Текст книги "Златая цепь на дубе том"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

ИВАН ГРОЗНЫЙ, или ПСИХОТИК У ВЛАСТИ

Фрагмент картины И.Репина: царь Иван убивает своего сына

Главной проблемой государства, которое создал Иван III, являлся сам государь, поскольку всё зависит от решений, принимаемых одним человеком, а при династической передаче власти на троне может оказаться (и часто оказывался) субъект весьма неважных качеств.

История Ивана IV по прозвищу «Грозный» (1530–1584), внука основателя государства, являет собой ярчайший пример этой истины, даже два примера, ибо соединяет в себе оба типа правления: весьма эффективного в первой половине и катастрофического во второй, причем разительная метаморфоза произошла по причине сугубой личностной – на тридцать первом году царствования Иван перенес нервный срыв, после чего еще два с лишним десятилетия правил совершенно разрушительным образом, выказывая признаки явной ненормальности.

По поводу причин этого срыва высказывались разные предположения (об этом ниже), но корни психической аномальности несомненно следует искать в аномальном детстве Ивана. В трехлетнем возрасте он лишился отца, в семилетнем – матери, по слухам отравленной. Поначалу окруженный заботой и лаской, мальчик вдруг оказался заброшенным, полностью одиноким. Страной правили, сменяя друг друга, боярские клики. Временщики не церемонились с ребенком – эти ранние обиды Иван запомнит на всю жизнь. Моменты показной благоговейности по отношению к номинальному государю (во время официальных церемоний) сменялись бесприютностью и полным пренебрежением. В тринадцать лет Иван внезапно проявил задатки будущей грозности: приказал своим слугам убить очередного временщика князя Андрея Шуйского, после чего жизнь подростка резко переменилась. Страной по-прежнему управляли бояре, но теперь они заискивали перед подростком, поощряли в каких угодно безобразиях, и происходило это в возрасте, когда юный человек начинает усваивать правила и ограничения взрослой жизни. Подросток Иван узнал, что для него ни правил, ни ограничений нет. Всё, что он ни пожелает, должно быть исполнено. Всё, что бы он ни натворил, похвально.

Бунт переходного возраста у мальчика-самодержца происходил не так, как у обычных тинейджеров. Сначала он бросал с дворцовой крыши кошек и собак, потом начал на улицах топтать конями прохожих – придворные лишь восхищались его удалью. Первые расправы юного великого князя над людьми вызывали не ропот, а раболепный страх. По-видимому Иван был начисто лишен эмпатии, то есть ему и в голову не приходило ассоциировать чьи-то страдания с собственными переживаниями. Внутренне он так и останется жестоким ребенком, с любопытством отрывающим крылышки мухе и жадно наблюдающим, как визжит мучаемая кошка.

Впрочем по меркам той эпохи «ранний» Иван Грозный был не грознее других тогдашних монархов. От природы он был наделен живым, острым умом и обладал разнообразными талантами. Например, как это бывает с нервными и впечатлительными натурами, отличался музыкальностью: пел в церковном хоре и даже сочинял стихи. Это был человек начитанный, хорошо знавший Библию и историю, любивший блеснуть своей эрудицией. Уже в раннем возрасте он проявил себя прекрасным оратором, что для русских монархов редкость – самодержцы почитали излишним тратить красноречие на подданных.

Кроме того юный государь обладал очень ценным для монарха талантом выделять и приближать толковых людей. Вокруг него собралась команда деятельных и даровитых соратников, так называемая «Избранная рада», при помощи которой великий князь на семнадцатом году жизни начал самостоятельно управлять страной. Знамением великих планов Ивана стало возложение на себя более высокого титула: царя, то есть цесаря. За пятнадцать лет (1547–1562) первый русский царь провел важные реформы, одержал громкие победы, раздвинул границы своего государства на востоке, юге и западе, заставив Западную Европу впервые обратить внимание на некую обширную и видимо могущественную страну, возникшую на месте прежней «Тартарии».

Но с начала 1560-х годов поведение царя меняется. Современники и некоторые историки объясняли перемену тяжелым потрясением: смертью царицы Анастасии – кажется, единственного человека, которого любил жестокосердный Иван. Он подверг опале своих соратников, сделался мнителен и болезненно подозрителен, замкнут, а 3 декабря 1564 года внезапно покинул столицу и переехал в монастырь, объявив, что не хочет царствовать в условиях, когда все желают ему смерти. Два месяца царь отсутствовал, что совершенно парализовало государственную деятельность, а когда вернулся, приближенные его еле узнали. Изменилась даже внешность – у царя выпали все волосы на голове. Медицине известны случаи, когда в результате очень сильного стресса происходит тотальная психогенная алопеция – полное выпадение волос (даже бровей и ресниц) вследствие так называемого синдрома «каски неврастеника», приводящей к спазму мышц черепа и нарушениям микроциркуляции крови.

Впоследствии психиатры, пользуясь отрывочными и скудными сведениями о поведении Ивана во второй половине жизни, попытались составить диагноз его заболевания. Очевидно, это была какая-то форма паранойи с признаками биполярного расстройства. Автор одного из таких исследований психиатр П. Ковалевский пишет: «Его душевная болезнь выражалась в форме однопредметного помешательства (мономания, или паранойя), позволявшего ему одновременно и управлять государством, и совершать деяния, которым могут быть найдены объяснения только в его болезненном душевном состоянии… В период ослабления бредовых идей параноик покоен, тих, исполнителен, более или менее общителен и легко подчиняется требованиям общественной жизни; в период ожесточения бредовых идей параноик выходит из своей тихой жизни и пытается проявить в жизни тяготеющее над ним влияние своих бредовых идей». У царя случались резкие перепады настроений и состояний, припадки исступления, когда на губах выступала пена. Он то предавался разврату и кощунствовал, то иссушал плоть и монашествовал; то упивался чудовищными казнями, то горько оплакивал своих жертв. Сохранилось покаянное письмо, в котором Иван называет себя «псом смердящим» и признается: «Сам всегда в пиянстве, в блуде, в прелюбодействе, во скверне, во убийстве, в граб-лении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе».

Посетивший Московию английский дипломат Джером Горсей рассказывает характерную историю о том, как в 1575 году на Руси случился великий голод, и множество нищих устремились в города, где можно было получить подаяние. В Москве, которую заполонили бродяги, было объявлено, чтобы все они шли за милостыней в Александровскую слободу, где тогда находилась царская резиденция. На зов явились несколько тысяч обездоленных, но царь велел их не кормить, а убивать, бросая трупы в озеро. Так истребили семьсот человек. Затем настроение Ивана внезапно изменилось. Бойня прекратилась, и всех уцелевших отправили на прокорм и излечение по монастырям.

Царя постоянно посещала мысль об «уходе из мира», принятии монашества, однако мешали властолюбие и страх, поэтому Иван пытался совместить царствование с иночеством. Он устроил в Александровской слободе подобие рыцарскомонашеского ордена, членами которого сделал триста самых доверенных опричников. Себя он именовал «игуменом». Когда на царя нападал очередной приступ набожности – а это происходило часто, – все должны были обряжаться в черные рясы и ночь напролет молиться. Пишут, что царь набивал себе шишки на лбу усердными земными поклонами.

Набожность сочеталась в молельщике и начетчике Иване с крайним суеверием. Он верил в приметы, в колдовство, в сглаз, в дурные предзнаменования.

Живший при дворе в 1560-е годы Альберт Шлихтинг сообщает, что царь приказывал убивать всякого, кто случайно оказывался на его дороге в начале какого-нибудь важного пути, считая это зловещим предзнаменованием. Однажды слуга не удержал на поводу породистого скакуна, и тот, порвав уздечку, пронесся мимо вышедшего из дворца Ивана. Тот приказал и коня, и слугу рассечь надвое и кинуть в болото.

Была и вовсе поразительная история с репрессированным слоном. Это экзотическое животное государю прислали в дар откуда-то с Востока вместе с дрессировщиком-арабом. Вскоре в Москве случился мор, и царь решил, что виноват в этом невиданный зверь. Слона и араба сначала отправили в ссылку, но затем Ивану этого показалось мало и он повелел обоих казнить. На счастье дрессировщика, тот успел умереть собственной смертью. Слон горевал, лежа на могиле своего единственного друга. Там животное и убили, а клыки доставили государю в доказательство исполнения приказа.

Теперь царь был окружен не соратниками, а запуганными и покорными рабами, не смевшими ему ни в чем перечить. Дела у государства пошли вкривь и вкось.

Иван испортил отношения с теми соседями, с кем еще не воевал. Истощил казну и разорил подданных, истребил лучших полководцев, и войска стали терпеть поражения на всех фронтах, а крымская конница дошла до самой столицы русского государства. Был момент, когда отчаявшийся царь подумывал забрать казну и уплыть в далекую Англию.

Еще хуже обстояли дела внутри страны. Диковинный эксперимент с разделением страны на «Земщину» и «Опричнину» сопровождался массовыми казнями и всяческими зверствами, которые шли этапами – очевидно в соответствии с обострениями царского психоза. Таких волн было пять: в 1565 году, 1568, 1569, 1570–1571 и 1575-м.

Когда Опричнина царю надоела, он упразднил ее и устроил нечто еще более экзотичное: снял с себя государево звание и передал его своему татарскому вассалу хану Саин-Булату, которого окрестили и нарекли Симеоном. Грозный держался при потешном «государе» с шутовской приниженностью, скромно сидел среди бояр, «бил челом», кланялся, но год спустя эта комедия ему надоела, и он вернулся на престол.

Не приходится удивляться тому, что и в делах семейных (которые у монархов являются важной частью государственной политики) жизнь Ивана тоже делилась на две контрастные половины. В первой он был любящим и заботливым супругом, вторая состояла сплошь из скандалов и преступлений.

Грозного иногда называют «русским Генрихом VIII», но у английского короля было только шесть жен, а в количестве браков русского царя историки несколько путаются. Чаще всего звучит цифра «восемь». Путаница происходит, во-первых, из-за того что православная церковь не позволяла жениться больше трех раз и «поздние» супруги Ивана считались не вполне легитимными, а во-вторых, некоторые браки получились очень короткими и странными. Засчитывать их или нет – непонятно. Похоронив после восьми лет брака вторую жену, черкесскую княжну Марию, царь устроил нечто вроде всерусского конкурса красоты, победительницу назначил своей невестой, но та через несколько дней после свадьбы умерла – может быть, от страха, а может быть случилось что-нибудь ужасное, истории это неизвестно. Следующую жену, пожив с ней полгода, Иван заточил в монастырь. Супругу № 5 княжну Марию Долгорукую по слухам приказал утопить вместе с каретой. Шестой повезло больше – ее, как и четвертую, постригли в монахини. С седьмой, Василисой Мелентьевой, вышло совсем скандально. Она была замужем, но эту-то проблему опричники быстро решили, сделали красавицу вдовой. Царь с ней «имал молитву», то есть сочетался каким-то редуцированным церковным обрядом. Вскоре и эта жена куда-то делась, но куда – неизвестно. (В сведениях о матримониальной жизни Грозного довольно трудно провести черту между фактом и сплетнями). Исторически достоверна последняя царица Мария Нагая, которой выпала удача пережить страшного мужа.

Наличие той или иной супруги совершенно не мешало женатому Ивану свататься к иностранкам. Получив согласие, он всегда мог быстро овдоветь, за этим бы дело не стало. Но ухаживания царя тоже носили черты некоторого безумия. То он требовал в супруги жену шведского короля Юхана, обещая взамен выгодные условия мира. То засылал сватов к английской королеве Елизавете. Та очень хотела торговать с Московией, поэтому отказала с предельной церемонностью. Тогда Иван велел узнать, не найдется ли для него какой-нибудь свободной английской принцессы. В жертвы была намечена очень дальняя родственница королевы Мария Гастингс, но на ее счастье жених умер, и русско-английский брак не состоялся.

Отцом Иван был примерно таким же, как мужем. Трое его сыновей благополучно пережили опасный по тем временам младенческий возраст (смерть тогда забирала в среднем половину детей). Казалось бы, для продолжения династии достаточно. Но со старшим сыном и наследником, тоже Иваном, царь обходился очень сурово: дважды заставил разводиться, поскольку был недоволен невестками. Когда же молодой человек однажды попробовал отцу перечить, тот в истерическом припадке проломил ему голову. Второй сын, Федор, был психически нездоров, но не буен, а тих и робок (что при таком родителе неудивительно). Младший сын Дмитрий родился с тяжелой формой эпилепсии и во время одного из приступов, согласно официальной версии, нанес сам себе смертельную рану. (А может быть, погиб от руки убийцы, подосланного Борисом Годуновым. А может быть, спасся и потом захватил царский престол). Российская история примечательна тем, что ее часто переписывали заново в угоду действующей власти. В любом случае Дмитрий Иванович долго на свете не прожил и династии не спас.

Это и есть главный результат биполярного царствования Ивана Грозного: на нем пресекалась династия Ивана III. (Слабоумный царь Федор, наследовавший Грозному, не в счет – он был куклой на престоле). Государственное здание, возведенное по проекту основателя, обладало высокой сейсмостойкостью – но только не от удара по главному своему стержню.

ПЕТР I,
или ГИПЕРДИНАМИСТ У ВЛАСТИ

Гравюра с прижизненного портрета

Это самый активный, деятельный и беспокойный из всех российских правителей. Всё его долгое царствование представляло собой сплошную лихорадочную гонку. Судорожный, непоследовательный, подчас нелепый сценарий петровских преобразований в значительной степени определялся субъективным фактором: каков был реформатор, таковы были и реформы.

Петр не давал передышки ни себе, ни своей стране, ни соседям. Он был гипердинамичен, то есть не мог долгое время пребывать без движения и в самом обычном, физическом смысле: вечно куда-то спешил, наскоро и неряшливо ел, при ходьбе быстро перебирал своими журавлиными ногами, так что свита сзади была вынуждена нестись вприпрыжку. Так же быстро он и ездил – гнал лошадей во весь дух, часто без остановок, даже спал в санях или в коляске.

Царь не мог находиться в роли пассивного зрителя, ему обязательно требовалось участвовать в любом действии. В 1717 году в Париже регент герцог Орлеанский как-то решил побаловать высокого русского гостя оперой – Петр очень скоро сбежал из зала, оставив всех в недоумении. При неразборчивом и жадном заимствовании каких угодно европейских новинок русское общество начала восемнадцатого века не пристрастилось к театру, потому что монарх не признавал развлечений, за которыми достаточно было просто наблюдать. Иное дело – самому участвовать в театрализованных шествиях и маскарадах или запускать фейерверки.

Иногда нетерпеливая порывистость Петра мешала осуществлению его замыслов. Так, в 1698 году, во время Великого посольства, главной целью которого были переговоры с Венским двором, с немалым трудом добившись личной встречи с императором, молодой московит произвел на него весьма несерьезное и невыгодное впечатление – нарушив протокол, которому при церемонном австрийском дворе придавали большое значение, он бросился навстречу Леопольду I гигантскими шагами, а потом, совсем уже ошеломив придворных, выбежал в парк, сел в лодку и начал бешено работать веслами. Такое поведение не помогло русско-австрийским переговорам, и без того трудным.

Подданным этот непомерно долговязый человек (рост – 201 сантиметр) с крошечной головкой, выпученными глазами, дергающимся лицом и приступами неконтролируемой ярости внушал ужас. Им казалось, что царь одержим бесами.

Эту поведенческую конвульсивность (в том числе и буквальную – у царя случались судорожные припадки, а его лицо постоянно дергалось в тике) обычно объясняют травматическим потрясением, которое Петр перенес в десятилетнем возрасте, когда во время мятежа 1682 года стрельцы ворвались в Кремль и на глазах у мальчика растерзали несколько человек, причем жертвами насилия стали двое его близких родственников, дяди по матери. Однако ряд авторов на основе сохранившихся свидетельств предполагают, что причины были медицинскими. Петр мог страдать синдромом Туретта, серьезным расстройством нервной системы, сопровождаемым моторными тиками. Приступы этой болезни нередко стимулируются сильным эмоциональным переживанием – как это происходило с царем. Люди с синдромом Туретта гиперактивны, подвержены атакам бешеного гнева и склонны к обсессионно-компульсивному поведению. Еще есть предположение, что тяжелая болезнь, от которой Петр чуть не умер зимой 1693–1694 года, была клещевым энцефалитом, повлекшим за собой осложнение в виде так называемой «кожев-никовской эпилепсии». Для этой хронической болезни свойственны и судорожный симптом, и гемипарез (ослабление мышц одной половины тела, случавшееся с царем), и эмоциональнопсихические нарушения. У людей, страдающих этим видом эпилепсии, бывают периоды неконтролируемого веселья, сменяемые депрессией и страхами.

Несколько раз в драматические моменты царь проявлял постыдную трусость – или вел себя так, что были основания его в этом обвинять.

Накануне Нарвского поражения в ноябре 1700 года Петр бросил свою обреченную армию, да и позднее в Белоруссии дважды, имея превосходящие силы, поспешно скрылся от небольшой армии Карла XII, которого он очень боялся.

Вместе с тем царю случалось проявлять нешуточную, даже излишнюю отвагу. По меньшей мере дважды он без трепета подставлял себя под пули: во время захвата двух шведских кораблей в мае 1703 года на Неве (это была первая, пусть скромная победа русских на воде) и в Полтавском сражении, где вражеские пули продырявили царю шляпу и седло.

Храбро он себя вел не только на поле брани, где решалось многое, но и в совершенно необязательных ситуациях. Собственно, одной из причин преждевременной смерти царя стала жестокая простуда, полученная поздней осенью 1724 года, когда Петр во время бури бросился в ледяную воду спасать гибнущее судно (если это, конечно, не красивая легенда).

Мало-мальски правдоподобный ответ на эту загадку душевного устройства государя дает только невропатология.

Гиперактивность, какими бы физиологическими или психологическими причинами она ни объяснялась, для правителя качество ценное. Особенно если такой же подвижностью обладает ум, а у Петра тело вечно не поспевало за стремительностью мысли. У этого человека беспрестанно возникали новые идеи, он ими загорался и немедленно приступал к их осуществлению. Но при этом, увлекаясь новой целью, он не охладевал к прежней, так что с годами поставленные задачи всё множились. Царь был упорен и упрям – иногда до абсурдности, но без этой петровской «упертости» ни одно начинание не было бы завершено. Одна из самых сильных, позитивных черт Петра состоит в том, что он никогда не опускал руки и не смирялся с неудачей. Наоборот, поражение словно удваивало его энергию.

Не менее ценным порождением огня, всю жизнь опалявшего эту неспокойную душу, была жадная любознательность. Она с одинаковым пылом расходовалась на важные предметы и на чепуху, но сама всеядная широта петровских интересов не может не восхищать.

Подростком Петр занимался лишь тем, что тешило его любопытство, а это в основном были всякие технические вещи: механизмы, инструменты и прочее. Поскольку иностранцы разбирались в этих премудростях лучше, чем русские, около юного царя все время находились иноземные мастера. С иностранцами ему было проще и интересней, чем со скучными, раболепными подданными. Подросший Петр часто ездил в Кукуй, маленький европейский сеттльмент на краю Москвы. Иноземная слобода с ее геометрическими улочками, аккуратными домами и уютностью станет для Петра образом земного рая. Он попытается превратить в такой же регулярный парадиз всю свою косматую державу. Задача окажется неподъемной, Петр натворит много несуразностей и зверств, и если чего-то все-таки добьется, то не по части парадизности, а лишь по части регулирования.

Одним из симптомов «кожевниковской эпилепсии», которой возможно, страдал Петр, является склонность к чрезмерной детализации.

Фантастической масштабностью замыслов и в то же время фиксированностью на мелочах Петр превосходил даже Ивана III. Это проявлялось буквально во всем. Петру всегда мало было указать магистральное направление, он должен был составить пошаговую инструкцию, разметить каждый дюйм на обозначенном пути. Повелитель огромной страны, а впоследствии один из вершителей судеб Европы тратил большую часть своего драгоценного времени на детализацию собственных указов, часто на совершенную ерунду. Скрупулезное расписывание должностных обязанностей самых мелких чиновников, подробные указания, как кому одеваться, как стричь волосы, как бриться, в каких жить домах, как проводить свадьбы и как хоронить покойников, как торговать, какими серпами жать – вот основное времяпрепровождение «самодержавного властелина».

Петр относился к числу правителей, строивших государство не по принципу стимулирования частной инициативы, а по принципу строжайшего регламентирования – не слишком эффективная технология в условиях огромных просторов и плохих коммуникаций. Извечная российская беда – неорганизованность, безалаберность, неисполнительность – исторически объясняется непривычкой проявлять инициативу и думать своим умом; вечное государственное принуждение отбивало эти качества. Петр же пытался справиться с этой хронической болезнью, закручивая гайки еще туже. По психологическому типу он безусловно был «маньяком контролирования». Вероятно, жажда контроля – вообще код для понимания механизма петровских поступков и реакций. Царь, кажется, чувствовал себя уверенно и безопасно, только когда он контролировал всё и всех. Если же видел, что контроль утрачен, – впадал в судорожную ярость.

Петр не любил теоретизировать и рассуждать на идеологические темы, но яркое представление о его взглядах на методы государственного управления дает эпизод, рассказанный царским денщиком Нартовым.

«Государь, возвратясь из сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: „Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета, тогда не гладил бы я их дубиною“».

К досаде Петра, русские были мало похожи на Лизету, и «гладить их дубиною» приходилось часто. В 1722 году царь издал несколько комичный указ, строго-настрого постановивший, чтобы «никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать против регламентов». Государю казалось, что достаточно издать правильное распоряжение – и люди переменятся.

При своей нетерпеливости, при незыблемой вере в силу принуждения Петр желал перекроить народ на «правильный лад» немедленно, сию же минуту. Достичь этого, по убеждению государя, можно было, заставив людей строить всю свою жизнь по указке начальства, по установленным властью детальнейшим правилам.

Петровской страсти к тотальному порядку, на первый взгляд, противоречили шокировавшие современников безобразия, которым предавался царь. Он создал нечто вроде карнавального клуба – Всешутейший и Всепьянейший Собор, пародию на православную церковь. Пьянствуя и развратничая, члены Собора глумились над церковными таинствами: венчанием, крещением, отпеванием, рукоположением в священство. В формуле осенения благодатью «Святой Дух» заменяли «Бахусом», шутовски искажали «Символ Веры», непристойно переиначивали слова Писания и так далее. Любого другого человека, который позволил бы себе подобные вещи, в те времена сожгли бы на костре. При этом известно, что Петр был человеком искренней веры: он много и истово молился, любил церковное пение, сам пел на клиросе – и в то же время, кажется, получал особое удовольствие от кощунств. Историки пытались объяснить это раздражением против чрезмерного влияния патриархата, однако возможно всё объяснялось проще.

Когда Петр уставал от государственных дел, отдыхом для него становился временный отказ от всех правил и регламентаций, которым он придавал столько значения в повседневной жизни. А поскольку самой главной регламентацией являлись церковные запреты, им больше всего и доставалось.

Петр нагромождал планы друг на друга, от каких-то из них потом отказывался, какие-то лихорадочно корректировал, росчерком пера менял жизнь целых сословий, бестрепетно губил мега-ломанскими, подчас нелепыми прожектами десятки тысяч людей. Подданные часто не понимали, чего царь добивается и зачем их терзает, однако за всей этой многосторонней, хаотической деятельностью просматривается некая система взглядов, твердое представление о правильном и неправильном.

Стержень и главная цель всех петровских начинаний – максимальное укрепление государства, сильно расшатавшегося на протяжении семнадцатого века. В тогдашних условиях государство могло быть сильным, лишь обладая мощной армией и флотом, развитой промышленностью, работоспособной бюрократической машиной, эффективной финансовой системой. Решить все эти задачи более или менее быстро можно было лишь применяя «ордынские» мобилизационные механизмы. Так, шаг за шагом, и восстановилось прежнее, изначальное государство с поправкой на требования эпохи.

Личные черты царя Петра отразились и в особенностях созданной им империи: размашистой, мечущейся из стороны в сторону – от завоевания к завоеванию, от одной гигантомании к другой. Достоевский писал, что русская литература вся «вышла из гоголевской шинели». Про российское государство можно сказать, что оно до сих пор не износило петровские ботфорты.