Текст книги "Срочно нужен гробовщик (Сборник)"
Автор книги: Дороти Ли Сэйерс
Соавторы: Джозефина Тэй,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)
Письмо мистера Пробина, адвоката в отставке, вилла «Бьянка», Фьеэоле
мистеру Мерблзу, адвокату, Степл-Инн
(лично и строго секретно).
«Уважаемый сэр!
Меня весьма заинтересовало Ваше письмо относительно смерти мисс Агаты Досон. Постараюсь ответить на Ваши вопросы как можно короче, рассчитывая, разумеется, что вся информация о делах моей бывшей клиентки будет расценена как сугубо конфиденциальная, то есть не станет известна никому, кроме того офицера полиции, о котором Вы упомянули в связи с этим делом.
Вы просите сообщить: 1) знала ли мисс Досон, что скоро выйдет новый закон и ей необходимо составить завещание, иначе мисс Мэри Уиттейкер может не получить наследства; 2) настаивал ли я на составлении завещания, и каков был ответ мисс Агаты Досон; 3) сообщил ли я мисс Мэри Уиттейкер, в каком положении она может оказаться, если ее двоюродная бабушка скончается после 31 декабря 1925 г.
Весной 1925 года один мой ученый друг обратил мое внимание на некоторые формулировки нового закона, позволявшие двоякое толкование. Особенно это касалось понятия «прямой наследник». Я не замедлил просмотреть дела своих клиентов, чтобы принять необходимые меры в каждом конкретном случае во избежание недоразумений и тяжб, могущих возникнуть при отсутствии завещания. И мне бросилось в глаза, что права мисс Уиттейкер на имущество мисс Досон целиком и полностью зависят от толкования вышеуказанного понятия. Я знал также, что мисс Досон категорически возражает против завещания в силу тех предубеждений, с которыми нам часто приходится сталкиваться в нашей профессии. Тем не менее я счел своим долгом разъяснить ей возникшую ситуацию и по возможности добиться, чтобы завещание было составлено. С этой целью я отправился в Лихемптон и изложил ей суть дела. Это было 14 марта или… не помню точной даты, но где-то в тех числах.
К несчастью, я застал мисс Досон в самом неподходящем настроении для осуществления моих планов: ее сопротивление «несносной мысли» достигло апогея. Врач сообщил ей, что в течение ближайших недель необходимо прооперироваться, и я не мог выбрать более неудачного момента для разговора о «распоряжениях в случае смерти». Она отвергала любую попытку обсуждения этой темы, заявляя, что против нее организован заговор, чтобы свести ее в могилу и запугать ножом хирурга. Выяснилось, что врач крайне бестактно обсуждал с ней подобную возможность перед началом предыдущей операции и перепугал ее еще тогда. Но она выжила в тот раз и собирается выжить в этот, если только ей не будут трепать нервы.
Разумеется, случись ей умереть во время операции, то проблема решилась бы сама собой и необходимость в завещании просто отпала бы. Это я постарался ей разъяснить, подчеркнув, что именно потому и беспокоюсь о завещании, что совершенно уверен в ее добром здравии после операции. Я снова повторил положения нового закона, пытаясь довести их до ее понимания. Я старался как мог. Но она заявила, что в таком случае вообще не понимает, к чему весь разговор, если до выхода нового закона еще уйма времени.
Выяснилось, что этот идиот врач, как и вся их братия, ни в какую не хотел объяснить ей, чем она больна, и мисс Досон была свято уверена, что операция продлит ей жизнь лет на сто. Когда же я продолжал настаивать: мол, мы, служители закона, любим, чтобы все бумаги были в порядке – просто так, на всякий случай, – она вышла из себя и практически указала мне на дверь. Несколько дней спустя я получил письмо, в котором она обвиняла меня в непозволительной дерзости и писала, что не может доверять человеку, который обращается с ней столь возмутительно и грубо. По ее требованию я передал дела мистеру Ходжсону в Лихемптоне и с тех пор не видел никого из членов семьи.
Таким образом, я ответил на первые два вопроса. Что касается третьего, то я, разумеется, не счел возможным сообщить мисс Уиттейкер, что она получит наследство лишь в двух случаях: если мисс Досон умрет до 31 декабря двадцать пятого года или если она все-таки составит завещание. Хотя мисс Уиттейкер производит впечатление человека вполне достойного, но я всегда считал в корне неправильным сообщать клиентам, что они могут выиграть от смерти кого-то из близких. В результате нелепой случайности наследники оказываются в двусмысленном положении: допустим, произошел несчастный случай, а потом выясняется, что о своей выгоде они знали заранее, начинаются разговоры… словом, их интересы страдают. Самое большее, что я счел себя вправе сказать, – это чтобы меня немедленно нашли, если я буду нужен мисс Досон. Разумеется, сложив полномочия, я уже не мог ни на что повлиять.
В октябре 1925 года здоровье мое резко ухудшилось, я ушел от дел и переехал в Италию. Английские газеты приходят сюда нерегулярно, и сообщение о кончине мисс Досон я пропустил. Внезапность самой смерти и загадочные обстоятельства, с нею связанные, безусловно, наводят на размышления.
Далее Вы спрашиваете мое мнение о состоянии рассудка мисс Досон на момент нашей последней встречи. Уверяю Вас, она была в здравом уме и твердой памяти – то есть в своем обычном здравом уме, который никогда гибкостью не отличался, особенно в вопросах права. Уж если что-то западало ей в голову, то сдвинуть ее с этого было крайне трудно. Я выбился из сил, объясняя, в чем суть нового закона, но она с детства знала, что наследовать должен ближайший родственник из живущих; и хоть умри: она считает, что такой порядок меняться не должен. Она даже меня пыталась убедить, что правительство не посмеет принять другой закон. Когда же мне наконец удалось втолковать ей, что новый закон – это почти данность и принят он будет, она стала уверять, что в этом случае ни один суд не посмеет отнять у Мэри деньги – не может же суд оказаться настолько гадким. Любому ясно, что все права у Мэри. «При чем тут вообще герцог Ланкастер? – раздраженно повторяла она. – Мы с ним даже не знакомы!» Что тут говорить – мисс Досон никогда не страдала трезвостью суждений. Я даже не уверен, удалось ли мне довести до нее истинное положение вещей. К тому же сама тема была ей настолько неприятна, что она делала все, чтобы уйти от разговора. Однако сам факт, что она была в здравом рассудке, сомнений не вызывает. Я потому и пытался добиться завещания до операции, что боялся утраты рассудка после или – а с деловой точки зрения это одно и то же – что она будет постоянно находиться под воздействием лекарств.
Надеюсь, мне удалось ответить на все Ваши вопросы.
Искренне Ваш Т. Пробин».
Мерблз внимательнейшим образом прочитал письмо дважды. При всей своей осторожности, он не мог не признать, что дело принимает очень серьезный оборот. Мелким аккуратным почерком он составил небольшую записку для инспектора Паркера с просьбой зайти при первом же удобном случае.
Паркер тем временем не испытывал ничего, кроме неудобств. В течение двух дней он только тем и занимался, что ходил от одного адвоката к другому. И при виде очередной медной таблички у него начинало воротить с души. Он уныло проглядывал длиннющий список имен (им же самим составленный) и прикидывал, сколько еще контор надо сегодня обойти.
Паркер был из тех методичных кропотливых трудяг, которым никогда не воздается по заслугам. Какое бы расследование они с Уимзи ни вели, вся бесконечная, монотонная, иссушающая душу рутина всегда выпадала на долю Паркера. Это как бы разумелось само собой и даже обсуждалось. Паркера временами раздражало, что Уимзи принимает такое положение вещей как должное. А сейчас он находился в состоянии, близком к бешенству.
Невыносимая жара. Пыльные тротуары. Обрывки газет под ногами. Раскаленные железные автобусы. «Экспресс-Дейри», куда Паркер зашел перекусить, насквозь провонял жареной камбалой и испарениями кипящего титана. А Уимзи небось обедает сейчас в клубе, а потом завалится на какую-нибудь новозеландскую выставку с Фредди Арбетнотом! Паркер прямо-таки воочию видел Уимзи в его элегантном светло-сером костюме, лениво фланирующего по Пэл-Мэл[72]72
Пэл-Мэл – фешенебельная улица в Лондоне, на которой расположены дорогие магазины и престижные клубы.
[Закрыть]. К черту Уимзи! Не мог оставить Агату Досон мирно покоиться в могиле! Лежит себе старушка, никому не мешает. Так нет ведь, Уимзи все неймется: лезет, ворошит прошлое, сует всюду нос – вот и досовался, что при таком раскладе Паркер просто обязан дать делу официальный ход! Ладно, что там. Пора идти к этим проклятым адвокатам.
Паркер следовал собственной системе поиска, которая могла оправдать себя, а могла и не оправдать. Он досконально изучил новый закон о собственности и решил, что, узнав о возможных последствиях для себя, Мэри наверняка обратилась к адвокату. Но к какому? Если ничего дурного она не замыслила, то почему бы не проконсультироваться прямо в Лихемптоне? Это первое, что приходит в голову. Поэтому Паркер начал с Лихемптона и обошел все три адвокатские конторы города. И везде получил одинаковый ответ – на протяжении всего 1925 года с этим вопросом никто ни разу не обращался. Один из адвокатов – кстати, старший партнер фирмы «Ходжсон и Ходжсон», которой мисс Досон велела передать свои дела после ссоры с мистером Пробином, – услышав вопрос, с любопытством взглянул на Паркера.
– Уверяю вас, инспектор, что в силу дальнейшего развития событий я бы непременно запомнил ее, обратись она ко мне за подобной консультацией.
– Насколько я понимаю, – заметил Паркер, – все формальности с наследством мисс Уиттейкер прошли вполне гладко.
– Без сучка без задоринки. Все шло своим чередом. Окажись там еще какой-нибудь родственник, которого надо было бы разыскать, я бы, возможно, уделил ей больше внимания. Но мистер Пробин оставил мне бумаги в идеальном порядке, картина была вполне ясная, мисс Досон умерла за два месяца до вступления нового закона в силу – так что формальности прошли более или менее автоматически. По правде говоря, я и не вспоминал о мисс Уиттейкер в связи с новым законом.
Паркер ответил, что его это не удивляет, и поделился с мистером Ходжсоном ученым мнением почтенного мистера Токингтона. Ходжсон крайне заинтересовался.
Вот, собственно, и все, чего удалось добиться в Лихемптоне. Разве что на обратном пути Паркер нанес визит мисс Климпсон, чем очень ей польстил. Она подробно рассказала о встрече с Верой Файндлейтер и даже проводила Паркера до станции, в надежде встретить мисс Уиттейкер: «Вам, наверно, интересно на нее посмотреть». Но им не повезло. В целом, подумал Паркер, оно и к лучшему. Конечно, интересно взглянуть на Мэри, но ему вовсе не улыбалось, чтобы она тоже увидела его, да еще в обществе мисс Климпсон.
– Кстати, мисс Климпсон, надо подумать, что сказать обо мне миссис Бадж, – она ведь наверняка начнет спрашивать.
– Я уже вас представила, – с легким смешком отозвалась мисс Климпсон. – Когда миссис Бадж сказала, что меня спрашивает некий мистер Паркер, я буквально тут же сообразила, что она ни в коем случае не должна знать, кто вы на самом деле. И я сказала: «Мистер Паркер? Должно быть, это мой племянник Адольф». Вы не возражаете, что я назвала вас Адольфом? Забавно, но это буквально единственное имя, которое пришло мне в голову. Сама не знаю почему. Наверно, потому, что у меня нет ни одного знакомого Адольфа.
– Мисс Климпсон! Вы – замечательная женщина, – с чувством произнес Паркер. – В следующий раз можете окрестить меня хоть Мармадьюком – возражать не буду.
А сейчас Паркер разрабатывал другое направление. К лихемптонским адвокатам Мэри не ходила, следовательно… Конечно, под рукой был Пробин, но вряд ли она обратилась к нему. Пробин для нее – человек чужой: в Крофтоне они не встречались (с бабушками Мэри почти не жила), в Лихемптоне увиделись впервые, о цели визита он ей не сказал – она могла лишь по раздражению тетки догадаться, что речь шла о завещании. И хотя он приехал для защиты ее интересов, но ведь с нею лично он откровенен не был. А начни она сама задавать вопросы, он бы попросту отговорился, что дела мисс Досон больше не ведет. Но уж потом, когда мисс Досон так неожиданно и так кстати скончалась, – тут можно не сомневаться: он бы припомнил все ее вопросики! Нет, к Проби ну она не обращалась.
Тогда к кому?
Для человека, который хочет что-то скрыть, остаться неузнанным, затеряться, как лист в листопаде, для человека, который хочет, чтобы ему дали ответ, но тут же забыли вопрос, – для такого человека существует только одна гавань молчания и забвения – Лондон. Где еще сосед не знает соседа, а продавец покупателя? Где еще врача вызывают к пациенту, которого он в глаза не видел и больше не увидит? Где еще, отдав Богу душу, вы долгие месяцы будете лежать в собственной постели и никто вас не хватится, пока не явится газовщик, чтобы проверить счетчик? Где еще прохожие дружелюбны, а друзья проходят мимо? Лондон, чье грязное прожорливое чрево способно переварить любые тайны! Равнодушный, разноликий, всеядный Лондон.
Разумеется, Паркер думал об этом не в таких выражениях. Он просто размышлял: «Ставлю десять против одного, что она поехала в Лондон. Они все едут в Лондон – им так спокойнее».
Тем более Лондон мисс Уиттейкер неплохо знала – она ведь работала в Королевской больнице для бедных. А это означает, что в Блумсбери она ориентировалась лучше, чем в других районах. Кому, как не Паркеру, было знать, насколько не любят лондонцы сходить со своих привычных орбит. Конечно, ей могли порекомендовать адвоката в другом районе, но, вероятнее всего, она направилась либо в Блумсбери, либо в Холборн.
К несчастью для Паркера, именно в этих районах адвокатских контор хоть пруд пруди. Медные таблички облепили стены, как ягоды смородиновый куст – Грейз-Инн-роуд, сам Грейз-Инн, Бедфорд-роуд, Холборн, Линкольнз-Инн[73]73
Названия адвокатских корпораций и районы, где они расположены.
[Закрыть]. Поэтому-то Паркер и чувствовал себя таким изжаренным, уставшим и замученным в этот июньский полдень. Он уже был сыт по горло.
В раздражении отшвырнув тарелку – «платите-в-кассу-пожа-луйста», – он пересек улицу и направился к Бедфорд-роуд, которую наметил на сегодня. Остановился у первой же таблички «Мистер Дж. Ф. Тригг, адвокат». Паркеру повезло. Юноша в приемной сообщил, что мистер Тригг только что вернулся с обеда и готов принять посетителя. К нему можно пройти.
Мистер Тригг оказался приятным мужчиной лет сорока или чуть больше, с хорошим цветом лица. Он попросил Паркера устраиваться поудобнее и осведомился, чем может быть полезен.
В тридцать седьмой раз Паркер приступил к разыгрыванию гамбита, который должен был привести его к желанной победе.
– Я в Лондоне по случаю, мистер Тригг, и мне нужен квалифицированный совет юриста. На днях я разговорился в ресторане с одним джентльменом, и он дал ваш адрес. Сам он, разумеется, представился, вот только я запамятовал, как его зовут. Но это ведь и не важно, правда? Мне просто нужно выяснить один вопрос. Мы с женой приехали проведать ее двоюродную бабушку, она довольно плоха.
Ну а поскольку она души не чает в моей жене, то как-то всегда само собой разумелось, что миссис Паркер унаследует ее деньги. Мы, в общем-то, сводим концы с концами – но и только. Так что мы всегда не скажу, чтобы ждали, но как-то рассчитывали на наследство – будет в дальнейшем на что опереться. Других родственников у старушки нет, и, хоть она частенько поговаривала о завещании, мы, в общем-то, не беспокоились: жена и так должна была получить наследство. А тут разговариваем вчера с приятелем, а он и говорит, что есть какой-то новый закон и что если не будет завещания, то мы ничего не получим. Он сказал, что вроде бы все отходит Короне. «Да быть того не может, – возразил я, – это же несправедливо». Но тут жена засомневалась, разнервничалась – сами понимаете, у нас дети, о них подумать надо. Словом, говорит, иди к адвокату, а то бабушка на ладан дышит, а завещание то ли есть, то ли нет. Так вот я и хочу спросить: по новому закону внучатая племянница имеет право наследования?
– Здесь все неоднозначно, – ответил мистер Тригг, – и мой вам совет – немедленно выясните, есть ли завещание, и если нет, поторопите вашу родственницу. В случае, конечно, если ее состояние здоровья будет признано удовлетворительным для подписания юридического документа. Иначе ваша жена рискует остаться ни с чем.
– Похоже, вы уже сталкивались с подобными вопросами, – с улыбкой заметил Паркер. – Вам, наверно, их все время задают после выхода нового закона?
– Я бы не сказал «все время» – внучатые племянники не так часто остаются единственными родственниками наследователя.
– А ведь правда, я как-то не подумал. Кстати, мистер Тригг, никто к вам не обращался с этим вопросом летом двадцать пятого года?
Адвокат изменился в лице: доброжелательность исчезла, появилось любопытство и даже некоторая настороженность.
– А чем, позвольте спросить, вызван ваш вопрос?
– Чтобы вам было легче на него ответить, – произнес Паркер, доставая удостоверение, – я представлюсь. Я офицер полиции, и у меня имеются веские причины задать вам этот вопрос. Просто сначала хотел покончить с личными делами.
– Понятно. Что ж, инспектор, я вам отвечу – мне задавали этот вопрос в июне двадцать пятого года.
– Обстоятельства помните?
– Еще бы. Захотел бы – не забыл, то есть не сам вопрос, а то, что за ним последовало.
– Звучит интригующе. Можно по порядку? И со всеми подробностями.
– С удовольствием. Минуточку… – Мистер Тригг высунулся в приемную: – Бэдкок, я занят с мистером Паркером. Проследите, чтобы нас не беспокоили. Итак, мистер Паркер, я в вашем распоряжении. Закуривайте.
Паркер откликнулся на приглашение и закурил трубку, а мистер Тригг схватился за сигареты и, прикуривая одну от другой, поведал Паркеру удивительную историю.
Глава XVIII. ИСТОРИЯ ЛОНДОНСКОГО АДВОКАТАИ вот, отдавшись чтению романов, я в который раз выхожу из теплого уюта в промозглое ненастье и вместе с доктором отправляюсь в заброшенный дом к неизвестному больному. А в следующей главе это странное приключение приводит к раскрытию загадочного преступления.
«Обыватель»
– Кажется, это было пятнадцатого или шестнадцатого июня, – начал мистер Тригг, – принта леди и задала тот же вопрос, что и вы, сказала только, что это интересует не ее лично, а подругу, имени которой называть не стала. Да… Думаю, смогу ее описать: высокая, красивая, с нежной кожей, темными волосами и синими глазами. Очень интересная девушка. Брови прямые, вразлет… лицо довольно бледное. Одета была по-летнему, очень элегантно, платье… знаете, такое – лен с вышивкой… или что-то вроде… я, в общем-то, не знаток дамских туалетов, – и белая соломенная шляпка.
– Вы так подробно ее описываете…
– У меня вообще прекрасная память, но ее я запомнил особенно хорошо: мы ведь встретились еще раз, при других обстоятельствах. Но не буду забегать вперед.
В тот первый раз она сказала – прямо как вы, – что в Городе по случаю и что ей меня рекомендовали. Я ответил, что хотел бы уточнить детали – закон, как вы помните, только что прошел финальное чтение, я в нем не вполне разобрался, даже не прочел толком, а так, проглядел.
Словом, я попросил даму – кстати, она назвалась мисс Грант – прийти на следующий день, чтобы я мог предварительно проконсультироваться и уже тогда дать окончательный ответ. Она согласилась, поблагодарила меня, встала и протянула руку. Пожимая ее, я заметил странный шрам у основания пальцев – след от пилы или что-то в этом роде. Заметил я его мимоходом, но как потом оказалось – мне крупно повезло, что заметил.
Мисс Грант, как мы и договорились, пришла на следующий день. Я успел накануне посоветоваться с коллегой и сказал ей то же, что и вам. Ответ ее заинтересовал, я бы даже сказал – задел.
– Это же несправедливо! – воскликнула она. – Почему деньги семьи должны достаться Короне? В конце концов, внучатая племянница – достаточно близкая родня.
Я ответил, что если ее подруга сможет представить свидетелей, которые подтвердят, что покойная намеревалась оставить деньги ей, то, возможно, Корона и выполнит волю усопшей и передаст деньги – или значительную их часть – внучатой племяннице. Однако это целиком и полностью будет зависеть от настроения суда. Но если у покойной случались ссоры с этой родственницей или ее воля недостаточно ясно выражалась, то судья может и отклонить притязания на наследство.
– Я не утверждаю, – добавил я, – что по новому закону ваша подруга ничего не получит, я только говорю, что ее могут обойти. В любом случае закон вступит в силу только через шесть месяцев, за это время всякое может случиться.
– Вы хотите сказать, что тетушка может умереть? – спросила она. – Вряд ли. Не так уж она серьезно больна. Сиделка говорит, там больше самовнушения.
Гонорар она заплатила полностью, но я про себя отметил, как быстро «двоюродная бабушка подруги» превратилась в «тетушку», и решил, что моя клиентка, безусловно, говорит о себе.
– Да уж не сомневайтесь! – сказал Паркер. – Ну а когда вы снова ее увидели?
– В декабре. Случайно столкнулся в ресторанчике в Сохо, куда заскочил пообедать перед спектаклем. Уютное местечко, я там вроде завсегдатая. Народу было полно, и я подошел к столику, за которым уже сидела женщина, с обычным вопросом: «У вас не занято?» Она подняла голову, и я узнал ее.
– A-а, мисс Грант, здравствуйте, – сказал я.
– Прошу прощения, вы, вероятно, ошиблись, – сухо сказала она.
– Это я прошу прощения, – настаивал я. – Моя фамилия Тригг, вы приходили ко мне на Бедфорд-роуд в июне этого года. Но если мое общество вам неприятно, то прошу прощения и откланиваюсь.
– Нет-нет, что вы. – Она улыбнулась. – Просто я вас не узнала.
И я получил разрешение остаться за столиком.
Чтобы завязать разговор, я поинтересовался, не обращалась ли она еще куда-нибудь. Она сказала, что нет, что вполне удовлетворена моей консультацией. Я спросил, не написала ли та бабушка завещание – мне очень хотелось поддержать беседу. Она ответила довольно коротко, что в этом отпала необходимость, так как старая дама умерла. Я отметил, что сама она в черном, и еще раз утвердился в мысли, что консультация была нужна ей, а не подруге.
Мы разговорились. Не стану скрывать, инспектор, мисс Грант мне очень понравилась. Интересные суждения, мужской склад ума – а я, к слову сказать, не отношусь к тем мужчинам, которые любят безмозглых женщин. Нет, я вполне иду в ногу со временем и, если когда-нибудь женюсь, хотел бы видеть в жене разумного товарища.
Паркер поспешил заметить, что такие взгляды делают мистеру Триггу честь, а про себя подумал, что мистер Тригг был бы не прочь также жениться на богатой девушке, не отягощенной многочисленными родственниками.
– В наше время редко встретишь женщину, – продолжал мистер Тригг, – которая разбиралась бы в вопросах права. Мисс Грант, безусловно, исключение: она интересовалась буквально всем, что было в тогдашних газетах – я уж не помню подробностей, – и задавала удивительно точные вопросы, что имеется в виду, какие могут быть последствия. Каждый вопрос – не в бровь, а в глаз. Признаться, я получил огромное удовольствие от беседы. А когда обед уже подходил к концу, мы перешли на более личные темы, и я упомянул, что живу в Голдерз-Грин.
– А свой адрес она оставила?
– Нет. Сказала, что остановилась в гостинице «Певерил» в Блумсбери и что ищет дом в городе. Я заметил, что через мои руки проходит информация о продаже домов в Хемпстеде, и предложил профессиональные услуги. После обеда я проводил ее до отеля. В холле мы распрощались.
– Она действительно там остановилась?
– Несомненно. Однако быстро съехала, как я вскоре узнал. Дело в том, что спустя две недели мне сказали, что в Голдерз-Грин освободился дом. По правде говоря, он принадлежал моему клиенту, потому-то я и оказался в курсе. Памятуя о своем обещании, я тут же написал мисс Грант и, не получив ответа, начал наводить справки в «Певерил». Выяснилось, что она съехала на следующий же день после нашей встречи, не оставив адреса. В книге регистрации постояльцев значилось просто: «постоянное место жительства – Манчестер». Я почувствовал некоторое разочарование, но вскоре выбросил эту историю из головы.
Примерно через месяц – 26 января, чтобы быть точным, – я сидел дома и читал книгу, собираясь вскоре лечь спать. Моя квартира… вернее, это не квартира, а небольшой дом на две семьи, где я занимаю второй этаж. Соседи с первого этажа ненадолго уехали, и я был в доме совершенно один: прислуга приходит днем. Зазвонил телефон. Я взглянул на часы – было без четверти одиннадцать. Умоляющий женский голос в трубке просил меня приехать в Хемпстед-Хит, чтобы составить завещание, так как кто-то при смерти.
– Вы узнали голос?
– Нет. Видимо, звонила служанка – я так решил, потому что говорили на кокни[74]74
Кокни – лондонское просторечье, преимущественно Ист-Энда.
[Закрыть]. Я спросил, нельзя ли подождать до завтра, но она настаивала, говоря, что завтра может быть слишком поздно. Я был в крайнем раздражении, но все равно собрался и поехал. Ночь была препаршивая: холод, туман. Мне повезло: я практически тут же поймал такси. До места мы добрались не сразу, порядком проплутав в темноте. Дом стоял на отшибе, к нему даже подъезда не было. Я оставил машину у дороги, ярдах в двухстах от дома, договорившись с шофером, что он меня дождется: вряд ли я бы нашел другое такси на этом краю света да еще в такую поздноту. Таксист сперва поартачился, но все-таки обещал подождать, просил только не засиживаться.
Я стал пробираться к дому. Поначалу мне показалось, что он необитаем, но потом я разглядел тусклый свет в одной из комнат первого этажа и позвонил в дверь. Ответа не было, хотя трель разлилась по всему дому. Я снова позвонил, а потом начал стучать. Ответа по-прежнему не было. Я уже продрог до костей и зажег спичку, чтобы проверить, тот ли номер. И тут увидел, что дверь не заперта.
Я решил, что служанка не может отойти от больной и что ей, возможно, нужна моя помощь. Поэтому я толкнул дверь и вошел.
В холле была кромешная тьма, и я споткнулся о галошницу. Мне показалось, что я слышу слабый голос или стон, и, когда глаза привыкли к темноте, я двинулся дальше, к тусклой полоске света, падавшей из приоткрытой двери слева.
– Та самая комната, которую вы заметили раньше?
– Думаю, да. Я громко спросил: «Можно войти?» – и тихий голос отозвался: «Да, пожалуйста». Я распахнул дверь и оказался, судя по мебели, в гостиной. В углу стояла кушетка, наскоро застеленная. На ней лежала женщина. И никого рядом.
Электричества не было. Керосиновая лампа на столе с зеленым абажуром, чтобы свет не беспокоил больную, да еле теплившийся огонь в камине – вот и все освещение. Я с трудом мог разглядеть женщину, но заметил, что голова и лицо перебинтованы. Я потянулся к выключателю, но она тут же вмешалась.
– Не надо включать свет!
– Постойте, постойте. А как она могла увидеть, что вы делаете?
– Знаете ли, – сказал Тригг, – тут вообще все странно. Она заговорила, когда я уже повернул выключатель, но свет все равно не зажегся.
– Вот как?
– Да. Пробки либо перегорели, либо их заранее выкрутили. Но я не стал заострять на этом внимание, а просто подошел к ней.
– Вы адвокат? – спросила она полушепотом.
– Да, – ответил я. – Чем могу быть полезен?
– О-о, со мной произошла ужасная история, – сказала она. – Я долго не протяну, но завещание оставить успею.
Я спросил, кто за ней ухаживает.
– Служанка, – поспешно ответила больная. – Она скоро вернется – пошла за доктором.
– Не проще ли было вызвать доктора по телефону? – спросил я. – Вам нельзя оставаться одной.
– Она не смогла дозвониться. Давайте не терять времени – займемся завещанием, а служанка как раз подойдет.
Голос у нее прерывался, и я почел за лучшее не спорить, чтобы не вызывать раздражения. Придвинув стул ближе к свету, я расположился за столом, достал ручку, бланк завещания и сказал, что готов записывать ее распоряжения.
Она попросила налить ей немного бренди и разбавить водой. Графин и бренди стояли на столе, я поставил стакан так, чтобы ей было удобно дотянуться, она отпила глоток и немного ожила. С ее позволения я тоже налил себе бренди: мне хотелось согреться – мало того, что на улице было мерзко, еще в комнате стоял такой холод, что Зуб на зуб не попадал. Я поискал уголь, чтобы подбросить в камин, но не нашел.
– Занятно, – пробормортал Паркер. – Наводит на размышления.
– Да, меня это тоже удивило. И не только это. Однако я сказал, что готов начать.
– Вы, наверно, думаете, что я немного не в себе, – заговорила она. – Удар по голове и тому подобное. Уверяю вас, вы ошибаетесь. Я в своем уме, и денег ему не видать.
Я спросил, кто ее ударил.
– Муж. Думает, я уже на том свете. Но я еще на этом, и пробуду здесь ровно столько, сколько нужно, чтобы оставить его без гроша.
Назвавшись миссис Марион Мед, она сказала, что хочет оставить около десяти тысяч фунтов дочери и трем-четырем сестрам. Завещание было запутанным, с массой оговорок и примечаний, не оставляющих отцу доступа к деньгам дочери.
– Вы записали имена и адреса тех, кого она упоминала? – спросил Паркер.
– Конечно. Но как вы дальше увидите, мне это ничего не дало. Завещательница действительно была в здравом уме, ее распоряжения были разумны, хоть она и шепотом говорила и выглядела вконец ослабевшей. Только про выключатель сказала громко, даже резко.
Наконец я покончил с записями и приступил к их обработке, чтобы придать вид юридического документа. Служанка все не возвращалась, я уже стал по-настоящему беспокоиться. К тому же меня неодолимо клонило в сон – то ли от холода, то ли потому, что в это время я привык ложиться, то ли… то ли еще по какой-то причине. Я налил себе еще бренди и начал переписывать начисто.
Закончив, я спросил:
– Как вы собираетесь подписывать? Нужен еще один свидетель, иначе завещание не будет иметь силы.
– Служанка должна прийти с минуты на минуту. Не представляю, куда она запропастилась.
– Может, заблудилась в тумане, – предположил я. – Но я подожду – грех оставлять вас одну.
Она поблагодарила слабым голосом, и некоторое время мы просидели молча. Ситуация становилась все более зловещей: больная тяжело дышала, постанывала, а мое желание спать усиливалось с каждой минутой и выходило за рамки объяснимого.
Вдруг меня осенило – несмотря на полуобморочное состояние и полную неспособность думать, – что самое разумное – это позвать таксиста (если он, конечно, еще ждет). Он засвидетельствует завещание, а потом мы съездим за доктором. Я сидел, сонно обдумывая эту мысль и собираясь с силами, чтобы заговорить. Казалось, что-то тяжелое наваливается на меня, давит и мешает пошевелиться. Любое движение было выше моих сил.
И тут случилось такое, от чего я мгновенно пришел в себя. Миссис Мед повернулась, приподнялась и уставилась на меня в упор. Чтобы лучше разглядеть в свете тусклой лампы, она оперлась обеими руками о край стола. Я увидел, что на левой руке нет обручального кольца. Это было полной неожиданностью. А потом я увидел еще кое-что.
