Текст книги "Ветер в его сердце"
Автор книги: Чарльз де Линт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)
Чарльз де Линт
Ветер в его сердце
Мэри Энн и нашему песику Джонни
Почти все имеющее значение – вызов, а значение имеет все.
Райнер Мария Рильке
Чтобы увидеть некоторые вещи, сначала в них нужно поверить.
Мадлен Л’Энгл
Я иду, иду туда,
Где призракам меня не найти.
Верю, где-то там есть место,
Где свободным стану я.
Стив Эрл, «Туда (Песня Джонатана)»
Девчонка на обочине
1. Томас Кукурузные Глаза
В те дни опунциевые братцы день-деньской околачивались подле фактории Маленького Дерева, по большей части подремывая на палящем солнце, но видя и слыша все, что творится между старенькой глинобитной постройкой и двухполосной дорогой, отходящей от магистрали в резервацию. Самих-то их никто не видел – по крайней мере, такими, какие они на самом деле. Ну кому интересна кучка кактусов, сгрудившихся под той или другой гигантской карнегией? Правда, на следующее утро опунции редко оказывались на прежнем месте, да кто на это обращает внимание? Разве только Томас Кукурузные Глаза. Он работал в фактории и, поутру прибывая в лавку, сразу отмечал новое местоположение кактусов.
В семье Томаса никто не мог похвастаться глазами цвета кукурузы – ни ярко-зелеными, как у вытягивающихся в самом разгаре лета листьев, ни желтыми, как у зрелых зернышек. А называться так родные Томаса стали, когда федеральное правительство потребовало, чтобы все без исключения индейцы обзавелись фамилиями. В резервации к предписанию подошли с юмором и напридумывали имен, показавшихся белым исполненными сакрального смысла – Джонни Тыквенная Мать, Агнес Белая Лань, Роберт Близнецовые Собаки…
В общем, глаза у Томаса, как и у любого индейца его племени, были карие. Отличие же заключалось в том, что он обладал способностью заглядывать в невидимый мир духов несколько глубже, нежели большинство людей, только распространяться на сей счет всячески избегал. Уж очень ему не хотелось привлекать к себе внимание шамана, Рамона Морагу. Десять лет кряду Морагу подыскивал себе преемника, но попасть ему в ученичество Томас желал меньше всего на свете. Нет, он ничуть не стыдился традиций и обычаев своего племени, кикими[1]1
Вымысел автора, так же как и слова из языка этого племени. (Здесь и далее примечания переводчика.)
[Закрыть], и даже считал себя духовной личностью, но не собирался – а ему только исполнилось восемнадцать – провести всю свою жизнь в резервации, организовывая потогоны. И его совершенно не прельщала идея десятилетиями изготавливать мешочки-амулеты для Тетушек, проводить обряды для псовых братцев Рувима и заниматься тысячью разнообразных дел, которым посвящает себя шаман.
Тем не менее, хотел Томас того или нет, мир духов был ему открыт, и духи это знали.
* * *
Томас как раз следил через окно за кактусами, пытаясь уловить перемещение одной из опунций, когда на стоянку влетел длиннющий черный кадиллак – 1956 или 57 года выпуска, – подлинная классика, да еще в безупречном состоянии. Его черный цвет с отливом был таким насыщенным, что казалось, машина поглощает солнечный свет. И на кузове ни пылинки, что, учитывая состояние здешних дорог, можно было объяснить лишь чудом. Водителя скрывали тонированные стекла, но, блин, за рулем такой тачки место только королю мира!
Дверца отворилась – парень машинально выпрямился за прилавком, – и наружу выбралась потрясающая женщина. Немолодая. Томас, впрочем, не смог бы объяснить, почему он так решил. Ее точеное лицо светилось юностью, а двигалась она с легкостью и изяществом танцовщицы. Высокая, что подчеркивала худоба – не анорексичная, а как у неоформившегося жеребенка, – с густыми черными, блестящими, прямо как отполированный кузов автомобиля, волосами… Томас рассудил, что женщина, наверное, модель или даже актриса, но вообразить, что ей понадобилось в такой дыре, так и не сумел. Впрочем, она смахивала на представительницу коренного народа – не кикими, но точно индианку. А затем парень уловил мерцание ауры незнакомки – над ее плечами мелькнул призрачный образ головы ворона – и решил, что та направляется в резервацию на встречу с Морагу или с Тетками.
А женщина посмотрела в сторону фактории, заметила, как таращится на нее Томас, и улыбнулась. Парень торопливо отвел глаза, заливаясь краской. Хваленая невозмутимость растаяла без следа.
Фактория – старинный сельский магазинчик с полками, забитыми всякой всячиной начиная от бакалеи и туалетных принадлежностей и заканчивая одеждой и инструментами. Возле глинобитной стенки стоит чугунная печка, вокруг которой ближе к вечеру рассаживались дружки Рувима и за чаем или кофе обменивались свежими сплетнями. Пожалуй, внутри лавки эта незнакомка, в ее-то обтягивающих фирменных джинсах, босоножках на ремешках да топике, наверняка стоившем больше всего гардероба Томаса, могла выглядеть только неуместно, а вот поди ж ты!..
Цветом ее кожа походила на затененный красный песчаник местных каньонов, а глаза были такими темными, что, казалось, радужку напрочь скрывают огромные зрачки. Глаза, понял вдруг Томас – вот из-за них-то он и счел ее старухой.
Впрочем, как ни странно, женщина смотрелась в фактории так же естественно, как, вероятно, на подиуме или в модном ресторане. И удивительное дело, ее ауре не сиделось спокойно на точеных плечах – нет, она, словно обладая собственным сознанием, озиралась по сторонам. Подобного Томас отродясь не видывал. А уж в аурах-то он разбирался, и его осведомленность происходила непосредственно из врожденной способности заглядывать в мир духов. Аурой, как известно, обладает лишь тот, в ком течет кровь майнаво. Кто наравне с человеческим духом носит в себе и звериный. Но Томасу никогда прежде не встречалась аура, которая вела бы себя столь самостоятельно.
– Ойла, – произнес Томас. – Добро пожаловать в Расписные земли.
Женщина улыбнулась и указала на холодильник в дальнем конце стойки.
– У вас есть кола в бутылках?
– Да, мэм.
Ответ как будто позабавил женщину, и Томас ощутил, как из-под воротника его рубашки расползается румянец. Чтобы скрыть смущение, он прошел к холодильнику, извлек из ледяной воды бутылку, вытер ее махровым полотенцем и открыл крышечку. Потом вернулся за прилавок и поставил колу перед посетительницей.
– Сколько? – спросила она.
– Доллар.
Безукоризненно очерченные брови незнакомки взметнулись вверх.
– Народ у нас здесь не особенно зажиточный, – пожал плечами Томас. – И Рувиму, моему боссу, не по душе обдирать покупателей.
Женщина достала из переднего кармана джинсов двадцатку – странно, что для купюры там вообще нашлось место, – и протянула парню, бросив при этом:
– Сдачу оставь себе.
«Неужто по мне видно, что я нуждаюсь в подобной благотворительности?» – подумал Томас, однако в ответ кивнул и убрал банкноту в кассу. Уж такая женщина, несомненно, может позволить себе поднять доходы лавки Рувима.
– А за карту сколько?
– Резервации или заповедника?
– Я еду в казино.
А, ну куда же еще.
– Тогда вы ошиблись стороной резервации.
– Ошиблась? Хочешь сказать, у нее есть правильная и неправильная стороны?
– Вовсе нет. Впрочем, это зависит от того, с кем разговариваешь. Но сейчас я имею в виду, что вам нужна местность класса люкс, где располагается казино. Само-то оно дальше к югу, за перевалом Грифового хребта.
– Как-как?
– Это часть заповедника, которая делит нашу резервацию пополам. Вам нужно ехать на юг, пока не доберетесь до перевалочного пункта. Там куча указателей – даже карта не понадобится.
Затем Томас объяснил посетительнице, как вернуться в Хакинту на Захра-роуд, где и следует свернуть на юг, а дальше дорога сама к казино выведет. Женщина, впрочем, слушала вполуха, зато ее аура на протяжении объяснений не сводила с Томаса пристального взгляда. То явно была не простая аура – она запоминала наставления как для женщины, так и для себя самой. Парень сосредоточился на лице незнакомки, стараясь не обращать внимания на образ призрачной птицы.
– Просто не забудьте, что после перекрестка Захра-роуд в южном направлении называется Редондо-драйв.
– Запомню, спасибо.
Незнакомка двинулась к выходу, а ее воронова аура развернулась, продолжая смотреть на Томаса. На самом пороге женщина внезапно остановилась и тоже обернулась.
– Ты мне так помог, – заговорила она, – что я чувствую себя просто обязанной тоже указать тебе кое-какое направление.
Томас понятия не имел, о чем она толкует.
– Да все в порядке, – отозвался он. – Я прекрасно знаю, где нахожусь.
– Ты уверен?
– Я живу здесь с самого рождения, – пожал плечами парень.
– Но знаешь ли ты, кто ты такой? – не унималась незнакомка.
На протяжении диалога призрачный ворон словно прислушивался, склонив голову набок. Ничего подобного Томас в жизни не видывал. Равно как и женщин вроде той, что стояла сейчас в дверях фактории. Она могла сойти прямо со страницы модного журнала или с экрана так же запросто, как пару минут назад выбралась из своего длинного черного кадиллака.
– Да вряд ли это имеет хоть какое-то значение, – ответил Томас.
– Пожалуй, ничего печальнее я за сегодня не слышала, – изрекла женщина.
«Потому что ты живешь с другой стороны резервации», – подумал Томас, однако всего лишь вежливо пожал плечами.
– Для тебя это должно иметь значение, – настаивала посетительница. – Ты должен узнать, кто ты такой. Узнать со всей основательностью.
– …сказала женщина в фирменных шмотках по дороге в казино на коллекционном кадиллаке, – все-таки не удержавшись, брякнул парень.
Какое-то время незнакомка молча буравила его своими темными как ночь глазами.
– Не суди о вещах по их виду, – наконец ответила она.
А потом дверь за ней закрылась.
Томас следил из окна, как она возвращается к машине. Незнакомка ни разу не обернулась, но воронова аура не сводила с него глаз, пока вместе с женщиной не скрылась за дверцей автомобиля.
Безумие какое-то.
Поднятая машиной пыль уже давно улеглась, а он все продолжал пялиться на опустевшую стоянку.
2. Стив Коул
Я стою лагерем на горном кряже над Захра-роуд – это шоссе идет вдоль подножия гор Йерро-Мадерас, – когда до меня доносится шум машины. Вплоть до сего момента ночь была само совершенство. Свежий прохладный воздух и почти полная луна, отбрасывающая длинные тени на пустыню внизу. В такую ночь запросто поверишь, что ты – единственный человек на всем белом свете. Только ты и пустыня. Ах, ну да, время от времени где-то вдали воют койоты. Еще вот уже как с час на верхушке карнегии ухает сова, а едва ли не в шаге от меня в кустах шебуршит мышка. Но людей нет. Никаких тебе туристов. Никто не носится на квадроциклах. Даже не видно и не слышно кикими, подлинных хозяев этих краев.
Пока не появляется эта тачка.
Судя по звездам, полночь еще не настала. Я подхожу к обрыву и наблюдаю за светом фар, приближающимся на совершенно пустой двухполосной дороге.
В нескольких сотнях метров за моим лагерем автомобиль останавливается. Пассажирская дверца открывается, и кто-то вываливается на утрамбованную колесами землю обочины. Пожалуй, это женщина или девушка – с такой-то шевелюрой! – хотя я знавал уйму парней, способных оспорить подобное наблюдение. Тем не менее движения фигуры вовсе не мужские.
Едва поднявшись на ноги, она бросается к машине, но дверца захлопывается. Водитель дает по газам, из-под колес летит щебень. Пару секунд фигурка бежит за автомобилем, но затем останавливается, поняв, что черта с два ей его догнать. Какое-то время она стоит с обреченно поникшими плечами. А потом опускается на землю и садится, обхватив колени руками.
Вновь доносятся завывания койотов, на этот раз ближе. Меня они нисколько не беспокоят, а вот женщина внизу встревоженно вскидывает голову.
Койоты нападают крайне редко. Она этого не знает. А может, просто сообразительна, оттого и нервничает. Потому что, как ни крути, здесь, в пустыне, ничему и никому доверять нельзя. Ни шипам, ни горам, ни зверям, ни людям. Пожалуй, более всего – людям.
Опоссум Джонс – старый отшельник, взявший меня под свое крыло еще в восьмидесятых, – вбил мне в голову правило номер один: не ввязывайся. Увидишь кого – развернись и топай себе дальше.
– У голодной пумы участия и то больше, – твердил он, по обыкновению растягивая слова.
Впрочем, наставления свои Опоссум изрекал, вправляя мне ногу, после того как обнаружил меня на дне каньона, так что слова его я воспринял довольно скептически. Ведь до того момента мы ни разу не встречались. Вот только штука в том, что в большинстве случаев – хоть в горах, хоть в пустыне – он оказывался прав.
Но та девушка внизу могла попасть в беду. Не исключено, конечно, что она просто повздорила с дружком и тот уже возвращается. И если застанет меня со своей подружкой, достанет, скажем, дробовик да объяснит популярно разницу между дробью и раздробленной грудиной. Даю намек: первое вызывает боль. Второе сама боль и есть.
– Черт возьми, – бурчу я и направляюсь к своей стоянке.
Собираю вещи, забрасываю костер землей и спускаюсь к шоссе. Идти приходится в обход, потому, прежде чем я ступаю на асфальт, проходит целых пятнадцать минут. От женщины меня отделяет с полкилометра к югу. Даже не знаю, чего мне хочется больше – чтобы она оставалась на месте или же убралась подальше, – но за поворотом под обрывом я вижу скрючившуюся на обочине дороги фигурку.
Оказавшись поближе, начинаю насвистывать старую ковбойскую песенку – предупреждаю ее. Первые же такты «Улиц Ларедо» приводят к желаемому результату. Девушка вскидывается, как и раньше на зов койотов, но дальнейшие ее действия ограничиваются лишь поворотом головы в мою сторону.
Я вздыхаю. Да она практически еще ребенок – вряд ли ей даже шестнадцать есть – и чересчур доверчивая. В таких местах при встрече с незнакомцем следует проявлять осмотрительность и, пока не выяснятся его намерения, лучше отсиживаться в кустах. Я по меньшей мере в три раза ее старше и уж точно вдвое крупнее. А она только и сидит себе, обхватив коленки, и искоса поглядывает на меня.
Я останавливаюсь метрах в трех от нее, ставлю на землю рюкзак и сажусь на корточки, чтобы казаться не таким здоровенным.
На ней джинсы, худи и сникеры без носков. Она явно замерзла, что вполне понятно. В горах ведь как – стоит солнцу сесть, и вместе с ним опускается и температура. На мне под джинсовой курткой надет свитер, и все равно я ощущаю прохладу.
– Привет, – начинаю я.
Она таращится на меня. Достаю из рюкзака бутылку с водой и предлагаю ей.
– Пить хочешь?
– Отъе**сь.
Мило.
– И твоя мама целует такой прелестный ротик? – не сдаюсь я.
– Единственное, зачем она прикладывалась к моему ротику, это чтобы заткнуть его.
Хм, ладно.
– Так это она вытолкнула тебя из тачки?
– Ты что, следил за мной?
– Я стоял лагерем там, наверху, – я тычу большим пальцем на гору за спиной. – Строго говоря, это ты свалилась мне на голову со своей драмой.
– Ты прямо здесь и живешь?
– В основном.
Не отрывая задницы от земли, девчонка наконец-то разворачивается ко мне и интересуется:
– И чем занимаешься?
– Можно сказать, общаюсь с природой.
– Да сто пудов ты таскаешь наркоту. В рюкзаке травка-то есть? Может, спиды какие найдутся?
Я вздыхаю и возвращаюсь к прежней теме:
– Так кто вытолкнул тебя из тачки?
– А тебя волнует?..
Я все еще стараюсь оставаться доброжелательным к людям. Правда. Но на подобное дерьмо у меня никогда не хватало терпения.
– Да вообще-то не очень, – говорю я, поднимаясь и отчаливая. – Уж точно не настолько, чтобы тратить свое время, блин. Оставляю тебе воду – когда взойдет солнце, она тебе понадобится. Хорошего дня!
– Эй! – кричит девчонка мне вслед. – Ты же не можешь бросить меня здесь!
– А вот и посмотрим, – отвечаю я, не оборачиваясь.
– Это был мой папаша, слышишь? Он вышвырнул меня здесь, на дороге.
На этот раз я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней. Девчонка встает на ноги, сунув руки поглубже в карманы худи. В глазах читается вызов.
А я понятия не имею, как реагировать.
– Черт, – изрекаю наконец я, – почему же он так поступил с тобой?
– Чтобы освободить место для нового приемыша.
– Так он твой приемный отец?
Она мотает головой.
– Но он получает бабки за каждого приемыша. Сейчас у него трое, но если он избавится от меня, появится место для еще одного.
Вот поэтому я и живу в горах и пустыне. Они ограждают от того дерьма, которое люди устраивают друг другу.
– Как мне представляется, у тебя на выбор три варианта, – говорю я и начинаю загибать пальцы. – Первый – просто остаешься здесь. Возможно, утром тебе удастся поймать попутку. Второй – мы вместе возвращаемся в мой лагерь, и ты там ждешь, пока я не найду кого-нибудь, кто сможет тебе помочь. И третий – в поход мы отправляемся вместе.
– А не проще позвонить кому-нибудь? – интересуется девчонка.
– У меня нет телефона.
– Сейчас мобильник есть у каждого, – она косится на меня с недоверием.
– Где же в таком случае твой?
– Я пользовалась мобильником Реджи, и судя по тому, что он сегодня выкинул, вряд ли мне снова выдастся такая возможность.
– Реджи – это…
– Мой утырочный папаша.
О чем бы ни зашел разговор, он неизбежно сводится к истории, которую я слушать не желаю.
– Три варианта, – напоминаю я ей. – Так какой?
– А можно вернуться в твой лагерь, а в поход отправиться утром? Неохота мне на кактус напороться.
Луна будет светить еще несколько часов, но девчонка явно городская и к такому свету непривыкшая. Черт, сам-то я могу ходить по этим краям хоть в кромешной тьме.
– Договорились, так и поступим.
* * *
Двадцать минут спустя мы снова на утесе, с которого я впервые ее и увидел. Я опять развожу костер, и моя гостья усаживается поближе к огню. Укутавшись в мое запасное одеяло, она созерцает языки пламени. Я тем временем кипячу воду и завариваю чай.
– На, возьми, – я протягиваю ей жестяную кружку. – Боюсь, сахара и молока у меня нет.
– Да и не надо.
– Есть хочешь?
Она качает головой.
Я устраиваюсь с другой стороны костра.
– Меня зовут Стив. А тебя как?
– Сэди.
– Ха!
Девчонка поднимает на меня взгляд, и в нем вновь читается вызов.
– Да знаю, дрянное имя. Но не я же его выбирала.
– Дело не в этом. Мою бабушку тоже звали Сэди.
Наверно, на моем лице отражается какая-то эмоция, потому как она тут же спрашивает:
– И что с ней случилось?
– Ее приговорили к смертной казни за убийство мужа. Это было еще в Техасе, я оттуда родом. Она могла бы избежать наказания или получить срок, если бы застрелила его, когда он ее избивал. Но она подождала, пока он не заснет по пьяни, и тогда влепила ему пулю в лицо.
Сэди долго молчит, а я гадаю, какого черта я рассказал ей про свою бабушку. Я бродил по пустыне с Опоссумом Джонсом целых двадцать лет и ни разу даже не заикнулся об этой истории. Наконец девчонка поднимает голову и пристально смотрит на меня. Из-за отражающегося в глазах пламени взгляд ее кажется ожесточенным.
– Вполне ее понимаю, – говорит она.
– Лично мне хочется верить, что человек способен не опускаться до подобного. Но если честно… Зная, что за фрукт был мой дедуля… Я тоже ее понимаю. И все еще скучаю по ней.
– Здорово, наверно, иметь семью, по которой можно скучать.
– Так тебе и остановиться не у кого? Друзья, родственники?
Она качает головой.
– Реджи не разрешал нам заводить друзей вне дома.
– Похоже, Реджи тот еще тип.
Сэди пожимает плечами и делает глоток чая, морщась от горького вкуса.
– И что думаешь делать? – спрашиваю я.
Она удивленно смотрит на меня.
– Со своей жизнью? – поясняю я. – Куда думаешь отправиться? Чем заниматься дальше?
– Не знаю. Никуда я не хочу. Да и некуда.
– Ну а что, ты думала, произойдет, когда пошла со мной в лагерь?
– Думала, может, ты трахнешь меня, а потом дашь денег.
– Что-что?
– Вот только, кажется, я не в твоем вкусе.
Я качаю головой.
– Ты все не так поняла!
– Не обязательно же смотреть на меня, пока трахаешь.
– Черт возьми, да ты мне во внучки годишься!
– Но…
– Этому не бывать, детка!
На ее личике вновь отражается замешательство.
– А Реджи говорит, все старики любят трахать молоденьких.
– М-да, Реджи точно не мешало бы физиономию подправить.
– Ему не только это не мешало бы подправить. У него больше не встает, и от этого он сам не свой.
– Слушай, тебе не рановато ли знать такие вещи?
Сэди пожимает плечами.
– Тут уж ничего не поделаешь. Да и что такого-то?
– Господи. Ты еще юна, у тебя вся жизнь впереди. Подумай об образовании. Добейся чего-нибудь. Слышала когда-нибудь выражение: «Успех – лучшая месть»?
Она качает головой.
– Ты чего-то добиваешься, и уроды вроде Реджи понимают, что ты лучше их.
– Да я такая же, как они.
– Не смей так говорить!
Сэди теребит манжеты худи, а затем натягивает их на кулаки.
– Я даже не знаю, с чего начать, – произносит она наконец.
– У меня есть знакомые, которые тебе помогут.
– И с чего они будут мне помогать?
– С того, что именно этим они и занимаются. А сейчас лучше поспи. Утром нам выступать.
Она кивает, а затем заявляет:
– А ты говоришь не как техасец.
– Откуда тебе знать, как говорят техасцы?
– Думаешь, я фильмов и сериалов не смотрела? У них там все так смешно получается.
– Ну, наверно, я, когда ушел из дому, поставил себе целью научиться разговаривать как янки.
– И зачем?
– По молодости всегда заморачиваются на всякие глупости. Выпади мне второй шанс, не стал бы забивать себе этим голову. Но теперь я говорю только так. И если вдруг и растягиваю слова, то только чтобы подурачиться.
– Так зачем?
– А не пора ли тебе спать?
Сэди делает еще один глоточек и снова кривится. Потом ставит кружку на песок перед костром и ложится, попутно заявляя:
– Тебе надо обзавестись нормальным чаем. Этот на вкус – будто в него собаки нассали.
– И тебе спокойной ночи, – отзываюсь я.
Потом допиваю свой чай. Этой смесью я и вправду похвастаться не могу, но даже такой чай лучше, нежели покупной. Дождавшись, пока дыхание девчонки выровнялось, я встаю и потягиваюсь, после чего отхожу от лагеря отлить. По возвращении обнаруживаю Калико, сидящую на скале и ухмыляющуюся во весь рот.
Вправду не знаю, почему она привязалась ко мне, но, похоже, выбора у меня не оставалось в любом случае. Она просто взяла и объявилась вскорости после смерти Опоссума и с тех пор шастает поблизости. Впрочем, я совершенно не возражаю – интеллект и красота у нее просто потрясные.
– Вот уж не думал, что увижу тебя этой ночью, – говорю я. – Ты же вроде собиралась погонять псовых братцев.
Она пожимает плечами.
– Они преследовали меня до самого каньона Дьявола, и там я измотала их до потери пульса. У этих мальчиков форма не ахти. – Калико кивает на спящую Сэди: – Никогда не замечала в тебе задатки воспитателя.
– Нет у меня никаких задатков. Просто ей нужна помощь.
– Ага, я подслушала. Пока кралась, вся извелась от страсти, а ее рассказ отбил всякую охоту.
Калико, если не вдаваться в тонкости, в этом вся и есть: двусмысленности да шалости.
– Отведу ее к Морагу – надеюсь, не откажется ей помочь.
– Но она ведь не кикими.
– Как и бабки, что они получили на свой Центр.
Калико склоняет голову набок.
– А я-то думала, деньги достались им без всяких условий.
– Без условий и достались. И Сэди приведу без условий. Они ей либо помогут, либо нет. Но я все-таки надеюсь, что помогут. И дураку ясно, от ее предков толку никакого.
Она кивает.
– Звякни мне, если надумаешь начистить рыло этому Реджи. Только не забывай, Дикий Запад уже в прошлом. Нынче за такое упекут за решетку и не посмотрят, какой ты справедливый.
– Звякнуть? – смеюсь я. – И каким же образом? У нас даже нет…
Но она уже исчезла.
* * *
– А что за женщина приходила к тебе ночью? – спрашивает меня Сэди утром.
В этот момент я как раз наливаю себе вторую кружку кофе и от неожиданности едва не роняю кофейник.
– Ты ее видела?
– Ага, видела. А что, не должна была? Мог бы и предупредить, что у тебя есть подружка.
Я так и замираю с кофейником. Тогда я был уверен, что девчонка спит непробудным сном. Хорошо, что мы с Калико не позволили себе вольностей.
– Ты правда видела ее? – не унимаюсь я.
– Да ты обкурился, что ли? Я же ясно сказала. Значит, западаешь на меховушек? Это твой фетиш, да?
Я даже не знаю, что ей ответить. Моя подружка – лисолопа, за неимением лучшего названия. Частью антилопа, частью лисица. Надо видеть выражение лица Калико, когда я использую это слово. На вид ей лет тридцать пять, у нее копна рыжих волос, которые она редко подвязывает, а над лбом у нее торчат антилопьи рожки. Иногда она может появиться с лисьими ушами и большущим пушистым хвостом. Калико называет себя майнаво, что на языке кикими означает «кузина» или «кузен».
Мы сохраняем наши отношения в тайне, и потому я не знаю, как сейчас объяснить ситуацию Сэди.
– Как ты сказала? Меховушки? – выдавливаю я наконец.
– Ну да, сам же знаешь, – кивает она. – Те, кто напяливает на себя костюмы и прикидывается зверюшками. Типа это их заводит.
– Ну да, – мямлю я. – Пусть будет так…
– Вот, значит, от чего ты тащишься?
– Да нет же, просто она… Слушай, нам пора идти.
Я отворачиваюсь от девчонки и принимаюсь за сборы, попутно закидывая костер.
– Господи боже ж ты мой, надеюсь, я никогда не состарюсь, – голосит за спиной Сэди. – Ну есть у тебя фетиш, и что с того? Да и пожалуйста!
Я не удостаиваю ее ответом.
* * *
Три часа спустя во дворе дома, что принадлежит Эбигейл Белая Лошадь, нас приветствует свора беспородных собак. Они кружат вокруг нас, заливаясь лаем и виляя хвостами. Сэди шарахается и жмется ко мне.
– Не бойся, – успокаиваю я ее, – это они так радуются.
– Ага, расскажи парню, которого они сожрали последним.
Дом Эгги располагается высоко в предгорье, грунтовка вьется до него километра три. Жилище представляет собой вытянутое и приземистое глинобитное строение, на южной стороне которого из ребер карнегии сооружены навес и загон. Парочка этих гигантских кактусов высятся на одной стороне двора, на другой растут косматое мескитовое дерево и пустынная акация. За загоном виднеется кострище, а выше по склону – маленький глинобитный домик, который старушка использует в качестве мастерской.
Оттуда она и выходит, привлеченная приветственным лаем собак. Мне говорили, что ей уже за восемьдесят, а то и больше, но выглядит она скорее под семьдесят. При этом в пеших переходах выносливостью Эгги значительно превосходит меня, а уж я-то в состоянии бодро прошагать парочку часов под палящим летним солнцем. Сложения она крепкого, у нее открытое смуглое лицо и седые волосы, которые она заплетает в длинную косу.
– А я было подумала, сам Старик-Пума к нам спустился, – вместо приветствия ворчит Эгги. – Собак небось до инфаркта довел.
– Да мы по горной тропе шли.
Старуха кивает и переводит взгляд на Сэди.
– Подружку-то как зовут?
– Говорит, Сэди. Я нашел ее к северу по Захра-роуд.
– Нашел? Авария, что ли, случилась?
– Ее выбросили из машины. – Эгги хмурится, и я поспешно уточняю: – Остановились и выбросили.
– Если остановились, значит, ничего страшного?
– Этого я не говорил.
Ее внимание снова приковано к Сэди.
– Как ты, дитя мое?
Девчонка привычно теребит манжеты и пожимает плечами, затем отвечает:
– Да нормально.
Эгги продолжает пристально смотреть на нее, пока Сэди в конце концов не поднимает на нее взгляд. Она переминается с ноги на ногу, но глаз не отводит. Вот так старуха действует на обычных людей.
– Значит, подыскиваешь для нее безопасное местечко? – спрашивает Эгги у меня, и я киваю.
– Эй, я не собираюсь оставаться в этой дыре! – протестует Сэди.
– Всего лишь на день-два, – заверяю я ее. – Мне надо переговорить с одним мужиком, Рамоном Морагу, для соблюдения полной законности. Но через пару дней ты наверняка можешь перебраться в общагу.
– Какую еще общагу?
– Ты ведь хочешь закончить школу, так? Мы обсуждали это по дороге.
– Не обсуждали мы никакую общагу! Я хочу пойти с тобой и жить в пустыне.
Я качаю головой.
– Да не волнуйся ты, – беспечно продолжает девчонка, – не помешаю я твоим шурам-мурам с подружкой-меховушкой.
– С подружкой? – брови Эгги ползут вверх.
– Ага, с фетишисткой, – с готовностью поясняет Сэди.
– Ладно, проехали, – я пытаюсь заткнуть болтливую девчонку, однако старуха закрывать тему не намерена:
– Это как понимать? Что еще за фетишистка?
– Ну, она любит наряжаться и притворяться зверушкой. Большущий лисий хвост и уши, и еще такие маленькие оленьи рожки.
Эгги кривится и теперь принимается за меня:
– И сколько это продолжается?
Я вздыхаю. Не люблю, когда лезут в душу, и уж точно не собираюсь распространяться о своей личной жизни, особенно в присутствии малолетки, однако Эгги явственно ожидает ответа.
– Она появилась после смерти Опоссума.
– Опоссума? – снова встревает Сэди. – Так у тебя все друзья помешаны на этой теме?
– Нет, – терпеливо отвечаю я ей. – Это просто прозвище… Не знаю, откуда оно взялось. Он никогда не рассказывал, а я не спрашивал.
– Джон Маленькое Дерево так его назвал, – сообщает вдруг старуха. – Еще давным-давно. Потому что тогда он прикидывался мертвым.
– Как это? – удивляюсь я, на что Эгги пожимает плечами – мол, чего здесь непонятного:
– Жил себе в пустыне, а весь мир считал его мертвым.
Теперь она не сводит взгляда с меня, и я ясно читаю в ее темных глазах: мы и тебя могли бы называть Опоссумом.
– А, ну это было типа индейского имени, – заключает Сэди.
Старуха кивает, по-прежнему гипнотизируя меня.
– И как зовут эту твою подружку? – наконец спрашивает она.
– Калико.
– Эту я знаю. И мой тебе совет: будь с ней поосторожнее. Лисьи сестрицы – трикстеры[2]2
Персонаж мифа или сказки (а также архетип в аналитической психологии К. Г. Юнга) – божество, дух, человек или антропоморфное существо, поведение которого отличается неподчинением общим правилам, хитростями, проказами и т. п., однако диктуется не злым умыслом, но приверженностью игре как таковой и в конечном результате может приводить к позитивным результатам.
[Закрыть]. Хотя антилопы сами по себе верные. Так что, возможно, тебе ничего и не грозит.
Сэди следит за нашей дискуссией с округлившимися глазами.
– Так она наведывается к тебе? – спрашиваю я.
– Это же кузены, – пожимает плечами Эгги. – Время от времени они зависают на кострище.
– Значит, ты знаешь Калико? А еще кого-нибудь?
– Насчет ее визитов расспроси Рувима Маленькое Дерево. Кажется, она поставила целью всей своей жизни извести его псовых братцев и его самого в придачу.
Я озабоченно тру переносицу, пытаясь уловить смысл ее слов. У Калико и вправду имеется пунктик насчет погонять псов, но вот новость о Рувиме меня несколько напрягает.
– А вот эти «псовые братцы», как вы говорите, они что, по-настоящему частично собаки? – спрашивает Сэди у старухи.
– Нет, – вмешиваюсь я, сверля неугомонную девчонку взглядом.
– Да, – одновременно отвечает Эгги.
Я вздыхаю, однако Сэди, судя по вспыхнувшему в ее глазах интересу, совершенно не смущает противоречивость ответов.
– Я хочу остаться у вас, – заявляет она Эгги. – Если, конечно, вы не против.
– Нет, конечно, – отзывается старуха. – Я сделаю примочки для твоих ран.
Глаза девчонки снова округляются. А я, пребывая в полнейшем неведении, спрашиваю:
– Что еще за раны?
Обе какое-то время молчат. Потом Сэди расстегивает молнию на худи, снимает его и бросает прямо на землю, оставшись в маечке. Ее предплечья исполосованы замысловатым узором множества царапин и порезов, на вид – сделанных бритвой или остро заточенным ножом. Некоторые из них гноятся.
