Текст книги "Край Ветров: некроманс"
Автор книги: Диэр Кусуриури
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)
– Мйар, – произнес Камориль тихо и глубоко.
И это имя прекратило сумасшедшее вращение небес.
Я сидел на песке. Звезды были ярки. Какие звезды? Откуда звезды? Не было же их, тусклые же были… Камориль держал меня за руку, смотрел на меня пристально, сидя рядом, на этом же холодном песке.
– Мйар, – повторил он.
Я посмотрел на него и все понял. В который раз я понял очередное свое «все».
Я чувствовал, как сжимается и щемит в груди сердце. Я взял в свою правую ладонь вторую его руку и заставил посмотреть на себя.
– Камориль, – произнес я, и мне было совсем не до смеха, – прости.
Некромант кивнул, ничего не отвечая. Запястьем потер глаз. Неужели он… плачет?..
– Ну что ты, как девочка, Камориль? – спросил я. – Все будет хорошо.
– Да не реву я, – огрызнулся некромант. – «Хорошо» – скажешь тоже. Целует, как ни в чем не бывало, извиняется, а мне вот это благоразумие проявлять. Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Ладно, я. Тебе-то что – ты вон, магическое явление какое-то необъяснимое, а я-то – просто ошибка природы! Но ты… Ты море согрел, ты понимаешь? А ты ведь ни разу не маг. Был. И ты снова… вылинял. Соскочил с наших рельсов, как никто никогда не мог. Даже в войну. Прочь из реальности. Я… Почему я тебя не остановил с этим всем? Что ты такое, Мйар Вирамайна?
Я глянул ему в глаза и сказал правду, какую ведал:
– Я – это он, но он – это не я. Ты, главное, помни об этом.
Некромант поджал губы, вздохнул, покачал головой. Мы сидели на песке рядом друг с другом. Камориль опустил взгляд на свои руки, которые я сжимал в ладонях.
Потом он снова посмотрел мне в глаза – печально и тепло.
Этот взгляд я вряд ли когда-нибудь забуду.
Потому что в это мгновение я, каким был, умер.
Бешеный хоровод теней кружился над синей бездной, пронзенной тысячей светящихся нитей. Кем были эти тени Ромка не знал. Они казались какими-то вовсе потусторонними сущностями, пришедшими откуда-то извне, проявившимися на пределе восприятия, на пределе даже видения изнанки. Может, это были тени истинно мертвых, а может, призраки спящих в иных мирах.
Силуэты становились все более материальными. В них смутно угадывались юные обнаженные девушки, укрытые, вместо одежды, длинными распущенными волосами, что переливаются в потоках цветного ветра, вьются виноградными лозами, трепещут крыльями, мешая разглядеть их лица.
Двигались силуэты в такт речи старика-чтеца, который не то чтоб говорил – скорее, пел. Голос у него был глубокий, сильный. И управлял он им ловко, играя на обертонах. Что именно он вещал – Ромка не понимал тоже, но видел, что эти слова – всего лишь подспорье, этакий вербальный костыль, без которого чтец не свершит того, что нужно. И в свершении этого чтецу помогает, кажется, само мироздание: нити пронзают его, грозя вот-вот оторвать от земли, наполняют невидимым для простого глаза сиянием кончики его пальцев, ниспадают на плечи и под ноги, свиваясь кольцами. А проходя через душу его – сверкающий полупрозрачный бутон, похожий одновременно на не ограненный драгоценный камень, – нити стают еще ярче, еще толще, свиваются канатами, уходят в темное небо синусоидальными векторами.
Кратер, наполненный сияющей синевой, бурлил. Из него горящими протуберанцами вздымались, тут же опадая, фигуры, похожие то на каких-то неведомых зверей, то на уродливых людей, а иногда, почему-то, на корабли.
Ромка не знал языка, на котором чтец «поет», но каждое произнесенное чтецом слово оставалось у мальчика в памяти и приобретало смысл. Так, он даже начал кое-что понимать. И самым странным в этом понимании было то, что заклятие это – не заклятие, а, скорее, молитва. Обращение к неким высшим силам, которые почему-то обязаны исполнить просьбу. Как будто бы у них нет иного выбора. Будто бы они созданы для этого. Будто бы слова заклинания – код, дающий власть над ними, и это – именно то, как все и должно быть. Мол, так вот оно все работает.
И в сияющей синеве этой, бурлящей, как суп, как котел колдуньи в представлении слушающих сказку детей, проявилась, наконец, фигура, к которой, как только она сформировалась, устремились все те сияющие нематериальные нити, что вились вокруг.
Танцующие призрачные силуэты разом опали, опустившись на колени и склонив головы. Лишь один из них остался стоять. А потом этот силуэт как будто бы совместился с фигурой из светящейся синевы – рывком, нырком, сбоем программы, сдвигом реальности. Как моргнувшая голограмма.
Тысячи нитей тут же окружили фигуру, впитавшую в себя тень. Они прошили искристую синеву, прострочили, завязали миллионом узлов. Все это не прекращало светиться и пульсировать, переливаться, звенеть и петь. Голос чтеца совсем потерялся в атональном гуле потустороннего хора.
Но старик все равно читал, пел, тянул, – держа в руках древнюю на вид книгу, перелистывая ее желтые истрепанные страницы, он сверялся с ними и, не запинаясь и не останавливаясь, взывал к древним богам и тем силам, на которых зиждется мир.
Маги старины и правда могли. Имели власть.
Как мир вообще выжил? При таких делах… Ромка подумал, что таким силам наверняка должен быть какой-то противовес. Ведь если до войны маги могли такое (и не такое, – он был в этом теперь уверен), то должно было быть что-то, сдерживающее их. Или, может быть, что-то уравновешивающее. Ведь иначе – как?.. Никак иначе.
А реальность изнанки тем временем успокаивалась – будто бы сама собой. Музыка волшебства тревожно замерла, затаилась, приглушила фанфары, звуча теперь тонким, нежным голосом ксилофона или цимбал.
Фигура, стоявшая посреди притихшего кратера, сделала первый шаг к берегу. Уверенный, спокойный шаг. Она все еще походила на статую из светящейся синевы, но теперь эта статуя ожила. Контуры ее утончались, приобретая знакомые очертания. И когда фигура прошла свои десять шагов к краю, сияние схлынуло с нее, как вода, явив в ореоле мерцающих брызг человеческую кожу – смуглую, оливковую, – и волосы до самых бедер – черные, вьющиеся, скручивающиеся тугими тяжелыми кольцами.
Сияющий мир померк – это Ромка прикрыл ладонью глаза, устыдившись того, что стал невольно разглядывать обнаженную женщину. Ее саму это, вроде бы, никак не смущало, но все же, все же… Какие бы великие вещи ни случились в эту ночь – есть такое, что существует этому величию совершенно параллельно. Вот например – смущение. И в самом смущении ничего постыдного нет. Даже если ты – судьбоплет.
По крайней мере, так Ромка сам себя успокаивал.
– Лет через десять тебя будет трудно удивить голой женщиной, – послышался голос Варамиры. – Вот же, дитя человеческое, а… Какие же мы все, все-таки, люди…
– Смотреть уже можно? – спросил Ромка, не отнимая ладоней от глаз. – Я к этому привыкну когда-нибудь, обещаю. Но не сразу.
– Надеюсь, тебе не придется к этому привыкать, – сказала Варамира. – Открывай глаза, я уже.
Ромка несмело глянул сначала сквозь пальцы, а потом и вправду убрал руки от лица.
– Ты увидел, что происходит, когда Зорея читает «Возвращение»? – спросила «бабка», застегивая последнюю пуговицу на блузке.
– Да, – кивнул Ромка. – Пожалуй, увидел. И понял. Но эта связь… она….
– Что она? – Варамира насторожилась, ловя каждое слово мальчика.
– Эта связь, кроме того, что требует больших затрат и очень сложна – она… распутывается, если потянуть за ниточку. Она как бантик против морского узла. Ненадежная.
– Вот я о том же, – кивнула Варамира. – Это именно то, что я хотела тебе показать.
– Но с этой ненадежностью тоже не все просто, – задумчиво проговорил Ромка.
– Ты не видишь нужной нити, – кивнула Варамира.
– И именно эта ненадежность связи не дает тебе доступа к резервам души, кроме прочего.
– Прочего – чего?
Ромка, задумчиво потерев подбородок, стал излагать, как ему все это увиделось:
– К тебе будто бы по умолчанию привязан «слепой узел». То есть – сколько ни перевязывай, он все равно с тобой. А накладываясь на общечеловеческое ограничение, он существенно снижает все твои способности. Наверное… наверное, если все это развязать, узел удалить, снять «глушитель», укрепить связь, то… – Ромка замялся. Варамира смотрела на него пристально. Мальчик сглотнул. – То ты станешь очень могущественной.
Он хотел сказать «опасной». Но это было бы опасно само по себе. Рискованно.
– И здесь, – продолжил мысль Ромка, – тебе нужен тот, кто умеет плести нити, у кого к этому дар. Я так понимаю, этот кто-то – я.
– Так и есть, – кивнула Варамира удовлетворенно. – Ты поможешь мне.
– Но, – произнес Ромка осторожно, – мне кажется, что, хоть я и могу, но я… не сумею. Мало того, что я не знаю, как… так ведь и мои собственные силы ограничены общечеловеческим «глушителем». Из нас троих только Зорея имеет доступ к душе. Но, не будучи судьбоплетом, дать этот доступ кому-то еще он не может. Разве что какое заклятие…
– Тут у нас два пути, – сказала «бабка». – Первый – освободить все человечество от Оков Тишины. Но от этого слишком несет человеколюбием, как по мне. Или… наоборот. Да и, кроме прочего, для этого нам понадобится Исключительный Чародей – а я видала такого только один раз в жизни. И то, это мне чуть было ее не стоило. И второй вариант: мы должны достичь горы Антарг, Сердца Мира. Игольное Ушко – само по себе заклинание. И если его настроить, как надо, и активировать мощью судьбоплета – то у нас все получится. Оно послужит катализатором. Я стану полноценной. Целой. Я перестану мучительно умирать.
Варамира наклонилась к Роману и заглянула в глаза:
– Ты ведь поможешь мне, правда?
Ромка знал, что медлить с ответом нельзя. Ведь иначе она не поверит. Все прочтет по глазам. Все поймет. И потому он сказал:
– Конечно. Мы ведь… как это говорится? Семья?
Варамира улыбнулась – вполне искренне, как показалось Ромке.
– Семья, – кивнула она. Приобняла мальчика за плечо. – Пойдем. Мы не будем мешкать – надо отправляться в путь прямо сейчас.
Ромка послушно двинулся рядом с ней.
Старик-чтец, которого Варамира назвала Зореей и который помог ей возродиться этой ночью, шел сразу за ними на расстоянии в пару шагов.
Ромка, на самом деле, не понимал, как Варамира может надеяться на его помощь, не рассчитывая дать хоть что-то взамен. Ничего не предлагая. Не пытаясь прельстить его хоть чем-то. Все, что она обещала – это научить пользоваться силой. Что ж. Теперь он видит изнанку и понимает ее. Теперь проще. Теперь можно даже полагаться на себя самого. Главное ведь тут не столько практика, сколько восприятие и понимание. А они поменялись. Качественно. И это первый и самый главный шаг к обретению власти над своими способностями.
Ромке подумалось даже, что «бабка» так наивно надеется на помощь потому, что мыслит иначе. Она просто… другая. Для нее и он, и все остальные люди – части нее. Как рука или ухо. И она искренне не понимает, как ее воле можно противиться. И правда, что за нонсенс – восставшая против хозяина рука? Ухо, выражающее несогласие?
Бред.
Но Ромке не хотелось ошибаться, – а ошибка тут вполне могла быть. Может, он все не так понял и просто оправдывает Варамиру, как умеет, как понимает. Может, не стоит этого делать.
И совсем не известно, что будет, если он ей воспротивится.
Не захочет ли она отрубить взбунтовавшуюся «часть тела»?
Ромка понимал, что ждать от этой женщины можно чего угодно. И что никакая они не «семья».
Знал он теперь и кое-что еще. И даже подобрал для этого слово, – вроде как, емкое и передающее суть. Когда тысячи сияющих нитей привязали к новому, практически рукотворному телу душу Варамиры, проявившуюся в реальность из Морока, Ромка почуял, какова она. Он осознал, какой силой обладает Варамира, что она за колдунья. И представил себе чем эта сила обернется, если Варамира станет окончательно живой и, с его помощью, обретет доступ к резервам души.
Это будет эпическая ошибка. Это будет неконтролируемая беда. Это будет самый темный, жгучий, ласковый, кровавый хаос, который можно себе представить.
И если от нее убежать – она найдет его во сне. И наяву найдет. Наплодит подобных себе тварей и пошлет по следу.
И будет снова пытаться убить его друзей – это наверняка.
Она затеяла фарс, заранее обреченный быть раскрытым. Как будто бы иначе попросту не умеет.
Но – все это ни в коем случае нельзя произносить вслух.
Пока Ромка молчит – Варамира играет пьесу под названием «Семья». Плохо играет. Не достоверно. Мальчик знал – стоит ему раскрыть рот и озвучить все это… сюжет представления останется тем же, а вот декорации сменятся враз.
А потому пока – не стоит. Надо молчать и изображать дурачка, пока нет четкого плана. И пока есть время его придумать.
Ну и гнилое нутро оказалось у этой истории. Кто б знал.
Как это дед с ней жил? Неужели здесь и правда замешано родство? Может, врет она все?
Ромка поднял взгляд вверх, обратив внимание на россыпь звезд, ставших в одно мгновение особенно яркими – а потом потускневшими до обычного состояния.
Что за шутки шутит с ним зрение? Со всей этой магией недолго и с катушек съехать – вон уже, мерещится всякое.
Варамира на странное поведение звездного света внимания не обратила, продвигаясь вперед очень даже целенаправленно. Теперь она вела Ромку на другую сторону Шелковичного острова. Очевидно, где-то там и начнется путь к Сердцу Мира… каким бы он ни был.
По аналогии с тем именем, что назвала ему баба Паша в памятном домике в лесу, Ромка придумал слово для Варамиры: « Судьбоед».
– Ну… и… как оно? – спросил Камориль. – Мйар? Тебя уже опустил приступ божественного великолепия?
Они все так же сидели на берегу, очень близко к воде, вот только молча, и уже, наверное, полчаса как. Некромант, наконец, решился спросить у Мйара, что это такое было вообще. Но тот, как это у него частенько случалось, будто бы ничего не понял:
– А? – Мйар моргнул. – В смысле?
– Ну, глаза у тебя больше не светятся, сожрать меня ты тоже, вроде бы, не пытаешься – вот я и подумал, может, с тобой все снова, как было, – проговорил Камориль, откидываясь назад и опираясь на песок ладонями. – Ты ж, выходит, вспомнил всё. Ну и… каково оно? Что ты вспомнил?
Мйар молчал. Хмурился. Поглядел в обе стороны от себя, потом уставился на Камориль как-то растерянно:
– Ну… Да, я… я все вспомнил. Но…
– Что «но»?
– Но я… не могу это все объять. То есть, сейчас мне кажется, что весь этот массив информации гораздо больше меня. Больше того, что я могу понять и осознать за раз.
– Ага. Вот как.
– Как-то так, да.
– Ну, попробуй как-нибудь в этот свой массив запросы целенаправленно слать. Может, поможет.
– Боюсь, – доверительно сообщил Мйар. Вздохнул. – Но делаю. В общем… Мне нужно пойти домой и забрать ключ.
– Ключ? – Камориль склонил голову набок. – Уж не тот ли, что от всех дверей, кроме одной? Ты хочешь сказать, что, следуя всем законам жанра, он валяется где-то у тебя дома, просто ты об этом забыл?
– Типа того, – Мйар улыбнулся криво. – Этот ключ нужен мне, чтобы вернуть мою силу, понимаешь ли.
– А это вот шоу, что ты мне устроил только что – не она?
– Она, отчасти, – кивнул Мйар. – Но это что-то типа остаточного эффекта. Полагаю, больше во мне запаса сюрпризов не предусмотрено. Хотя, кто его знает, конечно… Но без ключа нельзя просто так взять и начать вершить нужного качества волшебство.
– Нужного качества волшебство… – Камориль удивленно приподнял брови. – Нужного для чего качества?..
– Для того, чтобы убить, наконец, эту суку, – произнес Мйар жестко. – Полностью. До конца. А это задачка далеко не из легких, Йер.
Мйар решительно поднялся на ноги, отряхивая с джинс песок.
– Пойдем, – сказал он.
– Куда? К тебе? – Камориль тоже поднялся. – А как же Никс и Эль-Марко?
– Пускай развлекаются. Ну, в смысле, отдыхают. Когда солнце встанет, мы снова встретимся все вместе. Это тоже нужно будет для дела, так бы я их уже отпустил с миром.
Некромант поглядел на Мйара искоса.
– То есть – отпустил бы? А как же те морфирующие твари, которых хрен убьешь?
– Она больше не будет на нас их натравливать. Ей теперь важнее добраться до Игольного Ушка и заиметь былую мощь. И тогда она будет способна избавиться от меня. Ну, по крайней мере, ей так кажется. На самом деле все, конечно же, не так-то просто. И если эта тварь все свои жизни искала власти и наслаждений, то мне как-то раз посчастливилось обрести знание. Я знаю, как порешить такую, как она. Теперь знаю. И в этот раз у меня получится. Варамира должна умереть – раз и навсегда, раз и насовсем. И я ей в этом помогу.
– Какая страсть, – Камориль покачал головой, улыбаясь. – Тебя тот чтец сферический не кусал случайно, нет?
Мйар промолчал, разумно проигнорировав риторический вопрос.
– Тебе стоит поподробнее рассказать мне обо всем, – произнес Камориль наставительно. – Мне было бы крайне интересно узнать, что именно она тебе сделала. Ежели ты единожды убил ее и хочешь убить вновь… я-то – ладно, мне-то – можно, но вот от тебя я такой готовности кого-то порешить никак не ждал.
Мйар провел рукой по волосам, развязывая удерживающий их шнурок. Ветер тут же подхватил легкие пряди красновато-медового цвета и затрепал, путая. Мйар смотрел на море, и слова, которые он произнес, заставили Камориль вздрогнуть:
– Она и правда богиня, Камориль. Что-то типа того. Она им ни разу не врала – этим своим адептам, по крайней мере, по поводу себя не врала. Она на самом деле многое может, или могла бы, – если только к ней вернутся все ее силы. А сил она лишена неспроста. Думаешь, зря боролись все те, кто раньше нас умер? Нет. Так или иначе, им удалось ослабить ее, очень сильно ее силы сковать… А мне удалось даже убить ее – как я тогда думал, – но я ошибся. Так просто ее не уничтожить. Но, раз уж я нашел ключ (или он нашел меня), я могу надеяться на то, что в этот раз все получится.
Камориль тяжело вздохнул. Произнес:
– Я слишком стар для всего этого.
Мйар улыбнулся ему:
– Да ладно!
– Нет, правда. Я не видел этой твоей Варамиры в лицо – только слышал твой рассказ и то, что говорили Эррата и Вера, читал предсмертные мысли тех странных гибридов в катакомбах, да фотографию мельком глянул… Я хорошо помню тех тварей, которых, как ты говоришь, она на нас натравила. Но в моей голове все равно никак не могут уместиться ты и твое желание эту Варамиру убить. Я почему-то думал, что, когда ты все вспомнишь, ты придумаешь что-нибудь еще…
– Тут без вариантов, – Мйар сказал, как отрезал.
– Что такого она тебе сделала? Что ты не в силах простить?
Мйар помолчал.
– Я знаю, ты не привык от меня слышать такие слова, – наконец произнес он, на Камориль не глядя. – Ты привык иметь дело со мной в состоянии, когда у меня нет ни целей, ни желаний. Когда я все встречаю фразой «А почему бы и нет?». Ты помогал мне с работой, с выбором музыки, с техникой этой самой… Ты пытался найти мне смысл и радость, или хотя бы помочь найти их самому. Но знаешь… Это все за меня не цеплялось, потому что было истинно не моим. И я гораздо счастливее теперь, когда, наконец, вспомнил о том, каков мой долг и предназначение.
– Долг перед кем? – спросил Камориль.
– Перед самим собой, – ответил Мйар, взглянув на некроманта твердо. – Этого достаточно.
– Но ты… ты все-таки расскажешь мне, что там такое произошло? Отчего ты теперь так смертельно ненавидишь эту женщину, если сам говоришь, что любил ее, а потом убил?
Камориль хотел еще добавить, что это все попахивает то ли мелодрамой, то ли скорым визитом к психотерапевту, но не стал.
– Ну, видишь ли, – Мйар неопределенно повел плечом, – я ж из тех, кто сначала рвет и мечет, позабыв себя самого, а потом горько плачет над телами поверженных. Дурацкая привычка, на самом-то деле. Собственно, чего стоим? Пойдем.
Камориль не сдвинулся с места.
– Мйар, я хочу знать всё. Все, что было до того, как я тебя нашел. То есть, до того, как мы встретились. Кто ты и что ты? Я считаю, что я имею право знать.
– Пожалуй, – кивнул Мйар, обернувшись. – Пожалуй, если ты все узнаешь, то ничего не изменится.
– Ты уже говорил как-то раз что-то похожее… И все равно. Расскажи мне. Может быть, я пойму тебя.
– Может быть. Но меня не нужно понимать, Йер.
– Но я хочу.
– Пойдем, – повторил Мйар. – Ночь впереди долгая. В самом деле, сильные желания стоит ценить. Зная тебя… ты же не успокоишься, пока своего не получишь, а? Запасайся терпением. История длинная и не то чтоб особо увлекательная.
Когда они добрались до жилища Мйара, что в подвале четырнадцатого дома, некромант понял, что очень устал. Усталость, как рессора, сгладила все те эмоции, что нахлынули на него, когда Мйар рассказал ему событийную часть своей жизни, имевшую место быть до их встречи у пика Сестрицын Зуб.
От набережной они добирались около двух часов: часть пути одолели пешком, часть – до поворота на маяк – проехали на нулевом маршруте попутного троллейбуса. Когда они шли по полю, а до спального района, в котором Мйар жил, оставалось всего километра два, к ним из темноты, фыркая, выбежал черный неоседланный конь. Животное было большим, холеным, своенравным на вид. Оно терлось мордой Мйару об плечо ласково, пытаясь зажевать бархатными губами волосы. Конь, как пришел, так и ушел – поведя ухом, умчался рысью куда-то в ночь, оставив путников в недоумении. Камориль предположил, что животное сбежало из какого-нибудь конезавода в окрестностях.
Мйар тогда, после паузы, продолжил рассказ, и финальное свое «…а потом я увидел тебя, и об выражение твоего лица можно было орехи колоть. Кедровые.» произнес с усмешкой. Камориль вспомнил, что именно тогда он старался скрыть свои эмоции от непредсказуемо психованного Зореи (хоть тот и ушел уже, когда Мйар очнулся), а оттого, и правда, усиленно изображал на лице выражение типа «кирпич». Видимо, оно застыло на нем аж до Мйарового пробуждения.
Они, наконец, зашли вдвоем внутрь полутемной холостяцкой берлоги. Там все оставалось нетронутым, только, разве что, пылью слегка поросло. Мйар сказал, мол, теперь все в порядке и можно расслабиться, и Камориль присел на большое удобное кресло посреди комнаты. Кресло приняло его, как родного, и в полусне, накатившим теплой волной, мелькали перед ним образы и видения из Мйарового рассказа. Слишком уж все это впечатлило Камориль. Не потому, что он такого не ожидал. Наоборот, слушая рассказ Мйара, Камориль отмечал про себя, что всегда догадывался о чем-то таком. Мол, а что же еще может быть в прошлом у такого, как Мйар, если не это? Разволновался некромант и близко к сердцу все принял, скорее, потому, что ждал этой правды давно, и правда эта была о том, кто являл собой центр его мироздания последние три десятка лет.
Не разволнуешься тут, как же.
И в нахлынувшем на него полусне-полубреде виделись ему картины чужого прошлого, может быть, измененные его собственным восприятием, приукрашенные, преувеличенные, а может, и наоборот, куда менее величественные и пугающие, чем те события, что имели место быть в реальности.
Камориль не мог наверняка отличить сон, навеянный рассказами Мйара, от своих собственных воспоминаний о войне. Он видел, как падают с высокой скалы, поросшей черными, тонкими, изогнутыми соснами, каменные башни замка-тюрьмы, как над ними кружат огромные черные птицы, ревущие, как гром. Этот замок-тюрьма был лагерем, где создали и вырастили Мйара – человека без юности. Существо, лишенное детства, как такового. Тело, изготовленное с одной лишь целью – принять в себя душу исключительного чародея прошлого, того, кому суждено было преломить ход войны.
И лагерь подвергся нападению, и были взорваны вмурованные в стены предохранители. Огромный секретный комплекс взлетел на воздух за полторы секунды. Это место всегда было особенным. Оно постоянно касалось краешком своим морока, а оттого здесь были возможны эксперименты с самой жизнью. И когда лагерь был атакован и разрушен, вся та диковинная живность, что сумела выжить, разбрелась по миру, не контролируемая ничем и никем.
Камориль снились отрывки операции «Романтицид» и бескрайние поля, над которыми гуляет ветер, перебирая склоненные травы, вызывая из небытия волны, словно это не высокая рожь, а подвижная морская гладь.
Некромант видел в своем сне цепочку следов, наискось пересекающую белую простыню снежной пустыни. Вдалеке он заметил скорченный силуэт огромного дерева.
Ветер стих, снежный туман выкристаллизовался, осел, сделав воздух прозрачным и звонким. Камориль увидел, что дерево, выросшее посреди снегов, – велико. Его ветви задевали низко летящие облака. Его корни уходили глубоко под землю, разыскивая и находя там недостающее тепло тогда, когда на эти края спускается долгая снежная ночь.
И когда каждая рана, которую получает Мйар, заживает, на этом древе прорастает новая ветвь.
Камориль видел маленькую фигурку с рыжей копной волос, что стоит под этим древом и смотрит на него снизу вверх.
Мйар касался шершавой коры руками.
Он исходил множество дорог, и вот, наконец, нашел этот величественный древний кедр, укрытый зеленой пушистой хвоей даже в самый смертельный мороз.
А потом Камориль увидел лицо древнего старика, лежащего под капельницей в пропахшей лекарствами полутемной палате. Обшарпанные стены, гул аппаратуры, отдаленные шаги медсестер.
Мйаровы пальцы – сильные, крепкие, красивые, а в них – старческая рука, увитая вздутыми венами, усыпанная коричневыми пигментными пятнами. Рука дрожит. Старик похож на сморщенный овощ, оставленный гнить на солнечном подоконнике. У него глаза – синие, и взгляд этих глаз пронзителен, как рентген.
Старик ни о чем не жалеет. Он сделал все, что мог и что должен был.
И вдруг – жаркое дыхание, полные, гладкие, теплые груди, упирающиеся Мйару куда-то в плечо. Красные влажные губы шепчут что-то на ухо, женщина трется скулой о Мйарову шею.
А потом – кровь.
То ли это ее платье скользнуло на черный мраморный пол.
То ли кишки разметались по рыхлой черной земле.
Фиолетовый яд стекает прозрачными тугими каплями с тонкого лепестка крапчатого гладиолуса.
Луна становится красной, каменные ладоши хлопают, и с высокой скалы, усыпанной кривыми тонкими соснами, летят в бездну обрушившиеся башни замка-тюрьмы, превращаясь в черных и белых птиц.
Камориль резко сел. Первые две секунды он не мог понять, где находится. Потом он обнаружил, что спал, укрытый пуховым одеялом, на кровати, у Мйара в спальне. Он глянул по сторонам – всё, как всегда, стены насыщенного персикового цвета, ближе даже к темно-оранжевому; полки с милыми декоративными мелочами; в окошко под самым потолком пробивается свет, на вид почти осязаемый, и в нем трепещут пылинки и какая-то совсем беззвучная мошкара. Тепло.
Как будто бы это тот редкий случай, когда Мйар пригласил Камориль к себе и они отчаянно наглотались вдвоем какого-то убийственного пойла, и Мйар разрешил некроманту остаться, а сам ушел спать на диванчике в соседней комнате, там, где у него плита, сервант, комод, столик и, собственно, диван с креслом.
Было бы так.
Камориль почти уже сам себе поверил, что так оно и есть, и что все эти мистические неприятности – просто сон.
Он сел на кровати, стараясь не скрипеть. Пятерней закинул волосы назад, раз уж они сбились за ночь и разметались по плечам, как попало. Уставился прямо перед собой.
На стене висела картина – темный морской пейзаж, изображающий ненастье, написанный широкими свободными мазками. Камориль задержал взгляд на переливах нарисованных маслом волн. В его голову, откуда еще не выветрились остатки странного сновидения, стали стучаться слова и фразы, так похожие на воспоминания о далеком прошлом, которое случилось с ним самим. Но прошлое это было не его.
И он не мог видеть этого прошлого, но ему все равно казалось, что он видел. Что был там.
В этом лагере, который Мйар описывал скорее как лабораторию по созданию разнообразных гибридов и химер.
На далеком севере.
Стало быть, Мйар – по крайней мере, его тело – искусственное. Выращенное, вылепленное некими сугубо талантливыми целителями и чтецами, гениями в своем роде. Давно погибшими, вестимо. Мйар не был никогда рожден женщиной. А как же пупок? А что пупок – делали не идиоты. И создан он был для того, чтобы вместить в себя душу исключительного чародея прошлого, умершего много веков назад.
Мйар не назвал имени этого чародея – может, сам не знал. Камориль читывал когда-то, в юности, несколько приключенческих интерпретаций деяний великих древних чародеев, да пару учебников истории. Но его эта тема никогда особо не интересовала. Его интересовали способы колдовства, действующие формулы, заклинания, когда они еще были доступны – словом, практика. А умершие давным-давно «вершители судеб» ему были безразличны, буде он сам не стремился стать одним из них.
И каково же это – узнать однажды, что ты – лишь инструмент в руках властьимущих? И не идиоты ли они, если думают, что ты им не воспротивишься и будешь починяться во всем?
Расчет должен быть очень тонок. Даньслав Никанорович Заболотницкий, он же «Белый Коготь», – последний из династии личных пророков на службе у последнего же монарха ныне покойной державы, – пользовался доверием в общем-то параноидального правителя. Отчего пользовался-то? Кто знает. Может, человек был хороший. А, вероятно, был. И вот этот самый Даньслав предложил своему королю рискованное мероприятие, и вызвался сам исполнять в нем одну из главных ролей. Знал ли кто, что Даньслав – не пророк, а самый настоящий судьбоплет? Кровь предков наконец «загустела» до нужной кондиции, явив миру судьбоплета, и тот решил использовать свою силу самым страшным и опасным способом.
Поиграл, стало быть, в «дочки-матери».
И выиграл.
Мйар рассказывал, что на протяжении всего периода его «взросления» – а именно, те четыре года, что он провел в лагере, ему, так или иначе, внушалась идея о том, что он должен преломить ход войны, сделать так, чтобы «наши» победили. А «чужие», соответственно, проиграли.
Но наличие в нем души исключительного чародея не гарантировало стране победы. Наличие души – это как наличие резерва, этакий запас мощи, позволяющий при правильном с собой обращении творить немыслимые дела. И для того, чтобы осуществить то, для чего предназначен, Мйар должен был сначала найти свою суть, а потом – узнать «слова».
И Даньслав почему-то верил, что Мйару это удастся. И говорил ему, мол, если не сможешь сделать так, чтобы мы выиграли – сделай так, чтобы проиграли все.
Но это всё ладно, это же не лирика, а факты. Факты пресны. А история без лирики не обошлась.
Возможно, как раз эта ее часть и является основой, костяком, камнем преткновения. То есть – что та война существу юному и совершенному, каким Мйар был тогда? Ну да, да, было ему от «рождения» четыре года. И потому совсем не удивительно, как он воспринял то, что случилось.
