Текст книги "Сэвилл"

Автор книги: Дэвид Стори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

– Стена в стену с Блетчли. Или наоборот, – добавил он. – Блетчли живет стена в стену со мной.

Она кивнула и некоторое время шла молча, улыбаясь, словно это показалось ей забавным, а потом сказала:

– По-моему, над Йеном зря смеются. Потому что он такой крупный. А он куда умнее, чем про него думают. – Она нахмурила брови и прищурилась, как будто вспомнила пример, доказывающий эти скрытые качества Блетчли.

– А! Он такой толстокожий, что ему все нипочем, – сказал он, больше чтобы поддразнить ее.

– Ну, толстая кожа ни от чего не спасает, – сказала она и замолчала.

Они прошли мимо чуть подсвеченных магазинных витрин, мимо въезда в гараж и перешли на другую сторону. Слева была маленькая католическая церковь, к которой почти примыкал дом священника, за ней перестроенный каменный особняк, где помещался клуб консерваторов-унионистов.

– Что ты делаешь по вечерам? – спросил он.

– Дома сижу, – сказала она. – Мать почти каждый вечер работает, а мне надо приглядывать за сестренкой. Раза два в неделю я езжу к знакомым в Бейлдон. То есть к дяде. Мы там раньше жили.

– А твоя мать что делает? – спросил он.

– Служит в баре. «Герб Стэвингтонов». Знаешь?

Он мотнул головой. Казалось, одна взрослая женщина рассказывает про другую.

– Ну, а сегодня вечером ты свободна? – спросил он.

– Еще не знаю, – сказала она. – Но наверное, смогу освободиться. Попрошу соседку. Она разок-другой соглашалась посидеть у нас, когда мне нужно было уйти. – Ее лицо вдруг стало озабоченным, уголки глаз опустились, брови привычно насупились, губы сжались. – А куда ты хочешь пойти?

– Ну, например, в кино.

– Столько времени у меня не будет, – сказала она.

– Так пойдем погуляем.

– А где тут гуляют? – Она поглядела на него.

– Где хочешь.

– Я же тут ничего не знаю, – сказала она.

– Ну, так я могу тебе показать кое-какие красивые места, – сказал он.

– Только к дому не приходи, – добавила она. – Я тебя встречу на углу. В семь будет удобно?

Он смотрел, как она идет по узкой улочке между двумя рядами маленьких кирпичных домов, двери которых открывались прямо на тротуар. Она не оглянулась. Где-то в середине улочки она остановилась, достала ключ, толкнула дверь и вошла.

Когда он подошел к углу, она была уже там. Она зачесала волосы назад и завязала их лентой. Ее темно-зеленое пальто, решил он, перешло к ней от матери. Оно доставало почти до лодыжек, до аккуратно подвернутых белых носков. Туфли у нее были на низком каблуке – те же, что и раньше, подумал он.

– Через поселок нам лучше не ходить, – сказала она. – А то встретим кого-нибудь, кто знает мою мать. Она сегодня работает, так что я долго гулять не могу.

Они повернулись и, засунув руки в карманы, пошли на юг, в сторону станции. Там, где шоссе разветвлялось, он после некоторого колебания повел ее к Долинке.

Они прошли мимо освещенных газом окон Шахтерского клуба, мимо кинотеатра и за последними домами начали спускаться в сумрачную туманную низину – к газовому заводу и отстойникам.

– Воздух тут не то чтобы душистый, – сказала она и засмеялась.

– У тебя есть велосипед? А то мы могли бы куда-нибудь съездить, – сказал он.

– Нет, – сказала она и покачала головой.

– Я обычно беру велосипед отца, – сказал он. – Только ему это не очень нравится. Он ведь на нем на работу ездит.

– А где он работает? – спросила она равнодушно, глядя на дальние поля.

– В шахте.

Едва он упомянул про отца, ее интерес угас.

– А куда ведет эта дорога? – сказала она, когда они начали подниматься на противоположный склон.

– Далеко, – сказал он. – В Стокли. В Брайерли. В Монктон. – Он показал на деревья у заброшенной шахты слева от них. – Если хочешь, пойдем туда, – добавил он.

– Ладно, – сказала она. – Вообще-то я не слишком люблю ходить по дорогам.

Он нашел пролом в живой изгороди и придержал ветки. Мелькнули ее икры над белыми носками, обтрепанный край пальто.

Он повел ее между темными буграми заросших отвалов.

– А тут сыро? – сказала она, нагибаясь и проводя рукой по траве.

– Я подстелю тебе куртку. – Он снял куртку и положил ее на землю. От сырости его сразу пробрала дрожь.

Склон был обращен к поселку. Прямо под ними за деревьями смутно виднелись отстойники, болото и темный силуэт газгольдера. Огни поселка тянулись до террикона и копра, над которым поднимался беловатый столб дыма. Дальше за шахтой неровные цепочки огней обрисовывали теперь холм с церковью и старым господским домом.

Он сел рядом с ней.

– Я тут играл, когда был маленьким. – Он показал вниз. – Давным-давно. У нас была хижина. Мы прятали в ней еду и всякие вещи. И еще устраивали ловушки для тех, кто на нас нападал.

– А кто они были такие? – спросила она. – Которые нападали.

– Да они же так ни разу и не напали.

Она засмеялась, откинувшись назад, и расстегнула пальто. На ней была блузка с юбкой.

– Лучше сядем на него, – сказала она. – Оно больше твоей куртки, и тебе теплее будет.

– А! – сказал он. – Мне и так хорошо.

Но она все-таки встала, сняла пальто и расстелила его на земле между ними.

– Тебе нравится твоя школа? – спросил он.

– Ну ее, – сказала она. – Я все равно в будущем году брошу учиться. Мне надо идти работать. Мама развелась, ты, наверное, знаешь, а отец ей алиментов почти не платит.

Она сидела, подтянув колени к подбородку, обхватив их руками, и покачивала головой. Ее глаза были рассеянно устремлены вниз, на туман в темной Долинке.

– А что случилось с вашей хижиной? – спросила она.

– Не знаю, – сказал он и тоже посмотрел на Долинку. – Развалилась, наверное.

Она откинулась назад, легла, опираясь на локоть, и поглядела на него снизу вверх. Ее лицо пряталось во мгле, темные глаза были почти неразличимы, рот стал темной полосой. Это словно была уже не она, не она прежняя.

Он прилег рядом, и она, выпрямив руку, опустила голову на пальто.

Он почувствовал под ладонями тонкую материю блузки.

Она приподняла голову. Их губы беззвучно сомкнулись.

– А у тебя много девочек было? – спросила она, когда он наконец отодвинулся.

– Да нет, – сказал он. – Не очень.

Она улыбнулась. Ее лицо у его плеча повернулось, остались только одни глаза, поблескивающие в темноте.

– А почему ты спросила?

– Ну, ты так обнимаешься, – сказала она.

Она снова закрыла глаза, приподняла лицо, и, притянутый этим движением, он прижался ртом к ее рту.

Ее язык скользнул между его губами.

– Действует? – сказала она и прибавила, осторожно отодвинув голову: – Ну, там, и вообще.

У его пояса заерзали пальцы, и через секунду он почувствовал, как по его животу скользнула холодная ладонь.

– Нравится? – сказала она и добавила: – Дай руку.

Он ощутил мягкую гладкость кожи, потом шершавость.

Он оцепенел, словно пригвожденный к земле. Она еще глубже засунула язык ему в рот и тихонько стонала, подергиваясь всем телом.

В кустах выше по склону послышалось какое-то движение, она замерла, потом отодвинула голову.

– По-моему, за нами подглядывают, – сказала она. – Ну и пусть. Что нам, тут полежать нельзя!

Они отодвинулись друг от друга и лежали, глядя вверх. В кустах было тихо.

– Я, пожалуй, пойду, – сказала она. – Мне все равно уже пора, – добавила она. – Я ведь только на час ушла.

– А мы еще увидимся? – спросил он.

– Когда захочешь. Мне удобнее всего по средам и еще по четвергам. Я тогда обычно захожу к подруге.

– А в другие дни я мог бы встречать тебя на остановке, – сказал он.

– Да, конечно, – сказала она без особой охоты.

Она подняла пальто, он куртку. На секунду она прижалась к его плечу.

– Мы всегда можем найти какое-нибудь удобное место, – сказала она и, закрыв глаза, придвинула к нему лицо, а потом пошла по тропке, которая вела между заросшими отвалами к шоссе. На склоне над ними скользнул смутный силуэт.

– Тут, наверное, всегда кто-нибудь бродит, – сказала она. – Слишком близко от поселка.

Они выбрались на шоссе и до первых домов шли обнявшись. Перед первым фонарем она опустила руку, а когда они вошли в круг света, повернула голову и нахмурилась.

– Посмотри-ка, – сказала она. – У меня все в порядке? – Она застегнула пальто, поправила носки и, улыбаясь, ждала, пока он ее оглядывал.

– Два-три пятна на спине, – сказал он.

– От травы? – сказала она.

– Глина, – сказал он.

– А! – сказала она. – Это отчистится.

Она дернула ленту, и волосы рассыпались у нее по плечам. Моргая от света, они прошли мимо кинотеатра, мимо дверей Клуба, где шумели шахтеры, и добрались до угла ее улицы, не встретив никого, кто ее знал бы.

Она быстро придвинулась к нему, чмокнула его в щеку и, ничего не сказав, пошла по улице. Он смотрел, как она проходит через круги света под газовыми фонарями, потом из черной тени донесся звук захлопнувшейся двери.

Они встречались раза два в неделю, уходили в поля и рощи за господским домом, лежали в темноте под живыми изгородями или среди кустов где-нибудь в лесу. Иногда она снимала юбку, расстегивала блузку, спускала ее с плеч и глядела на него снизу вверх – неясная белизна на фоне черной земли. Она протягивала руки, приподнималась, обнажая грудь, обнимала его за шею.

– Нет, не надо, – говорила она, когда он прижимался к ней, и отодвигалась, а иногда плакала, отворачивалась и говорила: – Я навидалась, чем это кончается. Что же, ты думаешь, я сама не хочу? – и гладила его ладонями, впивалась в него губами, стонала и вздыхала.

Как-то вечером они возвращались через поселок и встретили его отца, который ехал на работу. Медленно крутя педали, он проехал мимо, потом сзади из темноты донесся его голос:

– Колин, это ты?

Отец остановился, поставил ногу на край тротуара и ждал его ответа, посматривая на Шейлу.

– Твоя мать беспокоится, куда ты запропал. Ты что, не знаешь, что скоро уже десять? – Голос у него был глухой, придушенный, словно кто-то звал из-под каменной плиты.

– Я домой иду, – сказал он. – Вот только провожу Шейлу.

– Ну, побыстрее, – сказал отец и отвернулся, нащупывая ногой педаль. – Тебе еще рано разгуливать в такое время.

На следующий вечер, когда он вернулся из школы, отец ждал его на кухне. Стивен и Ричард уже были выдворены в соседнюю комнату и играли там. Из-за двери доносился голос матери.

– Ну, кто она такая? – сказал отец. – Как ее зовут и откуда она?

– Ее зовут Шейла. Она живет в поселке. – Он отошел в угол к буфету посмотреть, не найдется ли чего-нибудь поесть.

– Ну, а фамилия? – сказал отец.

– Ричмонд.

– Я никаких Ричмондов не знаю. На какой улице она живет? – Отец сидел у стола выпрямившись, упираясь кулаками в колени.

– Они недавно приехали, – сказал он и назвал улицу.

– Ах, вот что! – сказал отец. – Самый скверный квартал в поселке. Там такие живут!

– Да ведь не от нее зависит, где ей жить, – сказал он.

– Не от нее, так от кого-то другого, – сказал отец. – А чем ее папаша занимается? – добавил он.

– Не знаю, – сказал он и мотнул головой.

– И вот, значит, с кем ты все время шлялся. А говорил, что гуляешь с Йеном и Майклом Ригеном.

– Не все время. Иногда я и с ними ходил, – сказал он.

– Это когда же? После дождичка в четверг? – сказал отец. – А как ее мать смотрит на то, что она разгуливает допоздна? – добавил он.

– Откуда я знаю?

– Должны же они о чем-то думать. Не все же такие рохли, как мы тут.

– Ее родители развелись, и мать работает, так что на ней все хозяйство лежит.

– Господи! – Отец стукнул кулаком себя по лбу. – Она что, работает, девка эта, или еще в школе учится?

– Ее Йен знает, – сказал он. – Она с ним в одном классе.

– Да уж, об заклад побьюсь, Йен ее знает, – сказал отец. – Раз за ней нет никакого присмотра, так ее еще много кто знает.

– Больше я это обсуждать не хочу, – сказал он. – Ты ее не знаешь, не то ты, наверное, не нашел бы нужным говорить такие вещи.

– Куда же это вы ходите по вечерам? – спросил отец, словно не услышав его последних слов. – Куда вы ходите в такое время?

– Мы ходим в кино. Мы ходим гулять. Иногда мы ходим в Парк, – сказал он.

Дверь открылась, и вошла мать. Из комнаты донеслись голоса его братьев.

– А ты что скажешь? – спросил отец. – Ты знала, что он чуть ли не каждый вечер гуляет с девчонкой?

– Догадывалась, – сказала мать, моргая за стеклами очков.

– И в секрете держала, черт подери, – сказал отец.

Мать закрыла за собой дверь.

– А ругаться ни к чему, – сказала она, и глаза у нее словно стали еще больше.

– Я не ругаюсь. Хоть одно черное слово я сказал? – Он встал из-за стола, подошел к очагу, постоял возле него и вернулся назад к столу. – Черт подери, тут выругаешься. Куда они, по-твоему, ходят и чем занимаются в такое время? Ты что, и спросить его не хочешь? – Он стукнул кулаком по столу, стукнул еще раз, потом сел и беспомощно поглядел на мать.

– Почему ты не пригласишь ее к нам? Или она не захочет прийти? – сказала мать.

– Нет, почему же, – сказал он. – Мне кажется, ей будет приятно.

– Вот и хорошо, – сказала мать и добавила, повернувшись к отцу: – Ну что, ты доволен? Познакомишься с ней, посмотришь, какая она.

– А толку-то! – сказал отец и снова повернулся к огню, словно знал много такого, о чем не мог ей рассказать.

– По-моему, он просто забыл про то, как был молодым, – сказала мать.

– Нет, не забыл, – сказал отец, упрямо глядя на пламя.

– Ну, если человек сам озлобился, это еще не причина других озлоблять, – сказала мать и, подхватив на руки Ричарда, который вошел в кухню, прижала его в груди.

– Вовсе я не озлобился, – сказал отец, – а просто знаю жизнь получше других некоторых.

– Что-то ты знаешь, – сказала мать. – А о чем-то никакого представления не имеешь.

– Угу. Никогда я ничего не знал и теперь не знаю, – сказал отец, подошел к очагу, взял свои шерстяные носки, рубашку, выцветшие брюки и пошел с ними к лестнице, потому что ему уже пора было переодеваться на работу.

Приглашение ее почему-то смутило. Он встретил ее вечером у остановки школьного автобуса и прошел с ней через поселок до угла ее улицы.

– А зачем мне к вам идти?

– Ну, им хочется с тобой познакомиться, – сказал он, тщетно пытаясь взять ее за руку.

– А когда они этого захотели? Мы ведь с тобой давно гуляем, – сказала она. – После того как твой отец тебя увидел?

– Отчасти, – сказал он. Но он гордился ею и был бы рад показать ее родителям.

– Придется тебе передать им мои извинения, – сказала она. – По субботам и воскресеньям это неудобно. А будние дни, боюсь, у меня все заняты. Придется им отложить смотрины до другого раза.

– Просто их интересует, какая ты, и ничего больше, – сказал он.

– Почему? – сказала она. – Они что, опасаются, как бы мы не поженились? – От раздражения ее щеки покрылись румянцем, каким-то детским, беззащитным, глаза потемнели.

– Ну, потому что я столько времени провожу с тобой и так к тебе отношусь. Они думали, что тебе приятно будет с ними познакомиться, – сказал он и добавил. – Я ведь был бы рад познакомиться с твоей матерью, если бы ты меня пригласила.

Она засмеялась – зло, сощурив глаза.

– Только этого не хватает.

– Я был бы рад.

– Ты был бы, да я-то не была бы. И она тоже. Ведь она даже не знает, что есть такой ты.

– А почему не знает? – Он вызывающе поглядел на ее дом, словно собирался пройти по улице и постучать в дверь.

– Да потому, что она на мне живого места не оставит, если узнает, что я столько времени провожу с кем-то. То есть с мальчиком. Я ей говорю, что хожу к Джеральдине Паркер. Мне пока везет, – добавила она. – У нее нет привычки проверять.

– Ну, а если она тебя сейчас увидит? – сказал он, все еще глядя в сторону ее дома.

– Скажу, что иду домой с автобуса.

– А если она тебя еще где-нибудь увидит?

– Вот увидит, тогда и посмотрим.

Она уже шла по тротуару, снимая берет, словно хотела, чтобы здесь ее не считали школьницей, а признавали взрослой женщиной.

– Когда встретимся? – сказал он, нагнав ее у первой двери.

– Понятия не имею, – сказала она. – И дальше не ходи. Мне и без того нелегко с тобой встречаться.

– Так, может, тебе лучше вообще со мной не встречаться? – сказал он и остановился.

– Дело твое, – сказала она. – Как хочешь. – И испуганно отвернулась, узнав голос, донесшийся от двери в дальнем конце улицы. Она побежала, а он пошел назад – главным образом ради нее – и обернулся на углу, но она уже вошла в дом.

– Так, значит, она не придет? Ничего другого я и не ждал, – сказал отец.

– Наверное, она про тебя наслышалась, вот и не захотела прийти, – сказала мать, но по ее лицу было видно, что она расстроилась.

– Ну, а я кое-что помню про твой дом, – сказал отец. – Такое, что любого отпугнуло бы, а уж ухажеров и подавно.

– Ну, одного-то не отпугнуло, – сказала мать.

– Угу. Только потом он об этом пожалел, – сказал отец и отвернулся, увидев, что ее щеки начинают краснеть.

Она сняла очки и медленно вытерла глаза.

– А, к черту! Все мы говорим вещи, о которых потом жалеем, – сказал он. – Но об одном я никогда не жалел, – девочка, – добавил он. – О том, что я на тебе женился.

– Вот в такие минуты правда и выходит наружу, – сказала она, утирая глаза уголком фартука.

– Всему причиной эта девчонка и что он дома бывать перестал, – сказал отец. – Веди он себя как нормальный парень, ну, как соседский Йен, мы бы друг на друга не накинулись.

– Ты же всегда ругаешь Йена, – сказала она.

– Да нет. Наверное, в чем-то и он хорош.

– Ну и нечего копаться, – сказала мать.

– Только дыма без огня не бывает, – добавил отец.

– А ты того гляди целый пожар устроишь, хотя и нет ничего, – помолчав, сказала мать и ударила кулаком по столу так, что отец хмуро обернулся, надел шлепанцы и медленно пошел к двери.

– Не жалуйся, что я тебя не предупредил, Элин, – сказал он, напирая на ее имя так, словно Колина здесь вообще не было. – И не беги ко мне, когда дело до беды дойдет. – Он закрыл дверь, оставив за собой последнее слово.

– А она придет? То есть когда-нибудь потом? – спросила мать, когда тяжелые шаги отца раздались у них над головой.

– Не знаю, – ответил он. – Да наверное, и не стоит. Возможно, я как-то не так сказал, словно она обязана прийти.

– А если тебе не так часто с ней встречаться? И возвращаться пораньше, – сказала она. – Отец ведь из-за этого сердится.

– Может, я с ней вовсе встречаться не буду, – сказал он, пожимая плечами, а когда она попыталась его расспрашивать, добавил: – Все это чепуха. Оставили бы вы нас в покое, мама, только и всего.

Он избегал тех мест, где мог бы встретиться с ней, и уезжал после школы с более поздним автобусом. Как-то вечером он и Стэффорд стояли перед отелем на центральной площади и разговаривали с девочками, среди которых были Мэрион и Одри.

– Ну, и как поживает наш поденщик, лапочка? – сказала Мэрион. – Все еще репу сажает?

На что Стэффорд яростно обернулся и сказал:

– Прекрати свои жаргонные шуточки!

– Ах, радость моя! – сказала Мэрион. – Вы только его послушайте. А все потому, что некоторые девочки берегутся и не позволяют, чтобы их тискали, точно кошек.

– А некоторые кошки дразнятся, да и до дразнятся, – сказал Стэффорд, отчеканивая слово за словом, чтобы все вокруг полностью могли оценить эффект.

– Если бы я не знала, что он подлец, я бы влепила ему пощечину, – сказала Мэрион и добавила, посмотрев на Одри: – Ну как, ты идешь? – Однако сама не сдвинулась с места.

Одри за прошедшие два года еще похудела, ее шея стала длиннее, черты лица обострились, но она по-прежнему легко краснела – когда Колин подошел к ним, по ее щекам и шее разлился знакомый румянец.

Чуть позади них стояла третья девочка, с тонким лицом, высокая, светлоглазая. Она наблюдала их перепалку с легкой улыбкой.

Одри ничего не ответила, но высокая светлоглазая девочка тронула Мэрион за локоть и сказала, хотя та даже не обернулась:

– Мне пора, Мэрион. До завтра. – Она поглядела на Одри, потом на Колина, поправила висящую на плече сумку и пошла через мостовую к углу напротив.

– Кто это? – спросил Колин, глядя ей вслед.

Одри посмотрела на него с удивлением.

– Это Маргарет. Она ездит на автобусе. – Она снова перевела взгляд на Мэрион и добавила: – Мне ведь тоже давно пора.

Однако когда через некоторое время он пошел к автобусу, она все еще стояла у входа в отель с Мэрион и Стэффордом. Стэффорд, засунув руки в карманы и небрежно прислонившись к стене, постукивал каблуком по облицовке. Он крикнул:

– Пока, Коль! – И махнул ему с такой небрежностью, словно они стояли тут вместе каждый вечер.

На соседней остановке Колин увидел ту девочку. Когда его автобус отошел, она все еще стояла там, высокая, сдержанная, с лицом тонким, как у фарфоровой статуэтки.

– Ты столько времени от меня бегал. Откуда мне было знать, что ты хочешь меня видеть? – сказала Шейла, когда он пошел за ней от автобусной остановки вместе с Блетчли и другими ребятами. – Я думала, ты нарочно от меня прячешься. И Джеральдина тоже так думала, – добавила она, указывая на белокурую девочку с круглым детским лицом, которую он заметил только сейчас, когда она, словно по какому-то тайному сигналу, отделилась от хохочущей, распевающей компании позади и нагнала их.

– Может, поговорим, когда ты будешь одна? – сказал он.

– А я и сейчас одна, – сказала она.

Белокурая девочка, которая шла по другую руку Шейлы, осторожно поглядела на него.

– Ты свободна в среду вечером? – сказал он, стараясь говорить тихо и спокойно, словно между ними все было как прежде.

– В среду я иду к Джеральдине.

– Ну, а в четверг? – Он перечислил все дни недели, но она либо качала головой, либо смеялась, либо отвечала:

– По-моему, я тебе уже говорила. Моя мать работает по вечерам.

Наконец, убедившись, что все бесполезно, он замедлил шаг, и Блетчли, который, обогнав остальных, шел за ним следом и покровительственно улыбался, теперь взял его под руку и сказал:

– Не связывайся ты с ней, старик! – И добавил: – На твоем месте я бы поставил точку.

– Я еще немножко погуляю, – сказал он.

Блетчли пожал плечами, сунул руку в карман куртки, поправил ранец и зашагал назад к перекрестку.

Несколько минут спустя Колин свернул за угол и пошел по ее улице, посматривая на окна и двери, пока не узнал подъезд, который запомнил с того раза, когда поздно вечером, простившись с ней, тихонько прокрался сзади, чтобы точно узнать, в какую дверь она войдет, а потом даже прижался ухом к филенке, но ничего не услышал – внутри царила полная тишина. Теперь, когда улицу еще озаряло заходящее солнце, он увидел грязное пятно и щербины вокруг разболтанной деревянной ручки – вот бы взяться за нее, постучать, открыть дверь и войти, кивнув тем, кто внутри, так, словно он бывал тут уже много раз. Окно возле двери, запыленное, все в рябинах от дождевых капель, было задернуто красной занавеской, подвешенной криво и с белесой выгоревшей полосой посредине. Когда он проходил мимо, из дома не донеслось ни звука, и он пошел дальше по выщербленному тротуару, а потом остановился и некоторое время смотрел назад. От двери к двери перебегали ребятишки, за ними, тявкая, трусила собачонка. Он обогнул угол и пошел назад через дворы, стараясь и тут угадать ее дверь, с надеждой посматривая то на один черный ход, то на другой.

Во дворах никого не было, если не считать женщины, которая вышла на крыльцо вытряхнуть скатерть. За стеклами окон маячили какие-то лица и фигуры. Он подождал еще немного, потом сунул руки в карманы, ощущая на себе взгляды людей, сидевших во дворах напротив, зашагал к углу и снова вышел на улицу. Там он поглядел в ее дальний конец и, не вынимая рук из карманов, медленно, все еще надеясь, что его догонят, побрел назад к перекрестку и к своей улице.

– «Осени седые семена мне сердце ранят неведомым томленьем. Лежу средь трав, седых от горя, и прижимаю их мягкий шелк к лицу: недоумение и ярость питают мою тоску, земля опалена слезами. Я жаждал прикосновения, необоримого, как смерть, но наносила мне она лишь раны, что умерщвляли плоть и у меня исторгли боли вопль, которого, теперь я знаю, она искала».

Он зачеркнул «томленьем» и написал «гореньем», зачеркнул «гореньем» и вернул «томленьем». Он прочел все с самого начала, проборматывая слова, нагибаясь в полумраке к листу, пока не заныла спина, а тогда взял блокнот с колен и поднял его к глазам. Наконец, решив, что больше ничего прибавлять и исправлять не нужно, он положил карандаш в карман куртки, засунул блокнот за пазуху, встал, отодвинул задвижку, спустил воду и вышел во двор.

Он закрыл за собой дверь и пошел к дому.

– Не понимаю, чем ты там занимаешься, – сказала мать. – Я полчаса жду. Разве ты не слышал, как я подходила к двери?

– Слышал, – сказал он.

– У тебя что, запор? – сказала она.

– Нет, – сказал он.

– Ну, ничего не понимаю, – сказала она отцу и сошла с крыльца. Ее шаги быстро прошуршали по шлаку.

– Ты там читаешь, что ли? – сказал отец. – Так почему там, а не тут?

– Я ведь не знал, что она ждет, – сказал он.

– Это еще как? Что же, по-твоему, она дверь для смеха дергала?

– Ну, я забыл.

– Забыл? – сказал он. – Что, по-твоему, мы во дворце живем? Уборная у нас одна на всех.

– Хорошо, извини, – сказал он и пошел к лестнице.

– Куда это ты идешь, позвольте узнать? – спросил отец.

– Мне надо кончить одно задание, – сказал он.

– Ну, кончай, да только побыстрее, – сказал отец. – Не дом, а монастырь какой-то! В уборную не войдешь, кто-то там мудрствует.

Он закрыл дверь своей комнаты, протиснулся между своей кроватью и кроватью Стивена и сел на единственный стул – отец год назад сколотил его из досок и брусков, которые извлек из бывшего бомбоубежища. Он достал блокнот, открыл его, перечитал написанное и печатными буквами вывел название: «ОСЕНЬ». Услышав внизу на кухне голос Стивена, он нагнулся, вытащил из-под кровати деревянный ящик, подсунул блокнот под стопку учебников и сделал вид, что проглядывает их, когда минуту спустя дверь распахнул светловолосый голубоглазый Стивен и сказал:

– Колин, а ты чего делаешь? Ты уже кончил? А то мне спать пора.

20

Шоссе загибалось влево. Впереди маячили два велосипедиста, но, когда он добрался до поворота, они скрылись из вида. Риген плелся где-то далеко позади – а может, даже и вообще отправился обратно, пришло ему в голову, когда он улегся в траву за кюветом и принялся жевать стебелек. Однако через несколько минут на середине шоссе показалась высокая нескладная фигура. Риген шел медленно, сунув руки в карманы, а когда увидел, что он ждет, посмотрел на него с полным равнодушием и ничего не сказал, даже поравнявшись с ним, – только сел рядом и вздохнул. Потом вытянул ноги и откинул тяжелую голову. Длинные темные пряди упали ему на лицо.

– Если хочешь, подождем автобуса на следующей остановке, – сказал Колин.

– Нет. Я ничего. – Риген закрыл глаза и, оттопырив нижнюю губу, попытался сдуть волосы с лица. Его худые щеки побагровели, ноздри расширились, на виске дергалась голубоватая жилка.

Некоторое время оба молчали, убаюканные тишиной, зноем и щебетом птиц. Издалека с полей донесся стук трактора, и Риген приподнялся, решив, что это автобус.

Но ничто не нарушало покоя уходящих вдаль полей и перелесков.

– Может быть, пойдем? – сказал Колин. – Часа через полтора начнет темнеть, а, по правде говоря, – добавил он, – я не очень представляю, где мы.

– Ну и что? – сказал Риген, снова растягиваясь на траве. – Вернемся поздно – так вернемся поздно. – Он закрыл глаза, выпятил губу и снова подул себе на лицо. – Что ты думаешь делать после школы? – сказал он потом.

– Не знаю, – сказал Колин. – Может быть, поступлю в колледж.

– А мне, наверное, в армию идти.

– Значит, ты ни в колледж, ни в университет поступать не попробуешь?

– А как? – Риген широко открыл глаза и уставился на листья у себя над головой. – Я же аттестата не получу, – сказал он. – Ну, да это мне все равно. Я считаюсь малокровным, так что в армию меня, может, и не возьмут.

– А как твоя школа, хорошая? – спросил Колин. Он изредка встречал Ригена на улицах города в темной фуражке с красной кокардой школы святого Доминика и в куртке с красными кантами, но в таких случаях Риген всегда старался ускользнуть или делал вид, будто не видит его.

– Ну, учат там хорошо, если ты хочешь учиться, – сказал Риген. – А нет, так на тебя никто внимания не обращает. В любом случае, – он медленно поднялся на ноги, – я могу поступить в оркестр какого-нибудь танцзала. Или даже организовать свой оркестр. Так для чего мне колледж!

– А где бы ты его организовал?

– В поселке. Или в Брайерли. Или в Шафтоне. Ну, где угодно! – Он взмахнул рукой, вытянув длинные тонкие пальцы. – Дома я про это не говорю. Мать хочет, чтобы я поступил в музыкальный колледж. Только, по-моему, он мало что может дать. Отец говорит, чтобы я попробовал устроиться на работу в совете графства или в какой-нибудь бухгалтерской конторе.

Колин встал.

– Пойдем все-таки.

– Ты в любом случае попадешь в армию, – сказал Риген. – И Блетчли тоже. Хотя, возможно, сначала получишь отсрочку. Мать потому и хочет, чтобы я и дальше учился музыке. Она думает, если я стану студентом, так через год-другой мне уже не надо будет опасаться призыва.

– Его что, отменят? – спросил он.

– Наверняка, – сказал Риген.

Они отправились на эту прогулку с утра. Днем расположились возле озера, по которому плавали две-три лодки, а потом решили найти путь домой покороче и пошли наугад. Шли они уже около двух часов, но вокруг все оставалось незнакомым. Однако Ригена как будто совсем не интересовало, заблудились они или нет.

– Видишь ли, танцевальных залов не так уж много. И можно давать уроки. Или открыть клуб. – Откинув назад длинные волосы, он проделал что-то вроде танцевального па. Его ноги, маленькие и изящные, легко постукивали по асфальту. – Я этому по книге научился. В общем-то, просто, надо только поймать ритм. В сущности, все сводится к тому, чтобы одна нога следовала за другой. – Ободренный этими планами на будущее, а может быть, просто отдохнув, Риген теперь шел чуть впереди. Он вскинул руки, прищурил глаза и с невероятной для него смелостью пританцовывал, мурлыча мотив, а потом поглядел на Колина и добавил. – И раз-два-три. И раз-два-три, – приглашая последовать его примеру.

Колин засмеялся – он редко видел, чтобы Риген бывал чем-то увлечен, – и через секунду точно так же вскинул руки и начал выделывать па, наклонив голову, чтобы точнее копировать движения Ригена. Они танцевали рядом, а потом сзади рявкнул клаксон, они отпрыгнули, и мимо промчался автомобиль. За стеклом мелькнули два удивленных лица.

– Вот видишь, это всем интересно, – сказал Риген, помахал вслед исчезающей в облаке пыли машине и снова вышел на середину шоссе. – Что скажешь, о Лотарио? Станцуем?

Колин старательно двигал ногами, следуя наставлениям Ригена, который глядел на него и смеялся, а потом прислонился к столбу и сказал:

– Нет, малый, некоторых учи не учи, все едино. – Тощая фигура с массивной головой, отягощенной выпуклостью на затылке, перегнулась пополам, руки бессильно повисли. Весь красный, Риген задыхался и стонал от хохота. – Ты будешь моим первым учеником, идет? А если найдутся еще такие, я в два счета разбогатею.