Текст книги "Срочно нужен гробовщик (Сборник)"
Автор книги: Дороти Ли Сэйерс
Соавторы: Джозефина Тэй,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)
Слегка улыбаясь, Грант перечитал письмо: вспомнилась ему быстрая Терли, и плеск волн на перекатах, и свежий морозный запах горного вереска – на мгновение Грант забыл, что находится в больничной палате и жизнь его невыносимо скучна, однообразна, убога.
«Пат, будь он чуточку постарше – или помладше, – объяснился бы тебе в любви. Но ему десять лет, и он говорит: «Напиши Алану, что я спрашивал, как он себя чувствует». У него есть для тебя подарок – блесна собственного изобретения, получишь, когда приедешь к нам на поправку. Со школой у него сейчас нелады: узнав, что шотландцы за деньги выдали англичанам Карла I, решил, что к такой нации он принадлежать не хочет. Как я понимаю, он объявил единоличную забастовку против всего шотландского: не хочет ни учить географию и историю «этой ужасной страны», ни петь ее песни. Вчера вечером перед сном Пат заявил, что собирается принять норвежское подданство».
Грант взял со стола блокнот и написал карандашом:
«Дорогая Лора!
Если я скажу, что принцы из Тауэра пережили Ричарда III, ты очень удивишься?
Твой Алан.
P.S. Я почти здоров».
IX
– Вам известно, что в акте обвинения Ричарда Третьего ничего не говорится об убийстве принцев? – на следующее утро спросил у хирурга Грант.
– Да? Странно.
– Очень странно. Вы могли бы объяснить почему?
– Возможно, не хотели раздувать скандал? Честь семьи и все такое?
– Так ведь семьи-то у них разные. Ричард был последним в династии Плантагенетов. За Плантагенетами шли Тюдоры. Генрих Седьмой был первым.
– Да, конечно. Я забыл. История мне никогда не давалась. На уроках истории я обычно делал домашние задания по алгебре. В школе нам не сумели внушить любовь к этому предмету. Наверное, надо было показывать больше картинок. – Он бросил взгляд на портрет Ричарда и снова вернулся к врачебному осмотру. – Вы пошли на поправку, рад за вас. Больше ничего не болит?
Хирург был, как обычно, вежлив и, как обычно, равнодушен. Лица его, врача, интересовали, а вот историю он готов был променять на что угодно, хоть на алгебраические задачки, которые решал под партой. Он в ответе за живую плоть, за судьбы людей, где тут тратить время на академические проблемы!
У старшей сестры тоже были свои насущные заботы. Рассказ Гранта о загвоздке, возникшей в деле Ричарда, она выслушала вежливо, но вид ее яснее слов говорил: «Я вам не благотворительное общество. Исторические проблемы – не моя епархия». С царственной высоты глядела она на суету внизу, на человеческий улей, бурлящий из-за дел важных и срочных, – разве могли заинтересовать ее события почти что пятисотлетней давности?!
Он хотел сказать: «Да ведь вам, именно вам в первую очередь, следует знать, как непрочно королевское величие и чего стоит уважение окружающих. В любую минуту шепоток у вас за спиной может погубить и вас, и вашу репутацию». Но Грант и так чувствовал себя виноватым, что, занимая ее делами, к ней никакого отношения не имеющим, продлевает и без того затянувшийся утренний обход.
Карлица не знала и знать не желала, что такое акт обвинения.
– Вы совсем на нем помешались, – сказала она, кинув взгляд на портрет. – Это уже не увлечение, а мания. Читали бы лучше свои чудесные книжки.
И даже Марта – Марта тоже была занята собой, своей обидой на Мадлен Марч; ей было не до него, а ведь он так ее ждал, ему хотелось поделиться с ней странными выводами, к которым они с Брентом пришли, и послушать, что она на это скажет.
– Так обнадежить меня, а потом! Наши с ней встречи, обсуждения, мои планы – все прахом, не знаю, что и делать, когда мы наконец снимем чертов спектакль. Я ведь уже переговорила с Жаке насчет костюмов. А она вдруг заявляет, что должна заняться детективом! Ох уж эти ее детективы – жуть! Ей, видите ли, нужно написать роман, а то она все перезабудет – что там забывать!
Грант с сочувствием выслушивал жалобы Марты: хорошая пьеса в наши дни – большая редкость, а хороший драматург – на вес золота, и, однако, Марта, ее рассказ – все совершалось для Гранта как будто не сейчас и не здесь. Пятнадцатый век ему ближе, чем сегодняшние события на Шафтсбери-авеню.
– Роман у нее много времени не займет, – утешал он Марту.
– Нет, конечно. Полтора месяца – и детектив готов. Но если она сорвется с крючка, не знаю, удастся ли снова подобрать к ней ключик. Тони Савилла хочет, чтобы она написала для него пьесу о Мальборо. А ты ведь знаешь Тони. Если ему чего захочется, он камень заставит стронуться с места.
Собираясь уходить, она вдруг вспомнила о Ричарде.
– Я уверена, милый, что в акте не без причины ничего не говорится о принцах, – стоя в дверях, обронила она.
Конечно, не без причины, хотелось крикнуть ей вслед. Это-то ясно, но все-таки почему? Отсутствие обвинения невероятно, бессмысленно. Историки твердят, что английский народ отвернулся от Ричарда из-за убийства принцев, что из-за его злодеяния Англия возненавидела его и предпочла ему чужака. И однако, в представленном парламенту списке прегрешений Ричарда нет обвинения в убийстве принцев!
Когда составлялся этот документ, Ричард был мертв. Его сторонники либо покинули Англию, либо оказались в ссылке. Кто угодно мог, ничего не опасаясь, прийти с жалобой на него. А его враги забывают назвать самое незабываемое из его преступлений.
Почему?
Англия содрогнулась от ужаса и отвращения. Весть об исчезновении принцев передавалась из уст в уста. А враги Ричарда, перечисляя его мнимые и настоящие преступления против морали, против государства, пропускают самое мерзкое из его преступлений.
Почему?
Генрих готов был уцепиться за соломинку, так неуверенно он чувствовал себя на троне. В Англии его не знают, наследственных прав на корону у него нет. Ему бы прокричать на всю страну о преступлении Ричарда, а он молчит.
Почему?
Генрих стал преемником человека известного, слава о котором гремела от окраин Уэльса до шотландских границ, человека, которого любили, которым восхищались – пока были живы принцы. А Генрих не использует единственное свое реальное преимущество и молчит о чудовищном, непростительном преступлении Ричарда.
Почему?
Одна только Амазонка приняла близко к сердцу взволновавшую его нелепицу – не из-за Ричарда, конечно, он ее нисколько не интересовал, но самая возможность ошибки огорчала ее щепетильную душу. Ведь она, пройдя весь коридор от начала до конца, способна была вернуться назад – для того только, чтобы оборвать забытый календарный листок со вчерашним числом. Потребность утешать была в ней, однако, сильнее даже стремления к порядку.
– Не расстраивайтесь, не надо, – утешала она Гранта. – Все, должно быть, очень просто, только объяснение пока ускользает от вас. Попробуйте отвлечься, и разгадка придет сама собой. Я всегда так делаю, когда у меня что-нибудь запропастится. Ставлю, например, чайник на плиту или считаю бинты, выданные сесгрой-хозяйкой, и вдруг словно кто-то шепнет: «Да ведь оно в кармане плаща!» Ну, то, что я никак не могла найти. Зря не переживайте.
Сержант Уильямс пребывал где-то в графстве Эссекс, вместе с местной полицией расследуя убийство хозяйки небольшой бакалейной лавки. Старуху стукнули медной гирей по голове, а труп оставили лежать среди коробок со шнурками для ботинок и лакричными карамелями. Уильямса нет, значит, на Скотланд-Ярд рассчитывать нечего.
Грант был предоставлен самому себе. Каррадайн появился только через три дня. Вид у него был довольный, чтобы не сказать самодовольный, – так по крайней мере показалось Гранту, прежней незаинтересованности не было и в помине. Но, будучи хорошо воспитанным юношей, Брент сначала вежливо расспросил Гранта о здоровье, только удостоверившись, что все в порядке, он вытащил из необъятного кармана пальто какие-то записки и, сияя, воззрился на инспектора.
– Я не принял бы сэра Томаса даже в подарок, – радостно объявил он.
– Вам никто и не предлагает. Я что-то не вижу дарителей.
– У него все не так. Все совсем не так
– Допускаю. Давайте перейдем к фактам. Вы не могли бы начать со смерти Эдуарда?
– Хорошо. Эдуард умер девятого апреля 1483 года. В Лондоне. Точнее в Вестминстере, который тогда к Лондону не относился. Вместе с ним жили королева с дочерьми и младшим сыном. Старший проходил курс наук в замке Ладло – под наблюдением лорда Риверса, брата королевы. Вам известно, что родичи королевы занимали все ключевые позиции в государстве? Куда ни кинь – всюду Вудвиллы.
– Знаю. Продолжайте. Где в то время был Ричард?
– На границе с Шотландией.
– Что?!
– То, что слышите, – у шотландской границы. Вдали от центра событий. Так может быть, он тут же седлает коня и мчит в столицу? Ничего подобного!
– Что же он делает?
– Заказывает в Йорке заупокойную службу и приглашает на нее всю знать Севера, чтобы принять у дворян присягу на верность юному принцу.
– Интересно, – тут же откликнулся Грант. – А что в это время делал брат королевы, лорд Риверс?
– Двадцать четвертого апреля он вместе с принцем следует в Лондон. С ними войско в две тысячи человек и большое количество оружия.
– Зачем им понадобилось оружие?
– Не спрашивайте, не знаю. Я ведь только архивист. Дорсет, старший сын королевы от первого брака, завладел арсеналом и казной, хранившейся в Тауэре, и приступил к оснастке судов, чтобы обеспечить контроль над проливом. Приказы Государственного совета подписывались Риверсом и Дорсетом: «avunculus Regis» и «frater Regis uterinus»[148]148
Дядя короля и единоутробный брат короля (лат.).
[Закрыть] – Ричард даже не упоминался. Они действовали вопреки завещанию Эдуарда, если оно вам попадалось, возможно, помните: опекуном и до совершеннолетия принца протектором королевства должен был стать Ричард. Повторяю: Ричард, только он, и никто другой.
– Угу, это похоже на Эдуарда. Он верил в Ричарда беспредельно. Как в человека и государственного деятеля. Что же дальше? Ричард тоже собрал войско и двинулся на Юг?
– Нет. С ним было шестьсот дворян с Севера, все в глубоком трауре. В Нортхемптоншир Ричард прибыл двадцать девятого апреля. Похоже, предполагал присоединиться к кортежу из Ладло, так по крайней мере заявляют историки. Но кортеж, возглавляемый Риверсом, выступил из Ладло в Стони-Стратфорд. Кто действительно встречал Ричарда, так это герцог Бекингем, прибывший из Лондона с тремястами воинами. Вы Бекингема знаете?
– Знакомство у нас с ним шапочное. Он был другом Эдуарда.
– Вот он-то и поспешил увидеться с Ричардом.
– Чтобы рассказать, как обстоят дела в Лондоне?
– Напрашивается именно такой вывод. Приводить с собой триста человек только для того, чтобы выразить свои соболезнования Ричарду, – смысла нет. Ричард с Бекингемом тут же прибрали к рукам Государственный совет: в их свите знати хватало, – Риверс с тремя своими помощниками был арестован и сослан на Север, а Ричард с племянником выступили в Лондон. Прибыли они туда четвертого мая.
– Ладно, с этим все ясно. И яснее ясного, что, если взять в расчет расстояние и время, рассказ Томаса Мора о сладкоречивом Ричарде, убеждающем королеву не посылать с принцем большого эскорта, – просто вздор.
– Бред, я бы сказал.
– Ричард вел себя так, как и следовало ожидать. Он, естественно, знал, о чем говорится в завещании Эдуарда, и в его действиях видны нормальные человеческие чувства: скорбь по умершему брату и забота о племяннике. Доказательства: заупокойная служба и присяга на верность принцу.
– Точно.
– Так когда же нарушается нормальный рисунок поведения? Меня, конечно, интересует Ричард.
– О, далеко не сразу. По прибытии в Лондон оказалось, что королева с младшим сыном, дочерьми и Дорсетом, сыном королевы от первого брака, схоронилась в Вестминстерской обители. Помимо этого, все протекало нормально.
– Ричард с племянником расположились в Тауэре?
Каррадайн уткнулся в свои записки.
– Не помню. Может, мне ничего об этом не попадалось. Я только знаю… О, вот оно! Нет, он поместил мальчика у епископа во дворце, что рядом с собором святого Павла, а сам остановился у матери, в Бейнардском замке. Вы знаете, где это? Лично я – нет.
– Знаю. Замок был резиденцией Йорков. Находился к западу от собора, на берегу Темзы.
– Понятно. Там Ричард оставался до пятого июня, потом с Севера приехала жена, и они перебрались в Кросби-Плейс.
– Дом до сих пор так называется. Его перенесли в Челси и, кажется, реконструировали, в последнее время я что-то не видел окна, которое прорубили по заказу Ричарда, но само здание сохранилось.
– Правда? – обрадовался Каррадайн. – Я немедленно отправляюсь туда. Ричард, мне кажется, вел себя очень обыкновенно. До приезда жены жил у матери, приехала жена – перебрался с ней в другое место. Кросби-Плейс – владение Ричарда?
– Нет, кажется, он арендовал дом у какого-то олдермена[149]149
Олдермен – старший советник муниципалитета; выбирается из членов го-родского совета или совета графства в Великобритании сроком на шесть лет.
[Закрыть]. Значит, вам не удалось обнаружить ни оппозиции, выступающей против назначения Ричарда протектором, ни перемены в его планах по прибытии в Лондон?
– Нет. А протектором он стал еще до того, как приехал в Лондон.
– Откуда у вас эти сведения?
– Из документов в городском архиве: его дважды называют протектором, дайте взглянуть: двадцать первого апреля менее чем через две недели после смерти Эдуарда, и второго мая – за два дня до прибытия в Лондон.
– Убедительно. Значит, все у него шло без сучка без задоринки? Не было никаких осложнений?
– Ничего такого я не нашел. Пятого июня Ричард отдает распоряжение о коронации принца, назначает ее на двадцать второе. Были подготовлены для рассылки сорок писем рыцарям, представленным к ордену Бани. Похоже, вручение ордена по традиции проходило в день коронации.
– Значит, пятого… – задумчиво произнес Грант. – А коронация назначена на двадцать второе. Да, времени для подготовки переворота он себе не оставил.
– Вот-вот. Были также заказаны для коронации королевские одежды принцу.
– Понятно. Что дальше?
– У меня пока все, – извиняющимся тоном сказал Брент. – Восьмого июня на заседании Государственного совета что-то случилось, но об этом рассказывается в «Мемуарах» Филиппа де Ком-мина, современника Ричарда, а мне пока не удалось их достать. Обещали экземпляр «Мемуаров» в издании Мандро 1901 года, но только завтра. Восьмого июня епископ Батский представил совету какие-то потрясающие сведения – вот все, что мне известно. Вы епископа из Бата знаете? Его фамилия Стиллингтон.
– Нет.
– Он состоял в совете колледжа «Всех душ», понятия не имею, что это, и каноником Йорка, что это такое – тоже не знаю.
– По крайней мере звучит солидно.
– Увидим.
– И кроме Филиппа де Коммина, не нашлось никаких других историков того времени?
– Никого, кто бы писал при жизни Ричарда. Коммин смотрит на события в Англии глазами француза, но французская точка зрения – все-таки не тюдоровская, если кому доверять, уж скорее ему, чем англичанину, писавшему при Тюдорах и для Тюдоров. Я припас вам чудный образчик того, как делается история. Историки такое понаписали! Вам известно, что Ричарду Третьему приписывают хладнокровное убийство принца Уэльского, единственного сына Генриха Шестого? Все это вымысел, если хотите знать. Можно проследить, как он возник и постепенно набирал убедительности. Если кто считает, что дыма без огня не бывает, пусть вспомнит о Ричарде. Дым, он тоже разный бывает, случается и дым от дымовой завесы.
– Да ведь Ричард был тогда совсем мальчишкой?
– Восемнадцать лет. По всеобщему мнению, он был храбрый воин. Они с сыном Генриха были ровесники. Хроники того времени единодушно, вне зависимости от политических пристрастии автора, утверждают, что принц Уэльский погиб в бою. А потом началось такое, что только руками разведешь.
Каррадайн нетерпеливо рылся в своих записках.
– Черт побери, куда оно запропастилось? А, нашел. Фабиан, писавший для Генриха Седьмого, утверждает, что принц Уэльский был захвачен в плен и доставлен к Эдуарду Четвертому, за дерзкий ответ король ударил принца латной рукавицей по лицу, принц упал, слуги короля набросились на него и прикончили на месте. Ну, как вам это нравится? Полидор Верджил идет дальше. Он пишет, что убийство было совершено в присутствии Джорджа, герцога Кларенса, Ричарда, герцога Глостера, и лорда Уильяма Хейстингса. Холл добавляет к списку убийц Дорсета. Холиншед на этом не останавливается: он заявляет, что первый удар нанес принцу Ричард Глостер. Ну как? Тонипанди – первый сорт, не так ли?
– Тонипанди чистой воды. Драматическая история без единого слова правды. Если вы способны выдержать пару фраз из Мора, услышите еще одну байку такого рода.
– Меня от него мутит, но я потерплю, читайте.
Грант отыскал нужный абзац и прочел:
«Умные люди догадывались, что он (сиречь Ричард) взалкал тайно Кларенса погибели, каковой наружно противился, впрочем, меньше, чем тот, кто от всего сердца о братней пользе печется. И еще догадывались они, что он давно, при живом короле, мысль затаил королем стать, коль его брат Эдуард по причине жизни неправедной до срока преставится и малых детей оставит – так оно и случилось. Умным людям мнилось, что он смерти Кларенса возрадовался, ибо тот мог его намерениям помешать, если бы захотел своему племяннику, юному королю, верным остаться либо сам короной завладеть. Правда ли, нет ли сии догадки, неведомо; посему стрела, им вослед пущенная, может упасть как далеко, так и близко».
– Старый маразматик, какая гнусная клевета! – тихо сказал Каррадайн.
– А вы не заметили в этом оговоре одно-единственное совершенно конкретное утверждение?
– Заметил.
– Правда? Ну и умница! Я трижды прочел этот кусок, прежде чем выделил единственный факт, который не подвергается сомнению.
– Ричард открыто выступал против казни Кларенса, верно?
– Да.
– Конечно, после всех этих «догадывались» да «мнилось» создается прямо противоположное впечатление. Видите, я не зря говорил, что не принял бы сэра Томаса даже в подарок.
– Не забывайте, что это рассказ Джона Мортона, а не досточтимого сэра Томаса Мора.
– «Досточтимый сэр Томас Мор» звучит лучше. Опять же, видно, ему рассказ Джона Мортона пришелся по душе, а иначе зачем бы он стал его переписывать?
Грант лежал, размышляя о том, что Ричарду в Нортхемптоне пришлось туго, – Грант знал, что такое война, сам был летчиком и как знаток оценивал диспозицию в Нортхемптоне.
– Молодчина Ричард. Без кровопролития управился с двумя тысячами войска Риверса.
– Думаю, войско считало, что брат короля лучше, чем брат королевы.
– Безусловно. К тому же солдат всегда предпочтет солдата, а не писателя.
– А что, Риверс был писателем?
– Первая книга, напечатанная в Англии, была написана им. Судя по всему, он был образованным человеком.
– Да, но одного он не усвоил: лучше не ввязываться в драку с человеком, который в восемнадцать лет вел в бой полк, а в двадцать пять – командовал армией. Знаете, что меня поражает в Ричарде?
– Талант полководца?
– Нет, возраст. Я думал, он дожил до преклонных лет. А оказалось? Ему было всего тридцать два года, когда он погиб в битве при Босворте.
– Скажите, сделавшись в Стони-Стратфорде опекуном принца, он тут же избавился от свиты, прибывшей с принцем из Ладло? Я хочу знать: он постарался изолировать мальчика от его наставников?
– Да нет, доктор Алкок, например, прибыл в Лондон вместе с принцем.
– Значит, не было никакой поспешной расправы с теми, кто был на стороне Вудвиллов и с чьим влиянием на принца нельзя было не считаться?
– Да вроде ничего такого не было. Арестовал тех четверых и все.
– Угу. Ричарда трудно назвать неразборчивым в средствах. С чем его и поздравляю.
– Он мне решительно начинает нравиться. Ладно, пойду-ка погляжу на Кросби-Плейс. Очень хочу увидеть его дом. А завтра получу «Мемуары» и тут же к вам – рассказать, что там написано о событиях 1483 года в Англии и что сказал Роберт Стиллингтон, епископ из Бата, на июньском совете.
X
В «Мемуарах» Брент вычитал следующее: Роберт Стиллингтон объявил совету, что ко времени женитьбы на Элизабет Вудвилл Эдуард IV был женат – епископ сам обвенчал его с леди Элинор Батлер, дочерью первого графа Шрусбери.
– Что ж он так долго молчал? – переварив услышанное, спросил Грант.
– Видно, был связан клятвой.
– Похоже, у Эдуарда вошло в привычку заключать тайные браки, – сухо заметил Грант.
– Но вы же знаете, когда ему попадалась неприступная добродетель, он оказывался в трудном положении. Ничего другого не оставалось – только брак А ведь он привык к победам – внешность, корона. Проигрывать он не умел.
– Да, с женитьбой на Элизабет Вудвилл все было именно так Неприступная красавица с золотыми волосами – и тайный брак. Судя по рассказу Стиллингтона, Эдуард шел проторенным путем. Кстати, епископу можно верить?
– При Эдуарде он сначала был канцлером и лордом-хранителем королевской печати, потом – послом в Бретани. Следовательно, король либо был к нему расположен, либо чем-то ему обязан. У Стиллингтона не было оснований не любить Эдуарда и интриговать против него. Если вообще он имел склонность к интригам.
– Да-да.
– Так или иначе, дело было представлено парламенту, а значит, у нас в свидетелях не один Стиллингтон.
– Представлено парламенту?!
– Да, парламенту. Двоеженство Эдуарда обсуждалось широко и открыто. Девятого состоялось продолжительное заседание палаты лордов в Вестминстере. Стиллингтон выступил сам и представил свидетелей, о его выступлении был подготовлен отчет для доклада в палате общин, заседание должно было состояться двадцать пятого июня. А десятого Ричард обратился к городу Йорку с просьбой выслать войска – защитить и поддержать его.
– Ха! Так вот оно, начало смуты!
– Угу. Одиннадцатого он посылает своему двоюродному брату, лорду Невиллу, письмо с подобной же просьбой. Видно, дела у него были плохи.
– Полагаю, угроза была реальной. Он так четко действовал в Нортхемптоне, в обстоятельствах неожиданных и грозных, – нет, Ричард не из тех, кто теряет голову при одном лишь намеке на опасность.
– Двадцатого июня с небольшой группой людей он занимает Тауэр – вам известно, что Тауэр в то время был королевской резиденцией, а никакой не тюрьмой?
– Известно. Мы сейчас употребляем это слово в другом значении. А все потому, что, пока у нас не появились тюрьмы Его величества, преступников содержали в королевском дворце – он был настоящей крепостью, из такой не убежишь. А зачем Ричарду понадобилось брать Тауэр?
– Чтобы покончить с заговором, свившим гнездо во дворце. Ричард взял замок и арестовал лорда Хейстингса, лорда Станли и некоего Джона Мортона, епископа Илийского.
– Я знал, что епископ Илийский во что бы то ни стало объявится!
– В воззвании к народу сообщалось: заговорщики помышляли на жизнь Ричарда, но, к сожалению, до наших дней ни одного экземпляра воззвания не дошло. К смерти был приговорен только один из заговорщиков – лорд Хейстингс.
– Согласно Томасу Мору, его выволокли во двор и отрубили голову на первом попавшемся полене.
– Никуда его не выволакивали, – недовольно буркнул Кар-радайн. – Приговор был приведен в исполнение спустя неделю после взятия Тауэра. Сохранилось письмо, написанное в то время, в нем приводится дата смерти Хейстингса. И Ричард не действовал в ослеплении, руководимый жаждой мести: конфискованное имущество было передано вдове Хейстингса, а права детей на наследство, утраченные ими по смыслу приговора, восстановлены.
– Значит, Ричарду не удалось сохранить жизнь Хейстингсу, – сказал Грант, перелистывая «Историю Ричарда III» Томаса Мора. – Вон, даже сэр Томас говорит: «Протектор, несомненно, любил его и тяжело перенес утрату». А что случилось со Станли и Джоном Мортоном?
– Станли был помилован. Что с вами? Вам дурно?
– Бедный Ричард! Сам подписал себе смертный приговор.
– Смертный приговор? Почему?
– Ричард проиграл битву при Босворте из-за перехода Станли на сторону противника.
– Не может быть!
– И ведь проследи он за тем, чтобы Станли, подобно «верному другу» Хейстингсу, сложил голову на плахе, не было бы ни поражения при Босворте, ни сказки о горбатом чудовище. Правление Ричарда, судя по первым его шагам, обещало стать одним из самых славных периодов английской истории. А Мортон? Как был наказан он?
– Никак.
– Опять ошибка.
– Ну, приговор Мортону суровым никак не назовешь. Домашний арест под надзором Бекингема. Были казнены только Риверс и его помощники, главари заговора, схваченные в Нортхемптоне. На Джейн Шор, например, была наложена епитимья.
– Джейн Шор? А она что тут делает? Я-то думал, она любовница Эдуарда?
– Она была его любовницей. Потом по наследству перешла, кажется, к Хейстингсу. Хотя, дайте взглянуть, нет, не к нему, к Дорсету. Она была связной между Хейстингсом и Вудвиллами. Одно из сохранившихся писем Ричарда как раз о ней. О Джейн Шор.
– Что же он пишет?
– Помощник министра юстиции просил у Ричарда позволения на ней жениться.
– И Ричард согласился?
– Согласился. Письмо прекрасное. В нем сквозит скорее печаль, чем гнев. Ричард готов глядеть сквозь пальцы на ее прегрешения.
– «Как безумен род людской!»[150]150
Шекспир, «Сон в летнюю ночь», действие 3, сцена 2, перевод Щепкиной-Ку-перник.
[Закрыть]
– Что верно, то верно.
– И снова – жаждой мести и не пахнет, верно?
– Ничего такого. Наоборот. Это, конечно, не мое дело выводы выводить, я ведь простой архивист, но вот что меня поразило: похоже, Ричард считал долгом чести раз и навсегда покончить с распрей Йорков и Ланкастеров.
– Почему вы так думаете?
– А вы взгляните на список лиц, присутствующих при его коронации. Кстати, это была самая многолюдная коронация из всех известных. Присутствовали практически все. Будь то Йорки или Ланкастеры.
– Включая переменчивого, как флюгер, Станли?
– Должно быть. Я не настолько освоился при дворе Ричарда, еще не всех узнаю в лицо.
– Вы, должно быть, правы. Ричард мог задаться целью положить конец вражде Йорков и Ланкастеров. Потому и проявил такую терпимость к Станли.
– Станли что, тоже Ланкастер?
– Нет, но зато его жена просто с ума сходила на этой почве. Его жена – Маргарет Бофорт, а Бофорты представляли как бы обратную сторону ланкастерской медали, это побочная линия. Маргарет, видно, это не смущало. Ни ее саму, ни ее сына.
– А кто ее сын?
– Генрих Седьмой[151]151
Генрих VII – сын Эдмунда Тюдора, графа Ричмонда, и Маргарет Бофорт. Его отец был внебрачным сыном валлийского дворянина Оуэна Тюдора и королевы Екатерины, матери Генриха VI (Ланкастера). Британская энциклопедия отмечает, что свидетельств о регистрации брака Оуэна Тюдора и Екатерины нет. Мать Генриха VII происходит из рода, ведущего свое начало от Джона Ганта, герцога Ланкастера, и Екатерины Суинфорд. Все четверо детей от этого союза рождены до заключения брака межлу родителями (в 1396 году) и только в 1397 году признаны законными под именем Бофортов. Парламентский акт 1407 года оговорил, что Бофорты не получают права наследовать английский престол.
[Закрыть].
Каррадайн даже присвистнул от удивления.
– Не может быть! Значит, Генрих Седьмой – сын леди Станли?
– Да. От первого мужа, Эдмунда Тюдора.
– Но… Но ведь леди Станли занимала почетное место на коронации Ричарда. Она несла шлейф королевы. Забавный обычай, я потому и запомнил. Нести шлейф! У нас такое не водится. И ведь за честь, должно быть, считают?
– Еще какую! Бедный Ричард! Бедный-бедный Ричард. И все напрасно.
– О чем вы?
– О его великодушии. – Грант лежал и думал о Ричарде. Каррадайн продолжал рыться в своих записках. – Значит, парламент поверил рассказу Стиллингтона?
– Более того. Его показания были занесены в акт, которым Ричарду было дано право на корону. Называется «Titulus Regius».
– Стиллингтон – не слишком симпатичная фигура для духовного лица. Хотя, заговори он раньше, не сносить бы ему головы.
– Вы к нему излишне суровы. Раньше говорить не было смысла. Никому бы от этого не было ни тепло ни холодно.
– А как же леди Элинор Батлер?
– Она скончалась в монастыре. Похоронена в церкви Белых кармелиток, коль вам интересно. При жизни Эдуарда от сокрытия правды не пострадал никто. А как встал вопрос о наследовании трона, Стиллингтон, хоть он вам и не нравится, заговорил.
– Да, конечно, вы правы. Итак, парламент объявил детей незаконнорожденными. Ричарда короновали при полном собрании знати. А королева по-прежнему оставалась в обители?
– Да. Но она позволила отправить младшего сына к старшему.
– Когда это произошло?
Каррадайн перелистал записки.
– Шестнадцатого июня. У меня записано: «По просьбе архиепископа Кентерберийского. Оба мальчика живут в Тауэре».
– Значит, это произошло после того, как раскрылась правда. О том, что они – незаконнорожденные.
– Да. – Он как попало сложил листки и сунул сверток в глубь необъятного кармана. – На сегодня, кажется, все. Но я припас вам сюрприз.
Он завернулся в пальто жестом, которому позавидовали бы и Марта, и Ричард III.
– Знаете, это про акт, про «Titulus Regius»…
– И что там?
– Став королем, Генрих Седьмой приказал считать его недействительным. Было приказано уничтожить акт не читая, хранить копии запрещалось. Тем, у кого будет найден хоть один экземпляр, грозил штраф и тюремное заключение на срок, устанавливаемый королем.
Эти сведения ошеломили Гранта.
– Генрихом Седьмым? – воскликнул он. – Почему? Ему разве было не все равно?
– Ничего не могу вам сказать. Но постараюсь разведать все как можно скорее. А пока – вот вам письмо, оно вас развлечет до прихода Статуи Свободы с вашим английским чаем.
Он положил Гранту на грудь какую-то бумагу.
– Что это? – спросил Грант при виде странички из блокнота.
– Письмо Ричарда о Джейн Шор. До скорого.
Оставшись наедине, Грант углубился в чтение.
Контраст между корявой, все еще детской писаниной Брента и церемонными фразами Ричарда впечатлял. Ни современный небрежный почерк, ни исполненные королевского достоинства предложения не могли разрушить очарования письма. Дух доброты, словно букет дорогого вина, окрашивал каждую мысль. Изложенное современным языком, оно звучало так:
«С удивлением узнал, что Том Лином хочет жениться на вдове Уилла Шора. Видно, он от нее без ума и решился окончательно. Дорогой епископ, пошлите за ним, может быть, Вам удастся вложить чуточку разума в его пустую голову. Если Вы не сможете его отговорить и если церковь не возражает против этого брака, то я тоже препятствовать не стану, постарайтесь, однако, отсрочить заключение брака до моего возвращения в Лондон. А покамест сим дается разрешение освободить ее из-под стражи при условии хорошего поведения; предлагаю на время поместить ее под опеку отца или другого, подходящего, по Вашему мнению, человека».
Прав Каррадайн, в каждом слове «скорее печаль, чем гнев». Доброта Ричарда поистине удивительна, ибо он пишет о женщине, бывшей ему заклятым врагом. В его великодушии не было никакого расчета. Широта души, проявленная Ричардом в деле примирения Йорков и Ланкастеров, была, возможно, и не бескорыстной: все-таки править сплоченной страной значительно легче. Но в письме к епископу Линкольну речь шла о небольшом частном деле, освобождение Джейн Шор из-под стражи интересовало разве что околдованного Тома Линкома. Мягкосердечие Ричарда ему лично никакой выгоды не сулило. Но желание видеть друга счастливым было в нем сильнее жажды мести.
Да, к отмщению он не стремился, что несколько странно в человеке с горячей кровью, а в изверге, каким почитался Ричард, просто невероятно.
