Текст книги "Край Ветров: некроманс"
Автор книги: Диэр Кусуриури
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)
Мйар взял миску в руки. Кровь как кровь. Вроде бы. На вид – ничего особенного, вкус и запах тоже самые обыкновенные.
Вера уже не сидела на месте, – она держалась руками за передние прутья клетки и облизывала губы, но – молча. Она, почему-то, ничего не просила словами, только смотрела на руки Мйара (и на миску с кровью) алчно.
Мйар вложил тару в подрагивающие ладони вампирши, нечаянно коснувшись ее. Кожа была холодной. А миска была слишком широкой, чтобы пройти между прутьев, и потому Вера приникла к ее содержимому, плотно прижавшись щеками к металлическим штырям.
Крови там было явно недостаточно, чтобы утолить ее голод. Вера пила быстро и жадно. Миску на пол она поставила бережно, и Мйару в этом жесте почудилось даже что-то типа благодарности, которую вампирша не могла выразить никак иначе.
А потом Вера устремила на Мйара взгляд страшных своей болезненностью глаз, которые начали едва заметно поблескивать алым, и сказала буквально следующее:
– Я…знаю тебя. Я… уже пила твою кровь.
Мйар наклонил голову вбок, усаживаясь напротив Вериной клетки:
– Под городом?..
– Нет… Дальше. Там, где мы были, ты, я и Лунь. Дома. Мне… уже… давали эту кровь. И, наверное, со мной… сработало. У них получилось. Почему, почему… Именно по тебе – смерти нет.
Мйар замер. Слова Веры, – на первый взгляд, нескладные и странные, – были правдой. Да, он, она и Лунь, – уже знакомы, – каким-то непостижимым образом, а может быть, даже связаны, так, или иначе.
– Ты тоже… – Мйар говорил медленно, – выросла там?.. Где высокие сосны, и море серое, и белые металлические стены, стонущие на ветру?
– Я выросла в темноте, но вкус твоей крови мне не забыть никогда. И там была только луна, но ты был… ты горел. Ты пылал, и внутри меня сейчас горишь, как будто бы солнце добралось до моих потрохов. Но то была только лишь кровь из пальца. И я почувствовала, как бывает. А кровь, сама по себе, ничего не значит. Но ты уже сам обо всем догадался, мальчик. И мир вращается вокруг нас адреналиновым забытьем.
– Вера, а если без аллегорий? Ты помнишь Даньслава?
– Коготь – не коготь, – ответила Вера, – а вот ты – оголенный провод, человек без кожи. Был. Тогда. Я жила в темноте, потому что это была моя перемена. А мы же слепнем и глохнем, когда становимся проклятыми.
– Но как же я тогда «сиял»?..
– Я пила твою кровь три раза, и каждый раз она была другой. И сияние было разное, черное, белое, переменчивое. Это была твоя любовь-просьба, любовь-жажда, твой крючок, твоя спичка, твоя причина. Без этого бы ты не горел.
– Я… был тогда влюблен?.. – медленно проговорил Мйар. – Но как же я тогда… зачем я тогда сбежал из лагеря? И почему – один? Или это была… невзаимная любовь?
Вера помолчала немного, будто бы раздумывая.
– В твоём мёде не было горечи. А кровь неудачников – терпкая.
И она замолчала, как будто бы сказала все, что нужно было сказать. По крайней мере, выглядела она настолько довольной собой, что казалось, будто бы она решила этими словами какую-то очень сложную задачу.
– А может, ты совсем сумасшедшая?.. – проговорил Мйар, хмурясь.
– Если ты будешь давать мне свою кровь, то я буду служить тебе, – ответила Вера. – Пускай остальным помогает судьба. А мне будет достаточно этого жара внутри. Он лучше чего бы то ни было, лучше мужчины, да. И я не боюсь жизни.
Мйар молчал. Ему подумалось, что он зря вот это проделал, – нет, не кормежку Веры произвел, с этим-то все как раз в порядке, – зря он ее слушал и о чем-то спрашивал. Вампирша не в себе. Хоть она, возможно, и не врет, но память ее так же ненадежна, как и его. И что же с ней потом делать… не отпускать же умалишенную с садистскими наклонностями просто так?.. И не кормить же ее с рук всю ее… вечность. Вот уж, и правда, непростая ситуация.
А впрочем… разбираться с ней должен Камориль. Это, в конце концов, его знакомая, и пускай делает с ней, что хочет. Это у него с ней счеты… хотя нет. Сюда Веру привел Эль-Марко – на нем теперь и ответственность.
Мйар молча развернулся и пошел прочь, к выходу. Вздрогнул, когда Вера, вцепившись в прутья клетки, стала трясти ее и кричать ему вслед:
– Шикарная женщина, это был ты! Я буду тебе служить, как хочешь! Я даже умру, если хочешь! Вот увидишь, я разнесу тут всё в прах! Пускай все пропадает! Это судьба, солнышко! Это судьба!
Мйар только покачал головой. Поплутав немного подвалами, он вышел в коридор и закрыл за собой дверь на засов. На всякий случай.
А перед тем, как дверь захлопнулась, он расслышал Верино тихое:
– Прикурить бы дал…
Проходя мимо гостиной, я заметил Николу, читающую что-то с мобильного.
– Вы чего весь в пыли? – спросила девочка.
– А ты чего в саже? Камориль тебя не похвалит за сидение на его диване в таком виде.
– Ромка сообщение прислал, – сказала Никс, – длинное. Только что.
– Что пишет? – оживился я. – А ты пробовала ему звонить до этого?
Никс замялась:
– Ну, нет. Просто… у меня его номера не было. Он мой спросил, а я сделала вид, что мне его номер не нужен. Ну, это тогда, у моря было. Кто ж знал…
– Так и что он пишет? – я прошел внутрь гостиной и сел в кресло напротив Никс.
– А вот, почитайте, – Никола передала мне свой тяжеленький телефонный аппарат, закованный в титановый корпус.
«Привет, Никс! В общем, Варамира привезла меня в свой дом, он возле какого-то поселка (если ехать по западной трассе, там еще у памятника в виде чайки поворот), на мысе у Оливковой бухты. Она живет хорошо. Просто замечательно. Учить меня пользоваться силой она собирается долго, и пока что ничего не рассказала, только показала немного. Она что-то меняет в Изнанке, но я еще не понял, как. Пока что я научился только грести на веслах (тут есть лодка). Честно говоря, мне кажется, что я теряю время, а она кормит меня домашними пирогами, а о Зубоскале и компании говорить не хочет вообще. Как они там? Есть какие-то новости? Если так и дальше пойдет, я отсюда сбегу. Не знаю, правда, как. Странно тут все, и еще она не отвечает на многие вопросы, мол, ей тяжело это вспоминать. Зря я, в общем, сорвался. Прости пожалуйста. Я думал, что она меня быстро научит и я сразу смогу всем помочь. Жду ответа, Рома.»
Я отдал мобильный обратно Николе.
– Ты ему ответила? – спросил я.
– Угу, – сказала Никс.
– А что так невесело?
– Да вот… Мне та женщина, знаете, не понравилась. А тут – пироги.
– Судя по тексту, он более-менее в безопасности, – хмыкнул я.
– И вот, казалось бы, дядька Зубоскал, – поговорила Никола, и от этого обращения я вздрогнул, – вроде как все хорошо, относительно, но мне почему-то тревожно и даже… как-то страшно за Ромку. Она его не учит, чему обещала, а живет с ним, как с сыном, и пироги печет. Идиллия прям такая. А она же мёртвая женщина.
Я нахмурился.
– Но я ведь живой, – ответил я. – Хотя мне тоже, как бы, лет гораздо больше, чем положено.
– Но вы-то не умирали, так?
– Да вроде, нет, – согласился я. – Вообще, хорошо, что он написал. Мы теперь знаем, где он.
– Дядька Зубоскал, нам нужно туда поехать и убедиться, что все хорошо. Если эта Варамира – и правда его бабка, то она не станет желать ему зла. Если у нее дом на берегу моря, в котором «все хорошо», то она не будет против гостей. А если она будет против гостей…
– Значит, все отнюдь не хорошо, – кивнул я. – Так, что-то я совсем потерялся… где все? Может быть, в комнате Мари?
– Наверное, – Никс повела плечом.
– А что такое? А ты почему не там?
– Да мы ж с ней не знакомы, – Никс посмотрела на меня исподлобья. – Я стесняюсь.
– Ох ты ж, – хохотнул я, – нашла причину! Пойдем знакомиться. Если у Ромки все более-менее хорошо, судя по письму, то у Мари – нет. У нее кто-то бабку украл.
– Да уж, скучать вам не приходится, – сдержанно улыбнулась Никс. – Просто…
– Мм?..
– Она вся такая «леди»… А я рядом с красивыми девушками себя неуютно чувствую.
– Ох! Ты так говоришь, как будто бы…
– Да, я – лягушонок, – Никс забралась на кресло с ногами, и, внезапно, заплакала.
Я не успел даже опомниться. Плачущие женщины – это страшно. Внезапно плачущие женщины – это… в общем, это что-то, не поддающееся ничему! Ни описанию, ни уговорам… разве что…
Я сел на диван рядом с Никс и обнял ее за плечи:
– Ну-ну, не реви, никакой ты не лягушонок. Ну что ты вдруг, Никс?
– Ну он же ушел с этой своей бабкой, – сквозь слезы, проговорила Никола, – и меня оставил!
– Никола, он же мальчишка младше тебя, – я заглянул ей в глаза, – там, у него в голове, такое творится – у-у! Ты можешь мне поверить. Он, наверное, вообще о красоте-то и не думает. Так бывает, что людям до какого-то возраста – все равно. Да и вообще, это все фигня. Он же тебе сообщение прислал, так?
Никс неохотно согласилась:
– Так.
– Не мне. Не Камориль. Тебе. Понимаешь? А у него ведь был номер Камориль, наверняка!
– Ну он-то думал, что вы в плену, – и Никола снова заревела. Да уж, если плачущая девушка не лишена логики – с ней вдвойне сложнее!
– Слушай, а что ты ему ответила?
Я решил, что надо Николу от беды ее отвлечь, – это же, вроде как, самый верный способ развеять приступ жалости к себе, которая бурные рыдания и провоцирует.
Девочка, шмыгнув носом, буркнула:
– Сказала, что все хорошо и что мы у Камориль.
– Ну так… и ладно. Может, напиши еще, что мы к нему приедем?
– А вы думаете, можно что-то еще написать?.. – засомневалась Никс.
– А почему нет? – хмыкнул я. – Ты, конечно, можешь мне не верить, но я бы правда хотел повидаться лицом к лицу с этой Варамирой. Есть, конечно, такое прошлое, с которым лучше бы не встречаться, а есть такое, на которое поглядеть весьма любопытно. Ну, и мне хотелось бы у нее спросить, как так получилось, что официально ее разодрали росомахи в лесу, а фактически она жива-здорова и молода. Как я.
– Да я не о том, – Никс потупилась. – Я… Ну, я ему написала, что все хорошо, хотя с ним было бы лучше… веселее, понимаете?.. а он ничего не ответил. И вот, разве я могу написать два сообщения подряд…
И она уставилась на меня зелеными своими глазищами, и я впервые понял, что мы с этой девахой похожи. Не только цветом волос и глаз. Вот уж, правда, откровение – осознать, что ты сочувствуешь девчонке шестнадцати лет. Зато не так одиноко сразу становится, что уж там. Чувствуется некая связь с социумом. Своя, стало быть, нормальность… относительная.
– Как же я тебя понимаю, – честно ответил я. И добавил серьезно: – Пиши давай. Нечего тут. Слушай меня, я в этих делах собаку съел!
Никс хихикнула, покачала головой (мне показалось, что у нее на языке какая-то колкость вертится, но она ее не озвучивает) и принялась строчить что-то в свой телефонный аппарат.
Мы с Никс не стали подниматься наверх, в комнату Мари, как мне сначала придумалось, потому что я явственно различил шум со стороны кухни.
– Они там, наверное, все, – кивнул я. – Пойдем, кофейка дернем, сообщим общественности о Ромкиных вестях и наших планах касательно них. Надо еще, конечно, обмозговать, что делать с бедой, которая с Мари приключилась. А там, как все решим, заодно придумаем, когда съездить к Ромке и его любезной «бабушке».
– Как скажете, – хмуро ответствовала Никс.
– Что ты такая никакая? – я снова приобнял ее за плечо. – Совсем ты не похожа на ту Николу, которую я встретил возле дома Эль-Марко!
– Печально мне и тревожно, – сообщила Никс. – Такое, знаете, бывает с девушками.
– Эх, ты…
Мы с Никс прошли по коридору до холла (там, забившись в угол, спала Лунь), затем свернули в западное крыло особняка и, наконец, добрались до кухни, где и обнаружились Камориль, Эль-Марко и Мари. Все трое высматривали что-то в окнах.
Когда я хотел, было, спросить, что они там увидели, закипел чайник. Я пошел выключать огонь, а Никс забралась на угловой диванчик возле стола.
Камориль обернулся через пару секунд после того, как я уже достал из кухонного шкафа чашки себе и Никс.
– Мйарчик, – проговорил некромант тихо и медленно. В глазах его мне почудилась еще более перчёная сумасшедшинка, чем накануне, в ванной, и в этот момент мне стало не по себе. – Ты очень, очень вовремя.
– Ты меня так не пугай, – заявил я. – Что вы там увидели?..
– Пока что ничего, – ответил Камориль, – и это плохо.
– То есть?
– Минуту назад я узнал, что внешние границы сада были нарушены с девяти разных сторон практически одновременно.
– Как узнал?
– Слушай. Если будут нарушены внутренние границы, – это те, что по ручейку идут, – значит, лезвия гуманности не сработали, а значит, к нам сюда пробирается что-то невообразимое.
– Что невообразимое? – я напрягся. – Ты хочешь сказать…
– Вполне возможно, – Камориль кивнул. Потом сделал большие глаза: – Вот я и увижу, наконец, что за чудеса так тебя напугали ночью и потом, при свете дня.
– Ничего не видно пока, – сказал Кападастер, отлипая от окна. – Камориль, нам надо…
– Сначала зажимай струну Николе, – ответил некромант голосом, не терпящим возражений, – потом мне, потом…
– Я не буду зажимать струну Никс! Необученному «огоньку»…
– Ты нашел время проявлять характер! – Камориль был явно взволнован. Обычно он голоса не повышает. – Никс, потом я, потом Мйар, потом бери Мари и Лунь и идите в подвал к Вере. А там ты зажмешь струну Мари. Давай!
– Мари? – тихо переспросил Эль-Марко.
– Мне… что? – хором с ним удивилась девушка.
– Ох, только не говори мне, что ты ее не нашел! Да ты же уже играешь на ней что-то нежное, тихое, мягкое! Я же вижу, Эль-Марко! Делай, что должно и не перечь!
Они уставились друг на друга яростно, и я впервые, пожалуй, увидел на лице Эль-Марко столько эмоций сразу.
– Эй-ей, стойте-стойте, – решил вмешаться я. – Камориль, ты уверен, что все это оправданно? Мы же не знаем еще даже…
– Да, Мйар, – Камориль обернулся ко мне, – внутренние границы нарушены, лезвия не сработали, с девяти сторон сюда прет Потерянный знает, что, и если это что-то разорвает нас на сувениры, я не уверен, что даже ты выживешь. Хотя у тебя, конечно, шансов побольше, чем у нас всех. Именно поэтому, Мйар. И нам еще повезло, как никому, что мы сейчас здесь. Если б эта зараза настигла нас в открытом поле, не знаю, помог бы нам ежик.
– Какой, напрочь, ежик? – я взялся за голову. – Что ты несешь?..
И пока Камориль искал слова, бранные в меру, но подходящие для объяснений, а я пытался его понять, Никс выбралась из-за стола и подошла к Кападастеру:
– Эль-Марко, я давно этого ждала, – твердо и просто сказала она. – Давай. Я буду держать себя в руках, я обещаю. Ты знаешь, что я никогда никому об этом не скажу. Зажимай.
Эль-Марко вздохнул. Опустился рядом с Николой на одно колено, посмотрел ей в глаза.
– Да ты ж вся дрожишь, – очень тихо проговорил он, но я услышал.
Затем Эль-Марко просто обнял Никс за плечи, крепко-крепко, а она обняла его в ответ.
Ну да, точно. Струны – они ж разные все, ни разу не одни и те же. И к каждому у Эль-Марко свой подход. Причем, каждый раз. Ну, основа обычно та же самая, и все, как всегда, на прикосновениях, но, тем не менее, каждое такое действо чем-то да отличается. Мне подумалось, что, ежели Эль-Марко называет это «струнами», то, может быть, он правда слышит, как они… звучат? А если слышит, то наверняка знает, какие песни они поют…
Эль-Марко, поднимаясь, приподнял и Николу тоже, а потом усадил ее на тот самый угловой диван. Глаза у Никс были каждый – с медный пятак, и еще она была бледная, почти белая, почти как та столешница, на которую девочка опиралась локтем.
Эль-Марко снова вздохнул и сделал шаг в сторону Камориль. Некромант вытянулся по стойке смирно: руки по швам, подбородок вперед, губы – в тонкую полосу. Я видел, как будто в замедленной съемке, как Кападастер прикрывает веки, затем смотрит Камориль в глаза, и, не отрывая взгляда от медовых очей некроманта, заряжает тому смачную пощечину, от которой Камориль теряет равновесие, кренится вбок, но, все-таки, не падает. Справляется.
Потом Эль-Марко делает еще шаг вперед и хватает Камориль за шею обеими руками, держит так некоторое время, с прищуром глядя в глаза некроманта, и потом плавно, будто нехотя, отпускает.
– Х-хорошо-о, – хриплый шепот вырывается из уст Камориль, трущего шею там, где отпечаталась пятерня Эль-Марко, – лучше, чем в прошлый раз. Давай еще Мйара – и бегом в подвалы.
Я видел краем глаза, как на все это смотрит Мари. Вероятно, девушке кажется, что мы все тут с ума посходили. Эх, что ж она подумает, когда Кападастер поцелует меня в лоб?..
– Иди сюда, – проговорил Эль-Марко, и я сделал шаг ему навстречу.
– Ты только быстрей ее уводи, – шепнул я ему, когда он касался губами моих век, – чтобы она не видела, понимаешь?..
– А ты, смотри, не милосердствуй, – ответил мне Кападастер на выдохе, прежде чем запустить руки мне в солнечное сплетение.
И мир пошатнулся, поплыл, заплясал вокруг, и мне, почему-то, это понравилось. Отчего-то в этот раз меня в первый же миг трансформации наполнила звонкая, искристая радость. И она звенела и пылала даже через удушливую боль, и подсвечивала все карминным золотом, – кто ж знает, почему. Магия – привередлива, своенравна, и, как по мне, вовсе неуправляема.
Запахи расцвели вокруг беспрерывно изменяющимися бутонами, пульсирующими, яркими. Густой аромат шоколада окутал Камориль, темный бархат свежей золы трепетал в волосах Никс. У Николы глаза, как были, так и остались – широко открытыми, а столешница под ее ладошкой стала чернеть, пластик, покрывающий ее, булькать и плавиться. Никола медленно отняла руку от стола и поднялась.
Я скользнул взглядом по Камориль. К моему удивлению, некромант еще держался. Держался себя, – если можно так сказать.
А потом я перевел взгляд на окно, и увидел то, о чем предупреждал Камориль.
Я не был шокирован, ведь я уже встречался с таким. Но я совру, если скажу, что эта новая встреча меня хоть чуть-чуть обрадовала. Будь моя воля – я б этих тварей больше в жизни не видел. Но кто ж меня будет спрашивать.
На кухонный пол полетели осколки стекла, тонкая оконная перегородка запуталась в занавесках. Черно-красная когтистая лапа, унизанная пульсирующими венами, схватилась за подоконник и подтянула к окну голову существа – продолговатую, конусообразную, покрытую гладкой черной лоснящейся кожей, как будто бы цельную, – безглазую и немую. Но в следующий миг голова разинула пасть и явила нам свое темно-фиолетовое нутро, обрамленное частоколом острых акульих зубов, желтоватых, двухъярусных, острых.
Моя трансформация почти подошла к концу, поэтому, только ощутив прилившую в тело нечеловеческую силу, я прыгнул прямо на эту уродливую голову, схватился за две ее челюсти и, одновременно отталкиваясь от стены, стал разводить их в стороны.
От боли, вероятно, тварь отпустила подоконник, и мне удалось вытолкнуть ее из окна, так, что мы вместе покатились по газону. Она была больше меня и такой, жирно расплывшейся посередине, а потому я от нее отцепился и, по инерции, прокатился чуть дальше по траве. Я успел обернуться, оценить ситуацию и сгруппироваться для прыжка, который отшвырнул бы меня подальше от возможной зоны поражения, потому что в разбитом окне стояла Никс, держа в руках огненный шар.
Это, конечно, не шар был, а воспламененный кухонный табурет, но огонь, его охвативший, был особенным. Никс с силой швырнула бедную мебель в черно-красное зубастое существо, прямо в его конусовидную голову, которую мне не хватило сил разорвать пополам.
Табурет попал твари аккурат в пасть, которую та не могла закрыть. Взрывом ей разорвало голову, Никс отбросило обратно в кухню, а меня хорошенько встряхнуло, так, что я крутанулся вокруг дерева, на которое прыгнул.
Ну ничего ж себе! Вот они какие, огненные элементалисты…
На молодую зеленую траву стал оседать пепел. Все будто бы застыло на мгновенье. Я тоже замер и прислушался. Камориль сказал, что существ девять, так где же еще восемь? И где сам некромант?
Следующая напасть не заставила себя долго ждать.
Меня перемкнуло на мгновение. Я будто бы внутри себя увидел траекторию полета врага, как будто бы это я пикировал к многолетней сосне, а не он. И потому, когда мое сознание снова стало только моим и ничьим больше, я метнулся в сторону и вверх, точно наперерез массивному крылатому уродцу.
Мы рухнули наземь и закружились в жестокой пляске, исполненной немотивированной агрессии. Существо было юрким, скользким, черным, как деготь, и многолапым, как Камориль в минуты особой чувственности. Или, пожалуй, даже многокрылым, – и все это разнообразие когтистых конечностей пыталось расцарапать мне спину, живот и шею. Отчасти ему это удавалось. Я же, в свою очередь, пытался свернуть чудищу голову, или вцепиться в глотку зубами, – но тщетно. Оно была скользким и толстошеим, и отчаянным, как будто бы безумным.
Тварь перестала так яростно отбиваться. Более того, она трепыхалась все меньше и меньше с каждой секундой.
Сквозь невысокую газонную траву, прямо из рыхлой клумбовой земли одна за другой вырвались костяные руки и стали хватать тварь за все ее многочисленные конечности. Костяные пальцы в итоге полностью зафиксировали существо так, что оно стало напоминать готовую к препарированию лягушку.
Прежде, чем провести когтями поперек шеи чудовища (что, полагаю, пришлось бы повторить не единожды), я вгляделся пристально в черные маслянистые точки его глаз. К тому моменту уже отчаялся спрашивать у этих существ, что они такое, а потому в этот раз не стал.
Но я все равно медлил. Что-то мешало мне вот так вот запросто прикончить надежно зафиксированную тварь. Будь проклята моя нерешительность!
Сзади ко мне подошла Никола и заглянула из-за моего плеча на распластанную на зеленой траве бестию, похожую на огромную черную бабочку-переростка с неправильными, рваными контурами крыльев и массивной гладкой тушей. Такое, в общем-то, не летает. Не должно такое летать.
– Пылай, – сказала Никс и бросила в сторону существа щепоть рыхлой земли. Я едва успел убраться с дороги этих земляных крошек, которые, прямо в полете, начали искрить, а потом внезапно вспыхнули маленькими солнышками. Коснувшись лоснящейся шкуры черной бабочки, искры пропалили в ней дыры – с медный пятак, и утонули в плоти, протапливая сквозные отверстия до самой земли.
Тварь задергалась, выплеснула литра полтора фиолетовой крови, просипела что-то напоследок и скоропостижно издохла, изрешеченная дымящимися ранами, как дуршлаг.
Я глянул на Николу. Она смотрела на свою ладонь, медленно ее поворачивая, как будто бы это была не ее рука. Перевела взгляд на меня:
– А зря я вот это… про солнце в пальцах говорила… мол, такое невозможно. Это… очень похоже на то.
Я услышал хруст веток слева и стремглав обернулся на звук. Ну же! Нам слишком легко дались две первые бестии, – но это потому, что нападали они поодиночке. Если так и дальше будет продолжаться, – возможно, мы управимся с ними даже без особых кровопотерь с нашей стороны. По крайней мере, на мне было к тому времени всего несколько мелких царапин, что, по сути, пустяк. Хотя толстокожесть тварей меня немного беспокоила, я видел, что они, в принципе, убиваемы, – а потому не считал наше положение особо бедственным.
Из-за плотной зеленой изгороди быстро, практически молниеносно, выпрыгнуло очередное существо, на этот раз – четырехлапое, высокое, стройное даже, похожее на помесь пса и оленя, и широкая шея его разверзлась, как молния на сапоге, до самого основания, явив нам красный языкатый цветок чудовищного рта, окруженный характерными для их братии зубами, на вид острыми, как скол стеклянной бутылки. Тварь ринулась в сторону Николы, которая замерла, вероятно, шокированная этим неординарным зрелищем.
Я бросился наперерыв существу и, оттолкнувшись от земли, всей массой навалился на него, выправляя его траекторию так, чтобы оно не рухнуло на Николу, заодно, смещая ему ось равновесия. Тварь вывернулась, дернулась, вонзила зубы мне в плечо и попыталась его оторвать. Но четыре тонкие ножки не выдержали нашего суммарного веса, и я все-таки смог опрокинуть чудище на траву. Я нащупал пальцами место, где у него бьется особо крупная артерия, и сделал когтями разрез. Тварь выпустила мое плечо из зубов для того, чтобы издать душераздирающе мерзкий вой, от которого у меня в груди завибрировало, а окружающий нас сад вздрогнул молодой листвой. Опомнившись, я сам вонзил зубы твари в глотку, и это было отвратительно, но выбора у меня тогда не было никакого. Только так. Только рвать, вгрызаясь в живую теплую плоть, испытывая отвращение, страх, муки совести и, одновременно, эйфорию борьбы, от которой горит внутри что-то наподобие доменной печи и колотится, словно барабан. Будь она, эта борьба, проклята тысячу тысяч раз.
Краем глаза я заметил, что из-за деревьев выскакивает еще один монстр, точно такой же, как тот, шею которого я раздирал в тот момент на лоскуты, и который, тем не менее, продолжал брыкаться и бить копытами, иногда попадая в меня, и оставляя на моем теле кровоточащие вмятины.
Я хотел оттолкнуть ту тварь, которую пытался прикончить прямо сейчас, чтобы защитить Николу, ведь девочка все еще двигалась как-то медленно и неуверенно, как будто бы под водой. Никс подняла ладони вперед и вверх. Но разве ее тонкие ручки смогут остановить существо, несущееся к ней на всем скаку? Веса в этих тварях было под центнер в каждой – так что затоптать девчонку они могли только так. Но я не сумел вовремя освободиться от первой копытной туши, – она, полузадранная, ухитрилась снова вцепиться мне в плечо и, извернувшись, придавить меня крупом к земле. Я напрягся, чтобы ее оттолкнуть, а Никола в это время кульком свалилась на траву.
Оказалось, скелетная рука дернула девчонку наземь. Как раз вовремя – вторая копытная нечисть пролетела в сантиметре над ней и сейчас разворачивалась для нового скачка.
Тварь, которая прижимала меня к земле, оказалась на удивление живучей. У нее из горла ручьем текла кровь, а она, казалось, и не собирается помирать. Она отпустила мое плечо, но теперь не давала мне встать, для чего цеплялась за землю острыми копытами, прям таки впиваясь ими в рыхлую почву, и туша ее придавливала меня к земле, как надгробная плита. Я пытался оттолкнуть ее куда-нибудь вбок, но мне не хватало сил отцепить ее копыта-буры от земли. Мне не хватало сил даже в состоянии зажатой струны – это было удивительно и практически немыслимо. Мне стало немного страшно, хотя страх этот скользнул едва заметным отблеском на цветастой поверхности бытия, ибо все остальное было заполнено ощущениями, запахами и эмоциями, куда более сильными и яркими.
И в этот момент на крыше особняка Камориль Тар-Йер возникла третья тварь, и была она никем иным, как хозяином, собственно, особняка.
Солнце кренилось к западу, отчего светило под углом в сорок пять градусов, безжалостно подчеркивая ребристую фактуру шестнадцати педипальп, на концах острых и похожих по форме на вычурные восточные алебарды. Да, в состоянии зажатой струны Камориль меняется существенно, и изменение это глубинное, и оно создает из некроманта самого настоящего монстра. Ни разу не прекрасного, как по мне. Может, и остается в нем толика некой эстетичности и утонченности. Может, существует ритм во всем этом многообразии тонких паучьих лап, и ритм этот гармоничен. Но в целом обращенный Камориль, все же, кажется мне ужасным. Этот хребет, похожий на ребро шестеренки; эти толстые у основания и тонкие на концах, острые, как бритвы, паучьи лапы, на которых его тело передвигается так, что оставшиеся человеческими ноги не достают земли; еще несколько пар глаз, открывшихся в выемках ключиц и на шее; все шесть рук, которыми он любит творить непотребное, теперь тоже больше, длиннее, и, пожалуй, уродливей – они обросли странными, неестественно закрученными мышцами и хитином, образовавшим длинные черные шипы. И он распростер эти руки, словно хочет объять ими весь мир. И он спустился с крыши плавно, но как будто бы временными скачками, и тут же одной из педипальп пригвоздил копытную тварь к земле, вонзив лезвие ей в шею, и потом выпотрошил монстру брюхо еще парой своих острых, как бритвы, конечностей.
Никола села на корточки и, обхватив себя руками, спрятала голову. Видимо, для нее это все было уже чересчур.
Тварь, которая придавливала меня к земле, на момент появления Камориль странно замерла, заморозилась, одеревенела. Но тут она снова ожила и с удвоенной прытью принялась со мной бороться. Мне это совсем надоело и я вырвал ей одну из лап. Верхние лапы, руки, крылья – все это обычно держится у живых существ на «честном слове», то бишь, не на костяных соединениях, а на одном мясе и сухожилиях. И верхние конечности, если проделать надрезы в нужных местах, вполне реально оторвать. И да, это отвратительно. Но кому уж тут до моральной и эстетической красоты. Я с усилием скинул прочь тушу, которая явно перестала себя контролировать, и отпрыгнул в сторону, тяжело дыша.
Что ж такое-то. Почему я настолько неэффективен в борьбе с этими существами. Их надо убивать как-то слишком… дотошно. Напрочь. Насквозь. Отрывать конечности, перегрызать артерии, вырывать сердца, отрубать головы – и что-то одно, как будто бы, не прокатит, мол, хочешь убить – постарайся. Они живучие, как хрен знает что. Триумф жизни. Венец выживаемости как таковой. Мои когти для ник – как перочинный ножик столетнему дубу. Неприятно – но не смертельно.
А у Камориль в измененной форме неплохо получается их шинковать, то ли из-за размеров лезвий, которые он понаотращивал, то ли из-за лучшего сцепления с землей. А я, выходит, для этих существ мелковат. Или все дело в том, что мне самому не хочется действовать этими жестокими путями… но это же еще не конец.
Камориль пригвоздил к земле ту копытную бестию, с которой я так и не смог расправиться. Тварь дергалась, пытаясь встать, но у нее не выходило. Камориль провел рукой в воздухе, и тварь была пронзена враз вырывшимися из-под земли костями, кажется, реберными, – огромными, изогнутыми, белыми и острыми. Даже не представляю, кому они могли принадлежать до того, как были зарыты здесь, на лужайке перед особняком.
Камориль уставился на меня всем своим арсеналом глаз и сказал замогильным голосом, многократно резонирующим где-то в глубинах его разросшейся грудной клетки:
– Когда одна двигается, остальные замирают, но это происходит очень быстро. Надо это как-то использовать. Это их слабое место.
– Да блин, как это использовать? Что-то они какие-то слабо убиваемые! Регенерируют?..
– Не знаю, – некромант повел несколькими плечами сразу, – где-то ходят еще пять. Растолкай Николу.
Я поднялся на ноги. Заодно осмотрел себя на предмет ранений и обнаружил лишь множественные царапины и кровоточащие следы от зубов на плечах и локтях, а так же пару сломанных ребер. Регенерировать теперь есть чего, но я все еще в форме. Относительно, конечно. А вот выглядел я, наверное, не самым лучшим образом, – измененный, облитый фиолетовой вязкой кровью почти с ног до головы… Вот уж и правда – есть чего испугаться. А если растолкать Никс не получится, то надо бы ее в какое-нибудь более безопасное место дислоцировать – а то ж твари эти вряд ли правильно поймут ее позу «я в домике».
