью и мощью лавины. А ведь поначалу все шло хорошо. Англию наконец перестало лихорадить. Забывалась потихоньку гражданская война, твердая власть дала стране мир, а развитие торговли обеспечило благосостояние граждан. Казалось, будущее сулит Ричарду одни успехи. Но не прошло и двух лет, как он потерял все: жену, сына, душевный покой.

– Однако напоследок судьба смилостивилась над ним.

– Это в чем же?

– Ему не дано было узнать, что его имя станет притчей во языцех, синонимом злодейства.

– Только этого ему не хватало. Сказать, почему я убежден, что Ричард не был узурпатором?

– Почему?

– Ему пришлось посылать на север за войсками, когда стало известно о тайном браке Эдуарда. Если бы он предвидел, что скажет Стиллингтон, если бы вместе с ним состряпал легенду о контракте Эдуарда с Батлер, то привел бы войска с собой. И оставил бы их пусть не в Лондоне, так где-то поблизости, чтобы, если понадобится, они оказались под рукой. Но Ричард обращается за помощью к городу Йорку и кузенам Невиллам, следовательно, не знает, что намеревался рассказать совету Стиллингтон.

– Верно. Ричард собирался приступить к исполнению обязанностей регента при Эдуарде Пятом и потому ограничился свитой из Йорка. Только в Нортхемптоне он узнал, что Вудвилл ловит рыбку в мутной водице, но не принял эту новость близко к сердцу. Разгромив двухтысячное войско заговорщиков, Ричард как ни в чем не бывало направился в Лондон. Впереди коронация принца, ни о чем другом он не помышлял. И только после признания Стиллингтона перед советом послал за войсками – теперь ему понадобится собственная армия. В трудную минуту он ждет помощи с Севера. Да, вы правы, новость застала его врасплох. – Брент знакомым жестом поправил дужку очков. – А знаете, что меня убеждает в виновности Генриха? Атмосфера таинственности.

– Таинственности?

– Да. Генрих постоянно что-то скрывает, что-то умалчивает. Все-то у него тайком, все украдкой.

– Так ты считаешь, что по характеру Генрих больше подходит на роль убийцы?

– Дело не в характере. Сами понимаете, Ричарду не было никакого резону скрывать смерть принцев, а для Генриха тайна – это все. Зачем Ричарду убивать исподтишка? Трудно вообразить более бессмысленный поступок. Ведь так или иначе все когда-нибудь выйдет на свет. Не сегодня, так завтра придется дать отчет, почему принцев нет в замке. Ричард ведь не думал, что у него нет будущего. Зачем было выбирать такой трудный и опасный путь, коль под рукой были гораздо более простые средства? Стоило только удушить мальчиков и выставить их тела на публичное обозрение, чтобы каждый лондонец мог подойти и убедиться в их смерти. И оплакать их преждевременную кончину от злого недуга. Уж если что-нибудь делать, так только так. Ведь если для Ричарда и был какой прок в убийстве принцев, так разве что в предотвращении народных выступлений в их защиту, и, значит, нужно было как можно скорее оповестить страну об их смерти. Останься их смерть никому не известной, и предприятие утратит всякий смысл. Возьмем теперь Генриха. Генриху было необходимо убрать их с дороги. И сохранить тайну. Тайну их гибели. Генрих был глубоко заинтересован в том, чтобы никто не узнал, когда и как погибли мальчики.

– Верно, Брент, верно, – сказал Грант, улыбаясь запальчивости, с какой говорил юноша. – Мистер Каррадайн, вам бы следовало работать в Скотланд-Ярде.

Брент рассмеялся.

– Пожалуй, лучше я займусь разоблачением Тонипанди, – сказал он. – Голову даю на отсечение, что нам известны далеко не все случаи такого рода. Исторические книги, должно быть, ими так и пестрят.

– Кстати, не забудь захватить с собой сэра Катберта Олифанта. – Грант вынул из тумбочки внушительный том. Прежде чем позволить писать книги, историкам следует пройти курс психологии.

– Хм! Это не поможет. Тот, кто интересуется людьми и мотивами их поступков, не станет писать исторические книги. Такой человек пишет романы или лечит психоанализом. Он может быть, например, судьей.

– Или аферистом.

– Может быть, аферистом. Или предсказателем судьбы. Но не историком. Ведь история – это игра в оловянных солдатиков.

– Ну-ну, Брент. Не слишком ли ты сердит? Как каждая наука, история требует глубоких знаний, обширной эрудиции…

– Не все ли равно? По-моему, история – это передвижение пешек по плоскости. Только два измерения – как в математике.

– Ну раз она вроде математики, то ей не следует прибегать к кухонным сплетням, – вдруг разозлившись, сказал Грант. Он не мог забыть достопочтенного сэра Томаса Мора. Инспектор перелистал на прощание учебник Олифанта, задержавшись на последних страничках. – А как охотно все они признают отвагу Ричарда. Верят в нее по привычке, и доказательств никаких им не надо. Ведь каждый обязательно подчеркнет эту его черту.

– Так ведь мужество Ричарда признавали даже его враги, – напомнил Каррадайн. – Начало традиции положила баллада о Ричарде, сочиненная кем-то ив тюдоровского стана.

– Да-да. Автор – один из дворян Станли. «К королю обращается рыцарь…» Где-то здесь. – Грант перевернул несколько страниц, пока не нашел балладу. – Вот она: «Славный сэр Уильям Харрингтон». Названа именем того самого рыцаря, который говорит с королем Ричардом.

 
Их удар сокрушает любого,
Так огромна Станлеева сила.
 

– Слышишь, как нахваливает изменников!

 
Уходи, но вернись сюда снова,
Чтоб победа тебя озарила.
Торопись, уходи, уводи свою рать,
Ждет тебя здесь печальный конец.
Ты в другой раз приди, королем чтобы стать
И надеть королевский венец.
«Прочь с дороги, подайте мне меч,
Пусть в бою ждет конец меня близкий.
Волей Господа нынче готов умереть,
Но умру я в короне английской.
В этой битве судьбе вызов брошен,
До конца доведу свою роль»,—
Молвил Ричард, но роком злым скошен,
Он погиб, как английский король.
 

– «Но умру я в короне английской», – задумчиво повторил Каррадайн. – После битвы корону нашли в кустах боярышника.

– Да. Она стала военным трофеем.

– Я воображал ее этаким высоченным сооружением из плиса и драгоценных камней. Наподобие тех, в которых коронуются нынешние короли. А на самом деле это был просто золотой обруч.

– Да. Корона надевалась на шлем.

– Господи, – внезапно расчувствовавшись, вздохнул Карра-дайн, – будь я Генрихом, я бы в жизни ее не надел! Самый вид ее мне был бы ненавистен.

Он умолк, а спустя некоторое время спросил:

– Знаете, как город Йорк отозвался о битве при Босворте?

– Нет.

– Вот что написали соотечественники Ричарда: «К великой печали города, сегодня был злодейски убит добрый государь наш Ричард».

В тишине гомон воробьев казался особенно громким.

– Не скажешь, что это эпитафия ненавистному узурпатору, – наконец сдержанно сказал Грант.

– Правда, здорово? «К великой печали города…» – медленно повторил Брент, как бы размышляя над смыслом слов. Смерть Ричарда ужаснула его сограждан, и они черным по белому написали об этом в городских книгах, не заботясь о том, как это понравится Тюдорам и что им за это будет. Написали о своей скорби и о том, что это было злодейское убийство.

– Вероятно, стало известно о надругательстве над телом Ричарда – думаю, город был неприятно поражен.

– Естественно. Кому понравится, что человека, которого почитал весь город, отправили в Лестер, сорвав с него, с мертвого, одежду и перекинув через круп лошади, как мешок с овсом.

– Такое и про врага неприятно услышать. Но деликатностью ни Генрих, ни Мортон не отличались.

– Ха, Мортон! – брезгливо поморщился Брент. – Не думаю, чтобы его смерть опечалила сограждан. Знаете, что о нем написал хронист? В лондонской городской хронике. «Несравненный Мортон был, однако, всеми презираем и ненавидим».

Грант бросил взгляд на портрет, который помог ему скоротать долгие больничные дни.

– Несмотря на все свои успехи и кардинальскую митру, Мортон проиграл-таки Ричарду в жизненной битве. Победа осталась за королем, утратившим при Босворте жизнь и доброе имя. Ибо при жизни его любили.

– Что ж, неплохая эпитафия, – важно сказал юноша.

– Неплохая! – воскликнул Грант и, закрыв учебник, протянул его хозяину. – Чудесная. О такой можно только мечтать. Попробуй-ка заслужи любовь сограждан.

После ухода Каррадайна Грант начал собираться домой. Непрочитанные модные романы отправятся в больничную библиотеку: может, они придутся по душе другим больным. А книгу про горы он возьмет с собой. Не забыть бы вернуть Амазонке ее учебники. Грант положил их на видное место, чтобы возвратить за ужином. Но сначала перечитал – впервые с тех пор, как занялся поиском истины о Ричарде – рассказ о его злодеяниях. Да, гнусная история, все в черно-белых тонах, без всяких там «по-видимому» или «вероятно». Ни сомнения, ни колебания автору, судя по всему, не знакомы.

Грант готов был закрыть учебник, но скользнул взглядом по странице с описанием царствования Генриха VII и, заинтересовавшись, прочел: «Последовательно и неуклонно Тюдоры претворяли в жизнь намеченный план, стремясь избавиться от всех претендентов на трон, и в первую очередь от престолонаследников из дома Йорков, оставшихся в живых к началу правления Генриха VII. Они преуспели в этом, хотя только сыну удалось завершить начатое отцом дело».

Ничего себе! Как безмятежно относится автор к массовому убийству! Истребили весь род Йорков, а ему хоть бы что!

Приписав Ричарду убийство племянников, историки предают анафеме его имя. А Генрих VII, планомерно уничтоживший целый род, в их глазах – мудрый и дальновидный монарх! Он для них – творец, созидатель, может быть не слишком любимый, зато добивавшийся успеха в своих начинаниях.

Ну что тут скажешь! Гранту никогда не постичь эту науку – историю!

Ценностные мерила историков в корне отличаются от общепринятых, инспектору никогда не найти с историками общего языка. Другое дело Скотланд-Ярд: там убийца – это убийца, и за что судят Фокса, за то же судят Нокса.