Текст книги "Сэвилл"

Автор книги: Дэвид Стори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

Колин обнаружил, что обнимает Одри. Он притянул ее к себе, прижался губами к ее щеке, потом снова – но на этот раз поцеловал ее волосы.

Он услышал, что она смеется.

Она попыталась отодвинуться. Он крепче сжал руки. На секунду их губы встретились.

Колеса загрохотали – поезд шел по глубокой выемке.

Потом грохот стих.

– Нет, правда, – сказала Мэрион из дальнего конца купе. – На это я не согласна.

Шторка взвилась вверх.

В купе хлынул дневной свет.

– Нет, правда, он жуть какой, – сказала Мэрион. Она прижималась к стенке. Стэффорд лежал, вытянувшись во всю длину диванчика.

Колин отпустил Одри, откинулся на спинку, покосился на Одри и снова посмотрел на Стэффорда.

– Я пересяду к тебе, Одри, – сказала Мэрион, проскользнула мимо протянутой руки Стэффорда и упала на диванчик рядом с Одри. – Нет, правда, они жуть какие, ведь верно? – сказала она.

Стэффорд встал на колени и протянул руку к шторке.

– Ну-ка, посмотрим, что мы найдем на этот раз, – сказал он, опустил шторку и закрепил ее. Мэрион и Одри снова завизжали. Колин почувствовал, что к нему кто-то прижимается, и протянул руку.

Его ладонь дотронулась до локтя Одри, он обнял ее за талию, наклонил голову, нашел ее губы, и они прильнули друг к другу, но их тут же начала толкать Мэрион.

– Нет, правда, – сказала Мэрион, – он жуть что такое! – и снова взвизгнула, гораздо громче, чем прежде.

– Пощупай-ка, – сказал Стэффорд. – Вот, оказывается, что на ней надето.

Шторка взвилась вверх.

– Нет, правда! – сказала Мэрион. Лицо у нее было красное. Она одернула юбку и застегнула жакет. Потом подняла вторую шторку, перешла к окнам напротив и подняла остальные шторки.

Стэффорд откинулся на спинку. Он пригладил волосы и начал насвистывать, рассеянно глядя на поля, проносящиеся под насыпью.

Они въехали на мост. Темная лента воды извивалась между низкими полузатопленными берегами.

– Нет, правда, он такой жуткий! – сказала Мэрион. Она достала гребешок из кармана, встала перед одной из застекленных картин, которые украшали купе, и начала причесываться.

Одри сидела рядом с Колином, положив руки на колени. Она смотрела мимо него в окно напротив, за которым, точно зубчатый хребет, вырисовывался силуэт города.

– Ты сойдешь в Сэкстоне? – спросил Стэффорд.

– Да, – сказал он. – Зачем же мне дальше ехать.

– Ну, так и я там сойду, – сказал Стэффорд.

– Только послушайте его! Обиделся! – сказала Мэрион. – Ему же оттуда десять миль идти.

– А ты где сходишь, Одри? – спросил Колин.

– В Дрейтоне, – сказала она. Это была одна из станций за их поселком.

– Значит, мне возвращаться домой с этим лапальщиком, – сказала Мэрион. – Разве что он сойдет в Сэкстоне со своим дружком.

– Может, и сойду. А может, и не сойду, – сказал Стэффорд.

– Нет, правда, он жуть что такое. От него всего ждать можно, – сказала Мэрион. Она села в дальнем углу.

– Держись от меня подальше! – добавила она, когда Стэффорд пересел к ней.

Он некоторое время сидел, скрестив руки и посматривая то на Одри, то на Колина.

– Нет, правда, я же ничего не делал. И почему она рассердилась?

– На свету-то конечно, – сказала Мэрион.

– Давайте спустим шторки. У меня от света глаза болят, – сказал он.

– Через мой труп, лапочка, – сказала Мэрион.

Некоторое время они молчали. Поезд подошел к станции. Захлопали двери. Раздался гудок.

Вдоль платформы заклубился дым.

Вагон дернулся. За окнами опять поплыли огороженные поля.

– Нет, правда! – снова сказала Мэрион, когда Стэффорд поднял руку и осторожно обнял ее за талию. Он поцеловал ее в щеку.

– Ну вот, радость моя. Я же ничего плохого не думал.

– Что-то это было совсем не так, радость моя, – сказала Мэрион.

– Зато ведь теперь так, радость моя, – сказал Стэффорд и еще раз поцеловал ее в щеку.

Мэрион повернулась к нему. Сплетя руки, они молча целовались.

Колин обнял Одри одной рукой. Он почти не прижимал ее к себе и боялся взглянуть на нее, боялся увидеть ее лицо. Они не отрываясь смотрели на поля и изгороди, слегка покачиваясь в такт подрагиванию вагона.

Поезд снова остановился. Стэффорд в тревоге прыгнул к двери. Он старательно высовывался из окна, пока не раздался гудок, а тогда упал на сиденье, протягивая руки к Мэрион. Когда поезд тронулся, они уже молча целовались.

За окнами опять тянулись поля, потом промелькнул копер. Поезд прогрохотал по выемке, откосы заволокло паром.

Наконец за окнами по обеим сторонам появились поля, примыкающие к Сэкстону. За гребнем поднялся террикон.

– Мне сходить, – сказал Колин и стоя ждал, пока Стэффорд искал его билет. Едва поезд пырнул в узкую выемку, он подошел к двери.

– Ну, пока, – сказал он и, покраснев, кивнул. Стэффорд обнимал Мэрион одной рукой и даже не повернул головы.

– Ты здесь сходишь, лапочка? – сказала Мэрион, словно только сейчас заметила, что он стоит у окна, опускает стекло, нащупывает ручку. – Ты что же, не поцелуешь Одри на прощание?

Он быстро нагнулся и чуть дотронулся губами до ее щеки.

– Ну, пока, – сказал он, сошел на платформу, захлопнул дверь и поглядел внутрь.

Одри сидела все так же. Раскрасневшаяся, с растрепавшимися волосами, она смотрела на него из глубины купе. Он скосил глаза на платформу, с нетерпением дожидаясь, чтобы поезд тронулся. Мимо прошел контролер, подергал дверь и пошел дальше, проверяя другие двери.

Наконец впереди махнули флагом. Раздался гудок. Паровоз тронулся, и платформа задрожала.

– Что ты тут делаешь? – сказала она.

– Да так. Подумал и приехал, – сказал он.

Она прислонилась к калитке и поглядела назад, на дорогу, ведущую к дому.

– Мама тебя первая увидела, – сказала она. – И спрашивает: «Что это за молодой человек там катается взад и вперед?»

– Да я просто хотел мимо проехать, – сказал он.

– А чей это велосипед? – сказала она.

– Нашего соседа. – И добавил: – Он мне его часто дает. Они за стеной живут.

Шоссе здесь огибало вересковый пустырь. Напротив, выше по склону, точно межевые камни, торчали дома. Ее дом стоял в стороне, среди деревьев. От шоссе его отделяло поле ревеня. Зажатая между живыми изгородями дорога, которая вела от шоссе к дому, была вся в глубоких рытвинах. Там и сям на ней блестели лужи.

– Может, поедем куда-нибудь. – Он выжидающе замолчал.

– А куда?

– Куда хочешь. Только я далеко не могу. Мне через час надо быть дома. – Он снова замолчал. – Или я оставлю велосипед тут и пройдемся немножко?

– Я не очень-то люблю ходить, – сказала она.

Встав на перекладину, она раскачивала калитку. На ней было пальто. Волосы были стянуты у затылка в «конский хвост».

По шоссе за пустырем проехал автобус и остановился возле домов. Из него вышло несколько человек. Она поглядела туда.

– Ты давно видела Мэрион? – сказал он.

– Мы вчера катались верхом. – Она неопределенно махнула в сторону дома. – И она осталась пить чай.

От автобусной остановки к ним шел мужчина в галифе. Колин узнал ее брата.

– Привет, Одри, – сказал он, посмотрел на нее мимо Колина и толкнул калитку. – Не боишься нажить неприятности?

– А тебе какое дело? – сказала она.

– Смотри, не попадайся старикам, – сказал он, кивнул на дом и зашагал к нему, равнодушно ступая прямо по лужам.

– Джонатан, – сказала она и ткнула пальцем себе за спину. – Он тоже с нами ездил, – добавила она.

– Может, сходишь за своим велосипедом? – сказал он.

– Откуда ты знаешь, что у меня есть велосипед? – сказала она.

– Да я не знаю, – сказал он. – Просто подумал.

– Хочешь, встретимся сегодня вечером, – сказала она медленно, облокачиваясь на калитку.

– А где?

– Я в церковь поеду, – сказала она. – И Мэрион тоже. Ну, так после службы.

– А в какую церковь?

– Святого Олафа.

– Это где?

– В Брайерли. Я туда на автобусе езжу.

Значит, семь миль, прикинул он. На велосипеде меньше чем за час не добраться.

– А когда служба кончается? – сказал он.

– Иногда в половине восьмого, иногда в восемь, – сказала она.

– Может, я и приеду, – сказал он и повернулся к велосипеду.

– Я тебя провожу немножко, – вдруг сказала она и спрыгнула с калитки. Потом беспокойно оглянулась на дом и добавила: – Они ведь смотрят.

Она шла рядом с ним, взмахивая полами пальто. Он вел велосипед по краю дороги.

Когда они поравнялись с автобусной остановкой, она снова оглянулась на свой дом.

– Пожалуй, я пойду назад, – сказала она. Щеки у нее покраснели. Она взглянула на дома выше по склону, словно ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из знакомых увидел, как она с ним разговаривает.

– Может, я подъеду к церкви, – сказал он.

– Я позвоню Мэрион, – сказала она. – Чтобы она позвонила Стэффорду.

Он сел на велосипед.

– Ну, пока. – добавила она и помахала рукой, уже не глядя на него. На вершине холма он обернулся – она закрывала калитку и бежала по дороге к дому.

– Я тебя везде чуть не час искал, – сказал отец.

– Я ездил к Стэффорду, – сказал он.

– Это еще для чего?

– За учебником. – Он захватил учебник с собой из дома, а теперь вынул его из-за пазухи и бросил на стол. – Он мне нужен, чтобы сделать каникулярные задания, – сказал он.

Отец несколько секунд смотрел на учебник.

– И ты только туда ездил? – сказал он.

– Быстрее я не мог, – сказал он.

Отец покачал головой и ткнул пальцем в сторону двери.

– Твой братишка весь изревелся. Он же любит, чтобы ты с ним играл, сам знаешь.

– Я торопился как мог, – сказал он.

– Есть вещи поважней учебников! – сказал отец и добавил: – А миссис Шоу хватает хлопот с Ричардом, сам знаешь.

Мать была больна. Она лежала в больнице – ее увезли туда на второй день. Когда отец уезжал на работу, Колин присматривал за Стивеном и Ричардом. Но сегодня, решив съездить к Одри, он отвел Ричарда к миссис Шоу, а Стивена оставил играть на пустыре. В кухне все было прибрано. Перед тем как уехать, он вымыл посуду, подмел пол и застелил кровати. Он был уверен, что обернется за час.

– Я же объяснил мистеру Шоу, – сказал он. – Когда просил у него велосипед.

– Ну, а мистера Шоу сейчас нет дома, – сказал отец и нагнулся к очагу с зажженной спичкой. Стивен, который плакал на крыльце, вошел в кухню, сел на стул и принялся тереть глаза. Из-за стены, от миссис Шоу, доносились долгие пронзительные вопли Ричарда.

Колин взял учебник: он вспомнил, что на титульном листе написана его фамилия.

– Я обещал приехать вечером, если буду свободен, – сказал он.

– Куда это? – сказал отец и обернулся к нему.

– К Стэффорду.

– А что там у Стэффорда такое, чтобы к нему шляться?

– Я сказал, что приеду, если не буду тебе нужен дома, – сказал он.

– А ты мне нужен. Что же, по-твоему, я один тут должен вертеться? – сказал отец.

– Я просто подумал, что, может, ты сегодня останешься дома. Мне нужно проверить одну работу, – сказал он.

– Вот и проверяй ее тут. – Отец обвел рукой кухню, вдруг заметил, что пламя разгорелось слишком сильно, и прикрыл его газетой.

Некоторое время он стоял у очага.

– Не так уж много мы от тебя просим, – добавил он.

– Я же тебе всегда помогал.

– Угу, – сказал отец. – А сколько раз тебе напоминать приходилось?

Он сдернул газету. Пламя снова взвилось кверху.

– Чего ты столько угля наложил! Сейчас же лето, – добавил он.

Вечером отец собрался на работу. Колин проводил его до двери.

– Ты же сам соображать должен, – сказал отец на прощание. – У тебя два малыша на руках. Ну, и нечего шляться.

Отец запер дверь на улицу и взял ключ с собой.

Он накормил Стивена и уложил его. Ричард уже крепко спал за сеткой своей кроватки.

Он закутал Стивена в одеяло, прочел ему сказку, а потом сидел и ждал, чтобы он заснул. Было почти восемь.

Он постучался к миссис Шоу.

– Вы за ними не присмотрите? – сказал он. – Мне нужно съездить к другу за учебником.

– Что это тебе вдруг столько учебников понадобилось! – сказала миссис Шоу.

– Можно я еще раз возьму велосипед мистера Шоу? – добавил он.

– Это, голубчик, ты уж у него спроси, – сказала она.

– Придется мне брать с тебя за износ покрышек, – крикнул из кухни мистер Шоу. – То на ферму ездишь, то теперь за учебниками. Ты с ним все-таки поаккуратней, – добавил он.

– А отцу ты говорил, что поедешь? – спросила миссис Шоу, выходя за ним во двор.

– Я говорил, что, может быть, съезжу. Я постараюсь побыстрей, – сказал он.

Он поехал через двор. Миссис Шоу стояла на крыльце с ключом в руке и смотрела ему вслед.

До церкви он ехал почти час. Она стояла у перекрестка на некотором расстоянии от Брайерли. Позади нее был большой помещичий дом, где размещалась воинская часть. Дом и церковь окружала одна невысокая каменная ограда.

На ней сидели солдаты. Солнце заходило, и от деревьев у шоссе тянулись длинные тени. Двери церкви были закрыты. Его никто не ждал.

Он поехал по шоссе к ферме от одной автобусной остановки к другой. Его с ревом обогнала машина и унеслась вперед, оставляя за собой шлейф пыли. Когда он въехал на холм над фермой, время близилось к половине десятого. Он скатился по вересковому склону и медленно проехал мимо калитки. Ни во дворе, ни на дороге никого не было видно. Деревянная калитка была заперта.

Он вернулся, слез с велосипеда и некоторое время смотрел на дом.

Из-за гребня выехал автобус и затормозил у остановки. Из него, смеясь, вышли несколько человек, помахали оставшимся в автобусе и пошли через пустырь. Автобус проехал мимо, за темными стеклами маячили бледные лица.

Он сел в седло, прислонился к калитке и продолжал смотреть на дом.

Смеркалось. Солнце спряталось за цепь холмов.

Он еще подождал у калитки, потом включил фонарики и медленно въехал вверх по холму. На гребне он снова остановился и долго смотрел на ферму, потом пустил велосипед вниз по противоположному склону.

Ему показалось, что они втроем поднимаются по склону навстречу, но, приблизившись к смутным фигурам, он увидел мужчину, женщину и ребенка. Он поехал дальше, медленно крутя педали. У него не оставалось никаких сил, и он ничего не чувствовал.

– Значит, ты все-таки сделал по-своему, – сказал отец, разбудив его. Он увидел, что кровать Стивена пуста. А ведь он собирался встать пораньше и приготовить отцу завтрак, чтобы предупредить расспросы о том, что было вчера.

– Я немножко проехался, – сказал он.

– А послушать миссис Шоу, так ты почти три часа пропадал.

Отец ополоснул лицо, но вокруг глаз остались черные ободки. Он еще не переоделся и даже не снял длинного плаща, из кармана которого торчала свернутая кепка. Его лоб над самыми глазами пересекал красный рубец от ее края.

– Стивен на кухне с огнем балуется. Ричард в кроватке кричит благим матом. Это, по-твоему, значит приглядывать за братьями? Не успею отвернуться, а ты уже удираешь куда-то. Ты взрослым считаешься, не то я задал бы тебе хорошую трепку. Мать больна, я на работе, а ты шляешься неизвестно где, хоть я тебя предупредил, чтобы ты сидел дома.

– Мне нужно было проверить то задание, – сказал он.

– Задание? Какое задание? За уроки можешь и потом сесть. – Он добавил: – До конца каникул еще полтора месяца. Валяешься тут в кровати.

– Я же хотел устроиться на работу, – сказал он.

– Тебе пока работы и здесь хватит, малый. За братьями приглядывать. Я, как переоденусь, поеду в больницу. А о чем мне по дороге думать? О том, что у тебя и минуты не находится помочь нам?

– Так я же помогаю, – сказал он.

– От такой помощи как бы нам еще хуже не стало, – сказал отец.

Когда он спустился вниз, отец умывался под краном. Стивен сидел на стуле и смотрел, как он надевает брюки, потом жилет – на мочке его уха еще белел клочок пены, оставшейся после бритья.

– Он со мной просится, – сказал отец, показывая на Стивена. – Никак ему не втолкуешь, что детей туда не пускают.

– Пап, я снаружи подожду, – сказал Стивен.

– Откуда я знаю, что тебе там в голову взбредет? – сказал отец. – Если ты на брата похож, тебя сразу след простынет.

– Я никуда не уйду, – сказал Стивен и пошел за своей курточкой. – Я буду стоять, где ты велишь, – добавил он, вернувшись, и наклонил голову, чтобы удобнее было вдеть руки в рукава.

– Нет, ты с Колином останешься, – сказал отец. – Мне и без того забот хватает.

Стивен побелел и заплакал, не спуская глаз с отца.

– Реви сколько влезет, – сказал отец. – Я тебя все равно не возьму. Правила ведь не зря придумывают.

Однако в дверях он оглянулся на Стивена. Ричарда он уже увел к миссис Шоу.

– Ну ничего, я скоро вернусь, – сказал он, глядя, как Стивен уткнулся лбом в спинку стула. – И может, я что-нибудь привезу, если ты будешь умником, – добавил он и поглядел на Колина. – Это и к тебе относится. Не вздумай опять шляться. Накорми его обедом, и Ричарда тоже. На миссис Шоу всего не сваливай. И посмотри в буфете.

Когда отец уехал, он увидел кастрюлю с уже почищенным картофелем. Промытая капуста лежала в дуршлаге. В буфете он нашел четыре колбаски с запиской сверху: «Для воскресного обеда». Значит, отец вернулся даже раньше, чем он думал.

Он поиграл со Стивеном, потом зашел за Ричардом, посадил его в креслице на колесах и отправился с ними в Парк.

– Твой отец очень рассердился, – сказала миссис Шоу. – Из-за вчерашнего. Лучше бы ты не бросал их одних, – добавила она.

– Угу, – сказал он и пошел через двор.

– А с обедом у тебя все в порядке, голубчик? – спросила она.

– Угу, – сказал он.

– Может, помочь надо? – сказала она, глядя им вслед.

В Парке почти никого не было. Он посадил Ричарда на качели и легонько его покачивал. День был ясный, и солнце озаряло весь склон. Кое-где над полями низко висела туманная дымка. В одном месте полоса тумана закрывала железнодорожную насыпь, которая, точно крепостной вал, загибалась к дальнему лесу. Ближнее поле только что сжали, и люди там укладывали снопы в копны, а где-то дальше слышался глухой дребезжащий стук трактора. Над поселком, точно воздушный шар, плыло от шахты большое круглое облако дыма.

В Парке были одни ребятишки. Только выше по склону какой-то мужчина косил траву. По шоссе громыхали грузовики, со стороны шахты доносилось пыхтение паровой машины, сбоку, почти загороженный склоном, торчал верх копра, там вращалось колесо с невидимыми спицами.

Стивен куда-то убежал. Колин сел на качели и медленно покачивался, отталкиваясь носком ботинка от земли. На мгновение ему представилось, что мать умерла, а отец все время на работе или, того хуже, вообще куда-то уехал. Что с ними тогда будет? Он посмотрел на Ричарда, на крохотные, крепко сжатые кулачки, на льняные волосы, на маленькое сосредоточенное лицо, то приближающееся, то удаляющееся в такт замирающему движению качелей.

По насыпи медленно шел поезд под длинным вымпелом темного дыма. Вдали над его видимыми терриконами и трубами тоже поднимался дым. У подножия склона, на ровном участке, примыкавшем к железной дороге, мальчишки гоняли мяч. Около декоративного пруда девочки играли вокруг детской коляски.

Он снова раскачал Ричарда, потом усадил его на лошадь-качалку. Косарь шел поперек склона, ритмично взмахивая косой. Иногда он кричал на ребятишек, разбрасывавших валки, или останавливался и отбивал косу, рассеянно поглядывая на лес вдали.

На гребне появились три фигуры. Две сидели на велосипедах, третья стояла, опираясь на велосипед, и махала рукой. Ветер донес его имя.

Стэффорд, продолжая махать, вскочил на велосипед и покатил вниз по склону, сидя боком на раме и широко расставив локти.

– Мы заезжали к тебе домой, – сказал он, соскакивая на землю. – Соседка сказала, что ты, наверное, тут.

Подошел Стивен и ухватился за его руку.

– А почему ты вчера не приехал? – сказал Стэффорд.

– Не выбрался, – сказал он и мотнул головой.

– Когда кончилась служба, мы подождали у церкви. Потом поехали к Мэрион, – сказал Стэффорд. – Ее отец развез нас по домам, – добавил он и показал на вершину холма. – Вон они обе. Мы подумали, может, тебе дадут велосипед.

– Мне за братьями надо присматривать, – сказал он.

– А нельзя их к кому-нибудь отвести? – сказал Стэффорд.

– Еще нужно для них обед приготовить, – сказал он.

– А мы захватили бутерброды. Чтобы устроить пикник. Можно поехать в лес Брайерли. Мы бы там здорово время провели, – сказал Стэффорд.

– Колин, – сказал Стивен и потянул его за рукав.

– Мне же надо за ними присматривать, – сказал он.

У него за спиной заплакал Ричард, вдруг заметив, что рядом никого нет.

– Они специально за тобой приехали, – сказал Стэффорд и снова кивнул в сторону холма. – И все Одри. Это она придумала, – добавил он.

Колин взглянул туда. Мэрион что-то кричала. Она замахала рукой.

Он пошел к качалке, снял Ричарда и посадил его в креслице.

– Нет, правда, что, тебе обязательно надо за ними присматривать? – сказал Стэффорд.

– Маму в больницу положили, – сказал он.

– А что с ней? – сказал Стэффорд. Он поглядел на колеса велосипеда и начал выдергивать сухие травинки, застрявшие между спицами.

– Не знаю, – сказал он.

– А ты оставь их у соседки, – сказал Стэффорд. – Ей что, трудно один раз за ними приглядеть?

Он мотнул головой я снова посмотрел на холм. Он услышал свое имя. Мэрион опять замахала. Одри нагибалась над велосипедом почти у самых ворот.

Он покатил креслице вверх по склону. Стэффорд ехал по дорожке, привстав, чтобы легче было крутить педали.

Сторож в деревянной будке засвистел и замахал палкой. Стэффорд соскочил и подождал Колина.

– Она очень хочет, чтобы ты поехал. Что нам там втроем делать? – добавил он.

Стивен шел сбоку, держась за креслице. Одри, словно потеряв всякую надежду, уже повернула велосипед к воротам.

– Ты что, сегодня в дочки-матери играешь? – сказала Мэрион, когда он выбрался на гребень. Она поглядела на заплаканное лицо Ричарда, потом на Стивена – он тоже захныкал, словно почувствовав опасность.

– Сегодня я не могу, – сказал он, крепко сжимая ручку креслица.

– Нет, правда, они оба твои? – сказала Мэрион. Она засмеялась, наклонив голову. Ее черные волосы были стянуты лентой на затылке. Одри, словно ей хотелось остаться незамеченной, уже выкатила велосипед за столбы ворот.

– Мне надо присматривать за братьями, – сказал он, мотнул головой и остановился, не зная, пойти ему за Одри или нет.

– Нет, правда, мы тебя подождем, – сказал Стэффорд. – Отвел бы ты их к какой-нибудь родственнице. Кто-нибудь же у тебя есть?

– Нет, – сказал он и мотнул головой.

– Ну, тогда мы, пожалуй, поедем, – сказал Стэффорд. – Это Одри придумала, – добавил он снова.

Мэрион повернула велосипед.

– Нет, правда, ты бы с ней хоть поздоровался, – сказала она.

Колин покатил креслице к воротам. Одри у обочины уже готовилась сесть на велосипед.

– Я сегодня не могу, – сказал он. И добавил: – Я вчера вечером приезжал. К церкви. Только опоздал. Потом я поехал к твоему дому. Но Стэффорд говорит, что вы были у Мэрион.

– Да, недолго, – сказала она.

Она поглядела на Стивена, на дыры в его свитере, на обтрепанные рукава. Носки у него сползли, он хлюпал носом. Ричард, правда, выглядел чистеньким, но он опять плакал и тряс креслице.

– Сегодня мне надо присматривать за братьями, – сказал он, а Стэффорд крикнул:

– Нам пора, лапочка.

– А то бутерброды зачерствеют, – сказала Мэрион.

– Я постараюсь выбраться как-нибудь вечером, – сказал он.

– Маме не нравится, что ты бродишь около дома, – сказала она. Она села на велосипед. Стэффорд и Мэрион уже катили под уклон. – Она говорит, что это неприлично.

– Лучше прямо зайти за тобой? – спросил он.

Она покачала головой.

– Мы как-нибудь еще приедем, – сказала она, оттолкнулась и медленно отъехала, а потом перестала крутить педали и покатила вниз по склону.

– Не понимаю я тебя, – сказал отец, когда вернулся домой. – Мать больна, а ты ничего делать не хочешь, чтобы помочь. Можно подумать, что тебе надоело жить с нами.

Он стоял неподвижно в дальнем углу и не отвечал.

– Язык у тебя отнялся или как? – добавил отец.

– Ну, а что я могу сказать?

– Ты можешь сказать, что я зря про тебя так думаю. Да мало ли что ты можешь сказать, – ответил отец. – Мне вот уже пора опять на работу, а я сегодня даже не прилег. Ты про это для начала и скажи.

– А мне нечего про это говорить. – Он пожал плечами.

– Потому и нечего, – сказал отец, – что это правда.

Мать вернулась домой только через три недели. Она сама настояла на том, чтобы ее выписали, хотя еле держалась на ногах. Отец дал в больнице расписку, что берет ответственность на себя.

– Уж лучше я тут ничего делать не буду, чем там, – сказала она. – Лежать на спине я и дома могу.

Но вернулся к ним словно кто-то другой. Ее мать и отец оба умерли перед самой пасхой, и после похорон она словно начала таять и как-то, когда он был в школе, упала в кухне без сознания. На следующий день отец отвез ее в больницу. Теперь, вернувшись, она весь день сидела молча где-нибудь в углу, а по ночам ворочалась без сна на двуспальной кровати. Теперь вся домашняя работа легла на него: по понедельникам он стирал под ее присмотром, и иногда она со стоном поднималась с кресла, чтобы показать ему, как надо стирать вот эту рубашку, вот эту блузу; по средам он убирал верхние комнаты, мыл полы в спальнях, а по пятницам убирал нижнюю комнату, кухню и уборную во дворе. По субботам он ходил за покупками. Пока она лежала в больнице, ему трижды удалось выбраться на ферму, но он ни разу не видел Одри, хотя в последний раз он не стал ждать у ворот, а прямо пошел к дому. Залаяла цепная собака, дверь открыла высокая белокурая румяная женщина и на его вопрос, дома ли Одри, только покачала головой, а когда он повернулся, чтобы уйти, она окликнула его и сказала:

– Она еще не в том возрасте, чтобы за ней заходили кавалеры. И я буду вам очень признательна, если вы перестанете кататься взад и вперед перед воротами.

Он хотел написать ей письмо. Он нашел их номер в телефонной книге и два раза решал позвонить ей, но в последнюю минуту, когда он уже брал трубку, у него не хватало духа.

Как-то, когда он ходил за покупками, заехал Стэффорд, но не стал его ждать.

– То у нас одно, то другое, и одно другого хуже, – сказал отец как-то вечером, собираясь на работу. – Если бы не это, ты бы мог куда-нибудь наняться. И было бы у нас лишних десять – пятнадцать фунтов. А то ты сидишь здесь безвылазно и до начала занятий ни гроша не заработаешь.

– Я же хотел поискать работы, – сказал он.

– Хотеть-то ты хотел, – сказал отец. – Да что толку от хотения, если ты никуда пойти не можешь. Вон Стивен захочет. Или Ричард, только какая от этого польза будет?

– Ну, а если бы я устроился работать? – сказал он. – Как бы мама одна управлялась в доме?

– Так я-то о чем говорю? Надрываться мы надрываемся, а все там же остаемся, где были. И не для чего стараться. Что мы ни делаем, что ни говорим, а все остаемся при прежнем. Не вижу я в этом смысла. То есть больше не вижу. Ну, никакого смысла.

Отец пнул ножку стола. Что-то в нем изменилось по сравнению с прежним. Словно что-то в нем умерло. Он казался пришибленным и уже больше не говорил о том, чтобы переехать в другое место или хотя бы в другой дом. Работа была для него не просто привычкой, она стала своего рода необходимым условием его бытия: домой он возвращался, как солдат в отпуск с фронта, – его подлинная жизнь, его подлинные заботы были связаны с чем-то далеким, скрытым от них, невидимым, даже непередаваемым. Теперь он разговаривал с Колином уныло и безнадежно, а мать, словно чувствуя себя виноватой, вставала и пыталась взяться за какую-нибудь работу, но он тут же ее останавливал:

– Оставь! Колин все сделает. А то сразу опять угодишь в больницу. Помнишь, о чем доктор предупреждал? Я дурака свалял, что взял тебя оттуда.

– А каково мне сидеть и слушать все это? – говорила она. – Будь я здорова, ничего этого не было бы.

– Будь ты здорова, так еще что-нибудь приключилось бы, – говорил он мрачно. – Прямо проклятие на нас лежит. Ведь как мы старались чего-то добиться! А посмотри, чем все кончилось. – Он обводил рукой кухню. – И нет у нас ничего, и надеяться нам не на что.

Мать плакала и прижимала к глазам фартук – хотя она ничего не делала, по фартук все равно надевала, чтобы хоть так поддержать свою решимость. Отец уезжал на работу или – если разговор начинался утром – уходил наверх спать, а она еще долго тихонько всхлипывала, пряча лицо в ладонях, или брала на колени Ричарда и прижималась лбом к его щеке.

Однако теперь она понемногу пробовала работать – когда отца не было дома. Если Колин мыл посуду или подметал, она подходила к нему, брала у него из рук тряпку или щетку и говорила:

– Не надо. С этим я и сама справлюсь. – В ее голосе слышалась горечь, словно ей было невыносимо смотреть, как он возится на кухне.

И она говорила, чтобы он принес угля, вымыл окно, снял белье с веревки, считая все-таки, что такая работа ей еще не по силам. Каждый день после обеда она ложилась в постель, а когда отец был дома, сидела, не вставая, в кресле, точно хотела показать ему, что отдыхает и ни о чем не тревожится.

Но чем больше она показывала, как старается выздороветь, тем безнадежнее становилось настроение отца. Теперь он возвращался по утрам совсем измученный, с темными кругами у запавших глаз, с ввалившимися щеками. Крепко сжав губы, он тут же придумывал для себя занятие – перекапывал огород, чинил забор и даже мыл окна, хотя они были вымыты всего несколько дней назад. От участка у шоссе он давно отказался, и когда не мог найти для себя дома дела, то садился в кресло и спал одетый, с открытым ртом, громко всхрапывая. Стивен боязливо поглядывал на него из угла, а Ричарду строго приказывалось не шуметь. Если же они будили его, тряся за плечо, говорили, который час, напоминали, что у него почти не остается времени выспаться перед работой как следует, отец приоткрывал мутные, покрасневшие глаза и с несвойственной ему прежде злобой кричал:

– Да отвяжитесь вы! Оставьте меня в покое! Я и тут могу выспаться!

Мать окликала их из нижней комнаты:

– Да оставьте вы его в покое, ради бога! Он сам знает, где ему лучше отдыхать.

Отец, щуря глаза, слепо поворачивал голову на ее голос, откидывался на спинку кресла и снова начинал храпеть. Лицо у него было пустым и серым, как булыжник, но и в забытьи он, казалось, следил за ними. Глаза его оставались полуоткрытыми.

Как-то утром, когда отец спал наверху, а мать бесшумно начала подметать кухню, она вдруг пошатнулась, рухнула на стул и, схватившись за грудь, привалилась к столу. Колин растерялся от неожиданности: он стоял, не понимая, серьезно это или нет, не зная, что ему делать. Мать все цеплялась за стол, словно пыталась встать, а может быть, и продолжить уборку. Колин окликнул ее, но продолжал стоять у стола, ожидая, не скажет ли она, что он должен делать. Ее лицо исказилось, глаза закатились.

– Папа! – крикнул он. – Папа!

Отец спал наверху.

Он бросился к лестнице, снова закричал и тут же услышал, что мать зовет его почти обычным голосом:

– Мне бы кресло, Колин. – И громче, яснее: – В гостиную, Колин.