Текст книги "Срочно нужен гробовщик (Сборник)"
Автор книги: Дороти Ли Сэйерс
Соавторы: Джозефина Тэй,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 43 страниц)
– Вот вам и пришлось заняться научной работой.
– Понимаете, я должен был выдумать что-то такое, что можно делать только в Лондоне. Историей я начал заниматься в колледже. Так что Британский музей подошел как нельзя лучше. Я счастлив, а перед отцом всегда могу оправдаться работой.
– Тоже верно. Более симпатичного алиби я до сих пор не встречал. Кстати, а почему все-таки крестьянские восстания?
– Мне нравится этот период. А восстания, надеюсь, придутся по вкусу отцу.
– Значит, это он интересуется общественными проблемами?
– Не в том дело, он терпеть не может королей.
– Каррадайн Третий? Ненавидит королей?
– Смешно, правда? Я бы не удивился, обнаружив в одном из его сейфов спрятанную корону. Может, время от времени он вынимает ее, с пакетом под мышкой прокрадывается на Центральный вокзал и там, в мужском туалете, примеряет тайком. Боюсь, я утомил вас, мистер Грант, собственными делами. Я же не с этим пришел. Я пришел…
– Зачем бы ни пришли, вы для меня – манна небесная. Посидите, отдохните, если есть время.
– О, времени у меня всегда сколько угодно, – сказал молодой человек, расплетая длинные ноги и вытягивая их перед собой, так что носком туфли задел прикроватный столик, стоявший на приличном от него расстоянии, портрет Ричарда III качнулся и слетел на пол. – О, простите! Я ужасно неловок. Никак не привыкну к своим длинным ногам. Хотя уж пора бы – в двадцать два-то года. – Он бережно поднял открытку, рукавом смахнул с нее пыль и остановил на портрете заинтересованный взгляд. – Richardus III, Ang. Rex[145]145
Ричард III, английский король (лат.).
[Закрыть], – прочитал он вслух.
– Вы – первый, кто заметил на картине надпись, – сказал Грант.
– В нее нужно уткнуться носом, иначе не разглядишь. А вы – первый, у кого вместо какой-нибудь красотки стоит портрет короля.
– Да, он красотой не блещет.
– Не знаю, – медленно сказал юноша. – Лицо у него неплохое. У нас в колледже был профессор, на него похож. Добрейшей души человек, а вид у него был слегка желтушный, он сидел на молоке, лекарства им запивал. Так вам нужны исторические сведения о Ричарде Третьем?
– Да. Ничего сверхъестественного мне не требуется. Я хочу знать, кому из писателей того времени можно доверять.
– Ну, это не сложно. Время, близкое к моему. К периоду, значит, что я изучаю. Да и сэр Катберт Олифант, наш с вами современник, пишет не только о крестьянских восстаниях, но и о правлении Ричарда Третьего. Вы читали Олифанта?
Грант ответил, что не читал ничего, кроме школьных учебников и сэра Томаса Мора.
– Мора? Канцлера Генриха Восьмого?
– Да.
– А он не слишком тенденциозен?
– Мне казалось, что я читаю политический памфлет, – ответил инспектор, только тут разобравшись, какой привкус остался у него после чтения «Истории Ричарда III». Это не был беспристрастный отчет государственного служащего, тут явно были задеты личные чувства.
Впрочем, хроника Мора больше всего смахивала на репортаж из бульварной газетки. Репортаж с черного хода.
– Вы что-нибудь знаете о Ричарде?
– Он прикончил племянников и был готов отдать королевство за коня. Да, вот еще что: у него были два прихвостня, которых звали Котом и Крысой.
– Что?!
– Есть такой стишок:
Нами правят Кот и Крыса —
Угадай-ка имя! —
И еще собака Довел,
А Боров над ними.
– Да-да, помню. А вот о ком это, совсем из головы прочь. Вы не знаете?
– Понятия не имею. Этот период мне знаком не слишком хорошо. А почему вы так заинтересовались Ричардом Третьим?
– Из-за Марты. Она посоветовала мне провести какое-нибудь теоретическое расследование, раз настоящее мне пока не под силу. И поскольку меня всегда интересовали лица, она принесла мне портреты возможных подследственных. В жизни каждого была какая-нибудь тайна. Ричард Третий попал в этот набор более или менее случайно, но мне он показался самым загадочным из всех.
– Он? Почему?
– Совершил самое мерзкое преступление в истории, а лицо у него как у мудрого судьи и великого правителя. Он был человеком исключительно культурным и жил достойно. Между прочим, у него действительно были административные способности. Управлял Северной Англией, и превосходно. Был хорошим полководцем и хорошим солдатом. Не известно ничего порочащего о его личной жизни. А вот его брат только и делал, что волочился за юбками. Хуже был разве что Карл Второй.
– Эдуард Четвертый. Да, помню. Шесть футов росту, образец мужской красоты. Может, Ричарда измучила зависть? Зависть и родила в нем желание уничтожить даже семя красавца брата.
Грант прежде об этом не думал.
– Вы полагаете, Ричард питал скрытую ненависть к Эдуарду?
– Почему скрытую?
– Даже те, кто не любил Ричарда, отмечали его преданность старшему брату. С двенадцати-тринадцати лет Ричард постоянно находился рядом. Паршивой овцой в стаде был Джордж.
– Какой Джордж?
– Герцог Кларенс.
– А! Тот самый, что утонул в бочке с мальвазией.
– Тот самый. Вот почему они всегда были только вдвоем. Несмотря на десять лет разницы. А может, благодаря ей обычно при такой разнице в годах младший брат видит в старшем свой идеал.
– Будь у меня горб, – сказал задумчиво Каррадайн, – я возненавидел бы брата за то, что все досталось ему: и слава, и женщины, и мое место под солнцем.
– Может быть, и так, – не сразу ответил Грант. – Лучшего объяснения у нас пока нет.
– Знаете, он мог даже себе не признаваться в этом чувстве. Возможно, оно сидело глубоко в подсознании. Но замаячил призрак короны, и все в нем закипело. Взбунтовалось все его естество. «Вот и пришло мое время, – сказал он себе. – Столько лет на побегушках, вечно на шаг сзади – и никакой благодарности! Теперь мне за все заплатят. Теперь-то мы посчитаемся!»
Странно, Каррадайн по чистой случайности употребил для характеристики Ричарда те же слова, что и Пейн-Эллис. «Вечно на шаг сзади». На ступенях Бейнардского замка он стоял позади светловолосых, крепко сбитых Маргарет и Джорджа – так представила себе писательница Ричарда во время прощания с уезжавшим на войну отцом. «Как всегда, на шаг сзади».
– Значит, вы говорите, он до преступления был вполне приличным человеком, это интересно! – сказал Каррадайн, характерным жестом поправляя дужку очков. – Таким он больше похож на существо из плоти и крови. У Шекспира ведь Ричард карикатура, не человек Мистер Грант, я с удовольствием займусь поиском информации для вас. После моих крестьян хоть какое-то разнообразие.
– Кот и Крыса вместо Уота Тайлера и Джона Болта[146]146
Уот Тайлер – вождь крестьянского восстания в Англии; Джон Болтл – анг-лийский народный проповедник, сподвижник Уота Тайлера Казнены в 1381 году.
[Закрыть].
– Угу.
– Буду вам весьма признателен. Что бы вы ни раскопали, все сгодится. Но в первую очередь меня интересует описание событий тех дней из уст их современника. Ведь трясло всю страну. Я хочу знать, что думали обо всем этом жившие тогда люди. Мало ли что нагородили Мору о событиях, происшедших в его детстве, да еще при другой династии!
– Я постараюсь разузнать, кто считается летописцем того периода. Может, Фабиан? Или он писал во времена Генриха Седьмого? Ладно, я все разведаю. А пока что не хотите ли взглянуть в Олифанта? Сегодня он самый значительный историк того периода.
Грант с радостью принял предложение.
– Завтра по пути в музей закину вам книгу, ее ведь можно оставить внизу, у вахтера? А как только узнаю что-нибудь о тогдашних писателях, загляну к вам с новостями. Устраивает?
– Еще бы, – ответил Грант.
Каррадайн-младший вдруг застеснялся и снова стал похож на ягненка, хотя во время разговора Грант об этом сходстве не вспомнил ни разу. Чуть слышно выговорив: «Спокойной ночи», Брент выскользнул из комнаты, колыхнув фалдами пальто.
«Да, Атланта Шерголд сделала удачный выбор, – подумал про себя Грант, – вне зависимости от того, сколько у него денег».
VIII
– Ну, как тебе мой агнец? – спросила Марта, появившись у Гранта.
– Спасибо тебе. И как только удалось такого найти?
– Что его искать? Все время крутится под ногами. Можно сказать, живет в театре. «Бурю в стакане воды» смотрел, наверное, раз пятьсот. Если его нет в зале, значит, торчит в гримерке у Атланты. Скорей бы уж они поженились, перестанет, надеюсь, постоянно маячить перед глазами. Знаешь, они целомудренны. Идиллия! – По-актерски понизив голос, она доверительно сказала: – Вдвоем они хорошо смотрятся. Больше похожи на близнецов, чем на влюбленных. Всецело доверяют друг другу – поистине две половины единого целого. Никогда не ссорятся, споров и тех не слышно. Совершеннейшая идиллия! Это Брент тебе принес?
Она постучала указательным пальцем по толстому тому Олифанта.
– Да, оставил внизу, у вахтера.
– Трудно, должно быть, такую переварить?
– С виду, действительно, не располагает. Но стоит только начать, и пойдет как по маслу. Это учебник истории для студентов. Задокументировано все до последней мелочи.
– Уф-ф!
– Зато я узнал, откуда досточтимый сэр Томас Мор черпал сведения о Ричарде.
– Ну? Откуда же?
– От некоего Джона Мортона.
– А это кто?
– Он был архиепископом Кентерберийским при Генрихе Седьмом. Злейший враг Ричарда.
Умей Марта свистеть, она бы точно свистнула.
– Тоже мне первоисточник!
– И тем не менее его «История» стала первоисточником. Сначала для Холиншеда с его хрониками, а потом и для Шекспира.
– Значит, это версия человека, ненавидевшего Ричарда. Я не знала. А почему Томас Мор следует Джону Мортону, а не кому-нибудь еще?
– Кому бы он ни следовал, все равно это была бы тюдоровская версия. Томас Мор воспитывался в доме Мортона. Кроме того, сам Мортон был непосредственным участником описываемых событий – вполне естественно принять версию очевидца, к тому же услышанную из его собственных уст.
Марта снова указала на Олифанта.
– И этот скучный, толстый историк тоже признает, что рассказ Томаса Мора не отличается объективностью?
– Олифант? Не прямо. По совести говоря, в том, что касается Ричарда, он сам не слишком последователен. То у него Ричард – замечательный полководец и государственный деятель, который придерживается строгих правил и ведет достойную жизнь, то вдруг говорится, причем на той же самой странице, что «Ричард был человек беспринципный, он готов был пролить море крови, чтобы заполучить корону, замаячившую перед ним… Сначала Олифант неприязненно заявляет: «Мы вынуждены сделать вывод, что Ричард не знал угрызений совести», а на следующей странице приводит выдержку из «Истории» Мора, в которой описывается, как измученный угрызениями совести король проводит ночи без сна, – и так далее и тому подобное.
– Значит, твой скучный Олифант отдает предпочтение Алой розе?
– Ну, я так не думаю. Вряд ли он сознательно предпочитает Ланкастеров. Хотя, пожалуй – что-то он слишком спокойно относится к узурпаторству Генриха Седьмого. Я не помню, чтобы он хоть раз откровенно признал, что у Генриха не было никаких прав на престол.
– Кто же тогда его поддерживал? Генриха, я имею в виду?
– Ланкастеры – то, что от них осталось, выскочки Вудвил-лы, народ, которого могла оттолкнуть от Ричарда гибель принцев. На стороне Генриха были все, в чьих жилах был хотя бы след ланкастерской крови. Генрих и сам все прекрасно понимал, недаром в декларации своих прав на престол поставил на первое место «право оружия», а уж потом – ланкастерскую кровь – «De jure belli et de jure Lancastrie». Он и был-то всего-навсего старшим в побочной линии, ведущей свое начало от незаконного сына Джона Ганта.
– Я о нем ничего не знаю, кроме того что он был несметно богат и фантастически скуп. Помнишь прелестный рассказ Киплинга, как он посвятил в рыцари одного ремесленника – не за мастерство, а за то, что тот сумел сэкономить на резьбе королевские деньги?
– А как же – заржавленным мечом, вытащенным из-за гобелена. Значит, пока что ты еще далек от понимания истинной природы Ричарда?
– Так же как сэр Катберт Олифант. С той единственной разницей, что я это понимаю, а он нет.
– А моего агнца ты видишь у себя часто?
– Он приходил только раз – три дня назад. Видно, раскаялся, что опрометчиво дал обещание поработать со мной.
– Не может быть. Я за него ручаюсь. Верность – его знамя, его кредо.
– Как у Ричарда.
– Да что ты!
– Девиз Ричарда: «Loyaulte me lie» – «Связан верностью».
Послышался робкий стук в дверь, и в ответ на приглашение
Гранта в дверях появился Брент Каррадайн в развевающемся пальто.
– Ох, простите, я, наверное, не вовремя. Не знал, что вы здесь, мисс Халлард. В коридоре я столкнулся со Статуей Свободы, она почему-то решила, что у вас, мистер Грант, никого нет.
Грант сразу же понял, кого имеет в виду Брент. Марта заявила, что уже уходит, ведь Брент куда более желанный гость, чем она, во всяком случае сейчас. Значит, надо оставить их наедине – изучать в тишине и покое душу убийцы.
Вежливо раскланявшись у дверей с Мартой, Брент повернулся и сел на стул – с видом англичанина, принимающегося за портвейн после ухода из-за стола женщин. Неужели, несмотря на свое в общем-то полное подчинение женщине, американцы тоже испытывают подсознательное облегчение, оставшись в чисто мужской компании? На вопрос Брента, как ему понравился Олифант, Грант ответил, что сэр Катберт пошел у него довольно легко.
– Я случайно выяснил, кто такие Кот и Крыса. Это были вполне добропорядочные государственные служащие Уильям Кейтсби и Ричард Ратклифф[147]147
Первые слоги в фамилиях Кейтсби и Ратклифф созвучны с английскими словами «кот» и «крыса».
[Закрыть]. Кейтсби был спикером палаты общин, а Ратклифф заседал в комиссии по выработке условий мирного договора с Шотландией. Удивительно, как звучание тех или иных слов превращает стишок в злой политический куплет. Боров – это, конечно, вепрь в гербе Ричарда. Вы бывали в наших пивных барах?
– Еще бы. Они у вас лучше, чем у нас.
– Значит, ради пива «Под вепрем» вы прощаете нам наши ванные?
– «Прощаете» – пожалуй, слишком сильно сказано. Я их просто не принимаю в расчет.
– Великолепно. Но вам придется еще кое-что скинуть со счетов. Помните эту вашу теорию, что горбун Ричард ненавидел брата из-за его красоты? Так вот, согласно сэру Катберту, горб Ричарда – миф. Как и высохшая рука. Никакого сколько-нибудь заметного уродства у него не было. Ничего серьезного по крайней мере. Левое плечо чуть ниже правого – и все. Да, вы узнали, кто из историков работал при Ричарде?
– Никто.
– Вообще никто?
– В том смысле, как вы это понимаете. Писатели во времена Ричарда жили, но писали они после его смерти. Для Тюдоров. Что сразу же ставит под сомнение их объективность. Существует где-то монастырская хроника, написанная на латыни, мне еще не удалось до нее добраться. Но я тоже сделал открытие: «История Ричарда III» приписывается Томасу Мору не потому, что он действительно был ее автором, а потому, что она была найдена среди его бумаг. Это была незавершенная копия какой-то хроники.
– Интересно! – воскликнул Грант. – Копия была сделана Мором, я вас правильно понял?
– Да, почерк его. Копия сделана, когда ему было приблизительно тридцать пять лет. Книгопечатание в те дни еще не было широко распространено, книги обычно переписывались.
– Угу. А поскольку сведения, несомненно, исходят от Мортона, очень может быть, что и хроника написана им.
– Вот-вот.
– Тогда понятна эта… невзыскательность. Такой честолюбец, как Мортон, не погнушается кухонной сплетней. Вы о нем что-нибудь знаете?
– Ничего.
– Мортон был юристом, потом сделался церковником, история не знает более гибкого человека. Сначала он держал сторону Ланкастеров, но оказалось, что Эдуард прочно сидит на троне. Тогда он принял сторону Йорков, и Эдуард назначил его епископом Илийским. Но когда королем стал Ричард, Мортон снова отшатнулся от Йорков, сначала поддерживал Вудвиллов, потом Генриха Тюдора, от него он получил кардинальскую митру – Генрих назначил его архиепископом…
– Минуточку! – обрадованно воскликнул Брент. – Ну конечно, я его знаю. Это ведь его выдумка – «вилы Мортона»: «Мало тратишь, значит, у тебя кое-что осталось и для короля; много тратишь, значит, богат, и у тебя есть чем поделиться с королем».
– Да, это он. Помогал королю выжимать из народа последние соки. Кстати, я только сейчас разобрался, почему он так возненавидел Ричарда – задолго до гибели принцев.
– Ну?
– Людовику Одиннадцатому удалось подкупить Эдуарда: английский король за большую взятку согласился заключить не слишком почетный мир с Францией. Ричард страшно злился по этому поводу и решил устраниться: сделка была грязная. Отклонил он также предложение крупной суммы. Все, что касалось денег, да и самого дела, Мортон принимал близко к сердцу. Он ведь был на жалованье у Людовика. И получал немало. Две тысячи крон в год. Ричард не стеснялся в выражениях, Мортону пришлось проглотить немало оскорблений, хотя деньги, конечно, способны позолотить любую пилюлю.
– Наверное, вы правы.
– К тому же в правление сурового Ричарда он не мог рассчитывать на столь же головокружительную карьеру, как при легкомысленном Эдуарде. Он стал бы на сторону Вудвиллов, даже если бы не было никакого убийства.
– Кстати об убийстве… – начал было Брент и снова замолк
– Да?
– Об убийстве детей… Странно, что об убийстве молчат все источники до единого.
– Как так «молчат»?
– Я три дня просматривал документы того времени: письма и прочее. Нигде нет ни слова об этом, ровным счетом нигде.
– Может, люди боялись огласки? В те времена сдержанность окупалась.
– Да, но вот что еще более странно. Генрих, как вы знаете, заставил парламент принять посмертный акт обвинения Ричарда. Парламент, значит, этот акт утвердил. Так вот, Генрих обвиняет своего предшественника в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве принцев.
– Что?! – воскликнул ошеломленный Грант.
– Да, да, именно так, хотите верьте, хотите нет.
– Вы уверены?
– Еще бы.
– Но после битвы при Босворте Генрих двинулся на Лондон и сразу же занял Тауэр. Если бы он не нашел принцев во дворце, поднялась бы такая буча! Ведь у него в руках был козырный туз!
– Грант замолчал, задумавшись о странном поведении Генриха. На подоконнике громко ссорились воробьи. – До меня не доходит, – наконец произнес он, – как он мог умолчать о главном и не воспользоваться отсутствием принцев в своих интересах – не понимаю, как это можно разумно объяснить?
Поудобнее устроив длинные ноги, Брент сказал:
– Одно объяснение есть, единственное. Значит, дети были во дворце.
И снова замолк. Они с Грантом поглядывали друг на друга и молчали. Долго молчали.
– Нет, не может быть, ерунда какая-то получается, сказал Грант. – А ведь все, должно быть, объясняется очень просто, только мы пока еще не знаем как.
– Например?
– Не знаю. Времени не было обдумать.
– А у меня, чтобы думать, было три дня, но ничего путного я не выдумал. Всем известным фактам соответствует единственное объяснение: когда Генрих занял Тауэр, дети были живы. Обвинительный акт был невероятно наглый: сторонники Ричарда, верные слуги короля-помазанника, выступившие против узурпатора, обвинялись в измене. Генрих и Ричарда обвинял в мыслимых и немыслимых грехах. Тем не менее банальные жестокость и тирания – все, что он мог придумать. О детях нет и помину.
– Потрясающе.
– Невероятно, но факт.
– Так ведь это значит, что ни при жизни Ричарда, ни сразу же после его смерти никакого обвинения в убийстве принцев не было.
– Вот именно.
– Но… Одну минуточку. Тиррел был повешен за убийство. И он признался в своем преступлении. Погодите, погодите. – Грант потянулся за Олифантом и принялся быстро листать книгу, пытаясь что-то найти. – Тут все описано. Ровным счетом никаких тайн. Статуя Свободы, и та все знает.
– Какая Статуя Свободы?
– Сестра, которую вы встретили в коридоре. Тиррел совершил убийство, его судили, и он перед смертью во всем признался.
– Значит, это случилось сразу же после того, как Генрих вошел в Лондон?
– Минутку… Нашел. – Он пробежал глазами абзац. – Нет, суд состоялся в 1502 году.
Грант вдруг понял, что говорит, и с озадаченным видом повторил:
– В 1502-м…
– Да, но… Но ведь…
– Верно. Почти двадцать лет.
Брент полез в карман за сигаретами, вынул пачку и тут же поспешно спрятал.
– Курите, пожалуйста, – разрешил Грант. – А мне не помешал бы глоток чего-нибудь покрепче. У меня совсем мозги набекрень. Как в детстве, когда водишь в жмурки и тебя хорошенько раскрутят.
– Угу. В глазах туман, и голова идет кругом, – сказал Брент, закуривая.
Он молча глядел на воробьев.
– Сорок миллионов школьных учебников не могут ошибаться, – сказал наконец Грант.
– Вы так считаете?
– Да, но учебники ошибаются.
– Я привык доверять напечатанному, но теперь поостерегусь.
– Что-то вы слишком быстро превратились в скептика.
– В этом виноват не только Ричард.
– Что же еще?
– Небольшой эпизод под названием «Бостонское побоище». Слышать приходилось?
– Конечно.
– Так вот, еще в колледже, работая над темой, я случайно обнаружил, что «Бостонское побоище» и не побоище вовсе, а так, не поймешь что: толпа забросала камнями английских караульных. Жертв было четверо. Я воспитан на «Бостонском побоище», мистер Грант. При одной только мысли о нем грудь мою распирало негодованием. Кровь закипала в жилах при мысли о беззащитном гражданском населении, скошенном огнем британских войск. Вы не можете себе представить, какой это был шок – узнать, что «Бостонское побоище» – что-то вроде стычки американских забастовщиков с полицией, обыкновенная уличная свара, заслуживающая разве что упоминания в местной газетке.
Грант молчал; Брент, сощурясь, пытался разглядеть против света, как отнесся к его словам Грант. Но Грант упорно смотрел в потолок, будто увидел там чудо.
– Может, поэтому я и люблю исторические исследования. – Брент сделал еще одну безуспешную попытку привлечь внимание инспектора и в свою очередь уставился на воробьев.
Грант молча потянулся за сигаретой, Брент вынул две и щелкнул зажигалкой.
Курили, слушая гомон воробьев.
Первым прервал молчание Грант.
– Тони панд и, – сказал он.
– Что?
Но Грант словно не слышал.
– Нечто подобное мне довелось наблюдать и в наши дни, – сказал он, обращаясь к потолку. – Все это – Тонипанди.
– Что такое Тонипанди? – спросил Брент. – Звучит как название лекарства. Ваш ребенок здоров? Может быть, у него появилась сыпь, он быстро устает и часто плачет? Дайте ему одну таблетку «Тонипанди», и результат не замедлит сказаться.
Не дождавшись ответа, Брент пробурчал:
– Ладно, можете оставить свое Тонипанди при себе. Я уж как-нибудь и без него обойдусь.
– Тонипанди, – произнес Грант, как и прежде, голосом лунатика, – так называется местность в Южном Уэльсе.
– Я предчувствовал, что это какая-нибудь пакость.
– Если вы отправитесь в Южный Уэльс, вам расскажут, что в 1910 году правительство отдало приказ войскам стрелять в бастующих шахтеров, вся вина которых была в том, что они отстаивали свои права. Вы также услышите, что за эту акцию ответствен Уинстон Черчилль, в то время министр внутренних дел, и что Южный Уэльс никогда не забудет Тонипанди.
Каррадайн посерьезнел:
– А все было совсем не так?
– На самом деле было вот что. Хулиганье одного городка в долине Ронды совершенно распоясалось. Разнузданные молодчики, круша все вокруг, принялись грабить магазины. Шеф полиции Гламоргана обратился в министерство внутренних дел с просьбой прислать войска для защиты населения. А когда шеф полиции считает ситуацию достаточно серьезной и обращается за помощью, у министра выбора нет. Однако Черчилль опасался, что войска, встретясь лицом к лицу с бунтовщиками, будут вынуждены стрелять, поэтому он приостановил отправку войск и послал вместо них корпус лондонской полиции, вооруженной разве что скатками из плащей. Войска стояли в резерве, все контакты с мятежниками пришлись на долю невооруженной полиции. Пролилась кровь: из одного-двух разбитых носов. Министра, между прочим, в палате общин подвергли суровой критике за «беспрецедентное вмешательство во внутренние дела Южного Уэльса». Вот что такое Тонипанди. Вот о каком расстреле шахтеров не забудет Уэльс.
– Да, – задумчиво сказал Каррадайн. – Да. Почти буквальное совпадение с «Бостонским побоищем». Из политических соображений сделали из мухи слона.
– Важно не то, что оба дела похожи. Важно другое: каждый, кто там был, прекрасно знает, что все выдумано – от начала до конца, и, однако, никто никогда и словом не возразил.
А со временем исчезает и последняя надежда на то, что правда когда-нибудь всплывет на свет. Все вымышлено, и вымысел превратился в легенду, а те, кто знает правду, молчат.
– Да, очень любопытно, очень. Так делается история.
– Вот именно, история. Я предпочитаю сбор фактов. В конце концов, человек может и солгать. А вот мелкие фактики прошлого – это сама истина. Например, объявление в газете. Купчая на дом. Цена перстня.
Грант глядел в потолок; снова в комнате был слышен только воробьиный гвалт.
– Что вас так удивило? – спросил Грант, повернув наконец голову и заметив, с каким выражением глядит на него Каррадайн.
– Я впервые вижу в вас полицейского.
– Я чувствую как полицейский. Мыслю как полицейский. Я постоянно задаю себе вопрос, который задает каждый полицейский, расследуя любое убийство: «Кому это выгодно?» Я ведь только сейчас сообразил, какая бессмыслица – эта расхожая теория, что Ричард избавился от детей, чтобы уверенней чувствовать себя на троне. Ладно, пусть он избавился от мальчиков. А как быть с пятеркой их сестер? Да у Джорджа еще двое. Правда, парламентский акт об измене Кларенса лишил его сына и дочь прав на престол, но ведь акт могли отменить, пересмотреть и тд. и т. п. Если права Ричарда на трон были сомнительны, он бы не знал покоя из-за этих семерых наследников престола.
– А они пережили Ричарда?
– Не знаю. Это надо выяснить. Старшая сестра принцев, как мы знаем, пережила Ричарда. Она стала женой Генриха Седьмого и королевой Англии.
– Слушайте, мистер Грант, давайте начнем все сначала. И чтобы никаких исторических монографий, никаких современных теорий, никаких посторонних мнений. Правда не в учебниках истории, она в бухгалтерских книгах.
– Метко сказано, – заметил Грант. – Вы это не для красного словца?
– Нет, конечно. Настоящая история пишется в документах, для истории не предназначенных. В счетах на королевский гардероб, в отчетах Тайного казначейства, в частной переписке, в приходно-расходных гроссбухах. Например, если утверждается, что леди Имярек была бездетной, а в расходной книге имеется запись: «Для сына миледи, рожденного в канун Михайлова дня, – пять ярдов голубой ленты, четыре с половиной пенса», резонно предположить, что сын у миледи все-таки был.
– Да, верно. Ну и с чего мы начнем?
– Это вы должны сказать. Ведь я просто у вас на подхвате.
– Вы – архивист, ученый.
– Благодарю. Так что вы хотите узнать?
– Ладно, для начала было бы полезно, да и поучительно узнать, как отреагировали на смерть Эдуарда главные действующие лица. Я, конечно, имею в виду Эдуарда Четвертого. Он умер внезапно, и его смерть должна была застать всех врасплох. Я хочу знать, как ее восприняли близкие к нему люди.
– Это нетрудно. Вас, конечно, интересует, что они делали, а не что думали?
– Естественно.
– Кто что думал – специальность историка, архивиста интересует, кто что делал.
– Мне только это и нужно. Я придерживаюсь старой пословицы: «Дела говорят громче слов».
– А кстати, что делал Ричард, узнав о смерти брата? Что пишет об этом сэр Томас? – спросил Брент.
– У сэра Томаса (иными словами, у Джона Мортона) Ричард пытается очаровать королеву и внушить ей, что для охраны и сопровождения принца из Ладло в Лондон нет нужды посылать большой отряд, а сам тем временем строит планы похищения мальчика.
– Значит, по его мнению, Ричард уже тогда намеревался захватить власть?
– Да.
– Ладно, пусть для нас останется тайной за семью печатями, кто что думал, но уж кто где был и что делал, мы непременно узнаем.
– Ничего другого я и не хочу. Только факты.
– Снова полицейский! – засмеялся юноша. – «Где вы были в пять часов пополудни пятнадцатого числа текущего месяца?»
– Что ж, это работает, уверяю вас, это работает.
– Ну и мне пора за работу. Как только что-нибудь узнаю, зайду. Я так вам благодарен, мистер Грант. Ваше поручение гораздо интереснее моих крестьян.
Он растворился в сгущающемся сумраке зимнего вечера; пальто, словно тога, висело на его худых плечах, придавая юноше достоинство и значительность академика.
Грант включил настольную лампу и долго, словно прежде ничего подобного не видел, вглядывался в узоры света на потолке.
Случайно вырвавшиеся у Брента слова – и перед Грантом редкая, захватывающая проблема. Проблема неожиданная и сложная.
Как это получилось, что ни при жизни Ричарда, ни сразу же после его смерти не было выдвинуто обвинение в убийстве принцев?
Генриху даже не понадобилось бы доказывать, что Ричард лично виноват в убийстве детей. Ведь он отвечал за их безопасность. И если Генрих, заняв Тауэр, не нашел детей, их отсутствие – самое надежное, самое верное средство вывалять в грязи мертвого соперника; разве могут сравниться с ним голословные обвинения в жестокости и тирании!
Грант поужинал, не замечая ни что он ест, ни что он вообще что-то ест.
Амазонка, забирая поднос с посудой, сказала ласково: «Хороший признак. От котлет не осталось ни крошки», только тогда он понял, что ужин завершен.
После еды Грант долго глядел на световые разводы на потолке, снова и снова перебирая в уме все, что знал о Ричарде, в надежде найти хоть какую-то зацепку, которая прояснила бы ему суть дела.
Нет, хватит, надо выбросить Ричарда из головы. Так он делал всегда, когда орешек не удавалось разгрызть сразу. Засыпаешь, стараясь не думать о деле, а утром, глядишь, в памяти всплывет что-то важное, какая-нибудь упущенная деталь.
Чем бы занять себя? Как отвлечься от дум, от акта об измене Ричарда? Повел глазами по сторонам: вон на столе стопка писем, есть среди них и от бывших заключенных. Теперь таких не встретишь: добрый старый тип нарушителя закона вышел из моды. Его место занял наглый молодой головорез, считающий себя центром мироздания, невежественный, как щенок, и безжалостный, как циркулярная пила. У взломщика-профессионала старого типа было свое, в общем-то, симпатичное лицо: то был либо тихий домосед, любящий семейные праздники и переживающий из-за детских миндалин, либо старый холостяк, преданный своим птицам, или коллекционирующий старые книги, или занятый разработкой хитроумной, но вполне надежной системы выигрывать в лотерею.
Разве хоть один из нынешних подонков пошлет фараону письмо с выражениями сожаления, что из-за несчастного случая тот лишен возможности продолжать работу на благо общества? Да такое никому из них и в голову не придет.
Писать письма, лежа навзничь, – труд каторжный, и Грант не спешил браться за дело. Да вот беда: сверху лежал конверт, надписанный почерком Лоры, а Лора вся изведется, если не получит ответа. В детстве они вместе проводили летние каникулы, а в одно прекрасное лето – в Шотландии – были даже слегка влюблены друг в друга. С того времени их связывала крепкая дружба. Надо написать Лоре, что он жив.
