Текст книги "Срочно нужен гробовщик (Сборник)"
Автор книги: Дороти Ли Сэйерс
Соавторы: Джозефина Тэй,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)
IV
После обеда появился запыхавшийся сержант Уильямс; он принес два толстых тома.
– Зачем было так беспокоиться? – сказал Грант. – Могли бы оставить книги внизу, у вахтера.
– Я хочу объяснить… Времени у меня было в обрез – только на один магазин, и я выбрал по дороге самый большой. Это – лучшее пособие по истории Англии, какое у них есть. Уверяют, что лучше не достать. – Сержант положил перед Грантом книгу в строгом зеленом переплете с такой миной, что и без слов было ясно: он, Уильямс, снимает с себя всякую ответственность за содержание тома. – Жизнеописаний Ричарда Третьего у них нет. Они мне, правда, дали это.
«Эго» была книжка в яркой суперобложке с гербом. Называлась она «Роза замка Рейби».
– Что это?
– Говорят, роман про его мать. Эту самую Розу из Рейби. Не могу, к сожалению, побыть у вас подольше: шеф за опоздание голову снимет. Я, кажется, справился с вашим поручением не самым лучшим образом, уж извините. Буду поблизости – обязательно загляну и, если книги не подойдут, постараюсь раздобыть что-нибудь получше.
Грант был действительно растроган и от души поблагодарил Уильямса.
Не успели еще затихнуть вдали быстрые шаги сержанта, как Грант взялся за «лучшее из пособий по истории Англии». Оно оказалось научным трудом по истории государственного строя, это была сухая компиляция, текст которой «оживляли», по мысли издателя, претенциозные иллюстрации. Так, описание крестьянского хозяйства четырнадцатого века сопровождалось разукрашенной рукописной страницей из псалтыря Латтрела, а в рассказ о Великом пожаре вклинилась карта современного Лондона. Короли и королевы Таннера не интересовали. Его внимание обращалось только к социальному прогрессу и эволюции общественных отношений наряду с такими явлениями, как «черная смерть» и изобретение книгопечатания, возникновение торговых и ремесленных гильдий и распространение пороха. Но историю делают люди, и, как это ни прискорбно, мистеру Таннеру не удалось обойти молчанием королей и их родственников всех до единого. Вот, например, рассказ об изобретении книгопечатания.
Некий человек по имени Кекстон приехал из Кента, из лесной глуши, в Лондон, устроился там подмастерьем суконщика у будущего лорд-мэра Лондона, а потом с двадцатью марками[140]140
Марка – монета достоинством 13 шиллингов 4 пенса.
[Закрыть], полученными в наследство от хозяина, отправился в Брюгге. И когда в тоскливую осеннюю пору, под дождем, на низменном голландском берегу высадились два юных беглеца из Англии, не кто иной, как Кекстон, преуспевающий купец из Кента, оказал им поддержку и помощь. Эти беглецы были Эдуард IV и его брат Ричард; потом колесо фортуны повернулось, Эдуард возвратился в Англию и стал королем, вернулся в Англию и Кекстон, и первые английские книги, изданные в Англии типографским способом, были напечатаны им по заказу Эдуарда IV, их автором был шурин короля.
Как же безлика сухая информация! Не растрогает, не возьмет тебя за живое, думал Грант, листая «Историю». Боль всего человечества твоей собственной болью не становится, так читаешь га-зету. Прочтешь, например, «с лица земли стерт целый поселок», и по спине поползут мурашки, но сердце молчит. Известие о том, что во время наводнения в Китае погибли тысячи человек, – только материал для газетного столбца, но если в пруду утонул соседский мальчишка – это трагедия. Так и труд Таннера о социальном прогрессе английской нации был замечателен, но не впечатлял. И только там, где речь заходила об отдельных людях, пробуждался более непосредственный читательский интерес. Как, например, в приведенных Таннером отрывках из писем Пастонов. Исторические сведения в их письмах перемежались с заказами на подсолнечное масло и расспросами о том, как идут дела у Клемента в Кембридже. В одном из писем между двух заметок совершенно домашнего свойства Грант наткнулся на упоминание о том, что в лондонском доме Пастонов живут два мальчика: Джордж и Ричард, сыновья герцога Йоркского, – и каждый день их навещает Эдуард, старший брат.
Надо сказать, на английском троне прежде не было никого, кто обладал бы таким опытом обыденной жизни – жизни рядового человека, как Эдуард IV и его брат Ричард. Грант опустил книгу на одеяло и уставился взглядом в невидимый сейчас потолок. Еще, быть может, Карл II. Но Карл даже в нищете, даже во время изгнания оставался сыном короля, человеком другой породы, чем простые смертные, тогда как мальчики, жившие в доме Пастонов, были всего лишь детьми из семьи Йорков. И в лучшие для Йорков дни они не считались важными персонами, а в то время, когда писалось письмо, у них не было не только никаких видов на будущее, но и родного дома.
Грант потянулся за учебником Амазонки и прочитал, что в то время Эдуард находился в Лондоне, он набирал войско. «Лондон всегда был на стороне Йорков, и народ охотно стекался под его знамена» – так было написано в учебнике.
Юный Эдуард, в восемнадцать лет идол столицы, был на пути к первым своим победам, тем не менее он находил время, чтобы каждый день навещать младших братьев.
Должно быть, именно тогда возникла необыкновенная преданность Ричарда старшему брату. Ничем не поколебленная преданность, преданность на всю жизнь, которую учебники не только не отрицали, но, напротив, подчеркивали, стремясь придать больший вес морали. «До самой смерти Эдуарда он оставался его верным, преданным помощником, но замаячил призрак короны, и Ричард не сумел устоять перед искушением». Или как в хрестоматии: «Он был Эдуарду хорошим братом, но надежда стать королем разбудила в нем алчность и ожесточила сердце».
Грант покосился на портрет. Ошибается хрестоматия! Если и ожесточилось сердце Ричарда и он сделался способным на убийство, то алчность тут, скорее всего, ни при чем. А может, хрестоматия имеет в виду жажду власти? Возможно. Возможно.
Да, но ведь Ричард обладал всей полнотой власти, какую только мог пожелать смертный! И как брат короля, и благодаря богатству. Неужели этот коротенький шажок наверх был для него так важен, что ради него он мог убить детей любимого брата?
Все это очень странно.
Инспектор продолжал размышлять о Ричарде до прихода миссис Тинкер, которая принесла свежую пижаму и засыпала его новостями, почерпнутыми из заголовков газет. Миссис Тинкер никогда не прочитывала ни одной газетной заметки далее третьей строчки, разве что в статье шла речь об убийстве, тогда она читала все до словечка, а по пути домой, где ее ожидала готовка для мужа, покупала вечернюю газету.
Непроницаемой пеленой обволакивал Гранта ее голос: она рассказывала об убийстве в Йоркшире, об отравлении мышьяком, об эксгумации, – как вдруг на прикроватном столике заметила непрочитанную утреннюю газету. Речь ее внезапно оборвалась.
– Вы себя плохо чувствуете? – заботливо спросила она.
– Да нет, мне лучше, с чего вы, Тинк?
– Но вы даже не притронулись к сегодняшней газете! Так же было с моей племянницей незадолго до ее кончины. Ее перестало интересовать, что пишут в газетах.
– Не стоит беспокоиться. Я иду на поправку. Даже настроение улучшилось. А про газеты я забыл, потому что все утро читал историю. Вам приходилось слышать про принцев в Тауэре?
– Кто же про них не слышал!
– И вы знаете, что с ними произошло?
– Еще бы! Он придушил их подушкой во сне.
– Кто придушил?
– Изверг. Ричард Третий, их дядя. Во время болезни вредно думать о плохом. Лучше почитайте что-нибудь веселенькое.
– Вы очень спешите домой, Тинк? Может, найдете время ради меня пройтись по Сент-Мартинз?
– Времени у меня дополна. Хотите передать что-то мисс Хал-лард? Но она появится в театре не раньше шести.
– Да, я знаю. Оставьте ей записку, прочитает, когда придет.
Грант взял блокнот, карандаш и написал: «Ради всего святого, достань для меня экземпляр «Истории Ричарда III» Томаса Мора».
Он вырвал страницу, сложил записку и надписал имя Марты.
– Отдайте на служебном входе старому Сакстону. Он ей передаст.
– Если сумею туда протиснуться, там такие очереди в кассу, – сказала миссис Тинкер и добавила, пояснив: – Играют один и тот же спектакль, публика валит валом.
Она положила записку в дешевую, из искусственной кожи, сумку с потертыми боками, которая, как и шляпа, казалась неотъемлемой частью миссис Тинкер. Каждый год на Рождество Грант дарил ей кожаную сумку, одну лучше другой, каждая была настоящим произведением искусства, столь восхитительной формы и безупречной работы, что даже Марта смело могла бы появиться с такой в «Павлине». Но, вручив дар, Грант больше ни разу его не видел. Вряд ли миссис Тинкер обращает в деньги его подарки: войти в ломбард для нее пострашнее, чем попасть в тюрьму. Скорее всего, его дары, как были – в магазинной упаковке, – мирно покоятся где-нибудь у нее в комоде. И время от времени, возможно, она вынимает их, чтобы полюбоваться или показать приятельницам, а может, ей достаточно чувствовать себя их владелицей. Так некоторых тешит мысль, что они все-все-все подготовили и могут сказать: «А вот в этом меня положите в гроб». На следующее Рождество Грант собирался открыть эту ее потрепанную сумочку, которую она носила всегда и всюду, и положить в кармашек деньги. Она, конечно, растранжирит их по пустякам, так что и сама не будет знать, куда потратила, но, возможно, маленькие радости, брошенные, словно цехины, в однообразие буден, дороже платонического удовольствия сознавать себя обладательницей коллекции чудесных сумок, спрятанных в глубине комода.
Миссис Тинкер вышла, ее сопровождал прямо-таки концерт из скрипов корсета и башмаков, и Грант снова обратился к пособию, пытаясь, подобно мистеру Таннеру, проникнуться интересом к человеческой расе как таковой. Получалось это у него плохо. Ни по натуре, ни по профессии человечеством в целом он не интересовался. По склонности, врожденной ли или благоприобретенной, Грант предпочитал индивидуальный подход. Сквозь дебри статистики он продирался с трудом, мечтая о рассказах про короля, взобравшегося на дерево и прячущегося в листве дуба; про метлу, привязанную к мачте; про шотландского горца, уцепившегося за стремя кавалериста[141]141
Речь идет о короле Карле II Стюарте, укрывавшемся от войск Кромвеля; об издевках голландского адмирала Ван Тромпа и его угрозах вымести англичан со всех морей; о шотландском пехотинце в битве при Ватерлоо.
[Закрыть]. Хотя, конечно, приятно прочитать, что англичанин пятнадцатого века «пил воду только в тюрьме». Об английском труженике времен Ричарда III на континенте ходили легенды. Мистер Таннер цитировал коллегу, жившего в то время во Франции:
«Во Франции разрешено покупать соль только в королевских магазинах по установленным королем ценам. Солдаты ни за что не платят и, если чем-нибудь недовольны, обращаются с людьми, как варвары. Виноградари должны отдавать королю четвертую часть урожая. Города выплачивают в казну ежегодно крупные суммы на содержание войска. Крестьяне живут в нужде и лишениях. Шерстяной одежды у них нет. Одежда крестьянина состоит из короткого кафтана из мешковины и штанов до колена, открывающих внизу голые ноги. Женщины ходят босиком. Крестьянин не ест мяса, а в суп кладет небольшой кусочек соленого сала. Дворяне живут немногим лучше. Тех, на кого поступил донос, допрашивают с глазу на глаз, и зачастую после допроса они исчезают бесследно.
В Англии все не так Никто не может войти в дом без разрешения хозяина. Король не имеет права по своей воле облагать налогами, он не может ни изменять законы, ни издавать новые. Воду в Англии пьют только в тюрьме. Англичане едят рыбу и мясо. Одеты они в добротные одежды, а в их домах полно всякой утвари. Судить англичанина может только местный судья».
И если вы собрались проведать свою Лиззи, чтобы взглянуть на ее первенца, а у вас худо с деньгами, как, должно быть, утешительна мысль, что в каждом христианском доме вас ждет стол и кров и не нужно ломать голову, где раздобыть деньги на железнодорожный билет. Да, немало хорошего было в той зеленой, зеленой Англии, с мыслью о которой Грант вчера уснул.
Инспектор перелистывал страницы, относящиеся к пятнадцатому веку, в поисках более конкретных сведений об отдельных людях, каких-нибудь мелких штришков, которые, как в луче прожектора, выхватывающем из темноты часть сцены, ярким своеобразием осветят события прошлого. Но, к разочарованию Гранта, описание снова обратилось к общим предметам. По мнению мистера Таннера, парламент, собиравшийся при Ричарде III всего один раз, был наиболее прогрессивным и демократичным из всех собиравшихся ранее; ученый автор выражал сожаление, что злодейства, совершенные королем, находятся в таком вопиющем противоречии с его завидным стремлением ко всеобщему благу. Похоже, это все, что мог сказать Таннер о Ричарде III. Если бы не Пастоны, не отголосок их живого общения, донесшийся до нас сквозь столетия, в этом большущем труде, посвященном деяниям человечества, человеком бы и не пахло.
Грант позволил книге соскользнуть на одеяло и ощупью нашел «Розу замка Рейби». [142]142
[Закрыть]
V
«Роза замка Рейби» оказалась обыкновенным романом, зато его было гораздо легче держать в руках, чем таннеровскую «Общественную историю Англии». Вдобавок роман был сделан основательно, он скорее напоминал историческое исследование, написанное в художественной форме, с диалогами. Писательница, некая Эвелин Пейн-Эллис, сумела избежать искусственной архаизации, нарочитой «всамделишности» – их с Лорой детское словечко, – всяческих «зело», «паки» и т. п. В книге помещались портреты Йорков и их генеалогическое древо. То был рассказ о настоящих, а не вымышленных людях, рассказ, который будит воображение и мысль. В своем роде добросовестный и честный.
И что гораздо важнее, более содержательный, чем «История» Таннера.
Куда более содержательный.
Грант считал: если хочешь составить мнение о человеке, а узнать о нем неоткуда, познакомься с его матерью. А потому он охотно займется Сесилией Невилл, герцогиней Йоркской, по крайней мере пока не получит информацию из первых рук – «Историю Ричарда III» никогда не ошибавшегося сэра Томаса Мора.
Он взглянул на фамильное древо: да, Эдуард и Ричард среди других английских королей выделялись не только тем, что на собственном опыте узнали жизнь простых смертных, но и своим чисто английским происхождением. Какие имена: Невиллы, Фитца-ланы, Перси, Холланды, Мортимеры, Клиффорды, Одли и, конечно, Плантагенеты! Королева Елизавета тоже могла гордиться своими английскими предками, если, конечно, считать валлийцев англичанами. Но от знаменитой битвы при Гастингсе в 1066 году до девятнадцатого века английский трон в основном занимали короли смешанной крови: наполовину французы, испанцы, датчане, голландцы, португальцы, и только Йорки были настоящими англичанами.
В их жилах текла королевская кровь как с отцовской, так и с материнской стороны. Сесилия Невилл – внучка Джона Ганта, третьего сына Эдуарда III, первого Ланкастера. Два деда ее мужа – родные братья Ганта. У Эдуарда III было пять сыновей, и трое из них – прадеды братьев Йорк.
«Невиллы были крупными землевладельцами и занимали высокое положение в обществе, – писала Пейн-Эллис. – Невиллы были, как правило, красивы. Невиллы были люди незаурядные, с пылкой душой и сильным характером. Лучшее, чем могли наделить Невиллы, унаследовала Сесилия, единственная Роза Севера, выбор между Алой и Белой розами тогда еще не успел расколоть Англию».
По мнению автора, брак Сесилии Невилл с Ричардом Плантагенетом, герцогом Йоркским, был браком по любви. Грант отнесся к этой теории скептически, но, почитав да пораздумав, согласился с ней. Конечно, в пятнадцатом веке ежегодное прибавление семейства могло свидетельствовать только о плодовитости союза, и ни о чем другом. Длинная череда детей, которыми Сесилия Невилл одаривала своего очаровательного мужа, говорила скорее о том, что супруги продолжали жить вместе, а вовсе не об их взаимной любви. Но во времена, когда роль жены сводилась к тому, чтобы спокойно сидеть дома и рожать детей, постоянные путешествия Сесилии с мужем были явлением необычным и доказывали, что им было хорошо друг с другом. О продолжительности и частоте совместных поездок можно судить по месту рождения детей. Старшая дочь, Анна, родилась в родовом поместье Фотерингей в графстве Нортхемптоншир. Генри, умерший в младенческом возрасте, – в Хатфилде. Эдуард – в Руане, где герцога удерживала война. Эдмунд и Елизавета тоже в Руане. Маргарет – в Фотерингее. Джон, скончавшийся ребенком, – в Ните, Уэльс. Джордж – в Дублине (уж не местом ли рождения объясняется чисто ирландское упрямство невозможного Джорджа?). Ричард родился в Фотерингее.
Сесилия Невилл не собиралась сидеть дома, в Нортхемптон-шире, терпеливо дожидаясь, пока супруг и повелитель милостиво соизволит ее навестить. Она сопровождала его всюду, куда ни забрасывала его судьба. Веский довод в пользу теории мисс Пейн-Эллис. По самым строгим меркам брак их следовало признать необыкновенно удачным.
В семье, видно, любили друг друга, потому Эдуард и заезжал каждый день к Пастонам, чтобы проведать младших братьев. В горе и в радости Йорки держались заодно. Что сразу же бросалось в глаза. Листая книгу, Грант наткнулся на письмо. Старшие мальчики, Эдуард и Эдмунд, писали отцу. Они тогда жили и учились в замке Ладло и как-то в субботу, на Пасху, воспользовавшись оказией, послали домой письмо с нарочным; в нем они бурно жаловались на учителя, писали, какой он «противный», и умоляли отца выслушать посыльного, Уильяма Смита, которому во всех подробностях рассказали о своем плачевном положении. «SOS» предваряли и заключали изъявления почтительной вежливости, формальность которых отчасти нарушалась совершенно по-детски выраженной благодарностью за присланную одежду и просьбой выслать забытый требник.
Мисс Пейн-Эллис, как человек добросовестный, снабдила письмо ссылкой на источник (оказывается, оно было взято из рукописей Коттона). Грант медленно листал книгу в поисках новых писем: для полицейского нет ничего важнее конкретных данных.
Писем больше не было, зато он наткнулся на заинтересовавшую его сценку.
«В резком свете декабрьского утра герцогиня стояла на ступенях Бейнардского замка, их резиденции в Лондоне, и смотрела, как готовятся к отъезду муж, сын и брат. Распугав суетливых воробьев и степенно расхаживавших по двору голубей, Дерк с племянниками ввели лошадей. Она видела, как сея на коня ее муж – спокойно, неспешно, словно отправлялся не на войну, а в Фоте-рингей взглянуть на приплод, который принесли овцы. Пылкий, как все Невиллы, ее брат Солсбери старался казаться серьезным, он осознавал важность момента. Глядя на них обоих, она про себя улыбалась. Но при виде Эдмунда сердце ее сжалось. Семнадцать лет – совсем еще мальчик, такой трогательный, такой хрупкий. Эдмунд весь светился восторгом и гордостью: он впервые будет участвовать в боевых действиях. Как же ей хотелось шепнуть мужу: «Береги Эдмунда!» – но нельзя. Муж не поймет ее, а Эдмунд, заподозри только такое, взъярится до небес. Ведь Эдуард всего лишь годом старше, а уже командует армией на границе Уэльса, значит, и ему пора понюхать пороху – не маленький.
Сесилия оглянулась на младших, они вышли за ней во двор и стояли чуть поодаль – Маргарет и Джордж, светловолосые, крепенькие, и – как всегда, на шаг сзади – Ричард, подменыш, ребенок, подброшенный им эльфами: из-за темных бровей и волос он казался чужим в своей семье. Добродушная растрепанная Маргарет вся в слезах – у четырнадцатилетних девчонок глаза вечно на мокром месте; Джордж глядит на отъезжающих со страстной завистью, он едва сдерживается: что из того, что ему только одиннадцать, он тоже хочет воевать! Маленький, худенький Ричард внешне спокоен, но внутри, она знает, вибрирует весь, словно туго натянутая струна.
Под цокот копыт, оскальзывающихся на булыжной мостовой, бряцая доспехами, всадники двинулись со двора к оруженосцам, поджидавшим их на дороге; и дети приплясывали, махали руками, кричали, пока воины не скрылись за воротами.
С тяжелой душой вошла в дом Сесилия, проводившая на войну столько мужчин, столько родных и близких. Внутренний голос все повторял вопрос: «Кто теперь? Кто из них не вернется?»
Она и мысли не могла допустить, что видит их всех в последний раз. Что домой не вернется никто. Что не пройдет и года, как отрубленную голову мужа, увенчанную в насмешку бумажной короной, прибьют к решетке ворот города Йорка, а над другими воротами выставят на обозрение головы брата и сына».
Ладно, пусть это беллетристика, зато как выразительно описан Ричард! Брюнет среди блондинов. «Чужой в своей семье». Подменыш.
Грант на время отвлекся от Сесилии Невилл и пролистал книжку в поисках новых сведений о Ричарде. Но Ричард не слишком интересовал Пейн-Эллис. Для нее он был только младшим ребенком в семье. Куда больше привлекал ее пышным расцветом юной мужественности старший брат Ричарда. Эдуард постоянно был на первом месте. Вместе с Уориком, сыном Солсбери, своим кузеном из рода Невиллов, он выиграл битву при Таутоне и, несмотря на то что еще была свежа память о жестокости Ланкастеров и голова отца по-прежнему выставлена на воротах Йорка, проявил терпимость и милосердие к побежденным – эти качества отличали его и в последующие годы. Под Таутоном были помилованы все, кто просил пощады. Его короновали в Вестминстерском аббатстве, а Джордж и Ричард, вернувшиеся из Утрехта, из изгнания, получили титулы герцога Кларенса[143]143
Джордж известен в нашей литературе под именем Георга, герцога Кларенса
[Закрыть] и герцога Глостера. Молодой король с великими почестями похоронил останки отца и брата в соборе Фотерингей, однако же не Эдуард, а Ричард, которому едва только исполнилось тринадцать лет, пять долгих дней под жарким июльским солнцем вел печальную процессию из Йоркшира в Нортхемп-тон; с тех пор как он простился на ступенях Бейнардского замка с отцом и братом, минуло шесть лет.
Прошло еще несколько лет, прежде чем Пейн-Эллис позволила Ричарду вернуться на страницы книги; Эдуард правил Англией, а Ричард учился – вместе с молодыми Невиллами – в замке Мидлхем в Йоркшире.
«Из долины Уэнслидейл, полной солнца и ветра, въехав в тень крепостной стены, Ричард сразу почуял неладное. Часовые на воротах, о чем-то громко и возбужденно разговаривавшие, увидев Ричарда, явно смутились. Он проехал мимо примолкшей стражи и въехал во двор, непривычно пустой и тихий; в эту пору дня двор обычно гудел от разговоров и суеты. Приближался час ужина; привычка и голод, казалось, должны были оторвать обитателей Мидлхема от их разнообразных занятий, как и его привели с соколиной охоты домой. Странно, почему так пусто вокруг? Он поставил коня в конюшню. И там никого. Снимая седло, Ричард заметил в соседнем стойле взмыленную чужую лошадь, от усталости она даже есть не могла.
Ричард вытер коня, накрыл попоной, потом принес сена и свежей воды и вышел, размышляя о чужой загнанной лошади и о пугающей тишине вокруг. Услышав далекие голоса, доносившиеся из большого зала, остановился в дверях. Что лучше: пойти туда и сразу выяснить все или сначала подняться к себе? Пока он колебался, голос с лестницы тихо шепнул: «Тс-с-с!»
Взглянув вверх, Ричард увидел двоюродную сестру Анну, перевесившуюся через перила. Ее длинные косы болтались, точно языки колокола.
– Ричард! – прошептала она. – Ты слышал?
– Что? Что слышал? Случилось что-то?
Ричард поднялся по лестнице; схватив за руку, Анна потянула его за собой в расположенную под самой крышей классную комнату.
– Да в чем дело? – спросил он, упираясь. – Что такое? Почему ты не хочешь говорить? Случилось что-то ужасное?
Анна втянула его в комнату и закрыла за собой дверь.
– Ты слышал об Эдуарде?
– Об Эдуарде? Он заболел?
– Да нет же! Снова скандал!
– Ох, – облегченно выдохнул Ричард. С Эдуардом вечно что-нибудь приключалось. – На этот раз что? Новая любовница?
– Хуже! Много хуже! Он женился.
– Женился? – Ричард говорил спокойно, он не принял всерьез ее слов. – Не может быть.
– Тем не менее это так. Мы узнали час назад. Приехал гонец из Лондона.
– Быть не может! – упирался Ричард. – Королю жениться не просто, это долгая история. Договоры, бумаги. Да и парламент, наверное, должен сказать свое слово. С чего ты взяла, что он женился?
– Я взяла! – взорвалась Анна. Беда грянула как гром среди ясного неба, а он словно не слышит. – Семья собралась в зале, все до смерти расстроены.
– Анна! Ты подслушивала под дверью!
– Ох, не будь занудой. Кстати, особых усилий я не прикладывала. Их с того берега реки можно услышать. Он женился на леди Грей.
– Какой леди Грей? Из Гроуби?
– Вот именно.
– Не может быть. У нее двое детей, и она совсем старая.
– Старше его на пять лет и очень красивая, я подслушала.
– Когда это случилось?
– Пять месяцев назад. Поженились тайком где-то в Нортхемп-тоншире.
– А я-то думал, он собирается жениться на сестре французского короля.
– Папа тоже так думал, – многозначительно произнесла Анна.
– После всех переговоров… Да, твой отец попал в передрягу…
– Выслушав гонца из Лондона, он чуть с ума не сошел. И дело не только в том, что он оказался в дурацком положении. У нее куча родственников, и он их всех на дух не выносит.
– Видно, приворот. – В глазах Ричарда Эдуард, его герой, его кумир, был непогрешим. В его явном, непростительном безумии, конечно же, виновато колдовство – Мама его женитьбы не переживет, – сказал он.
С какой стойкостью держалась мать, узнав о гибели мужа и сына, как храбро встретила весть о том, что ланкастерское войско подошло к Лондону. Она не рыдала, не изображала из себя мученицу. Распорядилась об их с Джорджем отъезде в Утрехт так же просто, как будто отправляла их в школу. Они расставались друг с другом, возможно, навсегда, а она с сухими глазами, спокойно, обстоятельно занималась багажом, позаботилась и о теплых вещах, ведь им приходилось зимой переправляться через пролив.
Как вынесет она этот новый удар? Это гибельное безумие? Эту чудовищную глупость?
– Бедная тетя Сесилия, – сочувственно сказала Анна. – Эдуард всегда думает только о себе, это страшно. Страшно.
Но, по мнению Ричарда, Эдуард не был виноват. Если он сделал что-то не так, значит, был болен, или одержим, или околдован. Эдуард мог рассчитывать на его верность – полную, безоговорочную, почтительную.
Шли годы, но он по-прежнему был предан Эдуарду всем сердцем – у взрослого Ричарда верность старшему брату покоилась на полном понимании и приятии его действий».
Потом Эвелин Пейн-Эллис рассказывала о том, как перенесла новый удар Сесилия Невилл, как пыталась примирить смущенного, но довольного Эдуарда с Уориком, выходившим из себя при одном только упоминании леди Грей. Далее следовало описание неприступной, добродетельной красавицы с волосами как золото, слава о которых шла по всей стране, прекрасной дамы, одержавшей победу там, где потерпели поражение другие красавицы; о ее коронации в аббатстве Рединг (к трону, негодуя в душе, вел ее Уорик, он не мог избавиться от мысли о толпе Вудвиллов, прибывших поглазеть, как сестрицу Элизабет провозгласят королевой Англии).
Ричард снова появился на страницах романа, когда они с Эдуардом без гроша в кармане выбирались из Линна на голландском судне, оказавшемся по случаю в гавани. Вместе с ними друг Эдуарда, лорд Хейстингс, и небольшая горстка верных дворян. Денег ни у кого нет, и после долгих колебаний и переговоров капитан корабля согласился принять в уплату за проезд подбитый мехом плащ Эдуарда.
А все потому, что клан Вудвиллов давно сидел в печенках у Уорика, и он наконец не выдержал. Он, Уорик, посадил Эдуарда на английский престол, он его и свергнет. На его стороне весь род Невиллов, и, кроме того, хотите верьте, хотите нет, он может рассчитывать на действенную помощь невозможного Джорджа, герцога Кларенса, которому как раз пришло в голову, что лучше, взяв в жены Изабеллу, вторую дочь Уорика, стать наследником половины земель Монтегью, Невиллов и Бичемов, чем сохранять верность старшему брату. Через одиннадцать дней Уорик, к удивлению Англии, сделался хозяином страны, а Эдуарду и Ричарду пришлось покинуть родные края и месить октябрьскую грязь по пути из Алкмаара в Гаагу.
С тех пор Ричард неотлучно находился рядом со старшим братом. В ту суровую зиму в Брюгге. Потом у Маргарет в Бургундии, у той самой Маргарет, которая вся в слезах стояла вместе с ним и Джорджем на ступеньках Бейнардского замка, провожая отца, а совсем недавно стала герцогиней Маргаритой Бургундской. Маргарет, милая, добрая Маргарет была огорчена и напугана уму непостижимым поведением Джорджа (и не она одна); Маргарет взяла на себя миссию раздобыть деньги для Эдуарда и Ричарда – своих более достойных братьев.
Несмотря на то что великолепный Эдуард всегда был в центре внимания Эвелин Пейн-Эллис, писательница отмечала, что забота об оснастке судов, нанятых на деньги Маргарет, легла на плечи Ричарда, а ведь ему не было и восемнадцати лет. И когда Эдуард со смехотворно маленькой горсткой людей двинулся к столице, а на пути у него встало войско герцога Кларенса, именно Ричард отправился к нему в лагерь и склонил его, уже отчасти поддавшегося на уговоры Маргарет, к союзу со старшим братом, открыв тем самым Эдуарду дорогу на Лондон.
Правда, подумал Грант, уговорить Джорджа – труд не велик. Он легко поддавался чужому влиянию. У Джорджа это было врожденное.
