Текст книги "Табак"

Автор книги: Димитр Димов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 61 страниц)

X

В предгорьях, меж низких округлых холмов, весной и летом покрытых зеленеющим табаком, приютилось село Средорек. Посредине села была неровная площадь, окруженная приземистыми домишками. Над входом в один из них – двухэтажный – висела закопченная вывеска: «Корчма, закусочная и гостиница Средорек». А под ней – другая, написанная свежей краской и гораздо более крупными буквами: «Сигареты и колониальные товары».

В корчме, возле выходящего на улицу широкого окна, печально сидел Стоичко Данкин, тщедушный сутулый крестьянин с бледным, изъеденным оспой лицом, реденькой русой бородкой, которую он брил только на пасху, и большими красными ушами. Из-под его потертого овчинного тулупа виднелись остатки рубахи и какое-то одеяние вроде фуфайки, давно утратившее свой первоначальный цвет, а шаровары на нем были до того латанные, что вызывали сочувствие даже у сборщика налогов. Глаза Стоичко Данкина, голубые, как бусинки, обычно смотрели насмешливо и живо, но в тот день взгляд их был хмур и тосклив.

Смеркалось, голубоватый снег мало-помалу становился синим, силуэты сельских лачуг медленно расплывались в сумраке. Оконца одно за другим вспыхивали дрожащими красноватыми огоньками. По улице проходили навьюченные дровами лошади, за которыми, весело перекликаясь, шагали их хозяева, довольные хорошей погодой. Они собирались на другой же день везти эти дрова в город, на продажу. Стоичко Данкин тоже возил дрова в город, продавал их и на вырученные деньги покупал муку. Но теперь он уже не мог возить дрова, так как у него пала лошадь. Это случилось неожиданно и кончилось быстро. Стоичко Данкин, уставившись на синий сумрак за окном, снова вспоминал во всех подробностях о свалившемся на него несчастье. Началось с того, что лошадь стала кашлять; потом она перестала есть; потом из ноздрей у нее потекла слизь. Стоичко Данкин повел ее к цыганам, которые ногтями до крови разодрали ей ноздри и натерли их красным перцем; потом – к знахарке; наконец – к ветеринару в соседнее село. Но как раз перед самой лечебницей лошадь повалилась на землю, задрожала, беспомощно вытянула шею и околела. Стоичко, растерянный, присел возле ее головы, охая и вздыхая, потом содрал с лошади шкуру и, продав эту шкуру цыганам, с горя напился. Домой, в Средорек, он пошел только под вечер, взвалив седло себе на спину и поминутно ругаясь. Дома он выбранил жену и отшлепал одного из ребятишек. За то время, что Стоичко кричал и ругался, он немного отрезвел, а протрезвившись, лег, накрылся с головой одеялом и горько заплакал. Все это произошло вчера. Стоичко Данкин тяжело вздохнул, вынул кисет с контрабандным табаком и начал свертывать цигарку из обрывка газеты.

Кроме него, в корчме было лишь двое неизвестных, только что приехавших из города; они сидели у печки, греясь и негромко беседуя. Неизвестные были в фуражках и теплой, но поношенной городской одежде. У одного из них, рыжего, передние зубы были выбиты; другой был совсем еще молодой человек, смуглый, с большими темными глазами. С виду они походили на мелких чиновников. Через некоторое время в корчму вошел кассир кооператива по прозвищу Фитилек, здоровенный парень с круглым румяным лицом. Вопросительно взглянув па корчмаря, который сделал вид, что не заметил его появления, он подсел к неизвестным. Втроем они разговаривали совсем тихо. Немного погодя Фитилек вдруг обернулся и громко потребовал:

– Джонни, дай сливовой!

Корчмарь оставил вилки, которые перетирал, и налил три стопки сливовой. Плешивый, длиннолицый, он казался совершенно бесстрастным, но его узкие хитрые глазки всегда выражали его готовность поболтать с посетителями. Он давно перестал носить деревенские шаровары и одевался почти по-городскому, чтобы скупщики табака проникались большим доверием к его гостинице, где было всего лишь два номера. Джонни его прозвали потому, что во время войны он при Дойране взял в плен англичанина. Об этом подвиге свидетельствовала глиняная бутылка из-под рома, стоявшая на особой полочке над прилавком. В пленении англичанина принимал участие и Стоичко Данкин, рисковавший не меньше, чем Джонни, но вся слава досталась корчмарю.

Фитилек осушил свою стопку разом, рыжий отпил от своей половину, а темноглазый юноша только пригубил. Озабоченные и печальные глазки Стоичко Данкина завистливо следили за тем, как жгучая жидкость переливается и их глотки. Снова его охватило желание напиться, чтобы забыть павшую лошадь, по не хотелось увеличивать долг Корчмарю. К Джонни он пришел только за мукой, подгоняемый бранью жены и хныканьем ребят. В память об их фронтовой дружбе Джонни отпускал Стоичко Данкину в кредит муку и керосин, а тот расплачивался после продажи табака. Желая обеспечить себе кредит на каждый следующий год, Стоичко всегда продавал свой табак «Никотиане», чьим агентом-скупщиком был Джонни. И за пятнадцать лет даже неграмотному Стоичко Данкину стало ясно, что его обирает сперва «Никотиана», а потом фронтовой товарищ. Но он не видел никакого иного выхода, а потому считал и «Никотиану» и Джонни своими благодетелями.

Стоичко свернул цигарку, утер нос рукавом тулупа и смиренно подошел к печке – за огоньком. Фитилек и оба незнакомца сразу оборвали тихую беседу. Стоичко наклонился, прикурил от уголька и опять сел у окна. Рыжий поглядел с сочувствием на его тщедушную фигурку.

– Ты говоришь, что пет подходящей почвы для работы, – вполголоса промолвил он. – А это кто? Кулак?

– Попробуй распропагандируй его, – с тихим смехом возразил Фитилек.

– Хочешь? – резко отозвался темноглазый.

По лицу Фитилька промелькнула тревога.

– Тише. По делайте глупостей! – нахмурившись, шепнул он. – Корчмарь подслушивает, того и гляди донесет старосте.

– Ну и что нее?… Ты хочешь работать без всякого риска? Тогда зачем ты позвал пас сюда, в корчму?

– Приди вы ко мне домой, это возбудило бы еще большие подозрения. За мной следят.

Наступило молчание. Рыжий допил свою стопку. Фитилек хотел было заказать Джонни еще сливовой, но неизвестные отказались пить.

– Пора ехать, – сказал юноша.

– Как? Сейчас? – с удивлением спросил Фитилек.

– Ты что? Холода боишься?

– Да куда же в такую темень?… Вокруг села волка бродят…

– Ну и что?

Кассир кооператива встретился взглядом с горящими темными глазами юноши и смущенно опустил голову.

– Мы и одни можем поехать, – холодно заметил рыжий.

– Ну конечно, – поспешно согласился Фитилек. – Так и для вас будет лучше… А то нас заподозрить могут.

– Нет! Ты поедешь с нами, – упрямо и гневно проговорил юноша.

– Но ведь завтра сочельник, – забормотал Фитилек. – У нас свинью зарезали… Дома работа есть.

– Слушай!.. Ты должен связать нас с товарищами в Шишманове. Понятно?

Голос юноши прозвучал так властно, что Фитилек согласился.

– Хорошо, – ответил он. – Пойду оденусь.

– Времени у нас в обрез, – предупредил рыжий.

Кассир кооператива взял палку, обмотал шею шарфом и ушел.

– Беспокоит он меня, – негромко проговорил Стефан.

– В деревне всегда трудно работать, – задумчиво отозвался Макс.

– Вы кто ж такие будете? – любезно осведомился Джонни после ухода Фитилька. – Что-то я вас раньше не видал.

– Мы инспекторы Земледельческого банка, – ответил Макс.

– А в наши края зачем?

– По служебным делам.

– Не насчет ли табачного кооператива, а? – закинул удочку Джонни.

– Да, никуда не годится ваш кооператив. Нет опытных и честных руководителей.

– Все разбойники! – с неожиданной язвительностью вмешался Стоичко Данкин.

– Что, и тебя нагрели? – спросил Макс.

– Меня-то нет! Старого воробья на мякине не проведешь. Я никогда в кооператив табака и не сдавал… О других говорю.

Стоичко Данкин знал, что такого рода заявления при. Джонни и даже вознаграждаются стопкой ракии. Г) взглянул на корчмаря, но тот, поглощенный беседой незнакомцами, не заметил отравленной стрелы, пущенной в кооператив.

– А ты кому продаешь свой табак? – спросил Стефан.

– «Никотиане».

– Сразу видно – очень уж добротные у тебя шаровары.

Джонни поморщился, а Стоичко Данкин, покраснев, невольно поджал ноги, чтобы скрыть свои лохмотья.

– Не твое дело, парень, – со злобой проговорил Стоичко. – Фирмы тоже не мед, да хоть обирают не догола.

– А кооператив?

– Кооператив приберет к рукам два урожая, а дуракам по десять процентов платит… Вот какой от него барыш.

Стоичко Данкин опять взглянул на корчмаря. Но даже за эти слова скряга Джонни не нашел нужным поднести ему ракии. Стоичко замолчал и злобно подумал: «Ну и жадина, сукин сын!.. Как тот городской ростовщик, что поле моего отца продавал».

– Вы сами виноваты, – сказал Стефан. – Зачем терпите в правлении агентов фирм?

– Мы люди темные, – насмешливо возразил Стоичко Данкин. – Нам невдомек, кто агент, кто нет.

– А я вам скажу, – проговорил Стефан. – Сколько полей у председателя вашего кооператива?

– Одно возле кладбища, – стал нарочно перечислять Стоичко Данкин, кинув мстительный взгляд в сторону Джонни. – Второе у Белого пруда… Два возле мельницы… Всего – четыре.

– Вот видишь! И снял он с них около пяти тысяч килограммов табака.

– Не знаю сколько, а урожай большой, – подтвердил Стоичко Данкин.

– Ну вот… А знаешь, сколько он сдал в кооператив?

– Сколько? – мрачно спросил Джонни.

– Только восемьсот килограммов… Сплошной брак, который фирмы но восемь, по десять левов покупают… А остальной табак – на складах «Никотианы».

– Это россказни…

– Нет, не россказни, а чистая правда.

– Откуда вы знаете?

– Узнали в банке.

Джонни не успел возразить – в корчму вошел Фитилек. Он был в коротком полушубке и бриджах. Макс посмотрел на часы. Ему показалось, что кассир кооператива что-то уж очень задержался – сходить домой и переодеться. можно было быстрее.

– Идем? – спросил Фитилек, расплатившись за ракию.

Макс и Стефан встали.

– А не наткнемся мы на волков по дороге в Малиново? – громко проговорил Макс, чтобы ввести в заблуждение Джонни, так как ехать они собирались по другой дороге.

– В той стороне их нету, а в Твардицком лесу появились, – ответил корчмарь.

Он еще раз испытующе посмотрел на незнакомцев, стараясь запомнить их лица. Они казались ему все более неприятными и подозрительными. Люди в таких драных пальто не могли быть инспекторами.

За последние годы Джонни скопил изрядную сумму денег, но потерял покой.

– Ты их знаешь? – спросил он Стоичко Данкина, когда незнакомцы ушли.

– Нет, – ответил тот.

– Пойди посмотри, дома ли староста.

– Нету его. Он в город поехал.

Джонни задумался. Незнакомцы были очень похожи па тех парней, с которыми дружил Фитилек, пока не женился на дочери кулака из соседнего села. А всем известно, что Фитилек был коммунистом, хоть он теперь тайком и убеждает местных богатеев, будто он сторонник власти. Зачем эти трое встречались в его корчме? Ясно, для того чтобы разведать обстановку. Того и гляди, пустят красного петуха!.. Или бомбу кинут в окошко!.. А то получай пулю в лоб из засады!.. Джонни терзали тревожные мысли. Им овладевали болезненные приступы страха, мучившие его целыми днями. Это был страх доносчика, выдававшего коммунистов, страх лжеца, сбивавшего цены на табак, страх грабителя, занимавшегося ростовщичеством, страх вымогателя, принуждавшего крестьян продавать свой табак «Никотиане». Много причин бояться было у Джонни, и мысль о двух неизвестных, ушедших с Фитильком, угнетала его. Надо было бы тут же пойти к старосте, сообщить ему о подозрительном поведении кассира кооперации. Впрочем, Джонни знал, что староста поднял бы его на смех с его подозрениями. Сукин сын этот староста! Не работает, а знай за девками бегает… Чтоб немножко успокоиться, Джонни палил стоику ракии и тут же опрокинул ее.

– На здоровье, Джонни! – жалобно промолвил Стоичко Данкин.

Джонни вздрогнул. Щуплая фигура крестьянина, тающая в полутьме у окна, вдруг связалась в уме его с двумя неизвестными. Джонни тут же сообразил, что это бессмыслица, но все-таки не мог заглушить мелькнувшего нелепого страха перед Стоичко Данкиным.

– Это ты?… Еще здесь торчишь? Чего тебе?

– Муки жду, – ответил Стоичко.

– Нету муки.

Стоичко Данкин отпустил но его адресу сочное ругательство, служившее у жителей Средорека предисловием к дружеской беседе. Джонни пришло в голову, что неплохо сохранить хорошие отношения хотя бы со Стоичко Данкиным.

– Ты что тут насчет кооператива брехал? – вдруг спросил он. – Хотел, чтобы тебе стопкой рот заткнули?

– Э, Джонни! – вздохнул Стоичко Данкин с виноватой улыбкой.

– Ишь лисица! – промолвил Джонни, укоризненно покачав головой. – Сколько тебе муки-то?

– Одолжи хоть ок[36]36
  Ока – старая турецкая мера веса, равная 1282 граммам, употреблялась в Болгарии до конца XIX века.


[Закрыть] десять, чтоб детишки не ревели.

– Ты мне уже пять с лишком тысяч должен.

– Все заплачу, дай только табак продать. Когда я тебя обманывал?

– Выдавай вексель!

Стоичко Данкин знал, что это только угроза; он улыбнулся и махнул рукой.

– Не дам я тебе векселя.

– Тогда муки не получишь.

– Коли так, я продам свой табак братьям Фернандес, – отпарировал Стоичко Данкин.

Но Джонни знал, что это тоже только угроза: Стоичко Данкин никогда не продаст своего табака ни братьям Фернандес, ни какой-либо другой фирме, так как после этого ему никто не будет давать зимой муки в долг. Это был единственный человек, у которого Джонни, в память о фронтовой дружбе, не решался отнять имущество при помощи опротестованного векселя. Впрочем, у Стоичко Данкина только и было имущества, что лачуга да три декара[37]37
  Декар – мера площади, равная 0,1 гектара.


[Закрыть] земли. С другой стороны, Джонни вознаграждал себя за свое великодушие тем, что начислял проценты как в голову взбредет.

Он отпер дверь, ведущую из корчмы в лавку. Приятели вошли в это тесное помещение. Стоичко Данкин почувствовал опьяняющий запах недоступных ему бакалейных товаров. Тут лежали брынза, маслины, соленая пеламида, при виде которой у него слюнки потекли. Но покупать все это могли только местные богатеи да еще Баташский, когда он приезжал сюда за табаком. Стоичко Данкин вытащил из-за пояса старый, пахнущий чебрецом мешок. Джонни наполнил его мукой, взвесил на весах и аккуратно приписал в книжке стоимость муки к долгу приятеля. Изъеденное оспой лицо Стоичко Данкина озарила радостная улыбка.

– Хитрец! – снисходительно промолвил Джонни, великодушно отрезав кусок брынзы в придачу. – На вот ребятам!

Отпуская муку, Джонни неожиданно почувствовал, что страхи его рассеялись. Ясная улыбка Стоичко Данкина напомнила ему годы войны. Тогда смерть бушевала вокруг них, англичане поливали их позиции ливнем снарядов, а потом густыми рядами шли на них в атаку; но после боя Джонни засыпал спокойно и ничего не боялся. Тогда у него не было ни денег, ни земли, ни корчмы с лавкой, но на душе было легко, и, подобно тысячам других солдат, он нетерпеливо ждал того дня, когда он вернется в родное село, увидит жену и детей. Эх, славные были годы!.. Джонни не понимал, что теперь ему недостает одного: покоя. Когда они вернулись в корчму, он совершенно неожиданно налил две стопки и поставил одну перед приятелем.

– На, лакай, черт! – буркнул он.

– За твое здоровье!.. За ребяток твоих! – отозвался Стоичко Данкин с улыбкой, и рябое лицо его сморщилось, как перезрелая репа.

Приятели чокнулись и не спеша осушили стопки. Джонни налил по второй. Воспоминания вставали перед ним все более яркие и отрадные. Он вспомнил о том, как после демобилизации возвращался со Стоичко Данкиным в родное " по Они болтали возбужденно и весело, а солнце сияло над пересохшим полем, и каждый шаг приближал их к женам и детям. Ужасы и лишения войны не расстроили им нервов. Правда, Джонни схватил ревматизм, а Стоичко – малярию, но воздух родины должен был восстановить их здоровье, подобно тому как солнце и соки земли помогают выпрямиться полегшим побегам. Для приятелей война прошла, как летняя гроза.

Пока Джонни предавался воспоминаниям о своем утраченном душевном мире, крепкая ракия растекалась по жилам Стоичко Данкина, наполняя все его существо чувством отдыха и блаженства. Сейчас Стоичко начисто позабыл и о павшей лошади, и о ругани жены, и о ребятах, хныкающих в темной холодной избе. Забыл он и о своих латаных шароварах, и о низких ценах на табак, и о беспощадной браковке, и о цепях долгов за керосин и муку, в которые он был закован своим лучшим другом Джонни. Сейчас он был счастлив, потому что получил десять ок муки для ребят и пил ракию. И, наслаждаясь этим счастьем, он подумал, что, будь у него еще лошадь, чтобы возить дрова в город, больше ничего ему и не надо. Вот если Джонни не отберет у пего всей выручки от продажи табака, как он это делал обычно, а согласится отсрочить уплату половины долга, тогда Стоичко сможет купить лошадь… Эта жгучая мысль сразу завладела его сознанием.

– Джонни! – небрежно сказал он, делая вид, будто сам не замечает, как рука его тянется к портсигару приятеля. – А как ныне с табаком? Что слышно насчет закупок?

Слово «закупки» сразу заставило Джонни покинуть блаженный мир воспоминаний. Бледное лицо его вытянулось, в глазах вспыхнул жадный огонь. Тьма снова затопила его душу.

– Хорошо, что ты напомнил. Слушай, сделки начнут заключать на святках!

– Как на святках? – изумился Стоичко Данкин.

– Да так – на святках, и все! – повторил Джонни. – Что тут такого? Все торговцы решили начать десятого января, а наш их надует и опять заберет самый лучший табак. Ловко придумано, а? Теперь слушай, черт! Нынче мы с Баташским заплатим тебе как следует, но ты должен всем говорить, что продал табак на тридцать левов дешевле, – это чтобы нам с самого начала цены сбить… Понял? Тогда тебе и на лошадь хватит.

Стоичко Данкин покорно кивнул. Он получал подобные приказы всегда, каждый год. Но сейчас он вдруг смутился. Даже то, что он сможет купить лошадь, не слишком его обрадовало. До него дошло, что Джонни толкает его на что-то негожее.

– Джонни! – промолвил Стоичко. – Обманывать народ на самое рождество… Помилуй, ведь это грех, братец…

– Голодранец! – презрительно выругался корчмарь, – Дураком родился, дураком помрешь… Ну смотри, держи язык за зубами. А то не видать тебе больше муки как своих ушей.

Макс, Стефан и Фитилек вышли из корчмы и, поплотнее запахнув пальто, направились вниз по течению реки к окраине села. На ясном небе светила луна. Ветра не было, но мороз крепчал, дышать было трудно. Приземистые хибарки зарылись в снег, оцепенев от стужи. Над селом нависла печальная ледяная тишина. Только собаки упрямо лаяли в разных его концах да уныло скрежетали цепи колодца. На западе еще алела вечерняя заря, на фоне которой отчетливо выделялась церковная колоколенка и силуэты окружавших ее голых замерзших тополей. Трое шли гуськом одни за другим, ступая по глубокому сыпучему снегу. Когда они подошли к площади неред общинным управлением, Макс вдруг повернул направо и повел своих спутников к недостроенному зданию школы. Кирпичные неоштукатуренные стены, еще не покрытые крышей, угрюмо возвышались среди снегов, словно оплакивая тощий бюджет общины.

– Где вы оставили двуколку? – спросил Фитилек.

– У Динко, – ответил Макс.

– Гм!..

– А что?

– Дипко, по-моему, не очень надежен, – процедил сквозь зубы Фитилек.

– Это почему? – вспыхнул Стефан.

Он, как и Макс, заметил, что Фитилек что-то слишком долго не возвращался в корчму. Не то чтоб это зародило в нем какие-нибудь подозрения, но ему стало досадно, а нелепый намек па Динко превратил досаду в гнев.

Фитилек ничего не ответил.

– Почему ненадежен? – повторил свой вопрос Стефан.

– Да так!.. Все в общинном управлении торчит.

– Торчит, но собирает сведения и дело делает… А ты должен готовить выступление против браковки, но и пальцем не пошевельнул.

– Тише! – остановил его Макс – Разговоры потом.

Все трое вошли в тесный крестьянский дворик, огороженный плетнем. В глубине его светилось окошко низенького домика. Напротив домика стоял хлев, а рядом с хлевом – навес. Из забранного решеткой оконца этого хлева веяло теплом и влажным запахом навоза. Под навесом лежали дрова и сено и стояла распряженная двуколка.

Стефан, прямо по снегу, подошел к окну и, не снимая перчаток, постучал три раза. Дверь открылась, и на пороге показалась рослая фигура Динко. Он был в темно-коричневой фуфайке, меховой безрукавке и штанах из домотканого сукна. Лицо его обросло густой русой бородой, которую он уже несколько дней не брил. Холодно ответив на поклон Фитилька, он молча вошел в хлев и вывел оттуда красивую, холеную лошадь.

– Батюшки! – изумился Фитилек. – Где вы взяли такого коня?

Никто ему не ответил. Наступило тягостное молчание. Фитилек сделал вид, будто не замечает этого, и, не стесняясь, принялся насвистывать какую-то песенку, разглядывая лошадь при лунном свете и стараясь ее запомнить. Динко выкатил двуколку на середину двора. Стефан и Фитилек остались под навесом и закурили сигареты, а Макс пошел помочь запрягать.

– Он поедет с вами? – тихо спросил Динко.

– Да, – ответил Макс. – Отлынивал, но мы его заставили.

– Не позволяйте ему отделяться… Хотите, я тоже поеду?

– Нет надобности рисковать всем троим. Ты здесь делай свое дело. Я проведу собрание в Шишманове, а Стефан передаст директивы товарищам в Митровцах. Если нам удастся подготовить и выступление против браковки, успех стачки обеспечен.

– А что делать с Фитильком?

– Не давать ему больше никаких поручений да припугнуть как следует, чтобы молчал.

– Только и всего? – разочарованно возразил Динко.

– А ты чего хочешь? – резко спросил Макс.

– Шею ему свернуть как-нибудь вечером.

– И думать не смей!

Динко сердито взнуздал лошадь. Ему казалось, что городские товарищи зря канителятся. «Интеллигентская чепуха», – подумал он, забыв, что сам уже стал интеллигентом.

– Динко! – прошептал Макс.

– Что?

– Мы должны бороться беспощадно, но подлинный коммунист посягает на жизнь человека только в том случае, когда нет другого выхода.

– Он готов нас предать, – тихо проворчал Динко. – Может быть, уже предал.

– Этого мы не знаем наверное.

– А что толку, если узнаем после того, как произойдет провал?

– Тогда наши товарищи будут его судить.

Динко не ответил. Обойдя вокруг лошади, он подтянул потуже ремни подпруги, застегнутые Максом слишком свободно.

Макс, Стефан и Фитилек сели в двуколку.

Попетляв по кривым сельским уличкам, они выехали на шоссе, ведущее в Шишманово. Лошадь помчала двуколку ровной рысью. Вокруг простиралась пустая и безмолвная равнина, покрытая снегом. Только два ряда тополей да колеи на снегу показывали, где дорога. Далеко впереди отчетливо выделялась в прозрачном ледяном воздухе облитая лунным светом цепь холмов, которую надо было пересечь, чтобы попасть в Шишманово.

– Нигде ни души! – с неудовольствием проговорил Фитилек.

– А ты боишься? – спросил Стефан.

– Только волков.

– Не робей. У нас пистолеты.

Фитилька охватила смутная тревога. Ему почудилось, будто Стефан говорит как-то слишком многозначительно. Он повернулся сперва к Максу, потом к Стефану. Тюковщик правил, глядя прямо перед собой. Лицо его было спокойно, но казалось каким-то зловещим. Голова с густой рыжеватой шевелюрой равномерно покачивалась от тряски. В углу рта торчала погасшая сигарета. Свежее юношеское лицо Стефана было красиво, но в глазах его таилась насмешливая враждебность.

– Ты что? – спросил он, встретив взгляд Фитилька.

– Ничего! – ответил кассир бодро, словно старался набраться смелости. – Скоро приедем… Рукой подать!

– Приедем и дальше поедем, – сказал Стефан.

– Как! – воскликнул Фитилек.

– Оставим Макса у товарищей в Шишманове, а сами поедем в Митровцы.

– Но я-то тебе зачем?

– Просто так. Для компании.

– Ты с ума сошел!.. Камни от холода трескаются, а туда по ущелью ехать.

– В такое время коммунистам путешествовать всего безопасней, – заметил Макс. И тихо засмеялся.

– Но в Митровцах я никого не знаю. – В голосе Фитилька звучал панический страх. – Какая там от меня будет польза?

– Поищем Цветану. Теперь в университете каникулы, и она, наверное, приехала в деревню… Ты меня свяжешь с ней.

Кассир задумался.

– Послушайте, – начал он немного погодя, – я не могу ехать в Митровцы… Я одно время ухаживал за Цветаной. Мне неудобно…

– Это пустяки.

– И потом, я болен! – добавил Фитилек. – Честное слово! Вчера свинью резал… и простыл.

– Будет в кусты-то прятаться! – оборвал его Стефан.

Кассир понял, что сказал глупость, по притворился обиженным.

– Что это значит? – оскорбленно спросил он.

– А то значит, что не считай нас дураками. Понял?

– Куда ты ходил, когда ушел из корчмы? – вдруг спросил Макс.

У Фитилька перехватило дыхание. Он с ужасом вспомнил, что у его спутников есть оружие.

– Куда? Домой, – объяснил он упавшим голосом.

Макс и Стефан молчали, У кассира опять перехватило дыхание. Но он собрался с силами и глухо проговорил:

– Вы… сомневаетесь во мне?

Снова молчание.

– Чего дрожишь? – хмуро спросил его Макс.

Мозг Фитилька работал с предельным напряжением. Он дрожал всем телом, зубы у него стучали. Но вдруг его осенила спасительная мысль.

– Я вас боюсь, – признался он. – Вы на меня сердитесь и можете…

– Что «можете»?

– Кокнуть меня.

Снова молчание. У кассира опять застучали зубы.

– Дурак! – сказал наконец Макс. – Не будь подлецом, и мы тебя не тронем.

У Фитилька отлегло от сердца. Опасность миновала. Значит, они только подозревают, но им ничего не известно. Он почувствовал себя уверенней.

– Чем вы недовольны? – с горечью спросил он.

– Твоим поведением, – веско и строго ответил Макс – Твоим бездействием, трусостью, тем, что ты увиливаешь от своих обязанностей. Ты не коммунист.

– За мной следят… – начал было оправдываться Фитилек.

– Молчи! – перебил его Стефан. – За тобой следят!

А за кем не следят?

– В прошлом году меня чуть не арестовали.

– А Макс получил обвинительный приговор и сидел в тюрьме.

– Я исправлюсь, – виновато пробормотал кассир. – Дайте мне время… Не стращайте меня… Пожалуйста!

– Подумай хорошенько! – сухо промолвил тюковщик. – У тебя есть возможность отойти в сторону, не делая глупостей… Ну, мы тебя предупредили.

Они доехали до того места, где шоссе, извиваясь змеей, всползало на холм. Макс остановил лошадь. Стефан соскочил с двуколки, заботливо покрыл лошадь толстой попоной, очистил ее ноздри от ледяных сосулек и закурил сигарету. Луна поднялась уже высоко. Теперь она светила ярче, и вокруг в удручающей ледяной тишине простиралась бесконечная пелена снегов, на которую обнаженные ветви деревьев и кустов отбрасывали зловещие тени. Дав лошади отдохнуть несколько минут, Стефан снял попону и снова сел в двуколку. Они стали медленно подниматься по склону. Обмерзшие спицы колес слегка поскрипывали.

Но вдруг лошадь тревожно заржала и насторожила уши. Еле уловимый, откуда-то издалека, может быть из-за холмов, долетел протяжный, унылый звук. Сначала он напоминал рыдание взрослого человека; потом, постепенно замирая, перешел в детский плач.

– Волки! – упавшим голосом промолвил Фитилек. – Скорей поворачивайте назад.

Макс засмеялся. Стефан спокойно отстегнул от пояса маузер и сунул его во внешний карман пальто. У кассира опять застучали зубы.

– Ветер встречный, – сказал тюковщик, чтобы его успокоить. – Они нас не учуят.

– Назад! Назад! – закричал не своим голосом Фитилек. – Поворачивайте, пока мы еще на равнине… Я вырос в деревне. Знаете, как волки нападают в это время?

– Знаем, – сухо ответил Стефан.

Кассир с ужасом заметил, что даже бесстрашные лица его спутников стали напряженными, мрачными. Макс выплюнул погасшую сигарету, сжал губы и нервно хлестнул лошадь. Та прибавила ходу на подъеме и опять тревожно насторожила уши.

Снова до путников долетел зловещий вой, в котором звучали муки голода, тоска и жестокость. Лошадь заржала еще раз и замедлила шаг, словно колеблясь, идти ли вперед. Макс переложил вожжи в одну руку, а другой вынул пистолет и несколько обойм. Фитилек отчаянно рванулся, ухватил за вожжу и начал дергать ее изо всех сил. Лошадь круто повернула к придорожной канаве.

– Что ты делаешь, дурак? – сердито крикнул Макс – Двуколку перевернешь!

Стефан схватил вожжи, чтобы дать возможность тюковщику зарядить пистолет.

– Вы с ума сошли! – закричал кассир. – Волки на той стороне холма и увидят нас, как только мы поднимемся на вершину… В такие ночи они сбиваются в стаи и сразу нападают. Вы убьете двух, от силы трех… А остальные? Лошадь понесет по крутому спуску, и мы все разобьемся. Костей наших обглоданных не найдут… Матушки, пропал я бедный!.. Назад поворачивайте!.. Назад!

Отчаянные вопли Фитилька разносились в безмолвном ледяном просторе.

– Замолчи, идиот! – крикнул Стефан, толкнув его локтем в бок. – Ты трусишь, а нам надо дело делать!

Толчок почти привел кассира в чувство. Но лицо его по-прежнему искажала гримаса отчаяния, в выпученных глазах застыл ужас. Лошадь медленно поднималась по крутому склону. Вой прекратился. Слева от шоссе вздымались высокие отвесные скалы, справа раскинулся белый простор равнины.

Фитилек замолчал, отдавшись безнадежным размышлениям о длинной дороге среди лабиринта холмов, которую им предстоит преодолеть, прежде чем они доберутся до Шишманова. Потом он вспомнил о своем доме. У него была пухленькая жена, которую он взял из соседнего села с приданым в виде двенадцати декаров огорода. Была у него и свинья – ее зарезали к празднику, и Фитилек сам посолил филейную часть и помог жене приготовить колбасу. Было и превосходное красное вино в подвале. А нынче вечером они дома собирались есть отбивные котлеты… Представив себе все ото, кассир почувствовал отвращение и к партии, и к своим спутникам. Поскорей бы от них отделаться!.. Но тут мысль его снова вернулась к волкам. Сейчас они казались ему опасней всего остального, и в памяти его всплыли страшные рассказы, слышанные в детстве.

Лошадь с трудом тянула двуколку в гору. Стефан потел пешком, чтобы облегчить груз. Так они двигались вперед с полчаса, пока наконец не достигли гребня. Но оставалось еще несколько холмов и ложбин, которые надо было преодолеть, чтобы попасть в Шишманово.

Вдруг снова послышался вой волков, все еще отдаленный, но уже гораздо более громкий, чем прежде. Потом опять и опять… И когда он замирал, превращаясь в мучительный плач, к нему присоединялся вой других волков. В ледяном безмолвии ночи этот вой доносился до путников с поразительной отчетливостью.

Фитилек замер.

– Садись в двуколку, – сказал тюковщик Стефану.

– Они еще далеко, – отозвался юноша.

Грозный вой голодных волков зазвучал снова и длился минуты две. Стефан сел в двуколку. Лошадь фыркнула и пошла резвей, время от времени издавая короткое тревожное ржание…

– Три… четыре… – стал считать кассир осипшим голосом. – Их больше стало!

– Ничего подобного, – возразил Макс. – От силы два. Hо эхо повторяет их вой, и потому кажется, что их больше… Держи вожжи!

Кассир взял вожжи дрожащими руками.