Текст книги "Срочно нужен гробовщик (Сборник)"
Автор книги: Дороти Ли Сэйерс
Соавторы: Джозефина Тэй,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)
– Но почему? – вырвалось у него. – Почему?
Она мгновенно поняла его. И серые ее щеки порозовели.
– Я бездарна, – мягко сказала она. – Никчемна, как на редкость точно выражаются американцы. Я не в состоянии ваять, или писать, или даже просто рассказывать. – Он взглянул на нее, стараясь уяснить себе всю необычность того, что она говорила, а она продолжала все так же мягко: – Стихи моей матери по большей части очень плохи. От отца я унаследовала немного ума – достаточно, чтобы это понять. Но в одном стихотворении, по-моему, что-то есть, хотя я допускаю, что многим оно покажется просто бессмыслицей. Вот послушайте:
Я плету себе дом тростниковый —
Изысканную корзинку.
В щели стены тростниковой
Ветер вошел под сурдинку.
Любопытный, чужой, суровый.
Я не вижу его. Я плету себе дом.
Как я понимаю, чай пить вы больше не станете.
Спустя полчаса он вернулся к себе в комнату, разделся и, дрожа от холода, влез в постель. Книга, которую дала почитать ему мисс Джессика, лежала рядом на одеяле. Это был дурно напечатанный томик с загнутыми страницами, грубым тиснением на переплете и старинными многословными рекламными объявлениями на последних страницах. Он открыл наугад, начал читать и, уже засыпая, никак не мог отделаться от вертевшихся в голове пассажей Герберта Буна.
«ПРОСТОКВАША (остатки скисшего молока на дне бутылки или бидона, часто выливаемые нерадивыми хозяйками). Вкусовые качества могут быть сильно улучшены путем добавления сухого шалфея, дольки чеснока или – как особого деликатеса – кресс-салата. Сам я, как человек, не любящий тяжелой пищи, прекрасно жил по нескольку дней на такой смеси, с небольшим количеством хлеба, день ото дня разнообразя стол посредством добавления различных трав.
ЭНЕРГИЯ. Берегите энергию. Ученые считают, что энергия – это не что иное, как теплота. Используйте ровно столько энергии, сколько необходимо в данный конкретный момент. По моим оценкам, один час сна эквивалентен в энергетическом смысле фунту плотной пищи. Будьте смиренны. Принимайте то, что дают, даже если дающий выражает при этом презрение. Дающий вознагражден либо сознанием собственной добродетели, либо удовлетворенным тщеславием. Сохраняйте спокойствие. Беспокойство и жалость к себе забирают столь же много энергии (т. е. теплоты), сколь и глубокие размышления. Таким образом, желательно избавиться от обязанностей по отношению к родственникам и обществу, что одновременно освободит ваш ум от тяжелых мыслей и сделает его более восприимчивым к созерцанию Красоты Природы и Тщеславия Человека. Подобную недорогую роскошь интеллигентный человек может всегда себе позволить.
КОСТИ. Большой, питательный бычий мосол можно приобрести всего за пенни. Возвращаясь от мясника домой, Мудрый Человек может заметить на обочине дороги полезные одуванчики, а если повезет, то и лук..»
Кампьен уткнулся лицом в подушку. «О Господи», – вырвалось у него.
8. Загадка Эйпрон-стрит
Кампьен понял, что разбудил его звук отворяемой двери и что человек, чья ладонь все еще сжимает ручку двери, продолжает с кем-то говорить в коридоре. Этим человеком оказался Чарли Люк.
– …удовольствие – разгуливать по крышам, – с грубоватой мягкостью выговаривал он кому-то. – Да и шею можно сломать. Конечно, это не мое дело, и, если я невольно обидел вас, приношу извинения. Не обижайтесь. Я ведь хочу вам добра.
Если не слова, то неожиданно теплые нотки заинтриговали Кампьена. Но ответ – нежная цепочка звуков – оказался неразборчив.
– Очень сожалею, – громыхал голос полицейского инспектора. – Конечно, я никому не скажу. За кого вы принимаете меня? За громкоговоритель на вокзале? Приношу тысячу извинений, мисс Уайт. Я не замечаю, что говорю слишком громко. До свидания!
За дверью послышался сильный шорох, дверь еще приотворилась, Чарли Люк бросил собеседнице последнюю фразу: «Я только хотел дать вам один совет. Не надо лезть на рожон», и дверь наконец захлопнулась.
Люк вошел в комнату, вид у него был скорее человека озабоченного, чем потерпевшего поражение.
– Глупышка, – сказал он. – Во всяком случае, не будет говорить, что я не предупреждал ее… Я сказал Рене, что иду к вам, и она дала мне этот поднос.
Люк поставил поднос с двумя чашками на зеркальный столик.
– Такой уютный особнячок, и надо же – убийство, а? – продолжал он, оглядывая спальню. – Там, где я провел ночь, чаем не поили. «Вы думаете, в этих банках что-нибудь найдут?» – спросил я старшего инспектора, но он пропустил мои слова мимо ушей. Да, откопали мы беднягу и поместили какую-то его часть в банки сэра Добермана.
Он подал мистеру Кампьену чашку чая, а сам удобно устроился в кресле, похожем на трон.
– Я поднялся наверх официально побеседовать с племянником Рене, юристом. Думаю, эта версия еще не разоблачена, и пока нам лучше ее придерживаться.
Ему очень шло восседать на троне. Мускулы, вздымавшие рукава пиджака, казались каменными, узкие глаза блестели так живо, точно он спал всю ночь дома в постели, а не мерз на кладбище.
– Мисс Джессика разоблачила меня, – заметил Кампьен. – Она видела всех нас в парке.
– Конечно, видела, – не удивился Люк. – Нет, что ни говорите, мозги у них у всех есть. Я вам это сразу сказал. Я сам при первом знакомстве ошибся. Но нет, эти люди не дураки.
Кампьен, сидя в постели, помотал головой, и в его потемневших глазах мелькнула какая-то догадка.
– Отнюдь, – тихо произнес он.
Люк отпил немного холодного чая.
– Рене поведала мне странную историю, – начал Люк, – про папашу Пузо, будто бы он без заказа и на глазок соорудил для Эдварда гроб. Пусть он кому другому это рассказывает.
– Да, – кивнул Кампьен. – Я тоже почувствовал, что эта его история с душком. Только не вижу пока, в чем дело. Между прочим, там сейчас мой Лагг, послан с заданием. Это, конечно, неэтично, но они старые враги. Что же он транспортирует – табак? Меха?
Лицо полицейского инспектора потемнело.
– Чертов старик! – зло проговорил он. – Чтобы в моем околотке такой сюрприз. Ни в какие ворота! Древнейший в мире трюк – контрабанда в гробах. Я ему покажу, как водить всех нас за нос. Я думал, что знаю этот участок как свои пять пальцев, и вот на тебе.
– Но может, я и ошибаюсь. – Кампьен старался, чтобы в голосе не звучало утешения. – Гробы, кажется, единственная его страсть. Так что, возможно, его история соответствует действительности. Я нисколько не удивлюсь, если это так.
Люк перестал хмуриться.
– Это и есть главная трудность со всеми этими чудаками. Самая дурацкая история может оказаться правдой. Не буду спорить, старина Джес мастер своего дела, но я бы все-таки не купился на эти его глупости о чувствах художника.
– И что вы собираетесь делать? Обшарить все закоулки его мастерской?
– Да, конечно. Под любым предлогом. Если это вам не помешает. Пузо может и подождать до окончания дела с Палинодами. В одночасье его бизнес не свернешь. Но мы, пожалуй, могли бы захватить его врасплох и отправить на заслуженный отдых.
Кампьен взвесил все за и против.
– А пожалуй, он вас ожидает сегодня, – сказал он. – Да и мой рекламный агент не простит мне, если я не проявлю самой элементарной сообразительности.
– Лагг? Я о нем слыхал, но никогда его не видел, сэр. Мне говорили, он сидел?
– Это было давно, в ту пору, когда он еще не потерял талии. Пытался не очень успешно залезть в дом. Нет, пожалуй, стоит осмотреть апартаменты гробовщика, хотя бы ради проформы. Если что и найдется, то все-таки это ерунда по сравнению с проказами Палинодов.
– Если же ничего не найдется и мы только припугнем его, он на какое-то время затаится. А переполох уляжется – он опять примется за свое, тут мы его и накроем.
Участковый инспектор вынул из кармана пачку исписанных листков, и Кампьена опять поразила пластичность его движений. Он перебирал бумажки, и каждая, точно в рупор громкоговорителя, заявляла о своем содержании: вот – неприятные известия, а это маловажное дело, может подождать, и тд. Все это выражалось игрой света и тени на его живом угловатом лице.
– Гиосцин-гидробромид, – вдруг громко произнес Люк. – А как вы думаете, сэр, есть какая-нибудь вероятность, что у аптекаря Уайлда в каком-нибудь ящичке хранится под замком это невинное вещество?
– Очень небольшая. – Кампьен говорил авторитетным тоном, какой от него сейчас и ожидался. – Помнится, его довольно редко употребляют в медицине. Лет сорок назад им пробовали лечить маниакальные состояния. Приблизительно то же, что атрофии, но действует гораздо сильнее. О том, что это яд, стало известно после того, как Криппен испробовал его на Бель-Эльмор.
Ответ Кампьена не удовлетворил Люка. Глаза его над мощными скулами сузились до щелочек.
– Вам непременно надо побывать в аптеке, – сказал он.
– Загляну обязательно. Но я не хотел бы тревожить аптекаря до вас. Между прочим, советую заняться и доктором.
– Хорошо, – и Люк поставил на листке бумаги какую-то закорючку коротеньким карандашом. – Что же такое этот гиосцин? Вы случайно не знаете, сэр?
– По-моему, это белена.
– Да? Это что, трава?
– Трава, которая, кажется, растет везде.
– Да, наверное, если это то, о чем я думаю. – Голос Люка звучал с такой силой, что в тембре, казалось, есть еще дополнительный звук – легкое рычание. – Когда я учился в школе, я был влюблен по уши в учительницу по ботанике, и мой учебник носил следы этой влюбленности – все цветы в нем были обведены моим карандашом. «Да, мисс, я много занимаюсь… благодарю вас, мисс… у вас такая прозрачная блузка, мисс…» Белена, помню, – это такие мелкие желтые цветочки. Запах ужасный.
– Да, это белена. – Кампьену вдруг показалось, что у него в гостях динамо-машина.
– Растет везде. – Инспектор озадаченно замолчал. – Черт возьми! – вдруг воскликнул он. – Значит, и в парке!
Кампьен, немного подумав, ответил:
– Думаю, и в парке тоже.
– Значит, остается всего только сварить из нее зелье. – Инспектор покачал темноволосой головой, кудряшки на которой завивались туго, как у барана. – Ладно, сперва займусь доктором, а вы сходите к папаше Уайлду, хотя бы просто ради интереса. На очереди еще управляющий банком. Я его упоминал?
– Да, такой маленький элегантный джентльмен. Мы столкнулись с ним в дверях, когда я шел к мисс Эвадне. И она не представила меня ему.
– Если бы и представила, то назвала бы вымышленным именем, которое вам ничего бы не сказало. Ему тоже следует нанести визит. Мне он сказал: «Банк не дает никаких сведений о своих вкладчиках, только по требованию суда».
– Вас что-нибудь насторожило в этих словах?
– Ничего. – Узкие, блестящие глаза Люка смотрели серьезно. – Конечно, он прав. В теории я это понимаю. Мне самому приятно сознавать, что мои две полукроны, получаемые раз в неделю на почте, тайна для всех, кроме меня и девушки за перегородкой. Но почему он не мог бы рассказать нам кое-что как частное лицо?
– Как старинный друг семьи? Мог бы, конечно. Надо будет повидать его. Мисс Руфь последнее время, как я узнал, слишком много тратила. Это обстоятельство могло, или не могло, служить мотивом. Йео уверен, деньги – единственный реальный мотив этого убийства.
Чарли Люк ничего на это не ответил и опять вернулся к своим бумажкам.
– Ага, вот она, – сказал он наконец. – Я выудил все это из Рене, пришлось, конечно, подольститься. Мистер Эдвард платил ей три фунта в неделю за полный пансион и стирку. Мисс Эвадна платит столько же. Мистер Лоренс платит два фунта за половинное питание. Но это только так называется. В общем, он тоже на полном пансионе, потому что Рене не выносит, чтобы кто-то у нее голодал. Мисс Клайти платит один фунт, больше у бедняжки просто нет. Дома она не обедает. Мисс Джессика платит четверть фунта.
– Сколько?
– Пять шиллингов, и ни цента больше. Я сказал Рене: надо быть круглой идиоткой, чтобы брать такую смехотворную плату! «А что ты еще ожидал, – ответила она мне. – Женщина питается только подножным кормом, сама себе стряпает, комната у нее под самой крышей». «У вас просто мозги набекрень, – сказал я ей.
– В наше время и на собаку пяти шиллингов не хватит». На что она ответила: «Мисс Джессика не собака, а кошка». «Вы не живете, – возразил я, – а играете на сцене. Выискалась добрая фея». Тут она меня и вразумила. «Послушайте, Чарли, – сказала она. – Предположим, я надбавлю ей плату. Ну и что? Ей придется просить денег у других членов семьи. Больше ведь взять неоткуда. А тем придется экономить, и кто же проиграет, умная вы голова? Да я, кто же еще». И она абсолютно права. Конечно, она могла бы их всех выгнать, но, мне кажется, она их любит. Чувствует, что эти люди – сливки общества и совсем ни на кого не похожи. Все равно, что держать кенгуру.
– Кенгуру?
– Ну, пусть армадиллов. Интересно и необычно. Есть о чем поговорить с соседями. Не так-то в наши дни много развлечений. Выбирать не приходится.
Он говорил, по обыкновению помогая себе руками, выражением лица, всем телом; нарисовал облик Рене, сделав щипок большим и указательным пальцем. Почему именно щипок призван был изобразить ее маленький остренький носик и птичье щебетание голоса, этого Кампьен понять не мог, но все равно она явилась перед ним как живая. К Кампьену вдруг вернулась бодрость, желание действовать, как будто включился давно бездействующий участок мозга.
– А мисс Руфь? – спросил он смеясь. – Платила шиллинг и девять пенсов? С этой платой и умерла?
– Нет. – Самое интересное инспектор приберег на конец. – Нет, в последний год перед смертью мисс Руфь платила нерегулярно. То семь фунтов, а то и несколько пенсов. Подразумевалось, что Рене ведет счет. В конечном итоге она осталась в проигрыше, потеряла пять фунтов.
– Это интересно… Какую сумму она должна была платить?
– Три фунта, как и все. Но я вам должен открыть одну вещь: Рене – богатая женщина.
– Вполне возможно.
– У нее есть деньги. Очень много денег, – уныло проговорил Чарли Люк. – Надеюсь, она не состоит в заговоре с Джесом Пузо. Это бы убило мою веру в женщин.
– Не думаю. Она не потащила бы меня в полночь любоваться на его фокусы, будь она его сообщницей.
– Что верно, то верно, – просиял молодой человек. – Ну, мне пора, очень много дел накопилось! А банкира мы пойдем повидать? Его зовут Генри Джеймс – не знаю, почему мне это имя знакомо. Хотелось бы там быть около десяти.
– А сколько сейчас? – Кампьен устыдился, что все еще валяется в постели. Его часы, по-видимому, остановились – стрелки на них показывали без четверти шесть.
Люк вытащил из кармана пальто серебряную луковицу и энергично постучал по ней пальцем.
– Ваши часы идут почти точно, – сказал он. – Сейчас ровно без десяти шесть. Я сюда пришел в начале пятого, но не стал вас будить, побоялся, что вы поздно легли.
– Старики любят поспать, – усмехнулся Кампьен. – Вы будете заниматься в ближайшие часы писаниной?
– К сожалению, да. Никто за меня этих мелочей не сделает. Не хватает рук Да, вот еще что пришло, – он устремил взор на листок почище других. – Записал для памяти. Начальник чарльзфилдской тюрьмы сообщает, что у них в заведении отбывает двухлетний срок за ограбление квартиры некто Люки Джефрис. Он, по их мнению, при смерти. У него что-то с желудком. Вот бедолага, – без тени улыбки вставил он и продолжал: – Он бредит и то и дело шепотом говорит: «Эйпрон-стрит, только не посылайте меня по Эйпрон-стрит». Повторяет без конца. Когда приходит в себя, его спрашивают, что это за Эйпрон-стрит, но он либо не может, либо не хочет отвечать. Говорит, никогда о такой улице не слыхал. В Лондоне, оказывается, три Эйпрон-стрит, и начальство тюрьмы уведомило об этом полицию всех трех прилегающих округов. Возможно, к нашей это не имеет никакого отношения. Тем не менее принять к сведению стоит.
Кампьен быстро сел, знакомый холодок, такой сладостный и вместе укоряющий, пополз между лопатками.
– Он чего-то боится, я правильно понял? – спросил он.
– Скорее всего. Тут еще несколько слов. Врач говорит, он обливается потом, мечется. Другие слова, все они – непечатные, произносит громко, а как дойдет до улицы, еле слышно шепчет.
Кампьен сбросил с себя одеяло.
– Встаю, – сказал он.
9. Деньги, деньги
Для кабинета управляющего банком комната была очень небольшой и несколько старомодной: дорогие китайские обои, красные с золотом, турецкий ковер на полу; камин, топившийся углем; угловой шкаф, где хранились сигареты и херес; помпезный письменный стол красного дерева на арочном своде, на нем наушники в медной оправе; поодаль зеленое кожаное кресло с высокой спинкой для посетителей.
Над камином висел неплохой, писанный маслом в викторианской манере портрет джентльмена в изысканном жилете и высоком воротничке, скрывающем подбородок.
Оглядевшись, Кампьен почему-то подумал, что слово «банкрот» обозначалось когда-то на бумаге, как непристойное слово, только первой и последней буквами.
В этом интерьере мистер Генри Джеймс выглядел очень современно, но вид у него был почему-то смущенный. Стоя за столом, он с некоторым подозрением смотрел на вошедших. Сам он поражал подчеркнутой аккуратностью. Редеющие русые волосы, тщательно приглаженные щеткой, казалось, были сверху покрыты лаком, рубашка сверкала ослепительной белизной, а небольшой галстук-бабочка был неброской расцветки с едва заметным рисунком.
– Право же, мое положение весьма затруднительно. Мне никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. – Голос был таким же аккуратным, как и его владелец: гласные звучали чисто и ясно, а согласные как будто были отлиты в формы. – Я уже сказал вам, инспектор, что банк (он произнес это слово так, словно оно пишется с большой буквы, вроде слова «Бог») не может давать никаких сведений о вкладах и вкладчиках, кроме как по требованию суда. Но я искренне надеюсь, что до этого дело не дойдет.
В этом кабинете Чарли Люк как никогда походил на гангстера. Ухмылка на его лице была широкой, дальше некуда. Он смотрел на своего спутника так, как смотрит воспитанная собака, хозяин которой предложил первый вкусный кусочек гостье.
Сухощавый человек в роговых очках с интересом рассматривал свою «добычу».
– Это неофициальный визит, – сказал он, – почти.
– Извините, что вы сказали?
– Прошу прощения. Я только хотел сказать, не могли бы вы хоть на какое-то время забыть о банке?
На круглом лице хозяина кабинета, стоявшего за столом, мелькнула едва заметная усмешка.
– Нет, этого я не могу обещать.
Оба собеседника, возможно по чистой случайности, повернули головы и воззрились на висевший над камином портрет.
– Основатель? – спросил Кампьен.
– Внук основателя, мистер Джефферсон Клоф в возрасте тридцати семи лет.
– Еще жив?
– Нет. Портрет писан в 1863 году.
– Заметная фирма, а?
– Я бы этого не сказал. – В голосе послышалось легкое порицание. – Должен заметить, самые лучшие банки как раз отличаются отсутствием этого свойства.
Кампьен улыбнулся своей располагающей улыбкой.
– Вы ведь близко знакомы с семейством Палинодов?
Мистер Джеймс потер ладонью лоб.
– Черт возьми, – неожиданно сказал он. – Да, я знаю их с детства. Они ведь старые клиенты банка.
– Тогда давайте говорить как частные лица, не касаясь денег. Хорошо?
Лицо Генри Джеймса стало вместе и грустным и откровенно заинтригованным.
– Выбора у нас нет. А что вас, собственно, интересует?
Инспектор вздохнул и придвинул стул.
– А что может интересовать следствие? – сказал он. – Мисс Руфь Палинод была убита…
– Это официальная версия?
– Да, только, пожалуйста, не сообщайте прессе, пока не возобновится и не закончится дознание. Мы ведь из полиции, как вы догадываетесь.
В круглых, чуть встревоженных глазах появилась готовность вести разговор.
– Вы, конечно, хотите знать, давно ли я с ней знаком и когда видел в последний раз? Так вот, я знал ее еще в детстве, а в последний раз видел утром в один из дней роковой для нее недели. Мне трудно вспомнить, в какой именно, но думаю, это было как раз накануне того дня, когда она заболела. Она приходила ко мне сюда.
– По делу?
– Да.
– У нее был счет в вашем банке?
– В то время не было.
– Значит, счет был незадолго до того закрыт?
– Я не буду отвечать на ваш вопрос. – Он покраснел от возмущения. – Я же сказал вам, что не имею права говорить о денежных делах моих клиентов.
– Гонг! – проговорил Кампьен, сидевший в зеленом кожаном кресле. – Давайте вернемся к тем временам, когда вы были мальчиком. Где вы тогда жили?
– Здесь.
– В этом доме?
– Да. Пожалуй, надо было бы кое-что вам пояснить. Над этим кабинетом и конторскими помещениями находятся жилые комнаты. Мой отец был управляющим этого отделения банка. А я работал в главной конторе банка в Сити. После смерти отца я вернулся сюда и занял его место. Нас нельзя назвать крупным банком, мы обслуживаем частных клиентов. Многие пользуются нашими услугами на протяжении нескольких поколений.
– У банка много других отделений?
– Только пять. Главная контора – в Баттермаркете.
– Я полагаю, вы помните семейство Палинодов в лучшие для них времена?
– О да! – воскликнул он с таким жаром, что оба посетителя в удивлении вскинули на него глаза. Можно было подумать, трагедия в их семье касалась его лично. – В конюшнях тогда стояли прекрасные лошади. В доме было полно слуг. Торговцы на нашей улице процветали. Палиноды устраивали приемы, званые обеды, на столах – серебро, хрусталь… ну и все прочее, – он горестно махнул рукой, не находя слов.
– Канделябры? – с готовностью подсказал Люк.
– Вот именно, – благодарно подхватил он. – Профессор Палинод и отец были, можно сказать, друзьями. Я его очень хорошо помню – борода, цилиндр, брови – да-да, густые брови. Он любил сидеть в этом зеленом кресле, отнимая у отца массу времени, и это никого не волновало. Вся жизнь округи была сосредоточена вокруг Палинодов. Я, наверно, говорю сбивчиво, не так, как хотелось бы, но мне трудно найти верные слова. Прекрасное было время, и люди они были прекрасные! В церковь надевали меха, а какие бриллианты сверкали на миссис Палинод! Посмотрели бы вы на нее, когда она сидела в театральной ложе. А рождественские елки для таких счастливчиков, как я! Увидев по возвращении, что с этим семейством сталось, я просто не мог этому поверить. Для меня это был настоящий шок.
– Но они и сейчас очень милые люди.
– Да, это верно, и мы здесь по-прежнему благоговеем перед ними. Но вы бы видели их в то время, сэр!
– Возможно, Эдвард Палинод не имел деловой хватки отца?
– Да, – коротко ответил мистер Джеймс. – Возможно.
Наступило тягостное молчание.
– Мисс Джессика призналась мне, что получает в неделю меньше фунта, – заговорил Кампьен.
– Мисс Джессика! – Он всплеснул руками, но лицо его тут же приняло каменное выражение. – Я не вправе обсуждать этот вопрос.
– Ну, нет так нет. Когда же все-таки вы видели мисс Руфь в последний раз – за день до смерти? Вы уверены?
– Не совсем. Она зашла ко мне минут на пять. Попробую вспомнить. Будьте добры, подождите немного.
Он вышел из комнаты и почти тут же вернулся с человеком, который, судя по виду, вполне мог быть правой рукой мистера Джефферсона Клофа. Он был высок, худ и так стар, что кожа на его совершенно лысой голове как будто срослась с черепом. На обвисшей коже лица в самых неожиданных местах топорщились редкие белые волоски, а самой запоминающейся чертой была раздутая нижняя губа, чуть не с куриное яйцо. Тем не менее слезящиеся глаза смотрели весьма проницательно. Когда ему представили посетителей, он не выказал ни малейшего удивления.
– Она приходила не утром, а днем, за день до смерти, а может, и в тот же самый день. – Голос у него был резкий и безапелляционный. – Да, она была днем.
– По-моему, вы ошибаетесь, мистер Конгрив, – сказал управляющий, возвысив голос. – Мне кажется, накануне утром.
– Нет, – сказал он с непоколебимой уверенностью и даже упрямством очень старого человека. – Не утром, а днем.
– Мисс Руфь почувствовала себя плохо перед обедом и умерла в два часа пополудни, – примирительно сказал Чарли Люк.
Старик посмотрел на него в упор, а мистер Джеймс повторил сказанное, только еще громче.
– Все это выдумки, – убежденно сказал мистер Конгрив. – Я точно знаю, она приходила днем. Я еще посмотрел на нее и подумал: как же изменилась мода. Это было днем, в день ее смерти. Причем она была совершенно здорова.
Мистер Джеймс виновато взглянул на Кампьена.
– Я не сомневаюсь, что она приходила утром в один из дней той самой недели. Абсолютно в этом уверен.
Толстые отвислые губы старика сложились в снисходительную улыбку.
– Вы всегда хотите, чтобы все было по-вашему, мистер Джеймс, только по-вашему. Бедная женщина, ей теперь все равно, она мертва. Но это было днем. Если я больше вам не нужен, джентльмены, я, пожалуй, пойду.
Инспектор проводил его глазами до двери и энергично потер подбородок.
– Да-а, вряд ли можно выставлять его в качестве свидетеля, – сказал он. – А кто-нибудь еще из служащих не мог бы дать показания о времени прихода сюда мисс Палинод?
Маленький элегантный мистер Джеймс имел такой смущенный вид, что незваные посетители вполне могли бы истолковать его смущение превратно.
– К сожалению, нет, – наконец сказал он. – Я уже думал об этом; мисс Уэбб, помню, тогда простудилась и несколько дней была дома. Нам с Конгривом пришлось управляться одним. – Он слегка покраснел. – Вы, наверно, подумали, что у нас не хватает служащих. Но это действительно так. В наше время почти невозможно найти работников, подходящих по всем статьям. Но могу вас заверить, было время, когда у меня в конторе работало четырнадцать клерков и мы выполняли куда больше операций.
Кампьену вдруг почудилось, что банк Клофа сокращается в размерах прямо у него на глазах – очень неприятное ощущение.
– Ну что же, будем считать, что она приходила к вам утром, накануне своей смерти, – сказал он. – Она действительно была в добром здравии?
– Нет-нет, совсем напротив, – сказал мистер Джеймс, слегка нервничая. – Я еще подумал, что она, верно, очень больна. Видите ли, она была женщиной нервной, властной, не знающей меры в своих желаниях. И когда я услышал на другой день, что с ней случился удар, – да, я убежден, это было именно на другой день, – я нисколько не удивился.
– Вы не усомнились в диагнозе?
– Нет, мне даже в голову не пришло. Доктор Смит – человек добросовестный, с прекрасной репутацией. Услышав о ее смерти, я подумал: «Ничего удивительного. К тому же одной заботой у Палинодов теперь будет меньше». – Сказав эти слова, он как-то дернулся, и от лица его отлила кровь. – Мне не нужно было видеться с вами. Я это знал. Знал с самого начала.
– Почему же, – возразил Кампьен. – Разумеется, я могу допустить, что мисс Руфь была не подарок. Родственники часто действуют друг другу на нервы. Но при всех обстоятельствах они редко прибегают, так сказать, к крайним мерам.
Управляющий был, видимо, благодарен за поддержку.
– Да, да, – сказал он фальшивым тоном. – Именно это я имел в виду. Я вдруг испугался, что вы поймете меня превратно.
Чарли Люк собрался было встать, как вдруг дверь отворилась и в комнату снова вошел Конгрив.
– Человек хочет видеть инспектора, – сказал он хриплым шепотом. – Нам в нашей комнате он ни к чему, мистер Джеймс. По-моему, самое лучшее провести его сюда. – Он кивнул Люку.
– Я его не выгнал, а мог бы.
Если старший клерк хотел, с одной стороны, уязвить гостей, а с другой – проявить великодушие, то фарс ему явно удался. Не ожидая ответа, он отступил в сторону и энергично махнул рукой кому-то сзади.
В комнату быстро вошел человек в штатском, с мрачным, в глубоких складках лицом. Казалось, он видел в комнате одного Люка:
– Не могли бы вы уделить мне несколько минут, сэр?
Инспектор кивнул, и оба молча вышли из кабинета. Конгрив закрыл за ними дверь и прошаркал к окну, выходившему на улицу. Чуть отдернул тюлевую занавеску и без зазрения совести стал смотреть в щелку. Потом вдруг рассмеялся деревянным старческим смехом.
– Это наш сосед справа, мистер Пузо, – сказал он. – Интересно, что ему нужно?
– Уж не хочет ли он прогуляться по Эйпрон-стрит? – глупо пошутил Кампьен, лениво следя светлыми глазами за старческой головой, прилипшей к занавеске. Конгрив глядел на улицу не шелохнувшись. Прошло довольно много времени, пока наконец он распрямил спину.
– Не хочет, сэр. Он и так по ней каждый день гуляет. Это ведь и есть Эйпрон-стрит, – строго сказал он. – Раз вы этого не знаете, значит, вы нездешний.
– Старик Конгрив плохо слышит, – заметил виноватым тоном Джеймс, провожая Кампьена к выходу, и, подумав, добавил: – Он у нас работает очень много лет и присвоил себе некоторые привилегии, но никто не обижается на старика. – Он помолчал, сощурился и, вздохнув, прибавил с неожиданной злостью: – Даже деньги перестали быть тем, чем были раньше… Это, конечно, вздор, но иногда я начинаю этому верить. Всего наилучшего, сэр.
