Текст книги "Собственность Короля (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)
Глава третья: Аня
Отчим долго и сосредоточенно дымит, никак не пытаясь начать обещанный тяжелый разговор, но, в конце концов, нарушает молчание неожиданным вступлением:
– Лечение твоей матери стоило очень дорого. Больше, чем я предполагал.
Зачем он об этом? Мама умерла год назад – так и нужно попрекать покойницу за то, что даже когда от нее один за другим отказываюсь все именитые центры онкологии, она все равно до последнего хваталась за надежду на выздоровление?
– Ты помнишь, что некоторые… лекарства, – Рогов морщится, тычет в пепельницу сигарету и тянется за следующей, – были баснословно дороги? А в последние годы магазины «ДиджиАрт» перестали приносить доход и мы, фактически, работали себе в убыток, потому что твоя мать не захотела продавать их, когда были желающие купить. За хорошие деньги.
– Я не понимаю, о чем и зачем этот разговор, – нервничаю и непроизвольно повышаю голос.
Отчим не медлит с ответом, и когда его здоровенный кулак впечатывается в столешницу, я подпрыгиваю на стуле.
Внезапный страх и нехорошее предчувствие сковывают по рукам и ногам, и даже горло сводит противным спазмом.
То предупреждение Паши… В моей голове оно превращается в тревожный набат.
«Зря ты приехала…»
– Долг твоей матери… – Рогов снова тянется за сигаретой, но на этот раз не прикуривает, просто вертит ее в руках и, в конце концов, ломает. Табачная стружка рассыпается по хаосу разбросанных на столе документов. – Ты знаешь, кто такой Шубинский?
Пожимаю плечами.
Мне иногда знакомы какие-то фамилии, но это совсем не из-за того, что я могу знать всех этих людей. Это просто потому, что в мире много фамилий и много однофамильцев.
– Если вы имеете в виду, знаю ли я этого человека, то нет, – брезгливо морщусь и снова непроизвольно вытираю ладонь об одежду. – Я бы запомнила, если бы…
Моя длинная пауза многозначительна: «… если бы хоть однажды встретила этого Кощея Бессмертного».
– Он – один из самых крупных застройщиков. Сидит не только на госконтрактах, но и строит по договорам для зарубежных инвесторов. Он был другом твоего отца и сопереживал твоей матери, когда ее болезнь начала прогрессировать.
Это ложь. Я знала всех друзей отца. Он погиб, не дожив до моего шестнадцатилетия всего неделю. Если бы Шубинский действительно был папиным другом, то бывал бы у нас в гостях, хотя бы изредка. А я абсолютно уверена, что только что видела его впервые в жизни.
– В наше время, Анна, никто не занимается благотворительностью. Надеюсь, ты достаточно взрослая, чтобы это понимать. «ДиджиАрт» задолжала Алексею крупную сумму.
Я придерживаю реплику, что сеть торговых точек не может быть настолько одушевленной, чтобы самостоятельно влезть в долги.
Но этот разговор как будто превращает кресло подо мной в сковороду, и я непроизвольно ерзаю, чувствуя, как кто-то уже поджег под ней огонь, и ребристая тефлоновая поверхность начинает стремительно раскаляться.
– Я до сих пор не понимаю…
– Все ты понимаешь! – снова рявкает отчим. – Думаешь, твоя учеба ничего не стоила? Думаешь, частная школа твоей сестры – это тоже просто так? А постоянные проблемы твоего брата? Ты понятия не имеешь, сколько мне стоит каждый раз вытаскивать его из дерьма!
В нашей семье, я – самая старшая. Мне двадцать три. Денису, моему брату, в этом году исполнится девятнадцать, и он правда все время попадает в какие-то неприятности. Психологи – которых у него было много – наперебой говорили, что это из-за отсутствия отцовского воспитания и что так он выражает свою глубокую внутреннюю боль, ведь если бы не Денис, папа, возможно, был бы жив.
Я гоню прочь эти мысли.
Нельзя. Здесь, при этом человеке нельзя вспоминать о самой большой трагедии моей жизни. Никто и никогда не увидит моих слез. Тем более – их не увидит Рогов.
Еще у меня есть сестра – Марина, ей всего тринадцать, но она подает большие надежды. Отец говорил, что именно она однажды прославит нашу фамилию Нобелевской премией.
– Родители оставили нам наследство, – пытаюсь держать лицо и не поддаваться на провокации Рогова. – Это приличная сумма, ее хватит, чтобы перекрыть любой долг, я абсолютно в этом уверена.
Я тысячу раз видела, как он проделывал это с матерью: выводил ее на деструктивные эмоции, доводил до морального коллапса, после чего она была готова отдать Рогову все, лишь бы он перестал злиться. Со мной так не выйдет.
– Она уверена, – раздавливая в ладони сигаретную труху, кривляется Рогов. – Ты приезжала домой только чтобы о тебе тут не забывали. Заявлялась как королева: с подарками, купленными на мои деньги, в нарядах, купленных на мои деньги, из красивой американской мечты об умной студентке Беркли, которой жизнь откроет все дороги!
– Не ваши, – не могу не сказать.
– Что? – кривится Рогов.
– Это были не ваши деньги. Это были деньги моих родителей, и вы не имеете права упрекать меня этим, потому что лично из вашего кармана я не потратила ни копейки.
– Ты ничего не знаешь о моих карманах, Анна, – гадко усмехается он.
– Потому что никогда в них не лезла.
– Когда-нибудь, жизнь очень сильно накажет тебя за то, что ты не умеешь вовремя закрыть рот, – угрожает Рогов. – Ты ничему не учишься, вся в отца – такая же… королева жизни, только с голым задом.
Этот разговор становится еще неприятнее, чем оценивающий взгляд Шубинского, от которого я до сих пор никак не могу избавиться.
Я поднимаюсь, иду к двери, но когда открываю ее – охранник стоит поперек выхода, словно колосс. Пытаюсь протиснуться наружу, но это бесполезно – он даже не шевелится. С таким же успехом я могу пытаться пинать валун, но вряд ли добьюсь результата, если не считать за результат парочку сломанных костей.
– Алексей, – слышу хриплый голос отчима, – зайди, пожалуйста.
Охранник, вместо того, чтобы уступить мне дорогу, жестко вталкивает обратно в кабинет всей своей необъятной тушей.
А когда дверь за ним закрывается, я понимаю, что Паша был прав – зря я приехала.
Рогов кивает на кресло, из которого я только что встала. Мордоворот кладет руку мне на плечо, и на миг я чувствую себя вколоченной в землю сваей – даже колени подгибаются. И вот так, словно непослушную заводную игрушку, силой усаживает обратно. В ответ на мою упрямую попытку встать и с молчаливого одобрения отчима, начинает демонстративно хрустеть пальцами.
Правду говорят: можно перестать жить в лихие девяностые, но невозможно вытравить лихие девяностые из того, кому хочется там оставаться. Мой отчим – порождение тех лет, он весь как будто от и до создан по лекалу «братков». Никогда, никогда не пойму, что мама в нем нашла, и почему вышла за него замуж спустя всего полгода после смерти отца. Поступок, по своей безумности равносильный тому, чтобы пересесть с «Ролс-Ройса» на дрезину.
Рогов садится в кресло за столом.
Долго и пристально смотрит.
Этот взгляд не может быть о чем-то хорошем. И о нейтральном – тоже.
Это взгляд-приговор.
– Шубинский сделал тебе предложение. Он подыскивал жену, ты подходишь. Считай, что это – первая отработка вложенных в тебя денег.
Это настолько нелепо и абсурдно, что даже не хочется комментировать.
Такие вещи нельзя говорить всерьез.
Потому что… ну просто нельзя.
Я же не борзой щенок, чтобы мной расплачиваться.
– Это хорошо, что ты заткнулась и начала соображать, – совсем иначе трактует мое молчание Рогов. И он как будто даже доволен и весел. – Потому что сажать тебя на цепь, как непослушную псину, мне, честно говоря, не хотелось бы.
Как… псину?
– У Шубинского… – отчим как будто подбирает правильное слово, – очень специфический характер. Сама видела, что он не молод, а с возрастом хер у мужика стоит все реже. Так что придется вспоминать все свои шлюшьи навыки, которых нахваталась в американских ночных клубах.
– Ты больной, – только и могу сказать я.
– А если тебе вдруг отобьет память, – Рогов хватает со стола какую-то бумажку и демонстративно ее комкает до размера теннисного мячика, – придется вручить ему Марину.
– Ей тринадцать, – говорю деревянными губами. – Она же… ребенок.
– Ну что поделать, если в голову старшей бог ума не вложил.
Перед моими глазами всплывает лицо сестры – круглое, все в веснушках, с маленьким носом и большими глазами. Мы с ней совсем не похожи – она зеленоглазая и рыжая, как солнце, вся в маму, а я – сероглазая шатенка, копия отца, который любил похвастаться своими греческими корнями. Я люблю Марину, наверное, даже не как старшая сестра, а как мать, как бы странно это не звучало.
Ей же… тринадцать.
А Шубинский – он просто… шестидесятилетний старый…
Перед глазами все плывет.
Я понимаю, что мои нервы обрываются примерно за миг до того, как падаю на пол и удар головой «выключает» мое сознание.
Глава четвертая: Влад
– Владислав Александрович, может быть… уже восьмой час…
Я несколько раз моргаю – и картинка роскошной средиземноморской виллы, которая только что была перед моими глазами словно настоящая, стремительно сжимается до размера кривых и прямых линий на огромном полотне архитектурного проекта.
– Что? Который час? – откладываю стилус и потираю уставшие, болезненно ноющие глаза.
– Девятнадцать сорок семь, – осторожно говорит женский голос.
Поворачиваюсь, смотрю на тоненькую девчушку лет двадцати с небольшим. Нужно несколько секунд, чтобы сообразить, что это – новая помощница в офисе «ИКС». Нас здесь работает всего десяток человек, так что в ее обязанности входит минимум дел: отвечать на звонки, вести нехитрую документацию и заваривать кофе. Главную работу делает мой главбух – старый занудный пень, но дело свое он знает так же хорошо, как я знаю свое. На подхвате работает еще пара дизайнеров помельче – они занимаются некоторыми типовыми задачами, и два ландшафтных дизайнера. Если честно – мне все это на хер не уперлось, потому что их общий кэш, составляет примерно двадцать процентов от стоимости одного моего проекта. Но у меня, как у любого порядочного архитектора, просто обязана быть своя студия. Так сказать – место, которое будет моим «лицом».
Дизайн этого здания я придумал с нуля, потратил несколько месяцев, вычеркивая и добавляя детали, а потом еще столько же времени убил на то, чтобы отыскать команду таких же обезбашенных строителей, готовых взяться за проект дома в стиле «неопознанная геометрическая стеклянная форма». Сейчас мой офис стал городской достопримечательностью. Дина шутит, что, если я обеспечил бы себя до конца жизни, если бы брал по десять баксов за каждое фото на его фоне.
– Идите домой, – киваю на дверь, – я все сам закрою.
В моем офисе есть правило – никто не приходит позже меня, и никто не уходит раньше. Часто это выливается во внеурочные часы, но премии моих сотрудников перекрывают эти неудобства с головой. Хотя, есть еще одно правило: я не даю вторых шансов. И если с основными сотрудниками текучка по нарушению третьего пункта более-менее прекратилась, то секретари в «ИКС» меняются чуть ли не раз в месяц.
Когда в офисе становится тихо и светится только лампа в моем кабинете, я завариваю себе кофе (кто вообще придумал, что кофемашина должна быть такой же сложной в управлении, как долбаный космический корабль?!), возвращаюсь к чертежу и пытаюсь вернуться к работе.
Хрен там.
Обычно, чтобы нырнуть в творческий процесс мне достаточно десяти, максимум – пятнадцати минуту. Если не получилось – можно сворачивать лавочку, потому что работа из-под палки всегда (без единого исключения за всю мою карьеру), отправляется в мусорное ведро.
Сворачиваюсь.
Залпом допиваю кофе.
Смотрю на часы – рабочий день в офисе официально заканчивается в шесть. Мои архаровцы пересидели на почти на два больше, но по-хорошему, мне нужно было сворачивать удочки вместе с ними. Я и так проторчал над чертежом за сегодня суммарно около девяти часов, сделав два коротких перекуса, за которые умудрился сожрать свою дневную норму по БЖУ.
Надо размять деревянные от монотонной работы мышцы.
Спасибо тем понимающим людям, которые входят в положение трудоголиков и держат «железки» открытыми до десяти, а иногда – и до одиннадцати часов. У меня есть абонементы сразу в нескольких клубов, и в какой я сегодня пойду – зависит от моего местонахождения. Нормальные люди обычно выбирают один зал, привыкают к нему и ходят туда с максимальным комфортом. Я отношусь к тому микроскопическому числу людей, которые начинают сходить с ума от одних и тех же пейзажей. Поэтому даже в офисе у меня четыре личных кабинета, между которыми я перемещаюсь с хаотичностью молекулы, иногда – в течение недели, а иногда – в течение одного дня. Мой психолог называет это «не проработанной травмой безопасности», считает, что таким образом я пытаюсь «запутать следы», чтобы голодное грязное прошлое не смогло меня поймать. Лично я предпочитаю считать это выебонами, на которые имею полное право и, к счастью, деньги.
Сегодня заваливаюсь в зал неподалеку от офиса. Сюда всего два квартала, ради которых даже тачку гнать не хочется.
Переодеваюсь, споласкиваю голову прямо в раковине, чтобы промерзли мозги, и иду ебашить своих полтора часа.
Оля, блядь, вернулась.
Я буквально силой удерживаю себя от того, чтобы посмотреть ее фотографии в соцсети. Вряд ли она развлекается в каком-то публичном месте – все-таки, организация похорон не тот случай, когда есть время на модные рестораны и клубы. Но если даже она просто вышла выпить чашку чая с подругой – я узнаю это место и обязательно туда поеду.
Семь лет прошло.
Я понимаю, что мы были еще пиздец какими долбоёбами, когда решили пожениться в двадцать лет, но я рвал жопу ради нее – и ради чего? Чтобы однажды вернуться в пустой дом и увидеть записку: «Ухожу, устала, прости». И в качестве постскриптума приписка, что свидетельство о разводе она пришлет по почте. Я в тот же день из принципа съехал на другую квартиру.
Я просто хочу посмотреть ей в глаза и задать один единственный интересующий меня вопрос: «Почему?» Хотя, хули там, столько времени прошло – Оля просто рассмеется мне в лицо. В лучшем случае. В худшем – она меня вообще не узнает, и не факт, что нарочно.
Сегодня я выматываю себя буквально до соплей. Знаю, что такой силовой тренинг – максимально хуевая идея, но зато под конец силы остаются только на то, чтобы дойти до душа, смыть с себя пот и злость, и вразвалку добраться до авто. Где-то тут меня и застает звонок Дины.
– Надеюсь, у тебя хорошие новости, – вздыхаю, разглядывая темно-синее низкое небо.
– Может, я просто хочу пожелать тебе спокойной ночи? – не может не съехидничать Дина.
– Что с Шубинским?
– Он хочет отжать «ДиджиАрт». Как ты понимаешь – не для того, чтобы продавать там телефоны и плойки.
Обычно я не слежу за тем, как развиваются или умирают разные торговые сети и прочая мишура. Сейчас вообще не в курсе, где и что продается. Обычно, просто говорю Дине, что мне нужно, озвучиваю дополнительные параметры (но чаще даже без них) и через максимально короткое время получаю «заказ» из ее рук. Но про «ДиджиАрт», наверное, не слышал только глухой. В свое время этот небольшой магазинчик сделал стремительный рывок до парочки крупных торговых точек, а потом все это разрослось в крупную сеть розничной торговли. Ходили разговоры, что на самом деле туда влил «черный» нал какой-то бандит, но примерно то же самое рассказывают абсолютно о любом выстрелившем проекте. Даже если это будет торговая марка, специализирующаяся на детском питании.
Зачем Шубинскому понадобилась эта сетка – догадаться нетрудно.
Торговые площадки – это всегда более или менее дорогая земля и хорошее расположение.
– У них сейчас дела совсем херово, – продолжает Дина, пока я медленно допиваю расколоченный в спортивном шейкере протеин. На вкус в этот раз какое-то клубнично-шоколадное говно.
– Шубинский хочет отжать места под застройку, – озвучиваю единственный логичный вывод из всего этого.
– Он хочет всю сетку, Король.
Я мысленно прикидываю, какое это может быть количество бабла. Шубинский не бедный чувак, но он же не миллиардер, чтобы вот так запросто вывалить такую кучу денег. В последние пару лет я крепко обогнал его по количеству богатых клиентов, но даже если я соберу вообще все свои активы – мне хватит в лучшем случае только на половину всех объектов.
– У него явно есть какой-то козырь в рукаве, – проговариваю вслух свои мысли, допиваю чертов сладкий протеин и выбрасываю его в урну вместе со стаканом. Чтобы перебить этот вкус, мне понадобится литр кофе, черного, как кладбищенская земля.
– Я кое-что поспрашивала, – издалека начинает моя помощница, но я заранее знаю, что она уже узнала все, что можно узнать. Дина всегда набивает себе цену, неважно сколько раз я скажу, что ее в моей жизни никто никогда не заменит. Поэтому молча даю ей совершить этот обязательный ритуал самолюбования. – Есть один парень. Могу организовать вам встречу.
– Ок.
– Я знала, что ты так скажешь. Завтра будет ждать тебя в клубе.
Дина первой кладет трубку, прекрасно зная, что я не имею привычки переносить или отменять назначенные ею встречи. Раньше пытался отучить ее от этой самодеятельности, но потом оказалось, что профита от них больше, чем стоят мои потраченные на перевоспитание нервы.
Ладно, посмотрим, что там за фрукт.
Глава пятая: Аня
Я прихожу в себя от того, что кто-то ощутимо бьет меня по щекам.
Голова раскалывается от резкой боли в затылке, перед глазами, стоит их открыть, все плывет и бултыхается в вязкой дымке.
– Жить будет, – слышу неприятный грубоватый женский голос.
В ноздри ударяет резкий запах нашатыря и реальность напрыгивает на меня внезапными резкими воспоминаниями.
Меня продали Шубинскому.
Меня или Марину, которой всего тринадцать.
Это дичь, которой просто не может быть.
Дурной сон, от которого я обязательно проснусь.
– У твоей красотки месячные, – говорит женщина, и я от стыда стискиваю ноги до резкой боли в коленях.
Какое им дело до моей физиологии, господи?!
– Это уже не моя проблема, – слышу голос отчима. – Алексей, поднимай эту спящую красавицу. И пусть кто-то приведет ее в порядок – жених, – ему явно нравится собственная «очень остроумная» шутка, – приехал.
Что? Шубинский ведь только что…
Мой взгляд падает на настенные часы, и я получаю еще один подзатыльник от жестокой действительности – уже почти десять.
Я приехала днем, а уже почти полночь.
Попытка сесть заканчивается стремительным перекачиванием боли из затылка в лоб, но встать мне все равно приходится, потому что охранник рывком выдергивает меня из постели, ставит на ноги, крепко удерживая за плечо. Наверное, только поэтому я и не падаю.
Перед глазами появляется лицо отчима – перекошенное от злости.
Его хватку у себя на лице почти не чувствую, только во рту появляется вкус крови, когда внутренность щек трется об зубы.
Потом пощечина – не сильная, но отрезвляющая.
Противный женский голос: «Не порти ей личико, а то самому придется отрабатывать».
Рогов матерится.
– Смотри на меня, – требовательно мотает моей головой из стороны в сторону, как будто это очень помогает. – Смотри на меня, сука! Хватит корчить невинность, блядина потасканная.
Я проглатываю крик отчаяния.
– Через пять минут ты спустишься в библиотеку, будешь мило улыбаться, будешь хорошей и послушной, и если Шубинский захочет минет – спросишь, как долго тебе нужно сосать. Поняла?
Меня все-таки немилосердно шатает.
Отчим принимает это за согласие, отдает какие-то команды и в комнате остаемся только мы с той неприятной женщиной. От нее пахнет лекарствами и использованными бинтами.
В ее сухой сморщенной ладони, которую тычет мне под нос – голубая таблетка-капсула. Во второй – жестяная исцарапанная фляга, из которой разит крепким алкоголем.
– Выпей – через пару часов крови не будет. Тебе пригодится.
Я молча отворачиваюсь от «угощения», все еще веря, что это просто дурной, очень дурной сон.
– Только Шубинскому вот такие рожи лучше не корчить, – говорит женщина, прикладываясь к фляге парой жадных глотков, потом вытирает горлышко краем рукава, снова предлагает мне и, когда я снова отказываюсь, прячет ее в сумку. – У него тот еще характер, он и не таких ломал.
Я обхватываю себя за плечи, пытаясь хоть немного согреться.
– Где Марина? – спрашиваю, не глядя на женщину, потому что не хочу получить еще одну порцию «доброжелательных советов», как мне вести себя с человеком, которому меня продали, словно овцу. – Что с ней? Она в порядке?
– Твоя сестра сейчас в детском санатории. Поверь, у нее дела намного лучше, чем у тебя. И так все и будет, если перестанешь корчить оскорбленную невинность и сделаешь то, что нужно.
Я молча киваю.
Спорить с ней бесполезно – очевидно, что она в курсе всех планов отчима, иначе он назначил бы ее моим тюремщиком. Просить ее о помощи бесполезно и даже опасно, потому что, если Рогов узнает, что я не собираюсь быть овцой на заклании, меня будут стеречь день и ночь.
Пусть будет так… как будет.
Может – хоть я сама в это не верю – Шубинский просто не знает, что меня «отдают» против воли?
– Все, вытри сопли, – женщина неласковым пинком подталкивает меня сесть на пуф у туалетного стола, вываливает из своей сумки какую-то косметику и пачку влажных салфеток. – Приведи себя в порядок и спускайся. Серьезные люди не любят ждать свои новые игрушки. И не любят, когда эти игрушки ломаются до окончания срока эксплуатации.
Она посмеивается и выходит.
Оставшись в милосердной тишине, наконец, выдыхаю.
На косметику даже не смотрю – смахиваю весь этот хлам на пол. В моей дорожной сумке была косметичка, но я, черт подери, понятия не имею, где она сейчас. Там же мои документы, немного наличных денег, единственная не заблокированная карта, на которой есть небольшая сумма. Хотя ее хватит в лучшем случае на койко-место в дешевом хостеле.
Меня начинает колотить озноб, когда доходит, что я даже из дома выйти не смогу, потому что у меня нет верхней одежды и денег на такси.
Когда в дверь раздается настойчивый стук, я понимаю, что, если не выйду сама – мне помогут. И вряд ли это будет приятная помощь.
В зеркале у меня самый потерянный вид, но прихорашиваться для Шубинского я не собираюсь.
Просто зачесываю назад волосы и выхожу, стараясь не думать о его ледяном оценивающем взгляде, который как будто въелся мне в кожу.
В библиотеку меня ведут как приговоренную к расстрелу – охранник слева, охранник справа. А когда я случайно останавливаюсь, путаясь в ногах, тот, что Алексей, кладет ладонь мне на плечо, сжимая на ней пальцы до моего вскрика.
Иду дальше, секунду медлю у приоткрытой двери из-за которой выбивается полоска света, и захожу.
Мне бы очень хотелось, чтобы Шубинский держался подальше, но он стоит у стола, и на этот раз не в дорогом костюме, а в джинсах, свитере и молодежных кроссовках, как будто такой наряд может стереть с его лица пару десятков лет. Выглядит нелепо.
– Анна, добрый вечер. – Он почему-то очень пристально изучает мою обувь, хотя на мне ровно те же туфли, что и днем. – Полагаю, у вас есть некоторые… вопросы.
Меня тяжело назвать мямлей, и я обычно не лезу за словом в карман, но сейчас мой язык буквально прилип к нёбу. Я открываю рот – но не произношу ни звука. И тогда Шубинский спешит мне на помощь: берет под локоть своими неестественно ледяными пальцами, проводит до стола и усаживает в кресло. Интересуется, не хочу ли я чего-то выпить, но и на этот вопрос я не могу ответить ничего вразумительного. Только отмечаю, что в доме моей матери – нашем доме, который отчим незаконно себе присвоил! – Шубинский ведет себя как хозяин. Не хватает только позвонить в колокольчик и вызвать прыгающего перед ним на задних лапках Рогова.
Сам он сначала как будто тоже хочет сесть напротив, на место хозяина, но потом раздумывает и отходит к окну. Становится спиной, закладывает руки сзади и какое-то время стоит так вообще не шевелясь. Он и правда похож на Кощея, но в молодежных кедах и с шевелюрой.
– Анна, я буду с вами откровенен, – наконец, нарушает тишину Шубинский. А предчувствие мне подсказывает, что его откровенность не понравится мне еще больше, чем правда жизни от отчима. – Я бизнесмен. Возможно, вы слышали про строительную кампанию «Вертикаль»?
– Нет, – все-таки возвращаю себе способность говорить.
– В вашем возрасте мало кто интересуется такими вещами. – Шубин поворачивается и на его тонких, обескровленных губах появляется снисходительная улыбка. – Я, конечно, не безотказный красавчик миллиардер из бабских фильмов про любовь, но могу дать своей жене все, что она пожелает. В разумных пределах, само собой. Но прошу заметить, что эти рамки довольно… условны, и их широта зависит от того, каким образом мы договоримся.
– Я не понимаю, к чему этот разговор. – Чтобы не выглядеть такой жалкой и испуганной, немного задираю подбородок и вспоминаю, что по маминой линии я из древнего дворянского рода, а бабушка, когда была жива, учила меня всегда сидеть ровно, как будто у меня на голове стакан с водой. Не знаю, получается ли сейчас изобразить что-то подобное, но стараюсь изо всех сил. – Вашей жене очень повезет, господин Шубинский, но если то, что я слышала от своего отчима – правда, то должна вас предупредить: к его обещаю я не имею никакого отношения и замуж за вас не выйду.
Мне даже сама эта мысль настолько отвратна, что во рту появляется неприятный привкус как будто от испорченной еды.
– Наша с Валентином договоренность с самого начала не включала ваше согласие, – спокойно признается Шубинский, и мой только секунду назад воспрянувший оптимизм, снова камнем падает вниз. – Поэтому, Анна, я и настоял на личном разговоре.
– Я не выйду за вас замуж, – упрямо твержу я. – Меня не интересуют ни ваши деньги, ни ваши возможности. Меня не интересует замужество в принципе, господин Шубинский.
– Позвольте поинтересоваться, что же вас интересует? – спрашивает как будто даже без подвоха.
– Сначала я хочу забрать сестру. Убедиться, что она в безопасности.
Стараюсь прямо смотреть ему в глаза, чтобы он понял, какую именно безопасность я имею в виду.
– Валентин полный банкрот, Анна. – Шубинский пожимает плечами, и на секунду мне кажется, что в гробовой тишине темного сумеречного кабинета, отчетливо слышен характерный стук и скрип его костей.
– У меня есть наследство.
– У вас нет наследства. Строго говоря, вам не принадлежит даже то, что в данную минуту на вас надето. Включая собственная жизнь.
– Это чушь! – Я вскакиваю на ноги.
Мучусь взглядом от двери до окна, прикидывая, где у меня больше шансов проскочить.
– Очень не советую делать глупости, Анна. – Шубинский выразительно цокает языком. – Вы красивая девушка, будет очень… грустно, если с вами что-то случится. По неосторожности. Кроме того, ваша красота и молодость, и способность быть такой… самостоятельной, в значительной степени поднимают ваш ценник.
Наверное, если я скажу, что не все в этой жизни продается и покупается, он просто рассмеется мне в лицо.
– Пока вы выглядите вот так, – он снова сканирует меня своим мертвым взглядом, – я готов за это хорошо и регулярно платить. Готов позаботиться о вашей маленькой сестре – предоставить ей доступ к лучшим учебным заведениям заграницей, урокам верховой езды, иностранным языкам и прочим вещам, которые должна знать девочка ее положения.
– Чтобы потом, когда мне будет уже тридцать, а Марине едва исполнится двадцать, точно так же силой взять в жены ее?! – Я не собиралась озвучивать это вслух, но слова произнеслись сами собой. В этом моя главная проблема – я редко понимаю, где нужно вовремя притормозить.
Но Шубинский только снисходительно качает головой.
– Анна, не знаю, что вам наплел Валентин, но вы явно принимаете меня за человека с весьма… специфическими наклонностями. Меня, поверьте, абсолютно не интересуют дети. – Шубинский даже нос морщит так натурально, как будто эта мысль вызывает в нем то же отвращение, что и во мне. – Понимаю, что в свете нашей с вами разницы в возрасте, у вас есть закономерные вопросы, но…
– Вы мне в отцы годитесь, боже, – возмущенно шепчу в ответ.
– У меня нет детей, – снисходительно говорит он, – поэтому никаких таких мыслей в моей голове вы, Анна, абсолютно не вызываете. Я вижу перед собой молодую, красивую женщину, получившую достойное образование, способную стать идеальной спутницей жизни для меня. И матерью моего наследника, само собой. Я буду откровенен с вами. – Шубинский обходит стол, становясь на расстоянии вытянутой руки. – У меня нет никаких иллюзий насчет того, что вы вдруг воспылаете ко мне нежными чувствами. Я плаваю в море большого бизнеса, где нет места такой наивности. Но я вполне допускаю, что мы с вами можем составить прекрасный тандем, основанный на взаимоуважении и взаимной выгоде.
– Покупать меня как вещь – это, по-вашему, уважение? – фыркаю я.
– Согласен, – он даже как будто доволен, что я его подловила. И тут же разводит руками: – Что поделать, иногда приходится пачкать руки. Но мы с вами здесь, разговариваем и пытаемся найти наиболее устраивающий нас обоих вариант. Небольшой грязный фокус, но он того стоил.
– Я. Не. Выйду. За. Вас. Замуж. – Повторяю в третий раз, но теперь четко выделяя слова интонацией. – Ни на каких условиях. Я не вещь. Меня нельзя отдать за долги словно…
– Строго говоря, Анна, вы уже принадлежите мне, – грубо перебивает Шубинский. – Наш разговор – не более, чем моя добрая воля. Я просто хотел дать вам возможность выдвинуть свои условия, на которых мы смогли бы договориться. В противном случае вы все равно станете моей женой, но с некоторыми… неудобствами.
– И что вы будете делать? Посадите меня на цепь? – Я храбрюсь и изображаю смех. – Притащите в ЗАГС со ртом, заклеенным скотчем?
– Мне совсем не обязательно куда-то вас тащит, Анна. Брак в наше время – это настолько незначительная формальность, что нас распишут даже без вашего участия. А способов заставить вас поставить подпись на брачном договоре такое множество, что в конечном итоге я буду решать – выбрать ли более мягкий или сделать так, чтобы ваши прекрасные глаза умоляли меня вложить ручку в ваши удивительные длинные пальцы.
Он даже не шевелится, стоит ровно на том же месте, где и минуту назад, но я чувствую себя буквально истерзанной его словами. И почему-то знаю – хоть вижу этого человека второй раз в жизни – что такими угрозами он не разбрасывается.
– Это какая-то глупая шутка? – в последней, отчаянной попытке найти всему этому хоть какое-то объяснение, выдавливаю я. И даже нервно смеюсь, как будто Шубинский уже это подтвердил. – В наше время такое бывает только в книгах и…
– Я похож на шутника, Аня?
Его лицо так резко меняется, что мне нужно время осознать – передо мной все еще один и тот же человек. Шубинский и раньше выглядел как ходячий Доктор Зло, а сейчас он просто как будто содрал остатки маскировки. Сделал это решительно и почти демонстративно, как будто нарочно берег этот эффектный выход до крайнего случая, когда у меня останется последний идиотский аргумент: «Не верю».
