Текст книги "Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв"

Автор книги: Дональд Гамильтон

Соавторы: Честер Хаймз,Крейг Райс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

3

Пульт в полицейском участке. Сержант, сидевший за пультом, передал донесения дежурному лейтенанту Андерсону привычно монотонным голосом:

– Женщина, которая живет на улице напротив монастыря, сообщает об убийстве и изнасиловании на этой улице…

Лейтенант Андерсон зевнул.

– Всякий раз, как какой-нибудь муж прибьет свою жену, звонит кто-то из любительниц совать свой нос в чужие дела и сообщает, что она изнасилована и убита… то есть жена, я имею в виду. И Бог знает, зачем им это надо – я имею в виду любительниц совать нос в чужие дела.

– …другая женщина с этого же участка. Сообщает о том, что кто-то мучает собаку…

– Скажи ей, что мы тут же посылаем офицера, – пробурчал Андерсон. – Скажи ей, что собаки наши лучшие друзья.

– Она повесила трубку. Но тут звонит еще одна и утверждает, что монахини устроили оргию.

– Что-то там все же случилось, – заключил Андерсон. – Пошли Джо Абрамса с напарником, пусть разберутся.

Сержант включил радио:

– Джо Абрамс, зайди сюда.

Джо Абрамс вошел.

– Взгляни-ка, что там происходит на южной стороне монастыря.

– Хорошо, – сказал Джо Абрамс.

– Патрульный Стик звонит из кабины на 125-й улице, – доложил сержант Андерсону. – Сообщает, что он и его напарник, Сэс Прайс, были атакованы и сбиты с ног летающей тарелкой, пронесшейся по кварталу.

– Прикажи им явиться сюда после окончания дежурства, чтобы пройти тест на алкоголь, – строго сказал Андерсон.

Сержант передал приказ. Затем он выслушал еще одно донесение, и лицо его сделалось мрачным.

– Человек, назвавшийся Бенджаменом Зазули, звонит из «Париж-бара» на 125-й улице и сообщает о двойном убийстве. Говорит, что два мертвых человека лежат на тротуаре перед баром. Один из них – белый. Третий – без сознания. Думает, что это Каспер Холмс…

Кулак Андерсона опустился на стол, и его худое суровое лицо стало угрюмым.

– Черт возьми, вечно со мной что-то случается, – сказал он и в тот же миг пожалел о сказанном.

– Пошли туда две остальные машины, – приказал он ровным тоном. На его лбу запульсировали вены, а светло-голубые глаза смотрели отрешенно.

Он ждал, пока сержант связывался с двумя патрульными машинами и направлял их на место происшествия. Затем он сказал:

– Найди Джонса и Джонсона.

Пока сержант вызывал Джонса и Джонсона, оповещая их о приказе срочно явиться, Андерсон сказал озабоченно:

– Будем надеяться, что с Холмсом ничего не случилось.

Джонса и Джонсона сержант найти не смог.

Андерсон поднялся.

– Продолжай вызывать их, – сказал он. – Я поеду и сам взгляну, что там такое.

Причина, по которой сержант не мог связаться с Могильщиком Джонсом и Эдом Гробом Джонсоном, состояла в том, что они находились в задней комнате мясной лавки мамаши Луизы и ели горячие цыплячьи ножки. Перед ними стояли тарелки, полные тушеных цыплячьих ножек и риса, посыпанного красным чилийским перцем. В холодную ночь, вроде этой, такая пища зажигала в животе горячий огонь, а мягкое белое куриное мясо наполняло кишки приятной тяжестью. В комнате стояли три деревянных стола, покрытых жирными пятнами такого омерзительного вида, что только липкая и жирная консистенция жаркого, состряпанного мамашей Луизой, могла удержать съеденную пищу в желудке. В углу располагалась угольно-черная печь, соседствующая с медным баком для воды. На горячей плите кипели котлы с готовящейся едой, придавая маленькой тесной комнатке сходство с роскошной турецкой баней.

Могильщик и Эд Гроб сидели за столом поодаль от плиты, их мундиры висели на спинках деревянных стульев. Черные, покрытые ворсом шляпы висели поверх шинелей на гвоздях на противоположной стене. Пот выступил у них на висках, пониже коротко остриженных курчавых волос и струился по темным, сосредоточенным лицам. Волосы Эда Гроба припорошены серой сединой. Справа на его виске – шрам в форме полумесяца, который оставил Могильщик, ударив его стволом своего пистолета, когда Эд Гроб превратился в берсерка, ослепнув после того, как ему плеснули кислотой в лицо. Это случилось более трех лет назад, тогда же сделали и операцию, во время которой шрамы от кислоты были покрыты кожей, взятой с его бедра. Но новая кожа или имела другой оттенок, или была светлее, чем естественная кожа на лице, да и заменяли ее отдельными участками. В итоге лицо Эда Гроба выглядело так, словно он был загримирован в Голливуде для роли чудовища Франкенштейна. А грубое, словно высеченное из одной глыбы, лицо Могильщика могло бы принадлежать любому из крутых гарлемских типов.

Могильщик обгрыз хрящики с последней куриной ножки и бросил тонкие белые остатки на горку костей на своей тарелке.

– Готов спорить на бутылку, что у него сегодня ничего не получится, – сказал он, понизив голос.

Эд Гроб посмотрел на свои наручные часы.

– И спорить не стоит, – ответил он столь же тихо.

– Сейчас уже без пяти двенадцать, а она заканчивает в одиннадцать тридцать. Ты думаешь, она ждет его?

– Нет, но он-то думает, что ждет…

Они исподтишка взглянули на человека, сидевшею в углу возле плиты в старом деревянном кресле. Это был низенький лысый толстяк с круглым, черным, подвижным лицом прирожденного комедианта. Он был полностью одет для улицы, за исключением пальто. Он бросил на них умоляющий взгляд.

Это был мистер Луис, муж мамаши. Начиная с первого года, он каждую субботу встречал на следующей за 125-й улицей железнодорожной станции маленькую горячую темнокожую официанточку из кафетерия Фишера.

Но мамаша Луиза завела бульдога. Это была шестилетняя собака грязно-белого цвета с пастью настолько большой, что могла бы без труда проглотить взрослую кошку. Бульдог сидел прямо напротив сияющих туфель мистера Луиса и смотрел в его безнадежное лицо тяжелым немигающим взглядом. Его розовая пасть была широко открыта, словно он задыхался в густых испарениях, а красный язык свесился до самой груди. Перед ним на полу растеклось большое мокрое пятно от капающей слюны, словно он не желал ничего иного, как отведать жирного черного мяса мистера Луиса.

– Он хочет, чтобы мы помогли ему, – прошептал Эд Гроб.

– И дали бы собаке сожрать себя вместо него.

Мамаша Луиза посматривала на них от плиты, на которой она помешивала варево в кипящих котлах. Она была потолще мистера Луиса, но и повыше его. Одета она была в шерстяной купальный халат поверх старого платья из джерси, из-под которого выглядывал еще один слой шерстяного нижнего белья. Поверх купального халата она повязала черную шерстяную шаль, голова ее была защищена мужской касторовой шляпой с загнутыми вверх полями, а ноги она всунула в меховые охотничьи боты.

Она была «гичи», родившаяся и выросшая на самом юге Южной Калифорнии. Гичи – потомки беглых африканских рабов и индейцев из племени семинолы, живших в Каролине и Флориде. Ее родной язык был смесью африканских диалектов с языком семинолов, а на английском она говорила со странным, неопределенным акцентом, чем-то похожим на карканье вороньей стаи.

– О чем это вы, два палысмена, шептаетесь та серьезно? – спросила она подозрительно.

Потребовалось некоторое время, чтобы они оба поняли, что она сказала.

– Мы держим пари, – ответил Могильщик с невозмутимым видом.

– Нет, уже не держим, – возразил Эд Гроб.

– Вы палысмены, – сказала она ворчливо, – о том только и думаыти, чтоб своыми балшыми пыстолетами наделать дырок в головах у честных людей.

– Если они честные, то нет, – опроверг Могильщик.

– Не говори мне, – сказала она убежденно и скривила свои толстые чувственные губы. – Я сам видел сваыми глазами… Порете взрослых людей так, как будто они дети. Мыстер Луыс не одобряит это, – прибавила она, переводя хитрый взор с безнадежного лица мистера Луиса на роняющего слюни бульдога. – Ну-ка, мыстер Луыс, иды и покажы этим палысменам, как ты сейчас арыстуешь для них грабителя на поезде.

Мистер Луис благодарно посмотрел на нее и принялся подниматься на ноги. Бульдог встал и угрожающе заворчал. Мистер Луис плюхнулся обратно на свое кресло.

Мамаша Луиза перевела взгляд на детективов.

– Сегодня ночью мыстер Луыс не в настроении, – объяснила она. – Он хочыт остаться здесь и составыть мне кампаныю.

– Да, мы это заметили, – сказал Эд Гроб.

Мистер Луис со страстным желанием посмотрел на длинноствольные никелированные револьверы 38-го калибра, выглядывающие из кобур, висевших на плечах у обоих детективов.

Они услышали, как входная дверь в лавку открылась и с шумом захлопнулась. Раздались шаги. И затем пропитой голос позвал:

– Эй, мамаша Луиза, иди-ка сюда и дай мне горшок этого застывшего студня из требухи.

Она пошла, переваливаясь, сквозь занавешенную дверь, ведущую в лавку. Они услышали, как она открывает пятигаллоновую флягу и скребет по ее стенкам, а затем послышались протесты покупателя:

– Я же не просил у тебя жидкого варева. Я хочу застывшего студня.

И тут же ее ответ:

– Если ты хочышь есть студынь застывшим, выстави его наружу и остуды; сейчас такая холодина…

Могильщик сказал:

– Мамаша Луиза никак не может привыкнуть к этому северному климату.

– У нее достаточно жира, чтобы сохранять тепло даже на Северном полюсе, – ответил Эд Гроб.

– Беда в том, что там ее жир застынет.

Мистер Луис попросил жалостливым голосом:

– Пусть один из вас, джентльмены, застрелит его ради меня, – он быстро взглянул в направлении занавески на дверях и прибавил: – Я заплачу вам.

– Его так просто не убьешь, – торжественно ответил Эд Гроб.

– Пули только отскочат от его башки. – дополнил Могильщик.

Мамаша Луиза вернулась и подозрительно посмотрела на своего мужа. Затем она сказала детективам:

– Ваша машина разговаривает.

– Иду на связь, – сказал Могильщик, вставая на ноги прежде, чем успел договорить.

Он сунул руку в рукава мундира, сдернул шляпу с вешалки и прошел сквозь дверную занавеску, нащупывая на ходу второй рукав.

Бульдог перекатил свои розовые глаза на его удаляющуюся фигуру, а затем – на мамашу Луизу для дальнейших инструкций. Но она оставила его без внимания. Она жалобно разговаривала сама с собой:

– Ох, беда, всыгда беда в этом дурном городе…

– Здесь нет закона, – перебил ее Эд Гроб, надевая китель. – Народ режет один другому глотку, а затем со спокойной совестью отправляется по своим делам.

– Это лучше, чем людей убивал закон, – возразила она. – Вы не можыте заплатить за одну смерть другой смертью. Справыдливость – это не рынок, где меняют вещи.

Эд Гроб водрузил шляпу на голову и поднял поля, а затем надел шинель.

– Скажи это избирателям, мамаша, – проговорил он рассеянно, снимая шинель Могильщика и расправляя ее рукава. – Не я придумал эти законы.

– Я скажу это всякому, – проговорила она.

Поспешно вернулся Могильщик. Его лицо стало неподвижным.

– Там на улице словно ад разверзся, – сказал он, просовывая руки в рукава шинели, которую подал ему Эд Гроб.

– Нам сейчас лучше было бы прыгнуть в него, – сказал Эд Гроб.

Бульдог, не обращая внимания ни на кого, кроме мамаши Луизы, двинулся к занавешенной двери, чтобы заслонить ее. Когда Могильщик пошел на него, он напряг лапы и зарычал.

Длинный и никелированный револьвер Могильщика внезапно оказался в его руках, как на представлении фокусника, но мамаша Луиза – бросилась к собаке и оттащила ее, прежде чем та успела причинить какой-нибудь вред.

– Не их, Лорд Джим, не их… – закричала она. – Этих ты не сможышь остановить ничем. Они мужчины.

4

Рация в маленьком побитом седане, оставленном возле «Свиной лавки, открытой день и ночь» мамаши Луизы, все еще говорила, когда они вышли на улицу. Могильщик сел за руль, а Эд Гроб обошел машину и уселся на сиденье рядом с ним.

Лавка находилась на 124-й улице между Седьмой и Восьмой авеню, и автомобиль направился по направлению к Седьмой.

«Париж-бар» располагался по прямой к северу от 125-й улицы, на полпути между «Аполло-баром» и «Палм-кафе».

Пешком туда было десять минут ходьбы, если вы направляетесь на богослужение в церковь, и две с половиной минуты, если ваша старуха гонится за вами с бритвой в руках.

Когда Могильщик нажал на стартер, Эд Гроб засек время по своим часам. Их маленькая машина, возможно, и выглядела как кривоногая черепаха, но бегала она как антилопа.

Они проследовали мимо отеля Терезы, двигаясь навстречу уличному движению, включив фары и сирену. Парней, выглядывающих из окон вестибюля, словно ветром сдуло, когда они пронеслись как ураган. Это заняло тридцать три секунды.

Две патрульные машины и черный седан лейтенанта Андерсона стояли перед «Париж-баром», занимая все свободное пространство перед заведением. Если не считать сгрудившихся в кучу копов, улица была пуста.

– Убит-то белый, – сказал Могильщик.

– Не иначе, – отозвался Эд Гроб.

Они имели в виду, что ничто иное, кроме факта, что убит белый, не могло бы отпугнуть черных обитателей квартала от столь занимательного зрелища как место происшествия после убийства.

– Приготовьтесь к прыжку, – сказал Могильщик, круто сворачивая на тротуар и втискивая машину между крайним автомобилем и пожарным гидрантом.

И не успел он нажать на тормоз, проскочив тротуар и чуть не врезавшись в витрину аптеки, соседствующей с «Париж-баром», как они увидели три фигуры, распростертые на асфальте.

Тот, что лежал ближе всех, был одет в подпоясанное пальто и темную широкополую шляпу, которая все еще была плотно нахлобучена на его голову. Он лежал ничком на животе с вытянутыми ногами, упираясь в асфальт носками ботинок. Его левая рука с неестественно вывернутой кистью была подогнута под туловище, откинутая в сторону правая рука все еще сжимала короткоствольный револьвер. Свет уличных фонарей ярко освещал подошвы его ботинок, показывая стоптанные резиновые каблуки. Поля его шляпы затеняли верхнюю часть лица, но оранжевый свет неоновой вывески бара обрисовал кончик крючковатого носа и длинный заостренный подбородок, оставляя невидимыми тонкие, так плотно сжатые губы, что лицо казалось лишенным рта.

Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он мертв.

Вход в «Париж-бар» украшали две большие стеклянные витрины в рамах из нержавеющей стали. Нижний край левой стальной рамы, расположенный прямо над трупом, был прошит несколькими пулевыми отверстиями.

Второй труп являл собой совсем иную картину. Он лежал, обмякнув, словно мокрое полотенце прямо перед дверью. Его округлое миловидное черное лицо выглядывало из складок серой одежды с видом безграничного удивления. Казалось, он не столько застрелен, сколько умер от потрясения, но маленькая круглая дырочка с красными краями пониже его правого виска объясняла, как все произошло на самом деле. Третья фигура была окружена полицейскими. Могильщик и Эд Гроб вылезли из машины и приблизились к первому трупу.

– Две пули прошли через тулью шляпы, – заметил Могильщик, оглядывая лежащего. Он лежал на животе, и пули еще плотнее приколотили шляпу к голове.

– Две в левое плечо и одна в шею слева, – сказал Эд Гроб. – Кому-то очень нужно было прикончить этого парня.

– Ни один человек не смог бы его переиграть, коли у него в руках оружие, – констатировал Могильщик.

– Сдается мне, что два или более пистолетов стреляли с места как раз напротив того, где залег Каспер, а третий вел перекрестный огонь из машины, стоящей на обочине.

– Верно, – согласился Эд Гроб, считая пулевые отверстия в стальном подоконнике. – Кто-то использовал автомат и промахнулся все десять раз.

– Этот парень лежал, прижавшись к земле, и стрелявший из машины палил поверх, но это позволило тем, кто находился напротив, прикончить его.

Могильщик кивнул:

– Этот парень знал свое дело, но они его переиграли.

– Сюда! – позвал лейтенант Андерсон.

Он, Хаггерти – белый детектив из участка и два патрульных копа стояли вокруг темнокожего человека, распростертого без сознания на обочине.

Могильщик и Эд Гроб, проходя, мельком взглянули на второй труп.

– Знаешь его? – спросил Могильщик.

– Один из этих мальчиков-девочек, – сказал Эд Гроб.

Когда они приблизились к стоящим, детектив Хаггерти ощерил зубы в ухмылке:

– Всякий раз, как я вижу этих здоровенных детин, они мне напоминают двух свинопасов, затерявшихся в большом городе.

Могильщик скользнул по нему взглядом:

– Дежурная шуточка.

Эд Гроб проигнорировал его.

Оба они глядели вниз на лежащую без сознания фигуру. Человек был перевернут на спину, и под голову ему вместо подушки подложили его собственную шляпу-котелок. Руки его были сложены на груди, глаза закрыты, и лишь по тяжелому дыханию можно было понять, что он еще не умер.

Он был одет в светло-голубое кашемировое пальто с лацканами ручной вязки и накладными карманами. Пиджак скрывал черный шелковый шарф, обмотанный вокруг горла. На нем были брюки из темно-голубой фланели в тонкую белую полоску. Наряд завершали практически новые туфли из телячьей кожи.

У него было широкое, мягко очерченное лицо с квадратным, агрессивно выглядящим подбородком. Черная кожа ухожена массажем и кремами, а короткие курчавые снежно-белые волосы заботливо расчесаны. Выглядел он впечатляюще.

– Каспер смотрится свежим, – сказал Эд Гроб с ничего не выражающим видом.

– Его оглушили ударом под левое ухо, – констатировал лейтенант Андерсон.

– Как, по-вашему, все это случилось? – спросил Могильщик.

– Выглядит так, словно Холмс ограблен, но всего остального пока себе не представляю, – сказал Андерсон.

– Ну а вон тот парнишка у двери, должно быть, выбежал из бара посмотреть, как летают пули, – пошутил Хаггерти, развлекаясь своим собственным юмором.

– Одну он не заметил, – добавил белый коп, ухмыляясь.

Андерсон взглядом стер его ухмылку.

– Кто этот человек с пистолетом? – спросил Эд Гроб.

– Мы еще не опознали его, – сказал Андерсон. – Не стали переворачивать тело. Ждем бригаду из отдела по расследованию убийств.

– Что говорят свидетели?

– Свидетели?

– Кто-то в баре должен был видеть, как все произошло.

– Да, но мы не рассчитываем, что кто-нибудь из них признается, – сказал лейтенант Андерсон. – Ты ведь знаешь, как бывает, когда убит белый человек. Никто не хочет быть замешанным. Я вызвал фургон и собираюсь забрать их всех.

– Позвольте мне сперва с ними побеседовать, – сказал Эд Гроб.

– О’кей, попытайся.

Эд Гроб двинулся ко входу в бар, который охранял белый патрульный.

Могильщик вопросительно смотрел на белого мужчину в гражданском, который протиснулся в круг полицейских, стоящих вокруг неподвижной фигуры на асфальте.

– Это мистер Зазули, – объяснил лейтенант Андерсон. – Он оказался тут сразу же после перестрелки и позвонил в участок.

– Что он видел? – спросил Могильщик.

– Когда я подоспел сюда, все разбегались, – сказал мистер Зазули, быстро мигая глазами, увеличенными толстыми линзами очков в роговой оправе. – Два человека лежали прямо тут же, где вы их видите, и вокруг ни признака полиции.

– Он бухгалтер в Блюминстайне, – пояснил лейтенант Андерсон.

– Он слышал выстрелы?

– Конечно, я слышал выстрелы. Это звучало как Вторая мировая война. И ни одного полицейского в помине, – круглое лицо мистера Зазули выглядывало из мохерового шарфа с выражением крайнего возмущения. – Где же была полиция, я спрашиваю вас?

Могильщик казался смущенным.

Никто не ответил мистеру Зазули.

– Я собираюсь написать жалобу, – добавил свидетель.

В это время из темноты раздался пронзительный звук сирены.

– Прибыла «скорая», – с облегчением сказал лейтенант Андерсон.

Красный глаз санитарного фургончика приближался к ним по 125-й улице со стороны Ленокс-авеню.

Могильщик прямо обратился к мистеру Зазули:

– И это все, что вы видели?

– Что ты хочешь, чтобы он увидел? – ухмыльнулся Хаггерти. – Взгляни на его стекла.

«Скорая» остановилась возле патрульной машины, и полицейские стояли молча, пока врач осматривал пострадавшего.

– Можете вы дать ему что-нибудь, чтобы он пришел в себя? – спросил лейтенант Андерсон.

– Что дать ему? – переспросил врач.

– Ладно, оставим… Когда он будет в состоянии говорить?

– Выражайтесь осторожнее, инспектор. Возможно, он в сознании.

– Я вижу, вы собираетесь быстро преуспеть, – прокомментировал Андерсон.

Никто больше не проронил ни слова до тех пор, пока носилки с Каспером Холмсом не задвинули в фургон и «скорая» двинулась с места.

Андерсон взглянул на свои часы.

– Люди из Хомисайда уже должны быть здесь, – сказал он озабоченно.

– При такой погоде трупы не протухнут, – заметил Хаггерти, поднимая воротник пальто и поворачиваясь спиной к ледяному с моросью ветру.

– Пойду посмотрю, как там Эд управляется, – сказал Могильщик и неспешно двинулся ко входу в «Париж-бар».

Когда Эд Гроб вошел в «Париж-бар», никто даже не взглянул в его сторону.

Это была длинная узкая комната с баром, тянувшимся на всю левую ее сторону и занимающим половину пространства. Посетители сидели на стульях у стойки или стояли; столов здесь не было.

Обычно в субботнюю ночь здесь собирались толпы молодых людей, разодетых как павлины, в ярких разноцветных шапках – голубых и серебряных, золотых и пурпурных, нахлобученных поверх набриолиненных волос, только что уложенных парикмахером, берущим по семь долларов за укладку. И большие, сильные, грубого вида мужчины, восхищающиеся ими. Но ни одной женщины в зале не было.

Эд Гроб не был моралистом. Но их сплоченное недоброжелательство ко всем посторонним действовало ему на нервы.

– А ну-ка прекратить все разговоры, – загремел он от входа.

Никто не вымолвил ни слова.

Все до единого человека уставились в свои стаканы так, словно участвовали в состязании на звание лучшей из трех мудрых обезьян: ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить. Состязание проходило в мертвой тишине.

Три бармена протирали стаканы с таким отсутствием усердия и тщательности, что могло бы грозить им всем занесением в черный список союза барменов.

Эд Гроб начал раздувать жабры. Его взгляд угрожающе скользил по лицам посетителей бара, отыскивая кандидата, с которого лучше всего начать. Но все они одинаково замерли в молчании.

– Не пытайтесь втягивать меня в этот негласный договор, – предупредил Эд Гроб. – Мы, дескать, черный народ все заодно.

Кто-то сзади тихонько хихикнул.

Белый коп в униформе, охранявший задний выход, смотрел на Эда с каменным лицом.

Заплатки на лице Эда Гроба начали подергиваться от ярости.

Он сказал в спину парню, сидевшему на первом стуле:

– Ну хорошо, парнишка, начнем с тебя. Откуда они пришли?

Молодой человек, похожий на девушку, продолжал глядеть в свой стакан так, словно был глухонемым. Рассеянный свет в баре придавал его мягкому коричневому лицу выражение глубокой задумчивости. Его люминесцентное серебряное кепи причудливо мерцало словно болотный огонь.

Перед ним стоял высокий стакан с хайболлом из темного рома с полоской гренадина посредине, напиток назывался «Джозефина Бейкер», и молодой человек вглядывался в него столь пристально, что, появись на дне стакана сама Бейкер, совершенно обнаженная, он не смог бы уделить ей большего внимания.

Эд Гроб грубо схватил его за плечо и развернул к себе лицом.

– Куда они ушли? – повторил он скрипучим голосом.

Молодой человек смотрел на него большими карими глазами, которые, казалось, были неспособны понимать что-либо, кроме любви.

– Ушли, сэр? Кто ушел? – прошепелявил он.

С внезапно перекосившимся от гнева лицом Эд Гроб левой рукой сшиб юношу с высокого стула. Тот отлетел к стене, ударился о нее и неподвижно замер.

Все глаза повернулись вслед за ним и вернулись обратно к Эду Гробу. Юноша пострадал не так сильно, как притворялся. Но он счел за лучшее остаться лежать на месте.

Эд Гроб посмотрел на следующего парня в ряду у стойки. Это был человек постарше, одетый более консервативно. Ответ сорвался с его губ еще до того, как был задан вопрос.

– Они ушли на запад, это вниз по 125-й улице, я не имел в виду Калифорнию.

Лицо Эда Гроба выглядело столь ужасным, что человек проглотил комок в горле, прежде чем смог продолжить:

– Они были в черном «бьюике»-седане. Их было трое. Один вел машину, а два других грабили.

Он перевел дух.

– Ты видел их права?

– Права? – он взглянул на Эда Гроба так, словно тот оскорбил его мать. – Как я мог видеть их права. Они выглядели как настоящие копы, когда подъехали, и к тому же, думаю, что они и на самом деле могли бы быть настоящими копами.

– Копами! – Эд Гроб замер.

– А когда они уезжали, я, как и все остальные, лежал на полу.

– Ты сказал, что они были копами!

– Я не имел в виду, что они действительно были копами, – торопливо поправился парень. – Я имел в виду, что они выглядели как копы.

– В униформе? – Эд Гроб был напряжен, как трос подъемного крана, и его голос превратился в скрипучий шепот.

– А откуда еще я узнал бы, что они были похожи на копов. Я не имею в виду вас, сэр, – счел нужным добавить парень с любезной улыбкой. – Здесь в округе всякий знает, что вы человек, независимо от того, во что вы одеты. Все, что я имел в виду, это то, что эти копы были одеты в полицейскую форму. Конечно, у меня не было никакой возможности узнать, были ли они копами или нет. Само собой, я не собирался просить у них, чтобы они показали мне свои значки. Все, что мне известно, это то, что я видел, и они…

Эд Гроб крепко задумался. Он прервал парня:

– Цветные?

– Двое из них. Один был белый.

Грабители, переодетые копами. Эд Гроб пытался вспомнить, когда в последний раз кто-то работал подобным образом в Гарлеме. В основном, это были дела далекого прошлого.

– На кого он был похож?

– Похож? Кто похож?

Эд Гроб столь сильно углубился в свои мысли, пытаясь разгадать загадку, что забыл про парня. Его взгляд всплыл из глубины и с трудом установил фокус.

– Белый человек. Не начинай хитрить со мной.

– Точно так, как я сказал вам, босс, он был похож на копа. Вы знаете, как это бывает, босс, – добавил он лукаво, доверительно подмигнув Эду Гробу. – Все эти белые копы выглядят точно так же.

Но сейчас Эд Гроб был не в состоянии для шутливых перемигиваний.

– Слушай, подонок, это не развлечение, это убийство, – сказал он.

– Не смотрите на меня так, босс. Это не я. Я не убивал, – сказал парень, поднимая руки в комической пантомиме, словно защищаясь.

На самом деле он не ожидал удара, но получил его. Кулак Эда Гроба, отбросив его руки, ударил его в левое ухо, и шутник, слетев со стула, присоединился к юноше, лежащему на полу.

Посетители в ужасе забормотали. Теперь Эд Гроб полностью завладел их вниманием.

Следующий парень в ряду стоял. Это был громадный грубого вида черный человек в кожаном пиджаке и феске. Но внезапно он почувствовал, что он слишком велик для этой ситуации, и безуспешно пытался съежиться и сделаться меньше.

Эд Гроб измерил его налитыми кровью глазами.

– Ты тоже входишь в лигу? – прошипел он сквозь сжатые зубы.

– Лигу? Н-н-нет, босс. Я имею в виду, если это плохая лига, то я не вхожу в нее.

– В лигу ничего не знающих.

– Нет, я не вхожу, босс, – громадный детина ощерил рот, полный зубов, словно доказывая, что он не принадлежит ни к какому обществу, кроме лиги дантистов. – Я не пытаюсь что-нибудь от вас утаить. Я расскажу вам все, что видел, клянусь Богом. Конечно, это не очень много, но…

– Ты видел, как застрелили двух человек?

– Я слышал это, босс. Оттуда, где я находился, ничего не было видно.

– Три человека, переодетые полицейскими…

– Я не видел никого, кроме тех двух, босс.

– …ограбили человека у всех на виду прямо перед этим заведением.

– Я бы не мог присягнуть, что это так, босс; я этого не видел.

– Что они захватили?

– Захватили? – парень выговорил это слово так, как будто оно было ему незнакомо.

– Взяли.

– Взяли? Если они и взяли что-нибудь, босс, я этого не видел. Я думал, что они – всего лишь копы, выполняющие свою грязную работу.

Эд Гроб так и взвился.

Правой рукой он нанес детине хук в солнечное сплетение, отчего тот разинул рот, глотая воздух, и скрючился пополам. Феска свалилась с его головы. Эд Гроб сгреб шею детины мощным захватом, рванул его голову вниз и с размаху ударил в лицо правым коленом. Это был отличный прием: колено должно было размозжить нос парня и заполнить его голову взрывающимися звездами. Срабатывал прием в девяти случаях из десяти. Но рот большого детины был все еще открыт после удара в солнечное сплетение, и его зубы впились в колено Эда Гроба как зубья медвежьего капкана.

Эд Гроб, почувствовав, что нога его одеревенела, зарычал от боли и, чтобы не упасть, ухватился за спину парня, обтянутую кожаным пиджаком. Огромный детина, пытаясь освободиться, в слепой панике боднул Эда Гроба головой в живот. Эд Гроб опрокинулся на спину и вцепился в кожаный пиджак; а детина перепрыгнул поверх него, стараясь добраться до двери. Эд Гроб в ярости тянул пиджак к себе, кожаное одеяние вывернулось наизнанку, сковав парню руки, и слетело с его плечей назад. Но тело парня все еще продолжало двигаться, и он, перекувырнувшись в воздухе, упал на спину. Эд Гроб оперся на плечо и, размахнувшись, сильно ударил ногой парня – сбоку в подбородок. Могучий детина содрогнулся и потерял сознание.

Эд Гроб ухватился за край стойки и поднялся на ноги, оберегая ушибленное колено. Он огляделся в поисках следующего собеседника в ряду. Но никакого ряда уже не было.

Посетители столпились в дальнем углу помещения и были близки к панике. Сверкали ножи, и люди толкались и грозили друг другу. Белый коп у задней двери кричал:

– Назад! А ну-ка прочь от меня, или я буду стрелять!

Медленно и неторопливо Эд Гроб вытянул из наплечной кобуры свой длинноствольный никелированный револьвер 38-го калибра.

– А теперь я хочу получить несколько прямых ответов от вас, комедиантов, – произнес он голосом, который бил по нервам.

Кто-то закричал как женщина.

С улицы вошел Могильщик. Ему было достаточно одного взгляда. Долго не раздумывая, он открыл громадный рот и гаркнул во всю глотку:

– Равняйсь! Смирно!

Прежде чем его громогласная команда отразилась от стен, у него в руках оказался большой никелированный револьвер, точный двойник того, что держал Эд Гроб, и ясно видный всем оцепеневшим от его голоса. Эд Гроб расслабился. Мрачная улыбка заиграла на его искаженных шрамами губах.

– Рассчитайсь! – заревел он голосом, под стать глотке Могильщика.

И для того, чтобы их лучше поняли, они четыре раза выстрелили в недавно отделанный потолок.

Все оцепенели. Не было слышно даже шепота. Никто не отважился даже вздохнуть.

В свое время Эд Гроб убил человека за то, что тот испортил воздух. Могильщик прострелил оба глаза человеку, держащему заряженный автомат. В Гарлеме говорили, что эти два черных детектива могут убить мертвеца в гробу, если тот пошевелится.

В следующее мгновение в зал вбежали полицейские, которые были на улице. Прибывшая только что группа из отдела по расследованию убийств ворвалась, готовая к бою: впереди лейтенант и два детектива с поднятыми пистолетами, третий детектив держал автомат. За ними следовал лейтенант Андерсон, за ним по пятам – Хаггерти, а сзади их прикрывали два копа в униформе.