Текст книги "Табак"

Автор книги: Димитр Димов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 61 страниц)

– О чем еще тебе писала мать? – спросила она, с горечью сознавая, что нет ничего безнадежней того нового чувства, которое все сильнее разгоралось в ее сердце.

– Ты ей очень нравишься, – ответил он спокойно. – Она считает, что ты вполне подходишь Борису.

– Я не об этом спрашиваю, – сказала Ирина.

– А о чем же?

– Я хотела бы знать, писала ли она что-нибудь о Стефане?

– Писала, что он умер в тюрьме.

– Только об этом?

– О чем же еще?

– С арестом и смертью Стефана связано еще очень многое.

И, немного поколебавшись, Ирина начала рассказывать. Она рассказывала о жестокости братоубийцы таким ровным и тихим голосом, что казалось, будто она обвиняет не преступника, а тот мир, который его породил и который был в то же время и ее миром. Закончив, она увидела, что Павел стоит у окна, устремив взгляд на темный лес.

– Ты слышал, что я тебе сказала? – спросила она, подойдя и тронув его за плечо. – Не доверяй ему ни в чем!.. Не вздумай скрываться здесь или в его доме в Софии!.. Пока что он бережет тебя на случай революции… Но стоит событиям обернуться по-другому, он, как Иуда, передаст тебя в руки гестапо… Самое ужасное в нем то, что он даже никогда не сознает гнусности своих поступков.

Но Павел ничего не ответил, потому что мысли его были заняты маленьким ремсистом, смуглым и пылким братишкой, с которым он простился, уезжая в Аргентину, и о котором часто вспоминал и в окопах Мадрида, и в школе военных инструкторов в Советском Союзе. Ирина наклонилась и, заглянув ему в лицо, заметила при свете луны, как он старается не выдать свое тяжелое немое горе. Губы его были стиснуты, а веки судорожно трепетали. Но в глазах его не было слез. Этот человек не мог плакать.

В это время из леса донесся какой-то жалобный стон, напоминавший крик совы.

– Мои люди подходят, – сказал Павел и быстрыми шагами направился к двери, словно сразу забыв обо всем, что произошло в этот вечер.

– Ты вернешься? – спросила Ирина обиженно.

– Нет! Ухожу с ними.

Она повторила гневно:

– Я спрашиваю, ты вернешься?… Когда-нибудь?

Он ответил небрежно:

– Да, может быть!.. Когда кончится борьба.

И тогда она почувствовала, что мгновенно перестала для него существовать, и ей стало горько и обидно, ибо она не знала, что он живет только борьбой. Она подошла к окну и стала смотреть па примыкавший к вилле пустырь, па котором была разбита теннисная площадка. Сетки и корт заросли бурьяном, который резкими тенями выделялся на светлом песке. Из леса веяло сыростью, пропитанной запахом папоротника и смолы. Жалобный крик совы повторился еще несколько раз. Ирине почудились в нем звуки, похожие па человеческий голос. Немного погодя она увидела тень Павла, углублявшегося в лес.

Ирина закрыла окно: ей захотелось спать. Люминал начал действовать.

V

Пройдя мимо запущенной теннисной площадки, Павел подошел к кирпичной ограде, которая отделяла задний Двор виллы от склона, поросшего соснами. Он ловко перемахнул через ограду и спустя минуту был уже в лесу, густом и непроглядно темпом даже в эту лунную ночь. Крик совы, страшно напоминающий человеческий голос, звучал все настойчивее.

Павел негромко свистнул два раза.

– Пароль! – хрипло выкрикнул кто-то из темноты.

– Девять, – сказал Павел.

– Пятьдесят четыре.

Но этого оказалось недостаточно, и Павла спросили строгим голосом:

– Где находится Тегеран?

– На Рыбачьем полуострове, – ответил Павел.

Наступило молчание: по-видимому, неизвестные колебались.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Павел.

– Иди сюда, – послышалось в ответ.

Метрах в десяти от него, между сосен, в зарослях папоротника, вспыхнул слабый свет фонарика с истощенной батарейкой, и тьму прорезал снопик желтоватых лучей. Павел пошел на огонек. Люди, которые вышли ему навстречу, не знали, кто он. Да им и не положено было знать это. Им только приказали отвести его в штаб оперативной зоны, где он должен был ознакомиться с обстановкой и Припять командование отдельной бригадой, которая действовала в Южных Родопах и время от времени входила в контакт с красными отрядами ЭАМ.[52]52
  ЭАМ – Национально-освободительный фронт в Греции.


[Закрыть] Задание это было трудное и ответственное, по партия рассчитывала на Павла. Нелегко было согласовывать действия греков и болгар даже тогда, когда и те и другие были коммунистами. Они подозревали друг друга в неискренности, и виной тому были многовековое прошлое этих двух народов. Павел знал, какие предстоят трудности, но пока не задумывался о них.

Слабенький фонарик вспыхнул еще раз и потух: его обладатель бережливо расходовал скудный остаток энергии. Павел зажег свой фонарик со свежей батарейкой и синей лампочкой, свет которой нельзя было заметить издалека. И тут он увидел нескольких человек: они залегли в папоротнике, готовые выстрелить по первому знаку. Дула их автоматов смотрели па него угрожающе, словно зловещие маленькие глазки. Стрелки расположились веером – так, чтобы в случае неожиданного нападения держать под обстрелом не менее трех направлений.

– Он? – спросил владелец фонарика, направив его анемичный свет в лицо Павлу.

– Он самый! – ответил женский голос.

– Откуда ты меня знаешь? – спросил Павел.

Женщина не ответила. Павел с удовлетворением понял, что товарищи из штаба прислали за ним людей молчаливых и опытных.

Они обменялись еще несколькими словами, также чуть слышно. Потом партизаны встали, и все потянулись гуськом вверх по крутому склону. Мокрая и скользкая хвоя осложняла и без того трудный подъем. Все молчали – из предосторожности, от усталости или из-за плохого настроения. Спустя полчаса они вышли из тени, которую вершина горы отбрасывала на склон, и мрак поредел. Сквозь ветви сосен пробивался серебристый лунный свет, и в этом чахлом свете Павел все-таки смог различить силуэты своих спутников. Их было четверо – трое мужчин и одна женщина, невысокая и сухощавая, но проворная, как ласка. Она была одета по-мужски, и только пышные волосы отличали ее от мужчин.

Человек с фонариком шел впереди и вывел маленький отряд на горную тропу. Идти стало удобней. Они ужо далеко отошли от дачного поселка, и им больше но грозила опасность наткнуться на секретные посты, охраняющие резиденцию царя. Над тропой, что вилась между соснами, показалась узкая полоска неба, и стало светлее. В лесу царила полная тишина, в холодном воздухе стоял запах озона и смолы.

Павел шел в нескольких шагах позади женщины. Уже светало, и он теперь видел в предутреннем сумраке, что па пей была брезентовая куртка защитного цвета, потертые брюки-гольф и полуботинки на резиновой подошве, в которых она ступала бесшумно и легко, как волчица. Когда же она повернула голову, Павел увидел в профиль ее лицо – исхудалое, заострившееся и настороженное, как у всех нелегальных. На вид она была не первой молодости.

– Ты сегодня слышал радио? – внезапно спросил человек с фонариком, оглянувшись.

Вопрос был задан вполголоса, и Павел его не расслышал.

– Мичкин спрашивает, слышал ли ты сегодняшнюю сводку Советского информбюро, – объяснила женщина.

– Нет, – ответил Павел. – Я был занят.

– Это мы видели, – заметила женщина саркастическим тоном.

– Что ты видела? – спросил Павел.

Он не получил ответа. Женщина отстала от спутников и, наклонившись, принялась завязывать шнурки своих полуботинок. «Занозистые ребята!» – решил Павел. Потом подумал, что они ведь скитаются но горам, как голодные, загнанные звери, и поэтому трудно ожидать от них любезного обращения. Может быть, они видели в освещенном окне его с Ириной и разозлились. Но что бы они ни видели, это их не касалось.

И все же ему было немного стыдно при мысли о том, что могут подумать про него товарищи. Этот вечер смутил и расстроил его. Ирина даже переодеться ему помешала. Свою походную одежду он принес в узле, который сунул под мышку, как только услышал сигнал товарищей. Ни разу в жизни он не выполнял партийного поручения так неаккуратно. История гибели Стефана казалась ему чудовищной, и он с трудом верил в это. Л что, если женщина просто хотела отвлечь его внимание от подозрительной печати гестапо в паспорте? Но, хоть Ирина и не заслуживала доверия, ей удалось разжечь в Павле давнюю ненависть к Борису. Ее рассказ ничуть не противоречил тому, что Павел слышал о смерти Стефана, и верно отражал характер среднего брата. Уже в детстве Борис был нелюдимым, озлобленным, уже тогда в нем жила эта холодная, расчетливая подлость. Однако, несмотря на все это, история Стефана казалась Павлу невероятной.

Еще долго он шел, поглощенный скорбными мыслями об умершем брате. Но вот образ Стефана побледнел, и Павел снова вспомнил Ирину. Не часто приходилось ему видеть таких красавиц и па родине и на чужбине. Душа ее, конечно, была развращена, но в красоте ее чувствовалось что-то здоровое, теплое и нежное, что-то чуждое миру, в котором она жила. Затем он опять вспомнил про отметку в ее паспорте и обозлился. Ко всем чертям эту бабу!.. Очень неприятно, если товарищи видели ее в окне.

Человек, которого звали Мичкиным, махнул рукой и, внезапно свернув, стал подниматься по склону пади. Снова начался крутой и утомительный подъем, который затянулся на целый час. Женщина то и дело скользила, падала па колени и всякий раз жалобно и сердито вскрикивала. Павел вернулся к ней, чтобы подать ей руку, но женщина сама встала на ноги, отказавшись от помощи. Она была вооружена всего лишь крохотным никелированным револьвером, который висел на веревочке у нее на шее. Женщины из другого мира носят так на цепочке золотые часики. Ее маленькое, усеянное веснушками лицо не было ни безобразным, ни красивым. Оно было бы миловидным, если бы на нем не застыла сердитая гримаса, вызванная частыми падениями, и если бы взгляд ее серых, почти бесцветных глаз не был таким пронзительным.

Наконец они поднялись на гребень хребта и сели отдохнуть, с трудом переводя дух после тяжелого подъема в разреженном воздухе. Лес кончился и остался далеко внизу. Для привала выбрали небольшую полянку, со всех сторон огражденную высокими скалами – надежное укрытие. Трава здесь была еще мокрой от ночной росы, но Мичкин бросил на нее свой продранный кожух, лег и почти мгновенно заснул, не выпуская из рук винтовки.

Это был рослый краснолицый мужчина лет пятидесяти, давно не бритый и со свежим шрамом на щеке. Он был в царвулях и крестьянских шароварах из домотканого сукна. Второй мужчина, по-видимому рабочий, был вооружен автоматом, одет он был в бриджи и шерстяной свитер. Руки у него были огрубелые, а лицо болезненное и умное. Как только отряд остановился на отдых, он отошел к подножию самой высокой скалы и, закутавшись в одеяло, занял сторожевой пост. Третий, совсем еще юный, почти мальчик, в сапогах и военной форме, был, вероятно, солдатом, бежавшим из казармы. Он тоже держал в руках автомат. Женщина села в стороне и сразу же стала переобуваться – очевидно, полуботинки были ей не очень впору.

Уже совсем рассвело, и Павел внимательно всматривался в лица товарищей. Почти все они казались ему бывалыми борцами, закаленными коммунистами, которые отчетливо понимают, в чем их долг, и не склонны к чрезмерной восторженности. У женщины было интеллигентное лицо, но оно еще не утратило сердитого выражения; всем своим видом она показывала, что ей не до разговоров. Небритый мужчина громко храпел, а солдат молча снял с ноги сапог и рассматривал ранку на пятке. Павел подошел к человеку с автоматом, стоявшему у скалы, присел рядом с ним и предложил ему сигарету, но тот не взял ее и только показал рукой на грудь. Вероятно, у него были слабые легкие.

– Мы ждем, что ты нам расскажешь много новостей, – негромко проговорил он.

– Почему? – спросил Павел.

– Лукан говорил мне, что ты вернулся из Советского Союза. Я – ответственный по группе… Он наказал мне в случае опасности беречь тебя как зеницу ока.

– Я этого не стою, – рассмеялся Павел. – Как у вас идут дела?

– Боремся… Но не хватает оружия, и с продуктами туговато… Зима была трудная… Пятеро товарищей погибли от голода и стужи.

– Везде тяжело, – сказал Павел, глядя на обросшую лишайником скалу. – Придется зимовать еще раз.

– Да, второго фронта не дождешься.

– Ты чем занимаешься?

– Табачник. Заработал смертный приговор, но удалось бежать из тюрьмы.

– Тебе повезло. А из какого ты отряда?

– Имени Станке Димитрова.

– Кто у вас командир?

– Динко.

– А политкомиссар?

– Шишко.

– Слышал о них. Что за человек Динко?

– Хороший, – ответил рабочий после недолгого колебания.

– Ты, как видно, не очень в этом уверен.

– Ты прав, не очень… Но может быть, я ошибаюсь.

– Я тебя спрашиваю как коммунист коммуниста.

– Понимаю! У Динко большие неприятности со штабом. Лукан обвиняет его в превышении власти. Наверное, будет партийный суд.

– Вот как!

– Да! Партия не терпит своеволия. Динко приказал атаковать железнодорожную станцию, хотя политкомиссар на это не соглашался.

– Чем же кончилась операция?

– Ничем!.. Станция была укреплена дотами. Трое товарищей погибли зря.

– Может, у Динко были свои тактические соображения?

– Не было их! – Рабочего знобило, и он крепче закутался в одеяло. – Просто он увидел в бинокль, что в деревне возле станции стоит машина Морева, табачного фабриканта… Вот ему и приспичило пустить в расход этого Морева… А зачем, какой в этом смысл? Ребячество.

Павел вздрогнул, но ничего не сказал; он по-прежнему пристально рассматривал обросшую лишайником скалу. Погасив окурок, он спрятал его в пустую спичечную коробку, которую сунул в карман. Нельзя было оставлять после себя следов.

– Ну, а потом что было? – спросил он сдавленным голосом.

– Ничего… Отбросили нас… А Морев уехал целый и невредимый.

– Когда это было?

– Да с месяц назад, – ответил рабочий. – Лукан тут же снял Динко с командования. С тех пор положение без перемен. Наверное, ждут, что ты скажешь.

– Динко сделал ошибку, – сказал Павел.

– И я ему так говорил, когда они с комиссаром спорили. Товарищ командир, говорю, неразумно рисковать людьми, чтобы поймать какого-то торгаша. Торгаши не по нашей части. Ты чересчур разбрасываешься, неправильно это… Я человек простой, говорю, без образования, но я так думаю… А он кричит на меня, что я, дескать, подрываю дисциплину, расстрелом грозит. Горячая голова, но храбрец. Да, храбрый малый и умный. Тут и спорить не о чем.

Павел на это не отозвался.

– А женщина что делает у вас? – спросил он немного погодя.

– Лечит больных и ведет просветительную работу. Она много училась. Ленина наизусть знает.

Павел улыбнулся.

– Она не из разговорчивых, – заметил он.

– Малость нелюдима, – согласился рабочий. – А когда сердита, не попадайся ей на глаза.

– Как ее зовут?

– Варварой… Только это партийная кличка.

– А настоящее имя?

– Не знаю… Она еврейка, была замужем за болгарином.

– Муж где?

– Был в нашем отряде, но в прошлом году его убили.

Павел задумался. Как сурова жизнь этих людей! Ошибка здесь перерастала в тяжкое преступление, человеческая слабость – в порок. А храбрость и мужество, которые они каждый день проявляли в борьбе с лишениями, считались в их среде просто исполнением долга.

Павел загляделся на горы. Первые красноватые лучи солнца обагрили ближние пики, и они поднимались, как островки, из моря прозрачного тумана, затопившего долины. Стояла глубокая тишина. Ни один звук не нарушал безмолвия ущелий. На юге расстилался бескрайний лабиринт горных цепей, которые уходили вдаль, насколько хватал глаз, становясь все более и более призрачными и наконец растворяясь в голубой дымке у горизонта. Грозное нагромождение гор внушало страх и вместе с тем ощущение безопасности. В этих густых темно-зеленых лесах, в этих глубоких и сырых долинах, по которым ползли туманы, среди этих скал и каменистых обрывов партизаны были неуязвимы. Меткий стрелок, засевший с карабином у какой-нибудь козьей тропки, мог задержать две сотни полицейских и вынудить их искать другую дорогу. Замаскированный в скалах пулемет обращал в бегство целый пехотный батальон. Вряд ли можно было найти местность более подходящую для партизанских действий. В горах царили непокоренные. Горы – ведь это не то, что равнина, по которой мотомехчасти могут двигаться молниеносно и неожиданно окружать противника, загоняя его в мешок. Но зато здесь были другие трудности: долгие переходы, крутые подъемы, сырость ущелий и пронзительный горный ветер требовали железного здоровья. Павел бросил сочувственный взгляд на измученную тяжелым подъемом женщину, которая сидела, понурившись, в стороне. Почти такой же изможденный вид был и у паренька в солдатской форме, и у слабосильного рабочего. Всем им, наверное, до смерти хотелось спать, но они еще не остыли от подъема и поэтому не решались прилечь. Только Мичкин, очевидно выросший в этих местах, не боялся холодной сырости и спал крепким сном.

Немного погодя выглянуло солнце и осветило скалы, где отдыхал утомленный маленький отряд. Мокрая трава заискрилась мелкими капельками росы.

– Пора, – заметил рабочий.

– Отдохнем еще немного, – попросил солдат, обтирая о росистую траву распухшие ноги.

– Тогда я поразомнусь… Что-то озяб.

Поеживаясь от холода и одной рукой придерживая накинутое па плечи одеяло, а другой прижимая к себе автомат, рабочий отошел в сторону. Павел направился к женщине. Она подняла голову, и ее серые глаза холодно блеснули, встретив его взгляд.

– Откуда ты меня знаешь? – спросил он с улыбкой.

– Было время, когда ты занимался романской филологией и разглагольствовал на литературные темы, – насмешливо и враждебно ответила она.

– Это верно… А ты не из той ли компании, которая собиралась в кафе «Кристалл»?

– Нет! В ту компанию принимали только тех, кто воображал себя поэтом, а я не страдала этой манией.

– Да, так оно и было.

– Ты тогда писал бездарные стихи, – напомнила она.

– И это верно. Но тогда встречались женщины, которые сочиняли скверные рассказы.

– Да. но они по крайней мере были скромны… А ты всем расписывал, что превзошел Смирненского[53]53
  Смирненский Христо (1898–1923) – выдающийся болгарский революционный поэт.


[Закрыть] и вот-вот догонишь Маяковского.

– Приятный самообман. – Павел добродушно улыбнулся. – Ну, а ты чем занималась тогда?

– Работала портнихой и училась в Свободном университете.

– Мы были знакомы?

– Да, как-то раз вместе ходили в Ючбунар агитировать.

– Только это ты и запомнила про меня?

– Нет! Осталось в памяти и кое-что другое. Ты был смельчаком и в наших выступлениях всегда был первым. Голова у тебя работала быстро и хорошо. Эти-то твои качества, должно быть, и помогли тебе сделаться важной персоной. Иначе за тобой не послали бы четырех человек из штаба, которым пришлось шататься всю ночь.

– Очень жалею, что это задание пришлось выполнять тебе.

– Я тоже. Противно было ждать, пока ты наговоришься с той женщиной. Ты разве не слышал сигнала?

– Нет.

– Странно.

– Ничуть не странно. Та женщина рассказывала мне, как погиб мой брат.

– Значит, я ошибаюсь. – Варвара язвительно усмехнулась, – А я было подумала, что она твоя любовница.

– Неприятно, если товарищи тоже так подумали.

– Успокойся! Ее видели только Мичкин и я. Товарищи остались в лесу, а я отправилась на разведку.

– Судя по всему, ты отличная разведчица.

– Вовсе нет. Просто я самая бесполезная. Если бы мы наткнулись на засаду, то поймали бы только меня.

– Теперь ты скромничаешь. Ты в чьем отряде?

– В отряде Динко.

– Что с ним произошло?

– Он теперь похож на тигра, которого превратили в щенка. И все это по милости Лукана.

– Я бы тоже поступил, как Лукан.

Женщина отвернулась и посмотрела на рабочего, который стоял на карауле. Солнце уже поднялось над скалами, но капли росы все еще сверкали в траве. Прозрачный голубоватый туман, заполнявший долины, стал рассеиваться. Из леса сильней потянуло запахом папоротника и смолы. Солдат и Мичкин крепко спали.

– А другого оружия у тебя нет? – спросил Павел.

Женщина пренебрежительно взглянула на маленький никелированный револьвер, висящий у нее на шее. Точь-в-точь такими револьверами пользуются герои кинофильмов в сценах салонных убийств.

– Другого нет, – хмуро ответила она.

– Ты носишь его, как драгоценность.

– А он и вправду драгоценность. Четвертая часть наших людей почти безоружна.

– Ну, оружие мы скоро раздобудем, – уверенно сказал Павел.

Она презрительно промолчала, очевидно считая его слова пустым хвастовством.

– А что было потом? – спросила она внезапно.

– Когда «потом»?

– После романской филологии и прочего?

– Ничего. Из Аргентины меня выслали, затем я участвовал в испанской войне.

– А сейчас ты вернулся из Советского Союза?

– Да, – сухо ответил он. – Но об этом болтать по следует.

– Никто и не собирается болтать, – сердито буркнула Варвара.

Она поморщилась и встала. Со скалы спускался бывший табачник с одеялом на плечах.

– Хватит, – сказал он и, растолкав заснувшего солдата начал свертывать свое одеяло.

Солдат в свою очередь принялся трясти Мичкина, а тот, проснувшись, громко вскрикнул, схватился за винтовку и подскочил. Глядя на него, все покатились со смеху – пробуждение Мичкина, как видно, всегда служило им развлечением. То была одна из редких минут, когда партизаны смеялись. А смеялись все, даже Варвара, и ее блестящие пронзительные глаза улыбались весело и задорно. Так, наверное, смеялась эта женщина до того, как начались гонения на евреев и она нацепила на шею маленький никелированный револьвер.

Мичкин поднялся, насупившись, и что-то проворчал, раздосадованный смехом товарищей. Немного погодя все начали спускаться в долину, следуя друг за другом в боевом порядке. По-прежнему во главе отряда шел Мичкин. Когда они спустились на дно долины, он снова повел товарищей в гору к верховьям речки, придерживаясь какой-то едва видимой тропки. Русло поднималось круто вверх, становясь все более каменистым. Наконец тропка исчезла совсем. Мичкин остановился.

– Разувайся – и по воде! – хрипло скомандовал он.

Лица у всех вытянулись, но никто не сказал ни слова. Павел догадался, что партизанский лагерь где-то недалеко. Ведь к нему не должно быть никаких следов. Начался трудный и утомительный подъем по руслу бурливой реки. Вода была холодная как лед. Между шаткими, скользкими камнями шныряли форели и плоские водяные червячки. Солдат рукой поймал форель и положил ее в сумку. Павел брел по воде, сутулясь и стиснув зубы; узелок он нес под мышкой. От ледяной воды нестерпимо ломило ноги. Они посинели и застыли, а вскоре так онемели, что он перестал чувствовать, на что наступает. Бывший табачник глухо стонал. Варвара и солдат отстали. Один лишь Мичкин бодро шагал вперед, словно ходьба в ледяной воде ничуть его не затрудняла. Спустя четверть часа он обернулся и так же громко и хрипло крикнул:

– Вылезай!

Один за другим все выбрались на берег и, усевшись на припеке, стали обуваться. Павел оглянулся, ища глазами Варвару. Она скорчилась и тихо стонала, оттирая посиневшие ноги. Однако Павел не подошел к ней, зная, что это вызовет ее раздражение.

– Лагерь тут, близко, – сказал рабочий, поднимаясь и морщась от боли в ногах. – Незачем делать привал.

Мичкин повел отряд дальше. Он свернул в сторону и, отойдя от реки, направился вверх по отлогому горному лугу, усеянному валунами и кустами можжевельника. На открытом месте у всех сразу стало легче на душе. Гнетущий сумрак и сырость ущелий сменились ярким солнцем и теплом. Ослепительно сияло безоблачное небо, а из трещин в скалах выглядывали эдельвейсы. Вдали голубела снежная вершина. Было тихо, светло и радостно. Казалось, что гнет и насилие остались где-то далеко позади. Павлу хотелось запеть, но он сдержался, чтобы не вызвать неудовольствия товарищей.

– Где же лагерь? – спросил он.

– В седловине, мы ее сейчас увидим, – ответил рабочий. – Место очень удобное. Издали совсем незаметно.

– А где дозорные?

– Я тоже никак не пойму, куда они делись. Они должны были стоять у реки и за теми вон скалами.

– Почему же их там не оказалось?

– Возможно, товарищи перенесли лагерь па другое место.

– Надо двигаться осторожно.

– Да, – согласился рабочий. – А то в одном отряде перебили семь человек… Они шли к себе в лагерь, а фашисты устроили там засаду. – Он громко крикнул: – Мичкин, замечаешь? Дозорных нет.

– Вижу, – небрежно ответил Мичкин со спокойствием человека, знающего свое дело.

Пройдя еще немного, он остановился возле группы высоких скал и знаком подозвал к себе товарищей. Павел поспешил к нему. Отсюда седловина была видна как на ладони. Место это казалось укромным и удобным, но от лагеря там и следа не осталось. Седловина была сейчас такой же безлюдной и голой, как и весь широкий гребень хребта. Лишь кое-где на ней темнели густые заросли можжевельника и чахлые сосенки, которые сбегали вниз по склону, становясь все более и более крупными и частыми и наконец сливаясь с лесом. Один за другим партизаны подтянулись к скалам и, остановившись, разочарованно смотрели на покинутую стоянку, где следы пребывания людей были тщательно уничтожены. Варвара в изнеможении бросилась на траву.

– Кто-то идет, – сказал Павел.

– Это Андон, – отозвался Мичкин. – Его оставили для связи.

К скалам со стороны седловины к ним медленно приближался невысокий, обросший щетиной человек в меховой безрукавке и бриджах. За плечом у пего висели винтовка и сумка с едой. Он жевал на ходу хлеб с брынзой.

– Здравствуй, Андон! – крикнул Мичкин. – А где остальные?

– Перебрались к Пещерам, – невозмутимо ответил Андон. – Сюда идет пехотная колонна с минометами. Но сегодня-завтра здесь будет жарко.