Текст книги "Срочно нужен гробовщик (Сборник)"
Автор книги: Дороти Ли Сэйерс
Соавторы: Джозефина Тэй,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)
27. Прощай, Эйпрон-стрит
– Я все это делал из человеколюбия, – с тупым упорством твердил гробовщик. – Запомните и запишите в протокол. Я потому и его повез.
– Но это противоречит вашему показанию, что вас и аптекаря Уайлда втянул в это грязное дело Джеймс. Набросил вам на шею удавку и долго душил, пока вы не согласились ему помогать в этом чудовищном, даже не знаю, как назвать, извозе. – Йео говорил все более витиевато, что выдавало его глубочайшее удовлетворение.
Мистер Джес Пузо вздохнул. Его воля к сопротивлению на глазах слабела.
– Да, верно. Мы с Уайлдом были тогда в стесненных обстоятельствах, – согласился он. – Ну и задолжали, сначала банку, потом ему лично. Но тот, кто не знает нашу Эйпрон-стрит, никогда его не поймет. После войны все стало быстро меняться, а ему перемены – кость в горло. И решил он остановить часы. – Джес неловко хохотнул.
– Для любителя древностей он очень недурно о себе позаботился, – заметил Люк, махнув рукой на множество пакетов, извлеченных из гроба. Они лежали на столе рядами: пачки банкнот, деловых бумаг, даже мешочки с монетами.
Джес отвел от этого богатства глаза, без сомнения, из скромности.
– Да, потом алчность обуяла его, – признал он спокойно. – Но в самом начале, года четыре назад, когда он это придумал, у него было одно на уме – как возродить доброе старое время. Буквально помешался на этом. Ну а потом, конечно, пошло другое. Хочешь повернуть время вспять, нужны деньги, много денег. – Он умолк и, величественно покачав головой, прибавил: – Не надо было ему убивать. Последнее дело. Я, когда узнал, не мог поверить.
– Но потом-то поверили, – мягко сказал Кампьен. – Потому и жили в таком страхе. Надо же совершить такую промашку – пригласить через родственника меня. И вы смертельно боялись, вдруг он об этом узнает.
В кротком взгляде гробовщика мелькнула догадка.
– A-а, так вы заметили тогда старика Конгрива у меня в кухне. Очень у вас глаз острый, мистер Кампьен, я вам прямо скажу. Конгрив в тот вечер пришел ко мне, стал задавать вопросы, совать нос не в свои дела. Я никак не мог разобрать, для себя он старается или для Джеймса… Вот и вся песня, как говорят люди моей профессии.
Кампьен откинулся назад. Развязывались последние маленькие узелки в почти полностью распутанном деле.
– А зачем вам понадобилось шарахнуть по голове этого юнца Даннинга? – вдруг резко проговорил он. – Или это ваш сын?
– Ни я, ни он, мы в этом не виноваты. Да вы это и сами знаете. – Джес округлил свой крохотный рот, два верхних резца лопатами легли на нижнюю губу, и он стал точь-в-точь походить на огромную рыбу-попугая. – Это сделал Гринер, мистер Кампьен, рукояткой револьвера. Не хотел поднимать шума.
Очевидная достоверность рассказа порадовала всех, и старик продолжил повествование.
– Гринер позвонил, когда уже стемнело. Так мы условились. Должен был переждать у меня, пока Уайлд все приготовит. Уайлд от страха был сам не свой. Вы, наверное, это заметили. Я не мог впустить Гринера в дом. У меня сидел Мейджере. Свалился как снег на голову и во все лез. Я отправил Гринера в сарай, я ведь не знал, что Роули, добрый мальчик, сдал его Даннингу. Что там вышло, могу только догадываться. Ведь на Гринере висело убийство, и его искала полиция.
Он задумчиво пососал зуб.
– Иной раз у нас бывали довольно странные клиенты.
Йео что-то сказал Люку, и тот повернулся к Дайсу.
– Вы сказали, что у Джеймса в кармане нашли письма от Раймонда и еще от кого-то?
– И от Стейнера, сэр. Перекупщик краденого. Он у нас на подозрении с прошлого года.
– Раймонд? – Йео был очень доволен. – Неужели мы наконец сможем уличить его? Да, игра стоила свеч. Какой умница, этот Джеймс! Работал для нашего удобства с акулами воровского мира. Очень, очень толковый маленький бизнесмен. – Он расправил плечи, зажег сигарету. – А ведь уже очень поздно, Люк. Будем дальше допрашивать мистера Пузо?
Люк взглянул на Кампьена, у которого по лицу пробежала легкая тень.
– Тут еще остался Эд Джедди, – запинаясь, проговорил сухощавый мужчина в роговых очках. И первый раз гробовщик как-то весь съежился.
– Эд Джедди? – переспросил Йео, не скрывая презрения. – Тот, что убил бедную девушку, совершенно перед ним беззащитную? Так, значит, и он воспользовался ящиком Джеса? Это само по себе преступление.
Кампьен замялся.
– Воспользоваться-то воспользовался, да не очень удачно, – наконец сказал он. – Это ведь из-за него Эйпрон-стрит приобрела дурную репутацию среди уголовной братии. Не то доза снотворного оказалась слишком большой, не то гроб слишком узким, не то путешествие затянулось. Словом, Эд в этом ящике умер. Судя по реакции папаши Уайлда на слова Люка, он, несомненно, считал, что Эда убило снотворное. И решил, что Люк до этого докопался.
Воцарилась глубокая тишина, и старый гробовщик, на которого были устремлены все взоры, шумно, протяжно вздохнул. Его маленькие злые глазки, светившиеся животной цепкостью к жизни, поймали взгляд Йео. Он был бледен, лоб покрылся испариной, но голову он держал высоко.
– Это еще надо доказать, сэр, не правда ли? – наконец тихо, с почтительной уверенностью проговорил он, зная, что полицейские не могут это оспаривать. И они действительно не могли.
Спустя немного времени Джеса Пузо препроводили в камеру.
– Интересно, сколько пачек он стянул из гроба перед тем, как привинтить крышку? – усмехнулся Йео, слушая, как удаляются по коридору тяжелые шаги гробовщика. – Мог бы ведь все взять и не взял, надо отдать ему должное. Ваши ребята, Чарли, ведут сейчас обыск у Джеса? Вы, кажется, сказали, что нашли акции, о которых так печется Кампьен. Джеймс взял их с собой?
– Да, целы все до единой. – Люк похлопал рукой по длинному конверту, лежавшему перед ним на столе, поднял голову и увидел только что вошедшего человека в штатском.
– Сообщение от доктора, сэр, – сказал он. – Яд в рюмке был, по всей вероятности, хлоральгидрат.
– Что еще?
– Еще репортеры. Нас в дежурке всего двое, а они наседают, сэр.
– Где инспектор Боуден?
– В отделении банка, сэр. Приехали представители дирекции. Никогда не видел людей в таком расстройстве.
– Могу их понять. В чем они приехали, в старинном кэбе?
– Нет, сэр, в «роллс-ройсе».
– А что, инспектор Гейдж с Фаулер-стрит уже здесь?
– Он остался в доме гробовщика. Только что привезли младшего Пузо и предъявили ему обвинение. Мистер Поллит с двумя полицейскими уехал за Джелфом. А сержант Глоувер отправился к коронеру, может, добудится кого-нибудь.
Люк рассмеялся.
– Скажи репортерам, что мы долго их не задержим. Инспектор Скотланд-Ярда Йео через несколько минут сделает заявление.
– Что такое? – спросил Йео, пребывавший в отличном расположении духа. – Уверены, что я смогу?
– Не сомневаюсь, шеф, – бодро отозвался Люк.
Йео, не вставая со стула, повернулся всем телом к Кампьену.
– Я, Кампьен, всегда знал, что вы человек умный, – сказал он с веселым огоньком в глазах. – Стало быть, старуху «покойник» убил ради акций. Пожалуй, самое бесспорное из всех ваших дел. Оно вам стоило много сил и времени. Но мотив оказался таким банальным, что вы едва не прозевали его.
Кампьен смотрел на инспектора Скотланд-Ярда почти с любовью.
– Дайте мне сигарету, и я расскажу вам то немногое, что вы еще не знаете.
Он взял у Люка сигарету, прикурил и откинулся на спинку стула.
– Остановлюсь на нескольких пунктах, которые, надеюсь, восполнят все пробелы. Во-первых, откуда Джеймс узнал, что шахты Брауни вот-вот начнут выдавать на-гора ингредиент «А» в огромных количествах? Ведь это государственная тайна, к тому же сверхсекретная. Одна из тех, что в наши дни проявляют удручающую склонность к утечке. Это правительству еще предстоит выяснить. Так или иначе, он это узнал и очень заинтересовался. Его давняя клиентка мисс Руфь, игравшая на бегах, что доставляло немало огорчений семье, не только владела восемью тысячами акций этой компании, но и завещала их ему, зная, что они ничего не стоят.
Люк вытянул ноги и положил их на стол.
– Выходит, соблазн оказался слишком велик, – заметил он нахмурившись.
– Да. Но соблазняло не только это. У Джеймса была уникальная возможность прикончить старуху, когда бы ему ни вздумалось. Руфь ходила в банк каждый божий день, пользуясь любым предлогом. И фокус заключался в том – трудно поверить, но это факт, – что всякий раз, когда кто-нибудь из Палинодов встречался со своим банкиром, они согласно давней традиции выпивали по рюмке хереса.
– Идите вы! – Йео вытаращил глаза. – Вот уже полвека ни в одном английском банке не следуют этой традиции.
– Кроме банка Клофа. Вот почему я вплоть до сегодняшнего вечера бродил в потемках.
– Так вот, значит, в чем заключается важность зеленой рюмки для хереса, – сказал Люк.
Кампьен кивнул.
– Мне на тарелочке поднесли эту семейную реликвию в мою первую встречу с мисс Эвадной. Вернее сказать, на подносе. Когда я подошел к двери, они с Джеймсом как раз кончили беседовать; я столкнулся с ним на пороге, и мисс Эвадна, не ожидавшая моего появления, сунула в рюмки сухие цветы для маскировки. И спрятала за спину пустую бутылку из-под хереса. Может, именно потому, что она была пустая. Я совсем об этом забыл и вспомнил только сегодня, когда душечка Картонная Шляпка упомянула о зеленых рюмках для хереса профессора Палинода. Я тут же отправился к Лоренсу и спросил его, правда ли, что, встречаясь с банкиром, они всякий раз пили с ним херес. Он, не задумываясь, ответил «да». Ему, в отличие от сестры, и в голову не могло прийти, что в наши дни это выглядит несколько странно. Так поступал их отец. Так поступал отец Джеймса. Так поступают их дети. Таковы Палиноды: всякий раз, когда новое стучится в дверь, они поглубже зарываются в книги.
– Чудеса, да и только! – Казалось, Йео больше поразил этот реликтовый церемониал, чем само преступление. – Выходит, в один прекрасный день Джеймс просто взял и подсыпал яд в рюмку своей старой клиентки? Но я что-то не слыхал, чтобы он унаследовал эти акции.
– А он и не унаследовал. Мисс Руфь, сообщив Джеймсу, что завещала ему эти акции, скоро передумала и под горячую руку переписала завещание, оставив никчемные акции капитану Сетону. Хотела посильнее досадить ему: она с ним воевала из-за комнаты. На свою беду, мисс Руфь забыла сказать об этом Джеймсу и таким образом пала жертвой собственной забывчивости. Рано или поздно возникли подозрения, доктор стал получать анонимные письма. Вмешалась полиция, как стадо бизонов, и пошло-поехало.
Йео позволил себе рассмеяться.
– Только вы с Люком чего стоите! В любую секунду могли обнаружить тайну Эйпрон-стрит.
– Особенно мы мешали Джесу. Ему с сыном пришлось «обряжать» гроб в подвале «Портминстерской ложи», подальше от глаз Лагга. Гринера вывезли в последнюю минуту в гробу, упакованном в большую коробку. Его сопровождала – очень для нас удачно – небезызвестная Белла Макгрейв, «безутешная вдова в черном». В том самом стареньком фургоне.
– А как Джес все это оформлял? – спросил Люк. – Подделывал свидетельства о смерти? Иначе как получишь разрешение коронера на вывоз тела?
– Нет, гораздо остроумнее. Делал дубликат настоящего свидетельства. Я почти весь день ходил по адресам, полученным от коронера. В семи случаях из десяти семья не обращалась к властям за подобным разрешением. Скрывающийся от полиции преступник ехал в гробу, на крышке которого стояло имя настоящего покойника. Бронзовая пластинка с именем Эдварда Палинода, полагаю, была действительно сделана по ошибке. Джес был уверен, что будет хоронить старшего Палинода. И какой-то бедолага в тот раз не смог «прогуляться» по Эйпрон-стрит. Между Джексоном и Гринером был довольно долгий промежуток. Скорее всего, не было законного клиента. По заказу ведь люди не умирают.
– Очень изящная версия, – сказал Йео. – И убедительная. Странный все-таки человек этот Джеймс. Такой дотошно-предусмотрительный в одном и такой растяпа в другом. Я всегда утверждал – жулик не может быть убийцей, если, конечно, преступник не совмещает в одном лице обе эти профессии. Не получив акций, Джеймс, однако, не расстался с мыслью о них. Существенное обстоятельство.
– Очень. Он убедил Лоренса купить эти акции у капитана, а затем взял их на хранение, в качестве залога выдав под них Лоренсу небольшую сумму. Во всяком случае, мне так это видится. В пользу этой версии говорит все поведение Лоренса. И еще, убийство Руфи, по всей вероятности, было спровоцировано какими-то пока неизвестными обстоятельствами, ведь он мог убить ее гораздо раньше. Сегодняшнее покушение имело двойную мотивировку. Проводимое нами расследование выбило Джеймса из колеи. И он устроил этот дурацкий фарс. Лоренса он так и так решил убрать, во-первых, из-за акций, а во-вторых, надо было раз и навсегда отвлечь внимание от Эйпрон-стрит. Вспомните, все было подстроено так, что подозрение сразу пало на мисс Джессику. Чисто умозрительный, абсолютно неосуществимый план.
– Ну, не скажите, друг мой. – Йео посерьезнел. – Если бы он в последнюю минуту не смалодушничал и не бросился наутек, даже вам было бы нелегко подобрать ключ к этой загадке. Что могло все-таки толкнуть его на этот отчаянный шаг?
– А вот что. В самый разгар приема, уже после переполоха с Лоренсом, мисс Эвадна, между прочим, рассказала ему, что накануне меня посетил мистер Глоссой. Джеймс мгновенно смекнул – полиция взялась за акции «Брауни майн». А он знал, что на отравителя уже расставлена сеть – гости только об этом и шушукались. Он сопоставил одно с другим и очертя голову бросился к Джесу, решил воспользоваться своим детищем, прогуляться по Эйпрон-стрит.
– Мы тем временем искали Губошлепа, – вмешался Люк – Он, глупая башка, прятался в банке. А банк обыскивать без особой санкции нельзя.
Внимание всех вдруг привлекло скромное покашливание Дай-са, вид у него был необычайно взволнованный:
– Вы еще не сказали, сэр, что Джеймсу надо было где-то раздобыть гиосцин. Так гиосцин был у него под рукой, в кабинете. А Конгрив это знал. Он мне сам рассказал об этом в больнице. Рассказ его имеется в моем донесении.
Йео повернулся к сержанту и поглядел на него, как смотрят на любимого пса, который внезапно заговорил.
– Что такое? Где был гиосцин?
– В угловом шкафу в кабинете управляющего, сэр. Там, где стоит графин с хересом, рюмки и вообще всякая всячина.
– Гиосцин?!
– Да, сэр. Мне об этом сказал Конгрив. Когда он обнаружил, что гиосцин исчез, они с сестрой заглянули в медицинский справочник и вспомнили симптомы внезапной болезни мисс Руфи, которые им подробно описал капитан Сетон.
Воцарилось недоуменное молчание, так что Дайс поспешил внести ясность дополнительным разъяснением.
– Конгрив всю жизнь служил в этом банке, – сказал он. – Еще у отца Генри Джеймса. Этот почтенный джентльмен хранил у себя небольшое количество гиосцина в запечатанной стеклянной банке. Он его показывал посетителям. На банке, конечно, была наклейка со словами «Гиосцин. Яд». Причуда, конечно, но факт.
– Потрясающе! – сухо проговорил Кампьен. – А зачем?
Сержант прокашлялся, глаза у него блестели.
– Как зачем? Музейный экспонат. Этот яд применял доктор Криппен.
– Господи Иисусе, у него к тому же был гиосцин! – воскликнул Йео. – Я хорошо помню, самые почтенные люди после процесса над Криппеном обзаводились этим редким ядом для фасона. Тогда гиосцин был сравнительно мало известен. Да, еще одна важная улика. Наше обвинение будет иметь твердый фундамент, ни один судья его не оспорит. Превосходно, Дайс.
– Неужели буфет никогда не убирался? – Люк никак не мог успокоиться. – Ведь с тех пор, как повесили Криппена, прошло две войны.
– Убирался, сэр, но не разбирался. – Дайс сиял, как первый ученик в классе. – Дом Джеймса не то кунсткамера, не то архив. Каких только диковин там нет! Все относящиеся к делу бумаги мы нашли в старинном погребце, в его спальне. Так что и его сообщники никуда от нас не уйдут.
– Браво, сержант! Отличная работа, и прекрасно доложено. – Йео встал и поправил жилетку. – Ну что ж, – обратился он ко всем. – Теперь можно и репортеров звать. Пожалуй, сообщение не будет страдать излишней скромностью. Пойдите, разбудите их, сержант.
Дождь перестал, утро обещало быть ясным и тихим. Люк с друзьями вышли из участка и двинулись кружным путем на Эйпрон-стрит. Настроение у старшего инспектора было самое лучезарное. Он выступал, подумалось Кампьену, как большой, довольный собой котище. Люк чувствовал к Кампьену не столько благодарность, сколько восхищение и любовь, что пришлось по сердцу сухощавому человеку в роговых очках. Подойдя к тому углу, где, на-супясь, дремал старый обшарпанный особняк, Люк вдруг рассмеялся.
– Я вот о чем подумал, – сказал он. – Если бы теперь мой банкир предложил мне рюмку хереса, я бы непременно заподозрил на дне ее крупицу гиосцина. Всего доброго, Кампьен. И благослови вас Бог. Если мне еще раз понадобится помощь, сразу же отправлю вам телеграмму, нет, лучше пошлю за вами почетный эскорт.
В разговоре произошла небольшая заминка. Он задумчиво поглядел на дом.
– Они, наверное, поженятся?
– Клайти и Майк? – с удивлением спросил Кампьен. – Не знаю. Такие вещи случаются.
Чарли Люк надвинул шляпу поглубже на один глаз и выпятил свой тощий живот.
– Готов биться об заклад… Но это мой участок. А он этого не знает, бедняга. По-моему, он учит ее сквернословить.
Кампьен смотрел вслед его долговязой фигуре; дойдя до поворота, Люк обернулся, махнул рукой и исчез. Да, интересно, что из этого выйдет? Идя по дорожке к крыльцу, он усмехнулся. Мисс Уайт, без сомнения, скучать в ближайшее время не будет.
Проходя через холл, он вынужден был признаться, что недооценивал Рене. Нарядная и веселая, как птичка, она сидела на нижней ступеньке лестницы, ожидая его.
– Пора уже и вернуться домой, – сказала она и, вскочив на ноги, крепко обняла его – подобное излияние чувств Рене позволяла себе только в исключительных случаях. – Вы удивительный, замечательный человек!
Эта вырвавшаяся из самого сердца признательность показалась Кампьену самой большой наградой. Рене взяла его под руку и повела в глубь дома.
– Идем, выпьем кофе. Ну и ночка! У нас тут был настоящий репортерский прием. Как в старое доброе время в газете «Манчестер варьете». Не знаю уж, что будет в утренних газетах. Джессика сварила для вас очередную гадость. Я ее вылила и скажу, что вы выпили с удовольствием. Ну, идемте же. Кларри самозабвенно ухаживает за мистером Лаггом… Какой очаровательный мужчина… У меня было кое-что припасено. Не сердитесь уж на них. Просто сделайте вид, что ничего не заметили. После всех этих событий их очень мучила жажда.
Кампьен рассмеялся. Рене щебетала, не давая ему вставить словечка.
– Ну, конечно, я опять забыла. Вам письмо. Оно пришло еще вчера утром, и никто не позаботился отдать его вам. Вот оно, дорогой. На подносе. Почерк женский, значит, личное. Пока вы его читаете, я поставлю чайник. Но не задерживайтесь. Мы все вас ждем.
И Рене, как бабочка с потрепанными крылышками, но готовая к новым подвигам, устремилась к себе на кухню; а Кампьен взял письмо и, подойдя ближе к висевшему в холле фонарю, начал читать. Отчетливый почерк жены приветливо улыбался ему с единственной страницы.
«Дорогой Альберт,
спасибо тебе за известие, что мы не едем управлять островом. Я так рада. Реактивный самолет «Херувим» почти готов, так что мы с Аланом и Вэлом приедем к тебе, как только ты освободишься.
Юный Секстон Блейк весь день рисует, причем только одни грибы, которые мне показались сначала вполне невинными грибами из сказок. Пока я не прочитала, что под ними написано. Под каждым стояло только одно слово: «Бах!»
Я внимательно слежу по газетам за твоим расследованием, но сообщения такие отрывочные, что боюсь, любое мое замечание окажется до того невпопад, что ты расстроишься. Так что я лучше от них воздержусь. Надеюсь, скоро увидимся.
Очень люблю. Аманда.
P.S. Не могу все-таки удержаться от одного намека. Не думал ли ты о банкире? Очень уж он неестественный».
Кампьен дважды прочитал письмо, а постскриптум раз пять. Аккуратно сложил листок бумаги и спрятал во внутренний карман; слуха его вдруг коснулось сдавленное завывание. Кто-то явно пытался петь. Дело плохо – пел Лагг.
Дочь времени Тей Джозефина
Истина – дочь времени.
Старая английская пословица
I
Грант лежал на высокой больничной койке и смотрел в потолок. Надоело ему все невыносимо. Каждую черточку, каждую трещинку ровного белого чистого поля он знал наизусть. Сначала он вообразил потолок картой, прошел по рекам, исследовал острова и материки. Потом – загадочной картинкой, отыскал прятавшиеся в ее линиях лица, контуры птиц и рыб. Потом в уМе расчертил потолок и, как в школьные годы, просчитал получившиеся углы и треугольники. Гляди не гляди, больше ничего не выглядишь. Тоска смертная.
Грант как-то попросил Карлицу развернуть немного кровать, чтобы его взгляду стали доступны новые потолочные области. Это, однако, нарушило бы симметрию комнаты, а симметрия в больницах почитается превыше всего, ну, может, чуточку уступает чистоте, но никак не сострадательности. Что отклоняется от параллели, то – от лукавого.
Почему он ничего не читает, спросила в ответ на его просьбу Карлица. Вон ему сколько книжек нанесли, совсем новенькие, дорогие.
– Чересчур много людей, чересчур много слов. А печатные машины выбрасывают еще и еще: каждую минуту – лавины слов. Страшно подумать.
– Вам бы только спорить, – сказала Карлица.
Карлицей он про себя называл сестру Ингем – на самом деле девушку роста среднего, с неплохой фигуркой – в отместку за то, что оказался во власти этакой куколки, фарфоровой мейсенской [118]118
Мейсен – город в Германии к северо-западу от Дрездена на реке Эльбе (бывш. ГДР).
[Закрыть]статуэтки, которую ничего не стоило поднять одной рукой. Конечно, будь он сам на ногах. Карлица всегда лучше Гранта знала, что ему можно, а чего нельзя, мало того, она так легко орудовала его большим беспомощным телом, что Грант испытывал постоянное чувство унижения. Вес словно ничего для нее не значил. Матрацы она ворочала с небрежной грацией дискоболки. А когда заканчивалось ее дежурство, за него принималась Амазонка – богиня с руками, точно ветви бука. Амазонка, сестра Деррол, была родом из Глостершира, и каждую весну в пору цветения нарциссов ее томила тоска по дому. (Карлица родилась в портовом городке графства Ланкашир, цветами и прочей чепухой ее не проймешь.) У сестры Де-ррол были большие мягкие руки и глаза, как у телки, – большие и добрые; они смотрели на тебя с сочувствием, но малейшее физическое усилие – и сестра начинала дышать, как подающий воду насос. А в положении Гранта, как ревниво ни относись к чужой ловкости и сноровке, еще тяжелее думать, что ты лежишь, как колода, неподъемным грузом.
Грант был прикован к постели, его опекали Карлица и Амазонка, и все потому, что его угораздило свалиться в канализационный люк. Хуже не придумаешь, что в сравнении с этим деспотизм Карлицы или сопение Амазонки! Свалиться в люк – верх унижения, предел нелепости, какая-то клоунада, гротеск! Провалиться под землю во время преследования! Единственное утешение, что Бенни Сколл, за которым он гнался, попал, завернув за угол, прямо в руки сержанту У ил ьямсу.
Бенни получил свои три года, что, конечно, неплохо для английских подданных, но ведь его наверняка освободят досрочно за хорошее поведение. А вот из больницы за хорошее поведение досрочно не выпишешься, и мечтать нечего.
Грант перевел глаза с потолка вниз, скользнул взглядом по стопке книг на прикроватном столике – дорогие книги в броских обложках, которые назойливо навязывала ему Карлица. Верхняя, с видом Валетты[119]119
Валетта – столица Мальты, порт на Средиземном море.
[Закрыть] в ядовито-розовой гамме, – ежегодный отчет Лавинии Фитч о злоключениях ее высоконравственной героини. На обложке военный порт, значит, на сей раз ее Анжела или Сесиль, а может быть, Дениза или Валери – жена моряка. Грант открыл книгу, прочел сердечное посвящение автора и отодвинул роман в сторону.
«В поте лица» – семьсот страниц с лишком, мозольный труд Сайласа Уикли, бытописателя английской деревни. Судя по первому абзацу, положение вещей по сравнению с предыдущей книгой существенно не изменилось: снова лежит в родах мать; отец в очередной раз отложил уплату налогов; старший сын, на которого возлагалось столько надежд, знай налегает на выпивку, вот и сегодня заложил за воротник и свалился в сенях; младший – лежит со сложным переломом, а дочь уложил в постель заезжий гастролер. Погода мерзкая, льет обложной дождь, а выглянет из-за туч солнце, и от кучи навоза потянется в небо легкий парок. Навоз с непреложным постоянством появлялся в каждом романе Сайласа, и не его вина, что пар постоянно устремлялся вверх, нисходящие потоки автор не преминул бы отметить.
Обложку романа украшает резкая черно-белая графика. Ниже в стопке – изысканная безделка под названием «Бальные туфельки», полная легкомысленных причуд и затейливых нелепиц: с шутливой снисходительностью Руперт Руж повествует о пороке. Сначала ужасно смешно. Но на третьей странице замечаешь, что Руперт неплохо усвоил урок другого остряка – Дж. Б.Шоу, который хоть и не отличался снисходительностью, но в шутке понимал столько же, это ему принадлежит честь открытия: чтобы прослыть остроумным, достаточно всегда и всюду использовать парадокс, такой удобный и простой в обращении. А заметив это, видишь намерения автора за три предложения вперед.
Красная вспышка выстрела на фоне ночного неба – обложка последнего романа Оскара Оукли. Бандиты цедят слова – синтезированный американский сленг, не слишком уместный, а что еще хуже – ничего общего с настоящим. Блондинки, сверкающие никелем бары, бешеные гонки с преследованием. Чушь собачья.
В «Деле о потерянном консервном ноже» Джона Джеймса Марка на первых двух страницах – три процедурные ошибки; хоть за это спасибо, Грант развлекался, сочиняя в уме письмо автору.
Внизу лежала тоненькая голубая книжка, Грант совершенно не помнил, о чем она. Кажется, что-то очень серьезное, со статистикой. Мухи цеце, калории или сексуальное поведение, в общем, что-то в этом роде.
Даже и тут он знал, что будет на следующей странице. Неужели никто в целом мире не способен хоть сколько-нибудь отойти от шаблона? Неужели все должны придерживаться какой-нибудь формулы? Нынешние писатели, как же они боятся обмануть ожидания публики! «Новый Сайлас Уикли», «новая Лавиния Фитч» – все равно что «новый кирпич», «новая расческа». Нет чтобы сказать: «новая книга такого-то», неважно, кого именно. Публику интересует не книга, а то, что она новая. Какой она будет, читатель знает наперед.
Вот если бы остановить все печатные машины – хотя бы на время жизни одного поколения, подумал Грант и отвел от стопки книг скучающий взгляд. Давно пора объявить литературный мораторий. Хорошо бы какой-нибудь супермен изобрел луч, который сделает невозможным производство книг. Если бы это случилось! Тогда человеку в его положении не натащили бы столько дряни, и властная малютка дрезденского фарфора не стала бы докучать ему всякой чепухой.
Услышал, как открывается дверь, но даже ухом не повел. Отвернулся к стене в прямом и переносном смысле.
Кто-то приблизился к койке – Грант притворился спящим, чтобы с ним не заговорили. Опять вязкое глостерширское сочувствие или ланкаширская бойкость! Осточертело. И в ту же секунду на него повеяло нежным ностальгическим запахом луговых трав Грасса. Вдохнул аромат духов, что это? От Карлицы пахнет лавандовой пудрой, от Амазонки – мылом и йодоформом. Ну конечно же, дорогие французские духи – Ланкло № 5. Примета доброй его приятельницы Марты Халлард.
Приоткрыв один глаз, Грант искоса взглянул на нее. Марта склонилась проверить, спит ли он, выпрямилась и, хотя трудно такое вообразить, застыла в нерешительности, разглядывая стопку явно не прочитанных книг. В одной руке она держала еще две книги, а в другой – большой букет белой сирени. Интересно, она выбрала белую сирень, потому что считала эти цветы самыми подходящими для зимы (сирень украшала ее театральную уборную с декабря по март) или оттого что они удивительно шли к ее черно-белому туалету? На ней была новая шляпка и, как обычно, жемчуг, тот самый жемчуг, который Гранту однажды удалось ей вернуть. Марта была очень красива, совершенная парижанка, ничего от больницы, как славно-то!
– Я тебя разбудила, Алан?
– Нет, я не спал.
– Я, похоже, собралась подарить эскимосу холодильник, – сказала она, небрежно опустив книги рядом с другими, отвергнутыми. – Надеюсь, мои тебе понравятся больше. Как тебе показался этот букварь для подростков? Наша Лавиния превзошла самое себя. Неужели ты даже не открыл книгу?
– Я ничего не могу читать.
– Что, очень больно?
– Я страдаю. Но руки и ноги тут ни при чем.
– А что тогда?
– Кузина Лора называет это «шипами скуки».
– Бедный Алан. Твоя Лора права. – Она вынула нарциссы из вазы, слишком большой для них, уронила их в раковину умывальника великолепным актерским жестом и поставила в вазу сирень. – Говорят, скука – это непреодолимое, граничащее со страстью стремление зевать, а между тем это просто мелкая, гнусная пакость.
– Гнусное ничто, пакостное ничто. Словно тебя секут крапивой.
– Ты бы чем-нибудь занялся. У тебя есть время думать.
– «Осмысли счастья миг»?
– Осмысли, что с тобой происходит. Подумай о душе. Займись философией, йогой, например, или чем-нибудь в этом роде. Хотя, кажется, аналитический ум не склонен к абстрактному мышлению.
– Я уже подумывал об алгебре. Но мне так надоела геометрия проклятого потолка, что никакую математику душа не принимает.
– Ну что ж. Вырубные картинки человеку, лежащему навзничь, тоже не предложишь. А как насчет кроссвордов? Если хочешь, я могу достать целую книгу.
– Боже избави.
– Тогда ты можешь сам составлять кроссворды. Говорят, это еще интереснее.
– Возможно. Только словарь весит добрых пару килограммов. А потом я никогда не любил заглядывать в справочники.
– Ты в шахматы играешь? Я что-то не помню. Шахматные задачки, а? Мат в три хода, белые начинают и выигрывают?
– Шахматы представляют для меня только художественный интерес.
– Как художественный?
– Ну да, короли, слоны, пешки или как их там, они очень красивы. Изысканно красивы.
– Замечательно. В следующий раз принесу тебе шахматы, играй на здоровье. Ну ладно, ладно, как хочешь, можно без шахмат. Тогда займись теоретическим расследованием. Как в математике. Найти решение какой-нибудь нерешенной задачки.
– Ты имеешь в виду преступление? Все эти случаи я знаю наизусть. Ни к одному из них не подступишься. Тем более в моем положении.
– Я говорю не о полицейских делах. Можно взять нечто более значительное, так сказать, классическое. Загадку, над которой целый мир несколько веков ломает голову.
