Текст книги "Сэвилл"

Автор книги: Дэвид Стори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

Автобус мчался сквозь мрак. Иногда среди темных полей мелькали огоньки одиноких ферм или светились окна домов, разбросанных по гребню холма. Фары озаряли людей, ждущих на остановке, пассажиры сходили и скрывались в темноте. Позади в небе поблескивали огни дальних поселков и тускло краснело зарево над городом.

– Ну, как дарвиновское происхождение видов, – говорил Блетчли, опять потея в жарком автобусе. – Одни виды приспосабливаются, другие нет. Практически, когда уголь начнут добывать исключительно машинами или вовсе от него откажутся, люди вроде Батти, его братьев и Стрингера лишатся своей функции. А с исчезновением функции исчезает и вид или те его составляющие, которые не способны найти или выработать для себя новую функцию.

Грохот автобуса снова усилился, и Блетчли вскоре умолк, довольствуясь тем, что сильно толкал Колина в бок локтем, чтобы обратить его внимание на какого-либо мужчину или женщину в проходе для иллюстрации своего тезиса, кивал и многозначительно на него поглядывал.

Мрак наконец уступил место огням поселка. Они мчались к нему все быстрее. Блетчли встал и, покачиваясь, пошел к лестнице. Автобус круто повернул перед остановкой, и Блетчли вцепился в перила обеими руками. Когда Колин вышел из автобуса, он уже стоял на тротуаре, выколачивая трубку о каблук.

Они молча шли по улице, и после каждого фонаря перед ними вырастала бесформенная тень Блетчли. Потом их обогнал мистер Блетчли на велосипеде с высоким рулем и с корзинкой у седла. После демобилизации он устроился на сортировочную станцию в соседнем поселке и часто работал в вечернюю смену, как и отец Колина. Колин кивнул ему, но Блетчли словно не увидел отца, и тот проехал мимо, точно ничего другого не ждал. На углу их улицы он медленно слез с велосипеда и, не оглянувшись, скрылся в проходе, ведущем во дворы.

– Это ведь был твой отец? – сказал Колин.

– Он работает в вечернюю, – сказал Блетчли, даже теперь словно не желая его признавать. – Сверхурочно. У меня в университете накопились кое-какие долги, – добавил он. – Вот он и старается, чтобы уплатить их.

– А ты летом работать не собираешься? – сказал Колин.

– Я это взвешивал. Но мне надо столько заниматься, что ни на какую другую работу времени не останется. В конце-то концов, – добавил он, – что еще старику делать? Заниматься вместо меня он не может, ведь так? А работа, которую способен делать он, не для меня. Во всяком случае, у него таким образом появляется цель, есть чего добиваться не ради себя.

Он снова набил свою трубку и, поднявшись к себе на крыльцо, раскурил ее. Оба остановились, каждый у своей двери. Блетчли задумчиво выпустил несколько клубов дыма.

– Бедняга Майкл, – сказал он, поглядев на дверь Ригена. – Мне кажется, все его беды восходят к тому провалу на проверочных экзаменах. Помнишь? Он еще написал сочинение про санитарку. – Он захохотал, и его громоздкая фигура, заколыхавшись, привалилась к стене. – Кстати, как твои дела? – добавил он. До сих пор он ни разу даже не поинтересовался, как прошли для Колина два последние года. – А стоящая ли это профессия, собственно говоря? Одно время я тоже подумывал о преподавании. Но знаешь, как определяют учителя? Мужчина среди детей, ребенок среди мужчин. – Однако он по-прежнему смотрел на дверь Ригена. Под дальним фонарем появился мистер Риген. Его шатало из стороны в сторону, он ухватился за фонарь, потом, сгорбившись, оперся о стену и, судорожно взмахнув рукой, двинулся к своей двери. – Ну, мне пора. Еще часок позубрю, – сказал Блетчли, и в следующую секунду в дверях возникла его мать.

– А, вот и ты, Йен, – сказала она, улыбаясь Колину. – Хорошо провел вечер, голубчик?

– Мы были в дансинге у Майкла, – сказал Блетчли, выдыхая дым прямо ей в лицо. – А вон там его отец выписывает кренделя на пути из такого же заведения, а может быть, из Шахтерского клуба. Только, думаю, он и сам не знает, откуда, если потрудиться его спросить. – Он вошел в открытую дверь и сказал из коридора: – А как насчет ужина, мам?

Изнутри дома, когда дверь уже закрылась, Колин услышал голос миссис Блетчли, голос Блетчли, потом голос его отца.

Дальше по улице распахнулась дверь Ригенов, и на крыльце появилась худая, костлявая фигура миссис Риген.

– Это ты, Брайе? – крикнула она в сторону тени, согнувшейся над сточной канавой, и, не услышав в ответ ничего, кроме оханья, спустилась на мостовую, взяла его под руку и увела в дом.

– Риген? – сказал отец, когда Колин упомянул, что видел его на улице. – Вот уж пропавший зря талант! С его умом всего можно было достигнуть. И стиль у него был, и вкус. А теперь что он такое? Из одного бара в другой на бровях добирается. Если его не выгонят, считай, что ему повезло. И это с его-то стажем! У него теперь чуть не каждую неделю путаница с ведомостями, а ведь он больше тридцати лет зарплату начисляет.

Немного погодя отец вышел через черный ход. Они услышали, как он постучал в дверь Ригенов, потом его голос, вопросительный, мягкий, почти бодрый:

– Может, помочь надо, хозяйка?

Изнутри ему что-то ответили. Он вернулся в дом, хмуро сдвинув брови.

– Нет, им от нас ничего не требуется, – сказал он. – Он валяется в кухне на полу, а она шарит по его карманам. Теперь им ничем не поможешь. Вот что значит жениться. То есть жениться не на той, – быстро добавил он, когда мать подняла голову. – Промахнись в выборе, и твоя жизнь кончена. А выбери правильно, и жизнь у тебя будет настоящая.

24

Он вдруг увидел ее впереди себя, но сперва не узнал Стэффорда – возможно, потому, что привык видеть его в форме. Ему показалось, что это ее брат, но затем он узнал разворот плеч и светлые волосы. На Стэффорде был темный костюм спортивного покроя. Из нагрудного кармана куртки торчал белый платок.

– А я думал, ты еще не вернулась, – сказал он ей, когда нагнал их. Услышав его шаги, они оглянулись, растерянно отвели глаза и остановились.

– Я приехала только сегодня, – сказала она. – Невил был в Лондоне и подвез меня.

Щеки и лоб у нее были темными от загара.

– У меня увольнительная на двое суток, – сказал Стэффорд. – Ну я и подумал, почему бы не услужить девушке? Тем более что я все равно собирался сюда, – добавил он и указал на свой автомобиль у противоположного тротуара. Его тут же заслонил поток машин, огибавших центральную площадь.

Был вечер. На улицах загорались фонари. Шпиль собора тонул в темнеющем небе.

– Я думала, что ты сегодня позвонишь, – сказала Маргарет. – А завтра собиралась поехать к тебе. Ты получил мою открытку?

– Нет, – сказал он.

– Почта работает из рук вон плохо, – сказал Стэффорд. – Письмо из одного конца города до другого идет чуть ли не неделю. Из Франции в Англию уж и говорить нечего. А с юга Англии на север – так и еще хуже. – Он махнул рукой.

– Ну, значит, завтра увидимся, – сказал он.

– А почему бы тебе не поехать к нам? – сказала она. – Мы просто зашли сюда выпить. – Она указала на отель у них за спиной. – Или пусть Невил завезет чемоданы, а мы поедем на автобусе.

– Да садитесь же в машину. Мы там будем в один момент, – сказал, Стэффорд. Он взял ее за локоть и повел через площадь.

Когда Колин подошел к машине, Стэффорд уже включил мотор. Он посмотрел на них в открытое окно.

– Я позвоню тебе завтра, – сказал он. Эти два лица были странно похожи: одинаково тонкие черты, одинаково светлые глаза.

– А ты сзади, Сэвверс, – сказал Стэффорд. – Домчимся, и глазом моргнуть не успеешь! – Он перегнулся через спинку и отпер дверцу.

– Мне надо домой, – сказал он. – Но я тебе позвоню, – добавил он, поглядев на Маргарет. – Я рад, что ты снова тут.

Она сидела неподвижно и смотрела прямо перед собой в ветровое стекло.

– Ну, если ты предпочитаешь добираться сам, Сэвверс… – сказал Стэффорд. – Я, наверно, поеду завтра через ваш поселок. И заскочу к тебе проверить, дома ли ты.

Машина рванулась с места. Маргарет, вздрогнув, обернулась к нему резким, растерянным движением, точно удерживая крик.

Но тут машина встроилась в общий поток. Еще мгновение он видел их силуэты, профиль машины, а потом их заслонил автобус.

Утром он позвонил, но Маргарет не было дома. Ни она, ни Стэффорд в поселок не приехали.

Вечером он снова позвонил. Трубку снял ее отец.

– А, это вы, Колин! – сказал он. – Боюсь, Маргарет нет дома. И ее матери тоже. Собственно говоря, я их с утра не видел. Я ведь подменяю своего друга и всего несколько минут как вошел в дом. Я ей скажу, что вы звонили, как только она вернется.

Он закрыл дверь телефонной будки – выкрашенной красной краской кабинки, которая стояла на углу за пивной в центре поселка, на перекрестке двух шоссе. Навстречу медленно шел мистер Риген, начиная свой вечерний обход. Он приподнял котелок и приветственно взмахнул тростью.

– Ну, и как поживает интеллигенция? – сказал он. – Моя любезная супруга сообщила мне, что вам суждены ученые занятия. И что некое заведение педагогического характера уже готовится распахнуть свои врата перед старшим сыном Гарри Сэвилла и дать простор его просвещенному воздействию на юные умы. Я ожидаю этого события, позвольте вам сказать, с величайшим предвкушением. Да, с величайшим, – добавил он и перевел взгляд с Колина на дверь пивной. – Однако теперь, когда ты достиг своего золотого века, не забывай тех, кто формировал тебя, – тех, кого замели под ковер, ссыпали в мусорные ведра мира, те отбросы, на которых возрос цветок твоей интеллектуальной эмансипации. – Он водворил котелок на голову с неторопливостью бегуна перед стартом, прикидывающего время и расстояние, затем взмахнул тростью перед его лицом и энергично зашагал к дверям пивной, словно уже забыв о его существовании.

– А почему ты сам к ней не едешь? – спросила мать, когда он вернулся домой.

– Съезжу, наверное, – сказал он. Через два дня он должен был приступить к работе в школе.

– Когда у нее начинаются занятия в университете? – спросила она.

– Только через три недели. – Он добавил: – Она сказала, что думает приехать сегодня. Еще ведь не поздно. – Он посмотрел на стенные часы.

За окном уже темнело.

Мать гладила. Утюг стоял на очаге, она нагибалась к огню, и ее очки отбрасывали красные отблески. Лицо у нее тоже стало красным.

Она взяла утюг тряпкой и лизнула палец.

И вернулась к столу.

Стол поскрипывал под утюгом. Он вышел на парадное крыльцо и постоял там. Может быть, она приедет со Стэффордом на машине.

Он медленно пошел к углу. Мимо проехала машина, и минуту спустя ее мотор натужно взревел на подъеме к Парку.

Он стоял, сунув руки в карманы, постукивая каблуком по краю тротуара. Через улицу перебежала собака и скрылась между домами. Проехал отец Блетчли, сутуло горбя плечи, слез с велосипеда и пошел по проходу во двор.

Со станции донесся шум трогающегося поезда. Он пошел обратно. Она не приехала.

Утром он позвонил. К телефону подошла миссис Дормен.

– А, это вы, Колин! – сказала она, совсем как накануне ее муж. – Маргарет нет дома. Передать ей что-нибудь?

– Я просто хотел узнать, может быть, она приедет, – сказал он. – Или мне приехать к вам?

– Боюсь, я не знаю ее планов, – сказала она так, словно речь шла о ее муже. – Она не говорила, что собирается к вам. Может быть, вы позвоните вечером?

– Хорошо, – сказал он. – Я позвоню.

– Она огорчится, что вы ее не застали. Ей надо сделать в городе кое-какие покупки. У нее еще почти ничего для университета не готово. А ведь несколько дней назад она, казалось, только об этом и думала.

– Я объясню тебе, в чем твоя беда, – сказал отец, когда он вернулся в дом. – У тебя нет никакого занятия. А и начнешь учительствовать, так все равно делать тебе будет почти нечего. Ему ведь учить как орехи щелкать, – добавил он, повернувшись к матери.

– Это ты хотел, чтобы я стал учителем, – сказал он.

– Я не хотел, чтобы ты вкалывал, как я, – сказал отец. Маленький, ссохшийся, он курил, скорчившись в кресле перед огнем в подштанниках и рубашке.

– Но если ты сам хотел, чтобы я выбрал такую профессию, так почему ты теперь ее принижаешь?

– Хотеть-то я хотел, – сказал отец. – Только все равно очень уж она легкая.

– Какой я должен сделать из этого вывод? – сказал он, оглянувшись на мать. Она стояла у раковины и, медленно двигая руками в мутной воде, мыла посуду. – Я получил профессию, а ты ее презираешь.

– Да не презираю я ее, – сказал отец медленно, обводя глазами кухню. – Моя работа – одна только грязь, – добавил он. – Грязь и еще грязь, пот и ругань, какой ты в жизни не слышал. Мы дали тебе образование, чтобы ты получил профессию. Мы тебя вытащили отсюда.

– Так зачем же ты ее принижаешь? – сказал он еще раз. – Как я могу ею гордиться, если ты ее презираешь?

– Да не презираю я ее. Сказал же, что не презираю! – Отец поднялся на ноги и убрал подальше от огня деревянные кубики. – Того, кто выбрался из шахты, я презирать никак не могу, говорят же тебе!

Некоторое время они молчали. Мать в углу медленно мыла посуду и ставила ее на доску сушиться. Колин взял полотенце.

– Я ведь что говорю: не могу же я быть против, верно? – неожиданно добавил отец, обращаясь к матери. Он стоял у очага, ища пепельницу, чтобы погасить сигарету. В конце концов он стряхнул пепел в огонь, а окурок положил на полку. – Он будет получать столько же, сколько я получаю. После тридцати с лишним лет работы в шахте.

Мать ничего не ответила. И только еще сильнее сгорбилась над раковиной.

– Я вот что хочу сказать: коли есть на свете человек, который способен оценить такую работу – два месяца отпуска, а то и больше, ни тебе смен, ни ночной, ни грязи, ни надобности надрываться на шестом десятке, а потом приличная пенсия, и можно стишки пописывать по субботам и воскресеньям, да и по вечерам, причем, толком еще не начав, получаешь столько же, сколько шахтер, – так, уж конечно, человек этот я. Если кому нужен совет, идти ли в учителя, пусть ко мне обращаются: они у меня живо в школы, кинутся. Черт подери, уж одно-то я в жизни усвоил: только безмозглый дурак будет делать мою работу. Только идиот с рождения.

Мать отошла от раковины.

– Я, пожалуй, пойду прилягу, – сказала она.

– Что? – Отец отвернулся от очага. Он совсем недавно встал с постели.

– Я, пожалуй, прилягу.

Лицо у нее было пепельно-серым, глаза смутно темнели за стеклами очков.

– Что с тобой? – спросил отец.

– Да ничего.

Она покачала головой и прошла мимо Колина к лестнице.

– Ну, а все-таки? – сказал отец. – Может, послать Стива за доктором?

– Ничего, – сказала мать, и через секунду они услышали ее медленные шаги на лестнице. Потом заскрипела кровать. Отец поглядел на него и сказал:

– Не понимаю, почему тебе обязательно надо ее волновать.

– По-моему, это ты начал, – сказал он.

– Обязательно затевать дома всякие споры, – сказал отец. – И расхаживать с физиономией, от которой молоко киснет. Если Маргарет променяла тебя на Стэффорда, ты сам виноват.

– Почему же я виноват? – сказал он.

– Увяз тут. Увяз со своими писаниями. А он смотрит мир, делает что-то. Он на месте не сидит.

– И я не сижу, – сказал он.

– Да неужто? – сказал отец хмуро. – А как же ты это называешь?

– Я остаюсь тут, потому что должен содержать тебя.

– Меня содержать?

– Нас всех, – сказал он. – Семью.

– Это еще почему?

– Потому что ты не справляешься, – сказал он. – Без этого.

Отец отвел глаза.

– Но ты правда считаешь, что Маргарет такая? Насколько ты ее знаешь? – добавил он.

– Да с женщинами разве разберешься, – сказал отец, но уже спокойнее, и поглядел на потолок. – Надо бы подняться посмотреть, как она.

Немного позже он услышал их голоса в спальне. Потом отец опять спустился в кухню, уже в брюках, постоял у очага, ища сигарету, и в конце концов взял окурок, который оставил на полке. Он нагнулся к очагу за угольком, чтобы прикурить, и дернул головой, когда поднес его почти к самому лицу.

– Она хочет полежать отдохнуть, – сказал он. – И я думаю, все обойдется. Совсем себя не жалеет, сам знаешь.

Вот если бы ты хоть немного по дому помогал. Хотя, конечно, ей помогать нелегко, можешь мне поверить.

После обеда отец ушел на работу. Перемыв посуду, Колин отнес матери наверх чашку чая. Она все еще спала, отвернув круглое лицо от занавешенного окна, уткнув его в подушку и загородив одеялом.

Он поставил чашку и пошел к двери, но, закрывая ее, услышал, что мать пошевелилась, а потом раздался ее голос:

– Это ты, голубчик?

Он просунул голову в дверь.

– Я принес тебе чаю, – сказал он. – А есть ты будешь?

Она медленно высвободилась из одеяла.

– Отец ушел на работу? – сказала она.

– Полчаса назад, – сказал он.

– Он пообедал?

– Да, – сказал он.

– У меня для него было мясо. Он его съел?

– Да.

Он выжидающе стоял возле кровати. Мать не притронулась к чаю.

– Может быть, тебе еще что-нибудь нужно? – спросил он.

– Нет, – сказала она. – Ничего.

Позже, когда он подметал кухню, она спустилась вниз, оглянулась по сторонам, готовая взяться за работу, и пошла к раковине, словно собираясь опять мыть посуду.

– Я все убрал, – сказал он.

– Мне надо до завтра выстирать отцовскую рабочую одежду, – сказала она.

– Я выстираю, – сказал он.

– А где Стивен и Ричард? – сказала она, подходя к окну.

– Гуляют, – сказал он.

– А они пообедали?

– Да, – сказал он.

Она взяла у него одежду отца.

– Я постираю. В раковине, – сказала она, придвигая кастрюлю с водой к огню. – Тут надо уметь, а то грязь только заварится. А уж что останется, – добавила она, – того потом не ототрешь.

Он стоял у очага и смотрел, как она стирает.

– А Маргарет так и не заехала? – сказала она.

Он мотнул головой.

– Не надо, голубчик. Никто не стоит того, чтобы из-за них страдать. То есть в твои годы. В твою пору жизни, – сказала она и медленно подняла наклоненную голову. Она прополаскивала одежду в холодной воде под краном. – Того, что отец наговорил, ты к сердцу не принимай. Жизнь у него тяжелая, только и всего. Его бы работу тридцатилетнему делать. Ну, и конечно, он ожесточается.

– Да, – сказал он.

– И тоскует, что у него самого такой возможности не было. Он вовсе не хочет принижать то, чего ты добился.

– Я знаю, – сказал он.

– Ты еще маленьким всегда при себе все держал.

Она умолкла, опустив руки в таз, наклоняя голову над раковиной.

– Я не думал, что был скрытным, – сказал он.

– Да не скрытным! – Она попыталась улыбнуться. В полутемном углу ее лицо было еле различимо. – Я другое хотела сказать: ты не умеешь выражать того, что чувствуешь. Ну, и люди могут этим воспользоваться.

– Я ничего подобного не замечал.

– Конечно, – сказала она и отвернулась к раковине. – Это значит, как бы тебя ни били, ты никогда не сможешь показать другим людям, что ты чувствуешь.

– Ну, не знаю, – сказал он и добавил веселым тоном: – Рубашки дай я постираю. А ты посиди передохни. Если я что-нибудь не так буду делать, ты меня поправишь.

Она села к столу. И ему вспомнилось, как они были у ее родителей: та же бессильная усталость, бессмысленное и жестокое крушение жизни – точно мухи, умирающие в углу.

– Маргарет ведь еще очень молоденькая. Она сама не понимает, чего хочет. И нехорошо, – добавила она, – принуждать ее.

– Но я никогда ее ни к чему не принуждал, мама, – сказал он.

– Да, по ты был слишком уж к ней близок, – сказала она. – У нее возможности не было увидеть кого-нибудь другого. Ты очень многого от нее требовал, пусть она этого и не сознавала. Ну конечно, она начинает сопротивляться. И опирается на кого-нибудь вроде Невила. А в нем много обаяния, этого у него не отнимешь.

– Ну, не думаю, что все настолько уже черно, – сказал он.

– Да, – сказала она. – Наверное.

Она пришла под вечер. Сначала он подумал, что она приехала на автобусе, но потом сообразил, что автобус из города был полчаса назад, и решил, что Стэффорд высадил ее на углу.

Мать спросила, не хочет ли она чаю, и вышла из кухни, закрыв за собой дверь.

Маргарет сидела за столом. Перед ней лежал букет, который она привезла, пальто было аккуратно перекинуто через спинку стула. Колин, когда понял, что мать не вернется, взял чайник с огня и заварил чай.

Она, чуть отпив, поставила чашку. Говорила она о том, как провела лето, про французское побережье, про поездку в Дьепп, про дом подруги, у которой гостила.

Он нашел вазу и поставил в нее цветы.

– Стэффорд еще тут? – спросил он, возвращаясь с цветами к столу.

– По-моему, он уехал вчера, – сказала она.

– А как ты сюда добралась? – спросил он.

– На автобусе. – Она посмотрела на него, потрогала чашку. – Я немножко прошлась.

– По поселку?

– Я поднялась к церкви.

Он стоял у стола и смотрел сверху вниз на ее легкую фигуру, на тонкие черты загоревшего лица, на изящные пальцы, чертящие узоры по краю чашки.

– Может быть, пойдем погуляем? – сказала она.

– Хорошо, – сказал он. – Я сейчас возьму пальто.

Он вышел в коридор. Мать сидела в нижней комнате, выпрямившись, откинув голову, и смотрела в окно. От ее очков отражался свет.

– Мы пойдем погулять, – сказал он.

– Да-да, – сказала она равнодушно, с внезапным отчуждением.

– Я заварил чай.

– Да-да, – сказала она снова.

– Ничего, если ты одна останешься?

– Ничего, – сказала она. – Ты иди, голубчик.

Маргарет ждала у двери. Они пошли через двор.

– Люди здесь бедны по-настоящему, правда? – сказала она, заглядывая в открытые двери.

И вместе с ней он вдруг увидел то, чего сам никогда не замечал: обшарпанные филенки, закопченные стены внутри, темные грязные пятна вокруг выключателей и задвижек, вытоптанную землю и шлак, выщербленные кирпичи, заржавевшие трубы. В прошлом время от времени делались попытки подремонтировать дома: кирпичная кладка кое-где подновлялась, заменялась штукатурка, прокладывались бетонные дорожки. Но уже через несколько недель все следы обновления пропадали под сажей.

– Спасибо, что ты сумела выбраться, – сказал он и взял ее за руку. Они свернули в проход и вышли на улицу.

Дальше они шли молча – по дороге, которая вела мимо Долинки, мимо заброшенной шахты на склоне по другую ее сторону и пересекала железную дорогу в выемке. За дальним концом выемки виднелась станция.

Позади них дым клубами валил из трубы над шахтой и туманной мглой расползался по полям. День был пасмурный, в небе низко висели тучи.

Они свернули на тропинку, которая вела к лесу на склоне справа от них. В плоской впадине у подножия склона лежало мелкое озеро. Песчаный берег кое-где порос соснами. Один конец озера подпирала дамба, другой терялся в болоте. Коровы стояли у берега по колено в воде.

Они пошли по дамбе. Стаи крохотных рыбешек мелькали между стеблями водорослей и плавающим на поверхности мусором. Дальше тропинка поднималась к лесу.

На поляне тлел костер. Голубой дымок курился над грудой обугленных щепок. Рядом лежало искромсанное топором бревно. Колин присел на корточки у костра. Он подул на угли, и скоро щепки снова вспыхнули.

Маргарет села на бревно. Она рассеянно смотрела вдаль между деревьями, туда, где за ветками проглядывала узкая серая полоса воды. Со стороны выемки донеслось пыхтение паровоза, ближе, на опушке, залаяла собака.

– Ты еще будешь видеться со Стэффордом? – спросил он.

– Да, – сказала она, продолжая смотреть на озеро.

Он подбросил в огонь щепок.

– Его ведь должны куда-то отправить?

– Теперь он думает, что вряд ли.

– И все-таки видеться с ним, вероятно, будет сложно, – сказал он.

– Вероятно. – Она помолчала и перевела взгляд на костер. – Он может получить назначение где-нибудь неподалеку от университета.

– Это, конечно, разрешит все трудности.

– Да, – сказала она, всматриваясь в пламя. Оно облизывало еще светлые щепки, дым стлался между деревьями.

Он медленно поднялся на ноги и несколько секунд тоже вглядывался в огонь.

– Мне очень грустно, что все так получилось, – сказала она.

– Тут ведь ничего поделать нельзя, – сказал он.

– Да, – сказала она и добавила. – Только раньше я бы этому не поверила.

– Если ты пойдешь сейчас, то как раз успеешь на автобус, – сказал он.

Она поднялась с бревна.

Они пошли между деревьями, держась в нескольких шагах друг от друга.

– Ты писала Стэффорду из Франции? – спросил он.

– Да, – сказала она и добавила. – Только он написал мне первый.

– Наверно, мне следует написать ему, – сказал он.

– По-моему, – сказала она, – этого делать не нужно. – И добавила. – Он не хотел даже, чтобы я сегодня поехала сюда.

– Но почему? – сказал он.

Они вышли на опушку. Тропа вела мимо озера к высокой живой изгороди у шоссе, ведущего в поселок.

– Он думал, что я могу изменить свое решение. То есть если снова с тобой увижусь.

– Он тебя плохо знает, – сказал он.

– Да, возможно.

– А твоим родителям это известно?

– Да, – сказала она. – Наверное. Они просили передать, чтобы ты заезжал. Они всегда будут тебе рады.

Он пошел вперед и раздвинул ветки, чтобы ей легче было пролезть.

– Наверно, мне не стоило приезжать, – сказала она.

– Нет, – сказал он. – Хорошо, что ты приехала.

Они медленно шли через поселок.

– Все это выглядит как-то странно – теперь, когда ты больше не будешь сюда приезжать. – Он обвел рукой улицу. – Словно лишилось души.

– Все-таки мне лучше было написать, – сказала она.

– Нет, – сказал он. – Я бы не вынес, если бы ты не приехала.

Он стоял с ней на остановке. Она смотрела на его лицо. Когда наконец подошел автобус, он помог ей сесть и пошел к углу, но в последнюю минуту обернулся и увидел, что автобус тронулся. Среди лиц за стеклами он не различил ее лица, но все равно помахал вслед и остался стоять в надежде увидеть, как она идет назад по шоссе, спрыгнув с автобуса на следующей остановке.

Но на шоссе никто не появлялся, и, прождав некоторое время на углу, он пошел домой. На кухне была мать и оба брата. Стол был накрыт – вокруг вазы с цветами стояли тарелки и чашки. Два стула ждали Маргарет и его.

Он поднялся к себе в комнату.

Через несколько минут вошла мать. Она держала в руках чашку – ту самую, которую он принес после обеда ей.

Она остановилась в дверях узкой комнатушки, слепо глядя на кровать, на него.

– Она больше приезжать не будет? – спросила она.

– Нет, – сказал он.

– Не надо, голубчик, – сказала она. – Не плачь.

– Я же ее люблю, – сказал он.

– Свет на ней клином не сошелся, голубчик, – сказала она. – Это просто кажется, будто полюбить можно только одного кого-то.

– Не знаю, – сказал он и добавил. – Для меня это так. И любить я буду всегда только ее одну.

– Нет, голубчик, – сказала она, поставила чашку на пол и присела на край кровати.

Снизу донеслись крики ссорящихся братьев.

– Дня через два все пройдет, – сказала мать. – Только думай о будущем и ни о чем другом.

– Да, – сказал он.

– Вот увидишь, милый, время лечит все раны, – сказала она.

– Да, – сказал он еще раз и прикрыл глаза ладонью.

– Что-нибудь еще тебе принести? – спросила она.

– Нет. – Он отвернулся к стене.

– Ну, тогда я пойду разберусь с ними, – сказала она и встала с кровати. Дверь закрылась.

Он лежал лицом к стене, съежившись на узкой кровати, прижав руки к груди.

Снизу сквозь пол донесся голос матери.