Текст книги "Златая цепь на дубе том"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

ЕКАТЕРИНА II, или РЕАЛИСТКА У ВЛАСТИ

Екатерина: всегда с милостивой улыбкой Портрет И.-Б. Лампи

В российской истории два монарха наречены «великими»: Петр Первый и Екатерина Вторая. Их методы управления и внутренние установки были не просто различны, но в определенном смысле противоположны.

Петр, если так возможно выразиться, пытался приспособить страну к особенностям своей натуры; Екатерина, наоборот, меняла себя, если чувствовала, что этого требует природа страны. Царица всегда и во всем была реалисткой. Устанавливала границы достижимого методом проб и ошибок и всякий раз отступалась, если видела, что хочет невозможного. По действиям императрицы можно было бы составить руководство для самодержавных властителей, обучая их, в каких ситуациях допустимо проявлять свою личность, а в каких нельзя. Таким образом, ее величие было совсем иного рода, чем у Петра, вечно действовавшего напролом, за что стране порой приходилось платить огромную цену. Екатерина же умела, промахнувшись, скорректировать прицел, никогда не бралась за неподъемные задачи. Если цель была достижима – добивалась своего; если нет – перенастраивалась. Весь ее жизненный маршрут состоял из перемены галсов – начиная с раннего возраста.

Российская императрица Елизавета хотела женить своего юного наследника Петра Федоровича на сестре нового прусского короля Фридриха II. Но, по выражению историка С. Соловьева, «Фридриху жаль было расходовать свою сестру на русских варваров», и взамен он предложил прислать в Петербург дочь одного из своих генералов, фюрста Ангальт-Цербстского. Елизавета согласилась взглянуть на захудалую принцессу, и София-Августа-Фредерика в сопровождении матери отправилась за тридевять земель на смотрины. Вот и всё, что сделала для четырнадцатилетней немки Фортуна. Дальнейшее – заслуга самой девушки. Она совершенно очаровала Елизавету, продемонстрировав уникальную способность адаптироваться к ситуации – главный свой талант. Путь к сердцу императрицы девочка нашла, выказав истовое желание сделаться русской. Она старательно учила язык и молитвы, а когда тяжело заболела и ее хотели причастить, попросила позвать православного священника, чем окончательно завоевала расположение чувствительной государыни.

Точно так же Екатерина (новое имя она получила после принятия православия) попыталась приручить своего юного инфантильного мужа, играя с ним в солдатики и потакая его чудачествам, но, поняв, что пары из них не получится, отказалась от «проекта семейного счастья» и заменила его другим проектом, политическим: стала обзаводиться сторонниками. К участию в заговоре молодую женщину тоже подтолкнули обстоятельства: она узнала, что муж собирается с ней развестись и потом не то посадить в крепость, не то упечь в монастырь. И поступила так, как требовала сложившаяся реальность.

Самую привлекательную черту Екатерины я бы назвал старинным словом «благонамеренность». Эта государыня искренне намеревалась творить благо, как его трактовали философы Века Просвещения, ее кумиры. Всем этим чудесным планам не было суждено осуществиться, что дает повод многим авторам обвинять императрицу в лицемерии, но причина заключалась в ином. Екатерина II была прежде всего реалисткой и всякую благонамеренную идею испытывала этим мерилом: семь раз отмеряла, а потом, бывало, и не отрезала. Осторожность, всегда полезная в управлении государством, была для императрицы почти что идеей фикс. Это и понятно. Захватив власть посредством переворота, она долгое время чувствовала себя очень неуверенно. «Я должна соблюдать тысячу приличий и тысячу предосторожностей», – признавалась царица в частном письме. В первые год-два она почти ничего не предпринимала, заботясь только о том, чтобы попрочнее утвердиться на троне. Все время помня, что она – иностранка в не слишком расположенной к чужеземцам стране, Екатерина долгое время окружала себя только природными русскими, от вельмож до личных служанок. Весьма патриотичен всегда был и выбор любовников – упаси боже, никаких немцев. Лишь убедившись, что власть крепка и что оппозиции нет, Екатерина начала осуществлять свои «благие намерения» – до того осторожно, что в результате от них почти ничего не осталось. В своих записках она горько сетовала: «Недостаточно быть просвещенну, иметь наилучшие намерения и даже власть исполнить их». И была совершенно права: недостаточно.

Иногда ей приходилось из осторожности поступаться государственными интересами. Так, опасаясь рассориться с духовенством, она отменила совершенно разумный указ Петра III о секуляризации церковных земель; страшась народного недовольства, побоялась бумажных денег, хотя эта мера очень оживила бы финансовую жизнь страны.

Однако эти отступления были временными. Убедившись в необходимости той или иной меры, Екатерина воплощала ее в реальность, когда чувствовала, что почва созрела. Так произошло и с секуляризацией, осуществленной полтора года спустя – уже не волей перекрещенной немки-царицы, а по решению особой комиссии, сплошь состоявшей из русских, истинно православных людей. И все прошло тихо. Еще четыре года спустя были пущены в обращение и бумажные ассигнации.

Но из великих светлых замыслов молодой императрицы в жизнь не воплотился ни один. Очень уж несветлой была российская реальность.

О том, как царица поэкспериментировала с народным представительством, было рассказано в основном тексте книги. Приведу еще два примера.

Интересны подробности екатерининских поползновений упразднить крепостное рабство. Императрица писала, что «противно христианской вере и справедливости делать невольниками людей (они все рождаются свободными)». И начала с весьма необычного, даже новаторского шага.

В 1765 году Вольное экономическое общество, созданное Екатериной для развития сельского хозяйства, затеяло международный конкурс на тему прав крестьянства. (Характерно, что устроителем была заявлена не высшая власть). Объявили солидную премию за лучший трактат, и в конкурсе приняли участие более 160 авторов, почти сплошь иностранцы, в том числе самые именитые – Вольтер и очень модный тогда писатель Жан-Франсуа Мармонтель, но золотую медаль получило рассуждение малоизвестного французского юриста Беарда де ль'Аббея. Автор писал, что хотя человеческое достоинство и государственная польза безусловно требуют освобождения крестьян и наделения их собственной землей, но поспешать с этим так же опасно, как спускать с цепи неприрученного медведя. Прежде нужно воспитать рабов, постепенно приучить их к восприятию свободы, а на это потребно время.

Такая логика была Екатерине хорошо понятна. По-видимому, она пришла к тем же выводам. И отступилась. В тогдашней России отмена крепостничества неминуемо привела бы в лучшем случае к очередному перевороту, в худшем – к тотальному коллапсу. Весь государственный механизм империи держался только на дворянстве, а оно на утрату главного своего источника существования, крепостного труда, никогда не согласилось бы. Екатерина твердо для себя решила, что при ее жизни рабство отменено быть не может – и закрыла для себя эту тему.

Другим прогрессивным начинанием, которое императрица с большим сожалением отменила, был эксперимент с журналистикой – чем-то в прежней России совершенно невообразимым.

Следуя европейской моде, Екатерина пожелала завести и у себя в стране периодическую печать. Пример подала сама, начав выпускать журнал «Всякая всячина» – вроде бы анонимно, но особенным секретом ее участие не являлось. Журнал называл себя сатирическим и обличал общественные пороки, впрочем, в основном сетуя на недостатки человеческой натуры, нежели на злоупотребления должностных лиц. Пример оказался заразительным. Немедленно возникло множество других изданий, уже самопроизвольно. Включился всегдашний алгоритм либеральной «оттепели». Вскоре некоторые журналы стали по-настоящему острыми, осмеливаясь критиковать российские суды и даже крепостное право. Екатерина не сразу поняла опасность этого явления и поначалу охотно включилась в новую игру – принялась под псевдонимом полемизировать с критиками. Те, делая вид, что не знают, с кем спорят, начали позволять себе дерзости. Лишь теперь Екатерина сообразила, что независимая пресса разрушает са-кральность высшей власти, а это чревато потрясениями, и непочтительные журналы были закрыты.

В 1787 году, умудренная опытом, царица раздраженно пишет: «В одно и то же время хотят образовать третье сословие, развить иностранную торговлю, открыть всевозможные фабрики, расширить земледелие, выпустить новые ассигнации, поднять цену бумаге, основать города, заселить пустыни, покрыть Черное море новым флотом, завоевать соседнюю страну, поработить другую и распространить свое влияние по всей Европе. Без сомнения, это значит предпринимать слишком многое». Правительнице приходилось определять приоритеты, руководствуясь прежде всего практичностью и осторожностью. За 34 года правления она совершила много великого, но не много «благого».

Впрочем ей принадлежит одна благая, хоть и совсем не демократическая новация, сильно изменившая стиль российского самодержавия. Начиная с Екатерины оно меняет свой «имидж» и инструменты стимулирования – применительно не ко всему населению, а к высшей его прослойке, дворянству, что было напрямую связано с переводом государства в «корпоративный» монархически-дворянский формат. И само это преобразование, и смена стиля тоже были продиктованы обстоятельствами, исходили из реалистичного представления о состоянии страны.

До Екатерины царская власть прежде всего внушала трепет и добивалась повиновения, пугая непокорных и нерадивых карами. При Екатерине особа монарха стала восприниматься прежде всего как некое солнце, изливающее золотые лучи на всякого, кто удостоится августейшего внимания. Государыня была великодушна, милостива и щедра. Она награждала, возвышала и возносила – а карали при необходимости другие. Екатерина говорила, что мечтает вывести из употребления старинную русскую поговорку «Близ царя – близ смерти» и заменить ее другой: «Близ царицы – близ счастья». И это ей вполне удалось.

Поистине революционным для российской высшей власти стало открытие, что при управлении пряник много эффективнее кнута. Человек лучше работает не когда его запугивают, тем самым подавляя инициативность, а когда его поощряют. «Мое правило хвалить громко вслух и бранить тихо, на ушко», – говорила Екатерина, которая была незаурядным психологом.

Но были в биографии Екатерины совсем не благостные, черные страницы. Всё из той же приверженности реалиям политической необходимости императрица, если требовалось, не останавливалась и перед преступлениями. Ее низложенный супруг Петр был убит если не по прямому приказу жены, то по ее молчаливому указанию: она назначила ему в тюремщики людей, которые твердо знали, чего от них ждет Екатерина, и выполнили ее желание. Другим кровавым преступлением стало убийство заточенного в крепость Ивана V, который успел процарствовать в пеленках один год, прежде чем свергли его мать-регентшу. У тюремщиков, выбранных на свою должность за исполнительность, имелась высочайшая инструкция умертвить узника, если возникнет риск его освобождения. И они приказ выполнили, когда заговорщики попытались спасти юношу. Неблагостно выглядела и проведенная в 1774 году операция по похищению из Италии княжны Таракановой – самозванки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы и заявлявшей права на российский престол. Девушку обманом заманили на корабль, увезли в Россию, и там она с подозрительной быстротой скончалась в темнице.

Разительная трансформация Екатерины в 1790-е годы, когда она из ученицы Вольтера и Дидро превратилась в архиреакционерку, тоже имела совершенно рациональные причины.

Изменилась реальность – изменилась и Екатерина. Ее привела в ужас и панику французская революция.

Путь, пройденный Екатериной, можно проиллюстрировать двумя цитатами.

Первая относится к 1760-м годам: «Свобода, душа всего, без тебя все мертво. Я хочу, чтобы повиновались законам, но не рабов. Я хочу общей цели делать счастливыми, но вовсе не своенравия, не чудачества и не тирании, которые с нею несовместимы».

Вторая – к 1790-м: «Столь великая империя, как Россия, погибла бы, если бы в ней установлен был иной образ правления, чем деспотический, потому что только он один может с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний, всякая же иная форма парализует своей волокитой деятельность, дающую всему жизнь». Это классическое обоснование «ордынской» государственной модели. Великая просветительница превратилась в великую ханшу.

АЛЕКСАНДР I, или ИДЕАЛИСТ У ВЛАСТИ

Александр в романтическом возрасте. Литография 1804 г.

Сюжетно правление Александра I похоже на правление Екатерины: такое же либеральное начало и такой же реакционный финал, да и причины этой эволюции или скорее деградации остались прежними – сознание, что российское государство не готово к введению свобод. (Под конец царствования Александр станет думать, что оно с ними вообще несовместимо – и будет прав). Однако внутренний склад у Екатерины и ее внука был совершенно разный, что сказалось и на жизни России. Александр был не реалист, а идеалист, то есть не примерял идеи к реальности, а наоборот испытывал реальность идеями. И когда идея экзамена не выдерживала, у царя не просто менялись политические планы, а рушилось всё мировоззрение, после чего держава начинала двигаться в совсем другую, а то и в противоположную сторону.

Из-за резких смен курса современники считали Александра лицемером и лицедеем, но ошибались. Это был человек рефлексирующий и страдающий – в отличие от гедонистки Екатерины, сетовавшей на несовершенства мира, но не портившей себе ими настроение.

В семнадцать лет он страдал из-за того, что бабушка-императрица хочет сделать его своим наследником, и составлял прожекты бегства в Америку, где он и его юная жена будут «свободны и счастливы, и про нас больше не услышат». В девятнадцать лет писал: «Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще положительно назначить срок сего отречения) поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая мое счастье в обществе друзей и в изучении природы».

Но трон унаследовал отец, и вскоре, увидев, как скверно правит Павел, как он губит страну, Александр ощутил ответственность своего положения и захотел получить власть, чтобы (его собственное выражение) «сделать всё правильно».

Он поддерживал заговорщиков, но взял с них обещание, что царя они не тронут. Когда же узнал, что Павел убит, потерял сознание и потом некоторое время пребывал в ступоре. Страстность, с которой молодой царь кинулся в реформаторскую деятельность, видимо объяснялась еще и потрясением, чувством вины: Александр словно пытался искупить свой страшный грех общественным служением.

Две последующие жизненные метаморфозы тоже были вызваны глубокими потрясениями, менявшими сначала самого царя, а затем и всю его политику.

Поражение при Аустерлице стало для 28-летнего императора личной катастрофой. Был нанесен чудовищный удар по его самолюбию. Александр считал себя выше и лучше предшественников, но никто из них на протяжении целого столетия не подвергался такому унизительному разгрому, не бежал с позором от неприятеля. Над русским царем потешались в Европе, на родине роптали. И во взглядах императора произошел кардинальный переворот, полная переоценка ценностей. Оказалось, что иметь сильную армию и сильное государство важнее, чем поощрять свободы и просвещенность! Александр разочаровывается в соратниках-мечтателях и начинает опираться на «практиков». Он и сам становится таким же: человеком дела.

Но в 1812 году он переживает еще одно потрясение, «нашествие двунадесяти языков». Видит, что долгая подготовка к войне не спасла страну, что армия пятится под натиском сильного врага, вот пала древняя священная столица, и Бонапарт разгуливает по Успенскому собору, в котором коронуют русских царей. Земные труды тщетны, уповать можно только на Бога, лишь Вера дает силу – таков вывод, к которому приводит Александра новая катастрофа. И он, воспитанный в духе «вольтерьянства», далекий от религии, начинает истово молить Бога о спасении России. «Пожар Москвы просветил мою душу, а суд Господень на снеговых полях наполнил мое сердце такой жаркой верой, какой я до сих пор никогда не испытывал… Теперь я познал Бога… Я понял и понимаю Его волю и Его законы. Во мне созрело и окрепло решение посвятить себя и свое царствование прославлению Его. С тех пор я стал другим человеком», – скажет Александр впоследствии.

Разгром Великой Армии царь воспринял, как ответ Господа на молитвы, как Божье Чудо, и всю оставшуюся жизнь провел в экзальтированномистическом состоянии.

Он не расставался с конвертом, где лежали листки с заветными молитвами, выискивал тайные послания в «Апокалипсисе» встречался с «божьими людьми» разных конфессий. В Силезии государь умилялся благости братьев-гернгутеров, в Бадене благоговейно внимал теософу Иоганну Штиллингу, во время посещения Англии сблизился с квакерами. Повсюду он искал озарения, ждал неких мистических сигналов.

И однажды такой знак явился. Летом 1815 года на немецком постоялом дворе царь по своей привычке перед сном читал «Откровение Иоанна Богослова», дошел до места, где говорится «И знамение велие явися на небеси: жена, облеченна в солнце, и луна под ногами ея, и на главе ея венец» – в этот миг ему доложили, что явилась и просит аудиенции баронесса Криденер, известная европейская прорицательница. Потрясенный Александр принял ее как посланницу Господа.

Экзальтированная баронесса толковала Евангелие на собственный манер, излучала святость, изрекала вдохновенные пророчества – одним словом, произвела на царя огромное впечатление. Эта пятидесятилетняя дама по-видимому обладала незаурядным обаянием и даром внушения. На некоторое время император стал с ней неразлучен. Находясь в Париже, он поселил ее по соседству и доверял ей свои сокровенные мысли.

Это увлечение Александра сыграло важную роль в европейской истории. Идея Священного Союза зародилась у царя под влиянием возвышенных бесед с баронессой, убеждавшей императора, что он избран Богом для спасения Европы от тлетворной революционной заразы.

Собственной державе за мистические увлечения самодержца пришлось расплачиваться еще горше, чем Европе. Не только «эпохой Затемнения», от которой пострадала лишь образованная часть общества: педагоги с учащимися, издатели с читателями; не только сгущением атмосферы всепроникающего начетничества и ханжества – но и народными страданиями.

История человечества вся вымощена благими намерениями, заводившими в ад, а иные носители высоких идей погубили больше народу, чем отъявленные злодеи – в российской истории такое случалось неоднократно. Даже Иван Грозный, зверствуя, был уверен, что губит лишь смертную плоть подданных, зато спасает их души.

В последний период царствования Александр увлекся новой идеей: устройством военных поселений. В мирное время жители должны были возделывать поля, живя все вместе, по-полковому, но при этом имея собственные семьи и ведя свое хозяйство, а в случае войны пополнить ряды обычной армии.

В поселенцы целыми полками записывали солдат, но из этих людей, в юности оторванных от крестьянского труда, получались неважные работники. Тогда стали делать наоборот: превращать жителей определенной местности в солдат. Детей, как и отцов, одели в форму, стали готовить и к военной службе, и к крестьянским занятиям.

На практическом уровне цель была – сократить расходы на армию и занять большое количество здоровых и праздных мужчин (солдат) полезным трудом. На уровне идеологическом – явить стране все выгоды дисциплинированной жизни под управлением мудрого начальства. Если в России лучше всего устроена и содержится армия, так не распространить ли принципы военной дисциплины и всеобъемлющей организованности шире?

Предполагалось, что в результате реформы возникнет обширное военно-крестьянское сословие – вроде казачьего, только гораздо более послушное. Оно-то и станет костяком новой России. Ну а кроме того армия будет сама себя кормить, перестанет отягощать государственный бюджет.

С 1817 года началось массовое строительство военных поселений, и к концу александровского царствования в них обитало уже более полумиллиона человек (треть из них – солдаты действительной службы). Впоследствии население военных колоний возрастет до 800 тысяч.

На бумаге это выглядело очень убедительно, да и на вид неплохо. Все деревни строились по утвержденному плану: геометрические кварталы, стандартные дома, плацы, хозяйственные постройки, шоссейные дороги, правильно размежеванные поля, обязательно церковь, больница, школа, гауптвахта. Потрачено на всё это было не менее 100 миллионов рублей.

Изнутри, однако, всё было необразцово.

На бедных поселенцев легла двойная нагрузка: надо было и тянуть солдатскую лямку, и производить тяжелые работы – не только крестьянские, а любые, какие прикажет начальство.

Людей изводили мелочной опекой, у них не было совсем никакой частной жизни.

В военных поселениях были часты самоубийства. Множество раз колонисты писали жалобы царю о невыносимости свой жизни. Ропот и недовольство не прекращались, временами перерастая в бунт. Счет подобных инцидентов шел на тысячи. А поскольку люди это были военные, имевшие доступ к оружию, подавлять такие восстания было непросто. Иногда даже приходилось использовать артиллерию. В 1819 году произошло большое восстание на Харьковщине. Понадобилось две дивизии, чтобы с ним справиться. 29 бунтовщиков были засечены насмерть, многих искалечили шпицрутенами и отправили на каторгу.

По сути дела Александр попытался осуществить утопию: задумал построить нечто вроде земного рая – но не либерального, а государ-ственнического. Разочаровавшись в благе свободы, он уверовал в спасительность Идеального Порядка. Как всегда бывает с тоталитарными утопиями, вместо земного рая получился земной ад. Впоследствии это уродливое (да к тому же еще и нерентабельное) порождение царской фантазии ко всеобщему облегчению упразднят.

Временами у разочаровавшегося в идеалах юности императора случалось нечто вроде фантомных болей.

В 1818 году он тайно поручил нескольким доверенным лицам составить план отмены крепостного права. Результаты этой работы не были преданы гласности, а приступ царской ностальгии по свободе, равенству и братству скоро прошел.

Другим «рецидивным спазмом» было внезапное поручение составить не более и не менее как проект конституции. Задание было дано одному из бывших членов Негласного Комитета – Николаю Новосильцеву. Тот охотно взялся за работу, и появился удивительный документ «Государственная уставная грамота», рисовавший план какой-то совсем другой России. Она делилась на десять «намест-ничеств» (сейчас сказали бы «субъектов федерации») с автономным управлением в виде собственных парламентов-сеймов. Высшим законодательным органом должен был стать Государственный Сейм с двумя палатами.

Исполнительная власть отделялась от представительной и судебной. Гарантировались свобода печати и неприкосновенность личности. Одним словом, это была Россия, о которой и двести лет спустя остается только мечтать.

Должно быть, государь прочитал этот чудесный документ с ностальгическим вздохом, а Новосильцев с удовольствием вспомнил молодость, но всерьез никто осуществлять эту программу, конечно, не пытался. Она начисто разрушила бы основу «ордынского» государства. Вместо этого Александр усугубил строгости, а Новосильцев, отправленный искоренять крамолу в Царстве Польском, проявил себя там отъявленным врагом всяких вольностей.

На самом последнем отрезке жизни императором овладело странное беспокойство. Он всё метался из конца в конец своего обширного царства, будто наконец решил изучить его получше. В 1824 году добрался до Северного Кавказа, оренбургских степей и Урала. В 1825 году проследовал через Украину и Крым до Таганрога, где жестоко простудился и 19 ноября скончался. Незадолго до смерти в частном разговоре создатель Священного Союза и военных поселений сказал: «А все-таки, что бы ни говорили обо мне, я жил и умру республиканцем». Идеалиста могила исправит.

Впрочем, существует маловероятная, но не полностью разоблаченная версия, что в Таганроге сорокавосьмилетний император не умер, а скрылся, и в гроб положили похожего на него солдата. Колоритную версию подпитывало и то, что вскоре после царя точно так же, вдали от свидетелей, скончалась его жена Елизавета. Кто знает, не исполнили ли они свое юношеское намерение «поселиться на берегах Рейна» или уплыть в Америку. Вряд ли конечно. Но вдруг?