Текст книги "Сэвилл"

Автор книги: Дэвид Стори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Со стороны хижины донесся вопль Стивена.

– Ты бы сюда своего несмышленыша не таскал, – сказал Батти. – Того и гляди выдаст, где у нас хижина.

За последние полгода Батти сильно вырос. Его туловище и ноги еще вытянулись, худое лицо под шапкой рыжих волос сидело на длинной шее. Он перерос всех своих братьев, и даже отец, когда они разговаривали, смотрел на него снизу вверх, а голова матери еле доставала ему до плеча.

Привязав ветку, они пошли назад к хижине, и он увидел, что со Стивеном играет Стрингер – расхаживает с ним на плечах под деревьями. Стивен хватался за веточки и растерянно смотрел по сторонам широко раскрытыми глазами, не зная, чего ждать от Стрингера. Даже когда Колин был рядом, они часто подбивали Стивена на что-нибудь опасное: влезть на сухое дерево, забраться на шаткую кровлю, пройтись по узкой тропке между двумя бочагами или залезть в топкое место, где сами они никогда не ходили. Он провалился до колен, и только тогда они его вытащили. Но в Стивене была какая-то невозмутимость, и ее ничто не могло нарушить.

– Эй, Стрингер! – крикнул Батти. – Мы еще одну устроили.

– Да хватит тебе ловушек, Лолли. Как бы нам самим в них не угодить, – сказал Стрингер.

Он снял Стивена с плеч и поставил его на землю. Стивен убежал в хижину, он раскраснелся, и глаза у него стали совсем синими.

– А чего ты там делаешь, Языкатый? – спросил Батти.

– Ты это про что, Лолли? – сказал Стрингер.

– Про школу, где Языкатый учится, – сказал Батти.

Стрингер взял у Батти свое ружье.

– Надо бы туда как-нибудь смотаться. Помашем ему, – сказал Стрингер, – сквозь решетку.

Стрингер засмеялся и прицелился из ружья. Он сел на перевернутый ящик у двери.

Было слышно, как внутри Стивен мешает в печурке.

– Вы что, так и сидите на одном месте? – сказал Батти. – Или вас куда-нибудь водят?

– На некоторые уроки мы уходим. Но обычно сидим у себя в классе.

– А на какие уходите-то? – сказал Батти и, прищурившись, посмотрел на Колина.

– На химию, – сказал он.

– Большая, значит, школа.

– Конечно, большая.

– А по вечерам там уборщицы шлендают, верно?

– Они приходят, когда мы уходим, – сказал Колин.

– Ну, уборки-то им небось хватает, хочешь на спор?

– Да, наверное, – сказал он. – Конечно, перед уходом мы составляем стулья, – добавил он.

– Куда же это вы их ставите?

– На парты.

Батти скосил на него глаза.

– Ну, а где ваш директор держит свои книжки и всякое такое?

– В кабинете для учебных пособий.

– А это где?

– Рядом с канцелярией.

– Небось ты туда заходил? За новыми книжками или еще за чем.

– Нет, – сказал он.

Батти отвел глаза, а потом сказал:

– Вы ведь два дня уходите на поле мяч гонять, и, значит, там никого не остается. – И добавил: – В школе то есть.

– Иногда остаются.

– А, так, значит.

– Да ты знаешь, чего Лолли надо? – сказал Стрингер.

– Заткни пасть, а то я заткну, – сказал Батти.

Он заглянул в дверь.

– Чего там твой несмышленыш стряпает?

Они вошли в хижину.

– А что такое «Предприятие Батти», тебе известно? – сказал Стрингер.

Батти забрал у Стивена кастрюльку и заглянул внутрь.

– Крупнейшее промышленное предприятие на весь Сэкстон, – сказал Стрингер.

– А у тебя будет крупнейшая блямба на весь Сэкстон, если ты не заткнешься.

– Лолли у нас фельдмаршал, а то и почище.

Батти помешал в кастрюльке. Он вытащил нож и открыл лезвие.

– Ихних двоих на той неделе судить будут.

– Сказано тебе или нет? – Батти взмахнул ножом.

Стивен смеясь поднял руку.

– День на шахте вкалывают, а ночью идут в другое место подрабатывать.

Батти прыгнул на него, по Стрингер отскочил.

Стивен, все еще смеясь, выглянул в дверь. Стрингер уже бежал через болото.

– Он у меня дождется, – сказал Батти. Он потер лезвие ножа о рукав. – Понюхает вот этого.

Он снова взял кастрюльку.

– Нам со Стивеном домой надо, – сказал Колин.

– Ты что ж, есть не будешь? – сказал Батти.

– Нам домой пора.

– Колин, можно? – сказал Стивен.

В кастрюльке была фасоль с хлебным мякишем.

– Тебе давно спать пора, – сказал он.

– Ладно, поешь на дорожку, – сказал Батти. – Он поставил кастрюльку. – Тебе первому. – Он подцепил несколько фасолин на кончик ножа. – Ешь, несмышленыш. Что, вкусно?

Они выбрались на шоссе только через час. По холму от поселка, ведя велосипед, спускался отец. Он поглядывал через изгородь на отстойники.

– А, вот вы где! Я вас уж не знаю сколько времени разыскиваю. – Он сел на велосипед. – Того и гляди на работу опоздаю. Ну, живо домой. И скажи матери, где я вас нашел.

Он проводил отца взглядом, посадил Стивена на спину, чтобы идти быстрее, и донес его так до самого дома.

– Что же это такое? – сказала мать. – Отец вас всюду ищет. Он на работу опоздает.

– Мы его видели. Около отстойников, – сказал он.

– Вы что, играли там? – сказала она разгибаясь.

Она пекла хлеб, и на очаге стояли формы с тестом.

– Ты что, Стивена туда водил?

Он не успел ответить – она ударила его по лицу.

– Раздавайся сейчас же, – сказала она. – Посмотри, в каком ты виде.

Она отвела Стивена к раковине в углу и вымыла ему ноги. Потом вымыла ему руки по плечи и умыла лицо.

Наверху заплакал маленький.

– Ты только погляди на его шею! Купался он, что ли, в этой мерзости? – сказала она. – Нет, ты понюхай его рубашку. – Она поднесла к его носу одежду Стивена. – И свою тоже.

Он лег спать и лежал, прислушиваясь, как мать вынимала Ричарда из колыбели. Они со Стивеном теперь спали в одной комнате. Стивен, весь в слезах, уснул. Он перевернулся на другой бок и прижал руку к щеке – кожа еще горела. Он уснул, чувствуя вокруг себя вонь отстойников.

– Подтянуться! Подтянуться! – сказал Плэтт.

Он стоял у линии зачетного поля, подняв воротник, замотав шарф на шее, глубоко засунув руки в карманы пальто.

– Подтянуться! Больше скорости!

По краям поля белели пятна снега.

Колин принял мяч и налетел на живую стену. Он выбросил вперед руку.

Раздался свисток. Он продолжал бежать. Его схватили за воротник, за локоть, его зацепили за ноги. Он упал. Его щека вжалась в снег.

Снова раздался свисток.

– Штрафной! – сказал судья.

Он ткнул в Колина.

– Если вы еще раз ударите противника кулаком, мне придется удалить вас с поля, – сказал он.

Плэтт весь красный стоял у края поля.

Игроки отошли. Штрафной удар был пробит.

– Следи за собой, Сэвилл, – сказал Гаррисон. Он тоже покраснел.

Пальцы у него не слушались, ноги онемели от холода. Он побежал принять мяч, почувствовал, как мяч отскочил от его рук, и пригнулся, готовясь занять свою позицию в схватке.

Стэффорд принял мяч. Он ударил ногой, мяч описал высокую дугу и упал в зачетном поле.

– Хороший удар, Стэффорд! – крикнул Плэтт.

Стэффорд теперь часто бил ногами. Это было проще передачи и много безопаснее пробежки с мячом – в конце игры его форма оставалась почти такой же чистой, как в начале. Он откинул волосы со лба и, приподняв плечи, затрусил к мячу.

У дальнего конца поля стоял каменный павильон. Выкрашенные белой краской рамы были почти неотличимы от полосок снега на карнизах и у декоративных печных труб. Дальше в легкой дымке тянулась цепь лесистых холмов. Припорошенные снегом поля смыкались с темными силуэтами рощиц. Небо над ними было ясным, утренний туман выпал инеем.

– Больше энергии, школа Эдуарда! Больше энергии! – крикнул Плэтт.

Их привезли на автобусе и перед матчем водили по школе: дортуары с рядами кроватей, рабочие комнаты старших учеников с книжными полками, каминами и окнами в глубоких проемах, библиотека, гимнастический зал со сверкающим полом без единого пятнышка, зимний теннисный корт, лаборатория, за высокими окнами которой они на секунду увидели вдали гряду лесистых холмов.

Вокруг школы поднимались могучие деревья, они окаймляли поле, и, когда солнце опустилось ниже, неясные тени, похожие на ребра, протянулись по дерну.

Игроки построили схватку. От их спин поднимался пар, дыхание белыми клубами вырывалось у них изо рта. Они ждали мяча, а потом неторопливо побежали, и Стэффорд небрежным пинком послал мяч в зачетное поле. Все вокруг стыло в унынии и безнадежности. Возгласы Плэтта, свистки судьи, крики игроков долгими отголосками замирали среди деревьев.

– Вперед, школа Эдуарда! Вперед! – сказал Плэтт.

Они бегали то туда, то сюда.

На поле темнело.

– Посмотри, у меня, по-моему, пальцы распухли, – сказал Хопкинс. – Пошевелить не могу.

В схватке его место было рядом с Колином. Высокий, плотный, с широким лицом, он походил на Гаррисона, хотя был ниже, – та же неуклюжая, почти небрежная медлительность. Колени у него покраснели от холода. Зубы стучали. Наклоняясь вперед, он охнул – по его щеке и подбородку текла кровь.

– Уйдешь с поля? – спросил Колин.

– Не пустят, – сказал Хопкинс. – Что бы ни было, – добавил он хмуро, – мы должны выиграть.

Колин вяло побежал за мячом – он бежал так медленно, что мяч откатывался все дальше. Он вдруг ощутил бесцельность спорта, которой прежде не замечал, – долгие усилия, чтобы достигнуть чего-то, что в лучшем случае продлится лишь мгновение.

– Больше скорости, школа Эдуарда! Больше скорости! – кричал Плэтт.

Над деревьями медленно взлетали грачи, кружа, они поднимались все выше, а когда игра кончилась, вновь опустились на деревья.

– Тройное ура в честь школы короля Эдуарда! Гип-гип…

– Ура!

– Гип-гип…

– Гип-гип…

– Тройное ура в честь школы святого Бенедикта, – сказал Гаррисон.

Они шли к павильону под замирающие отголоски.

– На следующую игру я не включу вас в команду, Сэвилл.

Плэтт, все так же держа руки в карманах, шагал рядом с ним. Колин не поверил бы, что он заговорил, если бы не слышал его голоса.

– Я особенно не терплю грубости на поле. Она бросает тень на игрока и, что важнее, на команду.

– Да.

– Сегодняшнюю игру я не скоро забуду.

– Да.

Он ждал. Остальные игроки уже ушли вперед.

Плэтт отвернулся, словно ничего не произошло. Он весело окликнул судью.

Колин снял бутсы – ноги у него были натерты. Он медленно побрел к дверям павильона, из которых уже валил пар.

На обратном пути он сидел один.

Стэффорд сидел сзади с Гаррисоном и Хопкинсом. Они пели. Остальные почти все собрались вокруг – опирались на спинки, становились коленями на сиденья.

Плэтт сидел впереди рядом с шофером. Время от времени он оглядывался и улыбался.

Солнце зашло. Автобус катил сквозь темноту. Колин различал за окном деревья, линию холмов на смутном фоне неба. В окошке напротив он видел собственное лицо над выпуклой спинкой сиденья – бледный овал, темные тени под глазами, всклокоченные волосы, еще влажные после душа.

– Ты что, не хочешь петь? – спросил Стэффорд, шлепаясь на сиденье рядом с ним.

– Нет.

– Пойдем сядем сзади.

– Нет, спасибо.

– Да мне и самому неохота. Но так уж полагается.

– Хорошая была игра, Стэффорд, – оглянувшись, окликнул его Плэтт.

– По-моему, мы неплохо себя показали, сэр, – сказал Стэффорд.

Плэтт улыбнулся, кивнул и отвернулся.

– Ну, я пошел назад, – сказал Стэффорд.

– Ладно, – сказал он.

Стэффорд ухватился за спинку сиденья впереди, встал и пошел назад по проходу.

– Пока.

– Пока.

Пение продолжалось. Оно замерло, только когда автобус въехал в город.

Когда он добрался до дому, родители уже легли.

– Где ты пропадал? – сказала мать.

– Играл, – сказал он. – Я не думал, что это так далеко.

– Я два раза ходила на остановку.

– Нас возили на автобусе.

– Так почему же ты не мог раньше вернуться?

Он пошел к лестнице.

– Не разбуди Ричарда, когда будешь раздеваться.

Но через минуту после того, как он осторожно скользнул к себе в комнату, за стеной раздался привычный плач.

– Господи боже ты мой, будет в этом доме когда-нибудь покой? – крикнул отец из темноты их спальни.

– Десятичная система означает, что все исчисляется в десятках, в нашей же стране, мальчик, нам дана привилегия считать все по двенадцати, – сказал Ходжес.

Он оперся локтем о стол.

– Приведите пример использования десятки в денежной системе, Сэвилл.

– Десятишиллинговый банкнот.

Ходжес покачал головой.

– Возможно, я не расслышал необходимого дополнения к этому ответу? – сказал он.

– Сэр, – сказал он.

– Итак, десятишиллинговый банкнот, Что-нибудь еще?

– Десятифунтовый банкнот.

– Десятифунтовый банкнот.

– Двадцать шиллингов в фунте, – сказал кто-то.

– Уокер, может быть, вы жаждете привести какой-нибудь пример?

Уокер, маленький, белобрысый, с красным носиком, задумался и помотал головой.

– Итак, других примеров мы не услышим?

Уокер снова помотал головой.

– В таком случае, Уокер, где используется число двенадцать?

– Двенадцать пенсов в шиллинге, сэр, – сказал он.

– Двенадцать пенсов в шиллинге. Блистательно. Еще что-нибудь?

– Нет, сэр, – сказал Уокер.

– Ну, а полупенсы, Уокер? – сказал Ходжес.

– Двадцать четыре полупенса в шиллинге, сэр, – сказал Уокер.

– Блистательно, Уокер. Что-нибудь еще?

– Нет, сэр.

– Вы совершенно уверены, Уокер?

– Сорок восемь фартингов в шиллинге, сэр.

– Уокер, насколько я могу судить, медленно пробуждается от своей обычной летаргии, – сказал Ходжес. – Что вы делаете, Уокер?

– Пробуждаюсь от моей обычной летаргии, – сказал Уокер.

– А какое слово мы употребляем, чтобы отличать нашу систему от так называемой метрической, Сэвилл?

– Не знаю, – сказал он.

Ходжес покачал головой.

– Кажется, я опять не расслышал необходимого дополнения?

– Сэр, – сказал он.

– Сэвилл не знает. Кому-нибудь это известно? Уокер, я полагаю, это превосходит ваши умственные способности?

– Что, сэр? – сказал Уокер.

– Как мы называем систему, опирающуюся на число двенадцать, а не десять? – сказал Ходжес.

– Имперской системой, – сказал кто-то.

– Почему «имперской», Уокер? – сказал Ходжес.

– Она, наверное, связана с королем, сэр?

– Возможно. Вполне возможно, Уокер, – сказал Ходжес.

Он посмотрел по сторонам.

– Вряд ли мне нужно упоминать в классе, уже давно постигающем этот предмет, что такое название происходит от латинского слова…

Он сделал паузу.

– От латинского слова «империалис». Империалис. И означает оно…

– Имеющий отношение к королям, сэр, – сказал кто-то.

– Ну, не совсем к королям. К власти, Стивенс. К повелеванию.

Он снял очки и потер их о мантию.

– Империум – повеление, владычество. Другими словами, система, которая в данном случае имеет отношение к империи.

– Да, сэр, – сказал Уокер.

– Некоторые злополучные государства пользуются десятичной системой, потому что им больше не на что опереться, Стивенс.

Стивенс кивнул.

– Мы же в нашей стране и в тех землях, которые составляют нашу империю, наши владения, Стивенс, пользуемся системой, которая на радость и на горе присуща только нам. То есть присуща повелевающей нации. Империалис, империум. Нации, приобщенной власти, владычеству, Стивенс. Сколько пенсов в фунте?

Стивенс замялся. Он поднял руку, потом опустил ее и мотнул головой.

Это был бледный мальчик с худым лицом. Он сидел прямо перед Колином. Волосы у него были жидкие и длинные, они сальными прядями свисали с его узкого затылка. На спине у него был горб, а ноги у колен вздувались, словно их соединяли шарниры.

– Двести сорок, – прикрывшись ладонью, шепнул Колин в затылок Стивенсу.

– В чем дело, Сэвилл? – сказал Ходжес.

Голова Стивенса задергалась.

– Вы подсказывали ему ответ, Сэвилл? – сказал Ходжес.

– Да, – сказал он.

– Будьте добры встать, Сэвилл.

Класс обернулся.

– Ваша фамилия Сэвилл, если не ошибаюсь?

– Да, – сказал он.

– Может быть, я заблуждался, полагая, будто ваша фамилия Сэвилл, с двумя ли, с одним ли «эл», тогда как в действительности она все это время была Стивенс?

– Нет, – сказал он.

– Так сколько же пенсов в фунте, Стивенс?

– Не знаю, сэр, – сказал Стивенс и мотнул головой.

– Вы не знаете, мальчик? Во имя всего святого, как вы попали в эту школу? На такой вопрос мне ответил бы и пятилетний ребенок.

Стивенс опустил голову и заплакал.

– Не хнычьте, Стивенс, – сказал Ходжес. – Я задал вам легкий вопрос. В этом классе на него ответит любой.

Поднялось несколько рук.

– Сэвилл, не могу ли я получить ваш дневник?

Он достал дневник из внутреннего кармана куртки, сообразил, что Ходжес хочет, чтобы он подошел к его столу, и вылез из-за парты.

– О, разумеется, когда вам будет удобно, Сэвилл. Могу ли я требовать, чтобы вы считались с кем-нибудь, кроме себя! – Он поглядел на Стивенса. – Мне предстоит внести в дневник Сэвилла порицание за дерзость, и вы, Стивенс, получаете несколько драгоценных мгновений, чтобы найти подходящий ответ. Под подходящим ответом, поскольку мы, если не ошибаюсь, занимаемся здесь математикой, я, естественно, подразумеваю верный ответ. Вы поняли, Стивенс?

– Да, сэр, – сказал Стивенс и опустил голову еще ниже.

– Принцип приобретения знаний, Сэвилл, заключается не в том, чтобы приобретать их за кого-нибудь другого, но в том, чтобы приобретать их в положенной – во всяком случае, для этого учебного заведения – мере на сугубо личной основе. Как вы можете выучить что-то, если за вами сидит некто, готовый сделать это за вас? – Он открыл дневник. – Я вижу, вам записана похвала. География, мистер Хепуорт. Не слишком удовлетворительная работа для первого триместра. – Он сделал запись красными чернилами в графе напротив несколько демонстративным движением, чтобы дать классу почувствовать свой гнев. Потом промокнул дневник, протянул его мимо Колина и, вперив взгляд в Стивенса, добавил: – Так к какому же заключению вы пришли, Стивенс?

Только секунду спустя Ходжес осознал, что все еще держит дневник.

Стивенс ответил, потом по требованию Ходжеса повторил свой ответ громче, после чего учитель сказал:

– Вы можете теперь взять свой дневник, Сэвилл.

– Благодарю вас, сэр, – сказал он.

– Сэвилл! Ну-ка, вернитесь назад, – сказал Ходжес.

Он повернулся в проходе, увидел, как краснота медленно поднимается к глазам Ходжеса, и пошел назад к столу.

– Я заметил, что мои ласковые увещевания, Сэвилл, не оказывают должного воздействия. В ваших манерах я улавливаю дерзость, которая, как я замечаю, растет день ото дня, несмотря на все мои старания ввести ее в должные границы. Я попрошу директора поговорить с вами. Сегодня же я больше не желаю видеть вашу физиономию. Уберите тетрадь, выйдите из класса и станьте у двери.

Он сложил учебники и тетради в парту, закрыл крышку и, ни на кого не глядя, прошел к двери, открыл ее и вышел. Коридор был пуст. Он закрыл за собой дверь.

Он стоял, прислонившись к стене. Мимо прошел мальчик постарше. В конце коридора он оглянулся на него и, все еще глядя назад, начал подниматься по лестнице.

Из класса напротив доносилось монотонное бормотание учителя. За дверью у него за спиной слышался тихий голос Ходжеса, а иногда голос отвечающего мальчика, скрип стула или парты. В соседних классах тоже жужжали голоса. Он услышал рев грузовика, проезжающего по шоссе.

Дверь канцелярии открылась, вышла секретарша. Ее лицо разрумянилось и было почти веселым. Она пошла по коридору, держа под мышкой какие-то бумаги.

– Из класса выгнали? – сказала она.

– Да, – сказал он.

Это ведь класс мистера Ходжеса? – сказала она.

– Да.

Она кивнула, поправила бумаги под мышкой и пошла по коридору к учительской в дальнем его конце.

Через минуту она появилась снова и прошла мимо, словно не замечая его. Ее каблуки звонко постукивали по каменным плитам пола.

Она вошла в канцелярию и закрыла дверь.

В школе стояла тишина. Он расслышал где-то вдалеке сердитый голос какого-то учителя, называющий какую-то фамилию.

За дверью позади раздался смех, а затем четкие выкрики «сэр! сэр!», пока Ходжес ждал ответа.

И снова смех.

Дверь открылась, вышел мальчик, посмотрел, направился по коридору к входным дверям и скрылся за ними.

Он вернулся через минуту-другую и вошел в класс.

Колин ждал. Он тыкал носком ботинка в пол, ерзал спиной по стене.

Послышались шаги. По лестнице в ближнем конце коридора кто-то спускался.

На мгновение вырисовавшись черным силуэтом на фоне окна, в коридоре появилась высокая фигура в мантии. Он увидел массивное лицо с крупными чертами. Короткие черные волосы торчали, нависая над тяжелым лбом. Толстые пальцы широкой руки сжимали несколько книг.

Колин шагнул к двери и стал возле нее, заложив руки за спину.

– Что вы тут делаете? – сказал учитель. От него пахло табаком. Зубы у него были крупными и неровными.

– Мне велели выйти. За дерзость, – сказал он.

– Ваша фамилия?

– Сэвилл.

– Какой урок?

– Арифметика.

– А, класс мистера Ходжеса?

– Да.

Учитель помолчал.

– В чем же заключалась ваша дерзость, Сэвилл?

– Я подсказывал.

Учитель некоторое время смотрел на него, потом покачал головой.

– Мы здесь не любим дерзости, – сказал он. – Пользы она никакой вам не приносит, а, пропуская урок, вы задаете себе лишнюю работу.

– Да, – сказал он.

Высокий учитель нахмурился.

– Отойдите от стены, – сказал он и, быстро шагнув мимо него, открыл дверь.

Ходжес, застигнутый на половине какого-то рассуждения, умолк.

– В коридоре стоит мальчик, который говорит, что его выслали из класса за дерзость, – сказал высокий учитель.

За дверью стало совсем тихо.

– Совершенно верно, мистер Гэннен, – сказал Ходжес внушительно, словно отвечая от имени всех.

– Я хотел бы добавить к этому разболтанность, мистер Ходжес, – сказал высокий учитель. – Он стоял так, словно его послали в коридор подпирать стену. – Он повернулся к Колину. – Расправить плечи, подбородок убрать, руки за спину, – скомандовал он.

– Полагаю, кто-нибудь посмотрит, как он стоит, мистер Гэннен, – сказал Ходжес. – Я рад, что вы довели до моего сведения еще один проступок.

– Я сейчас пойду обратно, – сказал высокий учитель, – и пригляжу не только за ним, но и за каждым, кто воображает, что его высылают из класса развлекаться.

Он вышел и закрыл дверь.

Из-за нее донесся шумок.

– Стоять на шаг от стены, – сказал высокий учитель. Он поправил книги под мышкой и, не оглядываясь, пошел к учительской в дальнем конце коридора. Дверь за ним закрылась.

Класс у него за спиной затих, только еле слышался голос Ходжеса.

Вдруг распахнулась дверь канцелярии.

В коридор вышел директор, оглянулся и пошел к двери в ближнем конце.

Дверь за ним захлопнулась.

Мимо прошел какой-то мальчик.

В классе за его спиной хлопнула крышка парты.

У него заныли плечи.

Из класса напротив канцелярии вышел мальчик, вошел в канцелярию и снова вышел, держа в руке колокольчик.

Он шел по коридору и звонил.

В классе у него за спиной раздалось шарканье. Дверь дальше по коридору распахнулась, из нее высыпали ребята.

Из двери позади него появился Ходжес. Он откинул голову, словно собираясь пройти мимо.

– Я решил, Сэвилл, пока не доводить ваше поведение до сведения мистера Уокера. Поскольку оно теперь известно мистеру Гэннену и поскольку, как вы, вероятно, знаете, мистер Гэннен является заместителем директора, я пока удовлетворюсь нынешним положением, а именно тем, что я и мистер Гэннен указали вам на дерзость вашего поведения. Если же что-либо подобное повторится, у меня не останется иного выхода, кроме как привести в исполнение мое первоначальное намерение. Вы поняли, Сэвилл?

– Да, – сказал он.

– Разрешаю вам вернуться к вашей парте и приготовить книги и тетради для урока, который, как я надеюсь, останется ничем не омраченным.

– Да, – сказал он.

Ходжес пошел дальше, и его захлестнул поток фигур, выливавшийся из дверей по обе стороны коридора.

Он вернулся в класс и откинул крышку своей парты.

– Что он тебе сказал? – спросил Стивенс.

– Так, ничего, – ответил Колин.

– Погляди-ка. Твою школу обокрали, – сказал отец. Он сложил газету и провел пальцем по строчкам. – Унесли имущества на двести сорок фунтов. – Он погрузился в заметку. – Проникли в здание через разбитое боковое окно. Кто-то из местных, так они считают.

– Куда только теперь не вламываются, – сказала мать. – Даже не думают, много ли можно там найти. В больницы, в церкви, что ни день, то кража со взломом.

– А вот банки что-то мало трогают, – сказал отец.

– Еще бы. Не беспокойся, там-то они меры принимают.

– Можно, я пойду погуляю? – сказал Колин.

– А по дому ты все сделал? – сказал отец.

– По-моему, все, – сказала мать.

– Ну, а уроки?

– Я их завтра после обеда сделаю.

– У тебя завтра воскресная школа, – сказал отец.

– Ну, пусть погуляет, – сказала мать.

Она выглядела измученной и поблекшей. После рождения Ричарда ее лицо так и осталось землисто-бледным. Когда они ходили за покупками, она говорила: «Возьми корзинку, Колин. Я теперь ничего тяжелого поднимать не могу». В дни стирки она дожидалась его возвращения из школы, и весь вечер он помогал ей на кухне: наливал воду в лохань, мешал толстой палкой белье, вытаскивал лохань наружу и сливал воду в водосток. Иногда она оставляла стирку и сидела у огня совсем белая или, сутулясь над раковиной, пыталась стирать руками в холодной воде.

– А у тебя для него больше никакого дела нет? – сказал отец.

– На сегодня он уже наработался, – сказала мать.

Колин вышел на заднее крыльцо. Стивен с двумя-тремя другими малышами играл на пустыре.

– Смотри, к обеду не опоздай, – сказала мать.

Он пошел в Долинку. Дым с шахты стлался над поселком.

Зарядил дождь. В канаве текла бурая жижа. От трубы газового завода тянулось облако черного дыма. За оградой смутно виднелись очертания полного газгольдера.

Хижина была заперта. Он отодвинул доску, влез внутрь и зажег свечу. Две темные тени выскользнули под дверь.

Печурка была горячей. Он подложил дров, и пламя начало лизать металлическую трубу.

По железным листам крыши дробно стучали капли, словно кто-то барабанил по ней пальцами.

Потом со стороны отстойников донесся глухой визг.

Он схватил палку.

Со стороны отстойников снова донесся визг, потом он услышал снаружи чавкающие шаги.

Ключ повернулся в замке, цепь соскользнула скрючка, металлическая щеколда поднялась, и дверь открылась.

Батти с ящиком под мышкой заглянул внутрь.

– Вроде я тебя тут не запирал, а, Коль?

– Я пролез под стеной, – сказал он.

– Это под какой же?

Батти оглядел хижину.

– Ну ладно. – Он поставил ящик. – Ты чего, взломщиком заделался?

– Давай я починю, – сказал он.

– А, ладно.

Батти нагнулся и сдвинул доску на место.

– Хочешь, так оставайся.

Колин сел у огня.

– Давай оставайся, у меня и обед есть.

– Какой обед? – сказал Колин.

– Я жратвы принес! – Батти показал на ящик.

– Меня к обеду дома ждут.

– И еще кое-что найдется! – Он снова показал на ящик.

– А что?

Батти открыл ящик, достал сверток, развернул газету и показал ему кусок мяса.

– Это у меня на вечер. Стрингер придет, и еще парни.

Он вынул бутылку.

– Джин, – сказал он. – Глотнешь – так тебя насквозь и прожжет.

– Я попробую вечером выбраться, – сказал Колин.

– А хочешь, так сейчас отхлебни.

Он начал отвинчивать крышку.

– Мне идти надо, – сказал Колин и пошел к двери.

Батти вышел за ним с бутылкой в руке.

– Ну, бывай.

Он поднес бутылку ко рту, сделал небольшой глоток и закашлялся.

– До скорого, – сказал Колин.

– Может, ты потому уходишь, что я пришел? – сказал Батти.

– Нет, – сказал он.

Он зашагал под дождем. Над трясиной раздавался шорох, точно частый топоток. Дым печурки сизыми гирляндами завивался вокруг кустов. Когда он вышел на шоссе, ноги у него были мокры насквозь.

– Что-то ты рано. До обеда еще час, – сказала мать.

– Да я подумал, что надо вернуться, – сказал он. – Помочь с обедом.

– Помочь! Две загадки в одно утро! – сказала мать.

– Прибавить! Прибавить! – командовал Гэннен.

Колин закрыл глаза. Он вошел в поворот и побежал быстрее. Когда он открыл глаза, то увидел, что остался последним – остальные участники забега цепочкой растянулись впереди. По примеру Стэффорда в предыдущем забеге, на финише он прибавил скорости и пришел пятым.

– Не повезло, Сэвилл, – сказал Макриди. Высокий, худой, с рыжеватыми усами, он стоял у финишной черты и записывал фамилии. – Чуть быстрее, и вы бы попали в финалисты. Первые четверо побегут на соревнованиях в субботу.

Он отошел. К нему через поле шел Гэннен.

– Сэвилл! – Он помахал рукой.

Колин побрел к нему, всем своим видом показывая, сколько сил он вложил в забег.

– Вы валяли дурака, Сэвилл. Вам ничего не стоило прийти вторым или третьим.

– Я не мог быстрее.

– Не хотели, Сэвилл. Валяли дурака. Это плохо кончится. В каких еще видах вы участвуете?

– Прыжки в длину, сэр, – сказал он.

– Я приду посмотреть, как вы прыгнете, Сэвилл. Вы поняли?

– Да, – сказал он.

– А разве вы не бежите в эстафете?

– Нет. – Он помотал головой.

– А, и от эстафеты отвертелись! – Он достал записную книжку и сделал пометку.

– Я вас все-таки включил в эстафету, и, если вы не побежите в полную силу, я вас подгоню хорошим пинком. Поняли, Сэвилл?

– Да, – сказал он.

– В субботу в два тридцать.

Колин пошел к павильону. Оттуда с парусиновой сумкой под мышкой вышел Стэффорд.

– Чего это тебя Гэннен остановил? – сказал он.

– Думает, что я бежал не в полную силу.

– Бежать надо в полную силу, – сказал Стэффорд, – но только укорачивать шаг. Просто поразительно, сколько на этом теряешь времени.

Он достал гребешок и причесал волосы.

– Ты в субботу в чем-нибудь участвуешь? – спросил Колин.

– Нет, – сказал Стэффорд. – Я от всего избавился.

Он упруго побежал к проходу, окликая каких-то ребят. Колин посмотрел ему вслед, а потом вошел в павильон переодеться.

– Вот это больше похоже на дело, Сэвилл.

Колин пошел туда, где оставил форменную куртку, и надел ее.

– Ты хорошо прыгнул, Колин, – сказал отец.

Оставшиеся участники по очереди разбегались и прыгали.

– Который твой? – спрашивал отец, поднимаясь на цыпочки, чтобы за спинами впереди разглядеть колышки, вбитые по краю ямы для прыжков.

Учителя нагнулись над колышками, толпа разошлась.

– Подождем, узнаем, на каком ты месте, – сказал отец.

Гэннен обернулся.

Мимо прошел мальчик.

– Вы третий, Уолтерс. А вы второй, Сэвилл, – сказал Гэннен.

– Второй! – сказал отец и вдруг потряс его руку. – А еще в чем ты участвуешь?

– В эстафете, – повторил он: еще дома он перечислил все виды программы.

– Ну, ты уж пробеги хорошо.

Он пошел с отцом через поле.

Они сели на откосе под живой изгородью. Начались следующие забеги. Прямо под ними была линия финиша. Центр поля пересекала короткая дорожка, а справа от них у павильона находилась яма для прыжков в высоту.

Учитель с рупором объявлял забеги.

– Назови-ка мне их всех.

Колин показал на Гэннена, который все еще стоял у ямы для прыжков в длину с карандашом и пачкой листков в руке; он показал ему Плэтта, которого отец помнил, а потом Ходжеса, который в священническом воротнике вместе с Макриди тянул рулетку на беговой дорожке.

– Его я тоже знаю, – сказал отец.

Мальчики в белых майках, разминаясь, неторопливо бегали взад и вперед. Раздавались свистки, на дорожку выходила одна группа бегунов за другой. На доске в середине поля выводились мелом цифры, потом стирались.

Когда объявили эстафету, он спустился на дорожку. Он бежал предпоследний этап, на повороте перед финишем. Его команда пришла второй.