Текст книги "Златая цепь на дубе том"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

ГОРБАЧЕВ,
или МИОПИК У ВЛАСТИ

Михаил Горбачев в последний год власти. Фот. С. Биддл

Очень хотелось бы назвать этот очерк «Приличный человек у власти», ибо Михаил Сергеевич Горбачев по своему складу, в особенности на фоне других советских лидеров, выглядит до отрадного приличным. Он был человечен, воспитан, демократичен. Но к сожалению «приличность» не является дефинирующей и вообще важной чертой для правителя государства, в котором человечность, воспитанность и тем более демократичность никогда не имели важности. Николай II в личном отношении тоже был очень неплох и если бы не правил империей, а вел частный образ жизни, наверняка считался бы прекрасным членом общества.

В отличие от злосчастного (для себя и своей страны) последнего императора последний генсек не оставил после себя тотальный коллапс и кровавую кашу, но всё же без развала и крови не обошлось. Главное же – правитель привел свою страну совсем не туда, куда собирался. Весь его путь состоял из провалов: Горбачев всегда хотел одного, а добивался чего-то нежданного. Он был умен и даже хитер, тактически изобретателен, однако страдал политической миопией. По словарю, это «неспособность оптической системы глаза к отчетливой фокусировке на удаленных объектах».

Вблизи-то Михаил Сергеевич видел очень хорошо. У него была отменная реакция, четкое целеполагание, настойчивость в достижении поставленной задачи.

Его маршрут делится на две части. Пока Горбачев существовал в ситуации, не требовавшей заглядывать далеко вперед, ехать по проложенным рельсам советской номенклатурной карьеры, дела шли очень успешно. Когда же Горбачев съехал с советских рельсов, управляемое им транспортное средство под названием СССР, вдруг превратившись из трамвая в автобус, начало прыгать по бездорожью, сотрясаться на ухабах и в конце концов развалилось. Справедливости ради следует сказать, что будущее, даже близкое, было окутано туманом, никто из пассажиров его тоже не угадывал, однако ответственность ведь всегда лежит на водителе.

Миша Горбачев родился в обычной крестьянской семье, которая как раз в год его рождения (1931) стала семьей колхозной и хлебнула всех бед коллективизации. Хлебородное Ставрополье очень пострадало в 1933 году от искусственно созданного голодомора (напомню, что Сталину нужно было выгнать крестьян с земли на заводы и стройки); тетя и два дяди мальчика умерли от истощения. Потом была война и полгода жизни при немецкой оккупации. Это сильно испортило бы ему анкету и затруднило карьеру (в формуляре имелся специальный пункт о пребывании на оккупированной территории), но парню помог его дед, председатель колхоза. Юноша получил за ударный труд на полях орден (большая редкость в таком возрасте), в 19 лет стал кандидатом в члены партии, и с такой стартовой поддержкой смог не только вырваться из деревни, что было непросто, но и поступить в московский университет, а потом подняться на обычном советском карьерном лифте: комсомольский работник, партийный функционер. В 39 лет Горбачев возглавил Ставропольский край, в 40 сделался членом ЦК. Для брежневских геронтократиче-ских времен это была просто-таки неприличная молодость.

Горбачев скользил по номенклатурным рельсам с такой стремительностью, потому что всегда прицеплялся к мощному паровозу. Сначала его аппаратно «вел» член Политбюро Ф. Кулаков, а когда тот умер, обаятельного и работящего ставропольца взял под свою опеку влиятельнейший Юрий Андропов, благодаря которому Горбачев попал на высшую ступень партийной лестницы – в Политбюро, будучи лет на двадцать младше тамошнего среднего возраста.

Горбачев отлично ладил со всеми кремлевскими старцами, он обладал драгоценным даром нравиться нужным людям. Это качество, наряду с молодостью, и привело его после смерти старого, больного Константина Черненко на должность генсека. На заседании Политбюро, где выбирали преемника, восьмидесятилетний премьер Н. Тихонов, голосуя за Горбачева, сказал: «Это контактный человек, с ним можно обсуждать вопросы», что в переводе с аппаратного языка означало «с которым всегда можно договориться». Никаких ярких поступков покладистый Горбачев никогда раньше не совершал, всегда «колебался с линией партии» (как тогда шутили). Не имелось ни малейшего повода подозревать его в «ревизионизме» или, упаси Ленин, в отходе от социализма.

При этом даже кремлевским старцам, знавшим о критической финансовой ситуации, было очевидно, что какие-то решительные шаги, то есть реформы необходимы – но члены Политбюро сознавали: провести их может лишь человек другого поколения. На том же историческом заседании бессменный министр иностранных дел А. Громыко, вступивший в партию еще в год рождения Горбачева, произнес такие слова: «Скажу прямо. Когда думаешь о кандидатуре на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, то, конечно, думаешь о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Когда заглядываем в будущее, а я не скрою, что многим из нас уже трудно туда заглядывать, мы должны ясно ощущать перспективу».

На первом этапе – когда нужно было превратиться из «контактного человека» в настоящего правителя – новый генсек действовал продуманно и успешно, поскольку аппаратным маневрированием владел очень хорошо, это была территория знакомая. «Стариков» он аккуратно отодвинул, потенциальных оппозиционеров одного за другим убрал, расставил на ключевые посты своих людей – одним словом, сначала обеспечил себе место у руля и лишь затем двинулся в дорогу. Начал он, как мы помним, с наезженной колеи (с указов об «ускорении» и «борьбе с пьянством»), а когда увидел, что старые методы не работают, свернул с проложенной трассы, и всё покатилось под гору, с ускорением. Водитель выворачивал руль то резко влево, то резко вправо, в 1990-91 гг. (карательные акции в Азербайджане и балтийских республиках) даже попытался повернуть обратно, но это было уже невозможно. Под конец Горбачев совершенно потерял управление, а после августовского путча 1991 года победители-ельцинисты уже и не подпускали его к рулю.

Не буду повторять описанные в основном тексте этапы лихорадочного горбачевского маршрута, приведу лишь два примера того, как поступки, призванные решить одну проблему, порождали новые проблемы, явно не предвиденные правителем.

В декабре 1986 года генеральный секретарь произвел всемирную сенсацию, внезапно освободив из ссылки самого известного диссидента Андрея Сахарова. Буквально за неделю до этого от последствий долгой протестной голодовки скончался за решеткой другой заслуженный борец за гражданские права Анатолий Марченко, о чем с негодованием писала мировая пресса. Для горбачевских попыток договориться с Америкой о прекращении гонки вооружений главной помехой было сомнение Рейгана и, шире, Запада, в искренности намерений нового советского лидера. Дважды – в Женеве и в Рейкьявике – из-за этого договориться не получилось. Одним телефонным звонком ссыльному академику Михаил Сергеевич эту помеху устранил. Именно с этого момента отношение Запада к Горбачеву меняется с настороженного на всё более одобрительное, а затем и восторженное. Задвигается дело и с переговорами.

Но кроме Запада существовала еще и собственная страна. Она восприняла освобождение Сахарова примерно так же, как в 1856 году общество восприняло освобождение декабристов. Начались внутренние процессы, которые сначала помогали Горбачеву в борьбе с консервативной номенклатурой, а потом обратились против него самого.

Другим примером тактического успеха, ставшего для правителя стратегической катастрофой, стало использование чрезвычайно рискованного инструмента столичных демонстраций. К началу 1990 года Горбачев устал сражаться с глухим сопротивлением партийных функционеров и решил переформатировать свою власть из «генсековской» в президентскую. Для того, чтобы это стало возможным, требовалось убрать из конституции 6-ю статью, закреплявшую за КПСС руководящую роль в государстве. Требовалось наглядно, то есть телевизионно продемонстрировать и партийным консерваторам, и всей стране, что эту идею поддерживает народ. И в феврале 1990 года в Москве впервые после февраля 1917-го состоялись массовые уличные манифестации. Они были легальными и даже поощряемыми сверху. Милиция шествие не разгоняла, а охраняла. Сотни тысяч людей прошли по центру города с демократическими лозунгами и транспарантами, требующими отмены 6-й статьи. Она вскоре была упразднена, и Горбачев стал президентом – в этом смысле у него всё получилось.

Но, ощутив свою силу, столичное население стало демонстрировать ее и впоследствии, безо всякой санкции. И через несколько месяцев огромные манифестации начнут выходить в поддержку уже не умеренного Горбачева, а радикального Ельцина. Процесс станет неконтролируемым. Если бы Горбачев хорошо знал историю, он наверняка прочитал бы про то, как в семнадцатом веке московская «площадь» превратилась в важную политическую силу, а в семнадцатом году петербургская «площадь» скинула самодержавие. Но Михаила Сергеевича учили по партийным учебникам, а по их версии царя свергла партия большевиков под руководством Ильича.

Незнание реальной истории и проистекающее из этого непонимание природы собственного государства, пожалуй, было главной причиной горбачевской близорукости. Оно впрочем неудивительно – в советском ВУЗе этому знанию взяться было неоткуда, но удивительно то, что Горбачев, с конца семидесятых входивший в высшее политическое руководство страны, просмотрел два разворачивавшихся на глазах у всего мира примера «революции сверху», в Иране и Испании. Первый, «белая революция» Реза-шаха Пехлеви, привел к катастрофе. Второй, «королевская революция» Хуана-Карлоса, оказался удачным. При этом испанские условия во многом напоминали советскую ситуацию: закоснелая ультраконсервативная верхушка, непривыкшее к демократии население, руководящая роль партии, тотальная идеологическая индоктринация, национальные конфликты. Рецептура, примененная испанскими реформаторами, подошла бы и для СССР, во всяком случае из нее можно было бы извлечь полезные уроки: как превращать харизматичность лидера в мощный инструмент «мягкой силы»; как всё время быть в авангарде событий; как определять новостную повестку; как балансировать между правыми (которых сдерживал король) и левыми (которых сдерживал премьер Суарес); как гибко диверсифицировать политический курс в различных национальных регионах – и в результате за короткий срок превратить диктаторское государство в работающую демократию.

Правда, у человека, возглавившего СССР в 1985 году, и не было намерения превращать коммунистическое государство в демократическое. Это произошло само собой, в ходе движения от одной близкой цели к другой, через туман.

Всегдашняя беда «реформаторов сверху» в том, что через некоторое время они перестают «вести за собой события», а начинают сами за ними гнаться, всё больше отставая. То же произошло и с Горбачевым. К 1991 году его продолжал любить только Запад – за то, что прекратил «холодную войну» и выпустил на волю восточноевропейские страны. Но у себя дома президент стал объектом всеобщей неприязни – и для левых, и для правых.

В этот последний период миопия Горбачева распространилась на сферу, в которой прежде он обладал вполне ясным зрением: на способность видеть ближайших помощников. Он подобрал в свою команду людей, которых считал единомышленниками, которым доверял. И проглядел момент, когда они перестали быть его единомышленниками и заслуживать доверие. И вице-президент, и премьер-министр, и глава парламента, и трое ключевых министров-силовиков (обороны, внутренних дел, безопасности), все горбачевские назначенцы, объединились против президента и попытались его свергнуть, причем силовым методом.

Чего хотел добиться Горбачев, когда затевал свои реформы?

Сократить военные расходы, увеличить доходы бюджета, мирно сосуществовать с Соединенными Штатами, сохраняя статус великой державы.

К чему он пришел шесть лет спустя?

Страна стала еще бедней и не только растеряла все свое геополитическое величие, но еще и лишилась половины территории и вошла в полосу общественных, экономических и ментальных потрясений.

Если оценивать историческую роль Михаила Горбачева с точки зрения традиционной российской государственности, он – разрушитель великого проекта, который строился веками, перечеркнувший и разваливший все колоссальные завоевания тяжелого, но в то же время и триумфального советского периода.

Однако есть и другая логика, по которой Михаил Горбачев заслуживает совсем иной оценки.

Для истории не столь важно, какие цели ставил перед собой правитель и достиг он их или нет. Важно, что он после себя оставил. Сделал он жизнь своей страны лучше или хуже.

С точки зрения не государственнической, а общечеловеческой, которая считает величием не размеры и грозность страны, а достойную жизнь народа, Горбачев, несмотря на всю свою непоследовательность, несмотря на множество созданных им проблем, был для России несомненным благом. Да, империя ослабела, потеряла половину владений, перестала претендовать на мировое лидерство, но впервые в ее истории у людей появилась возможность устраивать свою жизнь по собственному выбору, а не под давлением всепроникающего государства. За годы, прошедшие прежде чем империя взяла реванш и восстановила свои позиции, успело вырасти поколение, которое знает и помнит, что такое свобода. Все надежды на то, что Россия когда-нибудь снова станет свободной, а то и вовсе разорвет роковую цепь, связаны с этой «постгорбачевской» генерацией. И если подобное произойдет, отношение к фигуре М. Горбачева переменится.

ЕЛЬЦИН,
или ИМПУЛЬСИВ У ВЛАСТИ

Ельцин позднего периода. Duma.gov.ru.

Борис Николаевич Ельцин, ровесник и преемник Михаила Горбачева, относится к совсем другому типу правителя. Безусловно, выделяя только одну доминантную черту личности, я использую прием намеренного упрощения, но в случае Ельцина сильно упрощать не приходится. Прежде всего он был человеком порыва, импульса – таким же получилось и всё ельцинское дерганое десятилетие, по принятой впоследствии полуофициальной терминологии – «лихие девяностые». Конечно, их турбулентность объяснялась не только характером президента – любые социально-политические переломы без судорог не обходятся, но Ельцин безусловно усугубил и дополнительно обострил фоновую нервозность периода.

Натурой взрывной он был с детства. Его биография, собственно, и началась с взрыва – буквального. Мальчик Боря раздобыл гранату (оружия и боеприпасов в сороковые годы вокруг было много), попробовал ее разобрать, а когда не получилось, от нетерпения начал лупить по ней молотком. Остался на всю жизнь с покалеченной рукой. Этот эпизод можно считать прологом или эпиграфом ко всей его дальнейшей судьбе.

Создавать взрывоопасные ситуации, часто без необходимости, Ельцин будет и в зрелые годы. Череда мелких и крупных скандалов, как личного, так и политического свойства делают его весьма колоритной фигурой.

В качестве примера инцидента, в котором оба фактора, личный и политический, соединились, можно привести загадочный случай, произошедший 28 сентября 1989 года, когда Ельцина, уже признанного лидера демократов, какие-то неведомые злоумышленники скинули с моста в реку. Судя по невнятным и сконфуженным объяснениям жертвы, это было не попыткой политического убийства, а чем-то личным. (Наиболее распространенная версия, пересказывать которую неинтересно, сводится к cherchez la femme). Провластные СМИ, естественно, с удовольствием использовали эту историю, чтобы нанести Ельцину максимальный репутационный ущерб.

Скандал, уже не интимный, а политический, с которого началась оппозиционная карьера Ельцина, тоже был явно не запланированной акцией, а поступком импульсивным.

21 октября 1987 года на пленуме ЦК московский партийный секретарь Ельцин шокировал чинное номенклатурное собрание внезапным эмоциональным выступлением, длившимся всего пять минут. Он обрушился с критикой и на руководство КПСС, и лично на Горбачева, заявил о том, что уходит в отставку. Сразу же после этого стал извиняться и каяться, просить оставить его на должности и чуть ли не совершил попытку самоубийства.

В бытность президентом России он тоже устроил немало экспромтов, шокировавших публику. То неграциозно пустится в пляс на сцене во время предвыборной компании, то подирижи-рует оркестром во время официального дипломатического визита в Германию, то произнесет какую-нибудь бессвязную нетрезвую речь. (Пьянство Ельцина, кажется, тоже было импульсивным – реакцией на стрессы).

Удивительно, что человек подобного склада сумел в чопорном, насквозь ритуализированном брежневском истеблишменте так высоко подняться по партийной лестнице. Правда, на уровень областного руководителя и члена ЦК Ельцин попал не так рано, как Горбачев, в 45 лет, но всё же это была впечатляющая карьера для выходца из социальных низов, сына плотника и портнихи, внука раскулаченных крестьян.

Объяснение следует искать в сильных качествах ельцинской натуры. Импульсивность – обратная сторона напористости, увлеченности, неколебимости. Борис Ельцин был прирожденным лидером, умел увлечь и привлечь людей, ему непременно нужно было блистать, первенствовать, вызывать восхищение. Лучше всего он проявлял себя в трудной, конфликтной, критической ситуации. В родном Свердловске его запомнили как руководителя деятельного и способного своротить горы (но при этом грубого и идущего напролом).

В самом начале Перестройки он попал в горбачевскую команду на важную должность московского партсекретаря, сменив на этом посту типичного номенклатурного бюрократа, и сразу начал привлекать к себе внимание нестандартным поведением: устраивал импровизированные поездки на общественном транспорте, заглядывал в магазины, в поликлинику. Эти обычные для западного политика промо-трюки производили сильное впечатление на непривычных к подобному поведению москвичей и быстро сделали нового главу столицы популярным – чего Ельцин и добивался.

Его кулуарный и краткосрочный бунт на пленуме вызвал у широкой публики не более чем любопытство – «звездный час» генсека Горбачева осенью 1987 года еще не закончился. Но репутация бесстрашного и принципиального правдоискателя вскоре поможет Ельцину сделать другую карьеру – в оппозиции.

Менее чем через год, на XIX партконференции, в уже иной общественной атмосфере, он снова атаковал партийную верхушку и на сей раз это был не эмоциональный порыв, а политическая декларация.

Не будучи сильным оратором, в наступившую вскоре митинговую эпоху Ельцин с его резкой, эмоциональной манерой говорить, выгодно отличавшейся от мягкого горбачевского многословия, очень совпал с приподнятым, экзальтированным духом протестного движения. На выборах народных депутатов, несмотря на массированное противодействие всей официальной машины (а возможно и благодаря этому противодействию), Ельцин получил в своем столичном округе почти 90 % голосов.

Очень хорош он был и во время драматичных событий августовского путча 1991 года: картинно выступал с бронетранспортера, олицетворял бесстрашие и уверенность в победе, воодушевлял собравшуюся у Белого Дома толпу. Это была истинная ельцинская стихия. Он принадлежал к типу лидеров, которые ярко проявляют себя в периоды общественных потрясений революционного характера. Когда же революция победила (а события 1991 года являлись именно революцией, то есть народным свержением существующего режима) и от президента понадобились совсем другие качества: расчетливость, выдержка, правильное дозирование быстрой реакции и терпения, Ельцин оказался мало на что годен. По образованию и первой профессии Борис Николаевич был строителем, но строить у него получалось намного хуже, чем ломать, поэтому прежнюю систему он успешно сломал, вернее доломал, однако новую так и не построил.

Ему предстояло решить несколько очень непростых задач – экономических, социальных, политических, главной из которых являлось строительство демократического государства, способного существовать вне извечной «ордынской» модели. Однако у Ельцина, кажется, вообще не было никакой «длинной» стратегии – политические деятели данного типа так не мыслят. Единственная задача, с которой он успешно справился – довольно быстро установил режим единоличной власти, но пользовался ею спорадически: то активно вмешивался в дела, иногда деструктивным образом, то надолго выпадал из политического процесса, болея или пьянствуя (кремлевская пресс-служба называла это «Борис Николаевич работает с документами»). В такие периоды государством управляло ельцинское ближнее окружение. Как все правители эмоционального типа, Ельцин во всем полагался на людей, которые ему были лично симпатичны. Многие из них пытались психологически манипулировать этим властным, но легко предсказуемым человеком. Естественно, между инфлюэнсе-рами шла ожесточенная аппаратная борьба за влияние на президента. Эти интриги приводили к резким поворотам во внутренней и внешней политике.

Во время нервной предвыборной кампании 1996 года два клана, тянувшие Ельцина в разные стороны (придворные силовики – к введению диктатуры, придворные либералы – к использованию «мягкой силы»), устроили непристойное шоу на глазах у всей страны и всего мира. Президентская личная охрана задержала сотрудников ельцинского избирательного штаба, которые переносили в коробках из-под ксерокса часть наличного «теневого» фонда, расходовавшегося на оплату агитационных мероприятий. Телекамеры зафиксировали инцидент, разразился чудовищный скандал. Больше всего пострадала репутация самого Ельцина. Он был похож на собаку, которой виляют сразу два хвоста.

Однако роковое решение о подавлении чеченского сепаратизма военной силой – Рубикон, после которого возвращение к имперской модели стало неизбежным – судя по воспоминаниям свидетелей, Ельцин принял самостоятельно, хотя некоторые члены его команды предостерегали от этого шага и даже подали в отставку.

Два срока Ельцина изобиловали импульсивными поступками. Некоторые были просто пиарантрепризами – вроде внезапной поездки в мятежную Чечню в мае 1996 года. Обеспечить должные меры безопасности было невозможно. Президент прилетел на несколько часов, выступил перед телекамерами и улетел обратно, кажется, очень собой довольный, но поспешность и сумбурность визита подорвали весь смысл акции. Ельцин хотел продемонстрировать народу, что Чечня – обычный регион, куда глава государства наведывается, когда пожелает, но вместо этого произвел впечатление несолидной суетливости.

Более серьезные последствия имел другой, уже международный экспромт, которым Ельцин тоже очень гордился как своим личным достижением.

В июне 1999 года, пытаясь урегулировать сербско-косовский конфликт, войска НАТО решили взять под свой контроль аэропорт в Приштине. Это было поручено британскому контингенту. Однако внезапно вмешалась Москва. По личному приказу Ельцина колонна бронетранспортеров, расквартированная на сербской территории для миротворческих целей, совершила бросок и оккупировала стратегический пункт без согласования с союзниками. Эти события были восприняты в мире как нечто вроде фантомных болей усопшей советской империи, но на самом деле это были предродовые схватки новой российской империи.

Вскоре, в августе, она вновь заявила о себе уже всерьез, когда российские войска начали вторую чеченскую войну, подготовленную гораздо основательней, чем первая, однако это решение уже не было проявлением ельцинского волюнтаризма. Оно стало естественным и даже неизбежным следствием курса на реставрацию «державы».

В это время Ельцин готовился уйти, не доработав президентского срока. Он был нездоров, вял, всё меньше участвовал в повседневном управлении. К достоинствам Бориса Николаевича следует отнести то, что он не принадлежал к числу правителей, настроенных на пожизненную диктатуру. Однако своего преемника он собирался выбрать сам, по собственному вкусу. В течение последних полутора лет президентства Ельцин сменил несколько фаворитов, в свойственной ему манере то внезапно приближая, то столь же резко отталкивая кандидатов, которых счел негодными.

Когда одновременно с началом новой чеченской войны главой правительства ко всеобщему изумлению был назначен глава ФСБ Владимир Путин, за пределами аппарата мало кому известный, наконец стало ясно, какого рода преемник нужен Ельцину – способный проводить политику «твердой руки», положить конец шатаниям и разболтанности. Это тоже было совершенно естественной, логичной ступенькой на лестнице, спускающейся от свободы к несвободе. Форма, которую приняла передача власти преемнику, выглядела по-ельцински импульсивно. 31 декабря 1999 года Борис Николаевич в последний раз поразил публику своей эксцентричностью. В традиционном новогоднем телеобращении к стране вместо обычных поздравлений он объявил, что уходит в отставку, передавая полномочия премьер-министру, и недвусмысленно дал понять, что видит своим наследником только Путина: «Полгода еще держаться за власть, когда у страны есть сильный человек, достойный быть президентом, и с которым сегодня практически каждый россиянин связывает свои надежды на будущее?! Почему я должен ему мешать? Зачем ждать еще полгода? Нет, это не по мне! Не по моему характеру!»

Пожимая перед камерами руку Путину, Ельцин сказал: «Берегите Россию!» (А надо было бы сказать: берегите демократию, она России так трудно досталась).

Последние годы жизни Ельцина были печальны. Он умер в 2007 году, успев увидеть, как демократия превращается в автократию. Рассказывают, что особенно тяжелым ударом для бывшего президента демократической России стало возрождение советского государственного гимна, под звуки которого правил еще Сталин. Но отставник вел себя смирно, протестовать не пытался. Ельцинская импульсивность ушла в прошлое.