Текст книги "Поэзия социалистических стран Европы"

Автор книги: авторов Коллектив

СТЕФАН ХЕРМЛИН

«АВРОРА»

 
1
 
 
Мерзла в ноябрьской стуже
Надежда, но крепла молва,
Снилось солдатам все то же:
Младенец и три волхва.
 
 
И курился бальзам аравийский
Над грудами мертвых тел.
Кто не надеялся больше,
Жить этой верой хотел.
 
 
С миром придет искупитель.
– Когда же? И сколько лет
Ждать нам еще? -
Туманен
И уклончив ответ.
 
 
Грозно хмурились над полями
Тяжкие тучи войны.
Люди, чтобы мира добиться,
Перебить друг друга должны.
 
 
Кто-то один взбунтовался.
Его оттащили прочь
И на столбе телеграфном
Вздернули в ту же ночь.
 
 
Крестьяне кричали про землю,
Вобравшую пот вековой,
А рабочий в солдатской форме
Спросил: – Завод будет мой?
 
 
– Сначала в войне победите,-
Был им ответ.– И тогда…
– Нет! Не хотим, чтобы силу
Копили господа.
 
 
Ветер дохнул холодный,
Озарилась ракетами мгла.
Три волхва и младенец – сказка,
Но звезда и вправду взошла.
 
 
Они не хотели бойни.
Полки были сыты войной.
Голосовали ногами
И уходили домой.
 
 
Белели штыки и шашки
В серебристой лунной пыли.
Люди пели. И на их шапки
Красные звезды взошли.
 
 
2
 
 
В эту ночь подул иной ветер; все началось заново.
Окончилась чреда обычных дней и лет.
Ожили старые книги, вестники несказанного,
Тайное стало явным, на непонятное был дан ответ.
 
 
Большевики! Измученные и голодные твердили о них снова и снова
Люди, выросшие в сполохах Севера и сожженные зноем круч
Костры потухших селений шептали это слово,
Пастухи звезду славили звонко, как горный ключ.
 
 
Вспомнились несбывшиеся мечтания мертвых,
Заговорили губы сожженных на кострах,
Столетний кашель узников, на каменном полу простертых,
Очнулись годы, уносившие поражения и страх.
 
 
Вся музыка рождалась во имя этой ночи,
Во имя этой ночи возникала любая мысль.
И не было бездомных сердец.
Всем покинутым сияли милые очи,
С этой ночью все прошлое обретало смысл.
 
 
Алфавит баррикад был отныне незабвенен,
Орудия «Авроры» диктовали новый строй.
Весь мир в ту ночь измерен был одним мерилом: «Ленин»,
«Власть Советам!» – писало Будущее громадною рукой.
 
 
Там, где владыкам мира их угрюмый быт был тесен,
Где тлела грустная покорность у холодного гнезда,
Сумерки пронизала волна решений и песен,
Под декретами Совнаркома пламенела звезда.
 
 
3
 
 
Дней железная поступь
Застыла, как монумент.
Крейсер, что звался «Зарею»,
Встал на страницы легенд.
 
 
Вела крестьян и рабочих
Победа юная в бой.
Волны войны разбивались
О красный берег крутой.
 
 
Расцвел сияющим маем
Жесткий кулак Ноября.
ПАРТИЕЙ был управляем
Корабль «МИРОВАЯ ЗАРЯ».
 

МАНИФЕСТ К ШТУРМУЮЩИМ ГОРОД СТАЛИНГРАД

 
Над вами ночь, вас гложет боль тупая,
Вы, может, завтра превратитесь в прах.
Вот почему я в вашу смерть вступаю,
Чтоб рассказать, о чем молчит ваш страх.
Я стану вашим медленным прозреньем,
Я покажу вам знаки на стене.
И взглянете вы с диким изумленьем
На демонов, бушующих в стране.
 
 
Я побываю в каждой вашей думе,
Как эхо смутных стонов и молитв.
Сорвав завесу вашего безумья,
Я вам открою тайну этих битв.
Заставлю вас, вглядевшись в сумрак серый,
Забыть свой дом и песенки невест.
Отныне все измерит новой мерой
Снарядный шквал, грохочущий окрест.
 
 
На юный город подняли вы руку -
Вас обманули ваши лжевожди.
Вы мечетесь по огненному кругу.
Да, жребий брошен! Милости не жди!
Помчались смертоносные машины
На город братьев через снег и мглу,
Проламывали стены ваши мины
И обращали улицы в золу.
 
 
Горят дома, земли гноятся раны,
Леса и пашни выжжены дотла.
И ненавистью жарко дышат страны,
Где ваша банда черная прошла.
Но в снежном поле, трупами покрытом,
Тот город встал, стряхнув золу и дым,
Чтоб доказать свинцом и динамитом,
Что – все равно! – грядущее за ним.
 
 
Он выстоит, он выдержит удары,
А вы сгниете в глине и в снегу.
Вас изведут багровые кошмары
На этом неприступном берегу…
Я вас пугал. Теперь смотрите сами!
Бессильны стоны! Как тут ни кричи,
Под русскими седыми небесами
Немецкой кровью пенятся ручьи.
 
 
Всему конец!… Но есть еще спасенье.
Еще вы братья мне. Найдется путь!
Спешите, искупая преступленье,
Штыки своих винтовок повернуть
На главного зачинщика разбоя,
Виновника бессчетных слез сирот,
Который в пропасть тянет за собою
Обманутый и проданный народ!
 
 
Еще вы братья мне! Одной страною
Мы рождены. И я пришел сюда,
Чтоб с вашею безмерною виною
Явиться к вашим судьям в день суда.
Пришел, сломив судьбы неумолимость…
Я жду, о братья! В муках и в крови
Родится ли великая решимость
Из горя, из страданья, из любви?
 

БАЛЛАДА О ДАМЕ НАДЕЖДЕ

 
Хозяйка сна, подруга эшафота,
Предсмертный хрип, веселая сестра
Голодных толп, наркоз, полудремота,
Сиделка возле смертного одра,
Последний хворост в пламени костра;
Когда сердца дрожат в ознобе страха
(Чадит заря, а на рассвете – плаха),
Тогда деревенеющий язык
Зовет тебя, магическая пряха,
Надежда – королева горемык.
 
 
В дремучем мире дьяволов и змей
Ты призрачна, светла и невесома.
Прислушалась ты к жалобе моей:
Двенадцать бьет… Полночная истома…
Я за тобой из города, из дома
В багровую безбрежность побреду.
Прости… Ты знаешь: я попал в беду,
Распят и колесован… В смертный миг
Приди, прильни ко мне… В жару, в бреду…
Надежда – королева горемык.
 
 
Ты в жажде – утоление желанья,
Ключ – пред тобой раскроется стена.
Святая смесь предчувствия и знанья.
Убита вера, правда казнена.
Ты ненавидишь, ты любви полна.
Ты, нищенка, гонимая жестоко,
Вдруг вспыхнешь красным заревом с востока,
И будит спящих петушиный крик.
То пропадешь, то вынырнешь до срока,
Надежда – королева горемык.
 

 
Посылка
Тебе мы служим верно, без упрека.
Ты – лед и пламень. Ты горишь высоко.
Ты – прошлое. Ты – будущего лик.
Ручей, в пустыне спрятанный глубоко.
Надежда – королева горемык.
 

СОВРЕМЕННОСТЬ

 
Слово поэта – о, терпкая горечь бузинного сока,
Голос дня, флейта ночи, ослепительный миг,
Стая загадочных птиц, кружащая в небе высоко,
Тишина и раскат, жажда и быстрый родник…
 
 
Ты затмило мне очи. В быстрых волнах токкаты
Я затерян; я гибну в плену неизбежном твоем.
Не разгадано мною, ты пробьешь мои латы,
Ты войдешь в мое сердце своим тяжелым копьем.
 
 
Гибну я, гибну, гибну. Вы простить ничего не хотели,
Жжет меня и казнит ваш непрощающий взгляд,
Имя мое твердят шипы в истерзанном теле,
Раны дальних народов, не утихая, горят.
 
 
Скрипки грядущего полнят мой слух. И, сумрачно грозен.
Плачет о мертвых гобой, кровь мою леденя.
Города белозданные, лебеди будущих весен!
Хоры убитых! О, сжальтесь, защитите меня!
 

ГЕОРГ МАУРЕР

ВСЕ НАШЕ

 
Космонавту вновь гиацинтовым видится море греков
и ракушкой мерцающей – мир, породивший Венеру.
Люди вечно рождают людей. И поток красоты,-
род людской стремится в перламутровый космос.
Да, с высот кровь погибших может казаться рубином,
мы целуем его и уносим на пальце,
как талисман на опасные звезды. Лететь нелегко.
Наш полет – это бремя Земли, и жертвенна радость,
и это предсказано в Слове.
Эта битва – битва Геракла со львом,
в круговороте грозы. Мы слышим битву и предкам хвалу
воздаем.
Ибо все это наше, все, что смысл дает временам,-
и мы превозносим ушедших, мы их постигаем, как наших,
тех, кто наше возделывал в муках во мраке былого.
И тогда восстававший, видя поток и пылающий шар,
слышал больше, чем шум, различая больше, чем пламя,
полагая, что Бог говорит из него, он не был глупцом,
но поучающим нас, нас, искателей Слова,
чтобы выразить всю нашу суть, чтобы не просто
обитать, низвергнув господ, но и большее слышать,
чем рокот моторов, и чувствовать большее,
чем жар плавильных печей. Ибо все это бремя.
Но полет – вот творящее бремя Земли, в человеке
человека творящее, сына разбуженных масс.
 

МОЛОДОЙ ГЕТЕ

 
Ты, небо, и вы, цветы на лугах просторных,
друг другу свой блеск посылаете вы, но разве ваш блеск
не отсвет любви, горящей в груди у меня?
Вас, ночи, Вселенной вертящийся вихрь не затем ли родил,
чтобы нас – меня и ее – вы укрыли плащом?
А летящий со скал ручей,
вырастающий в реку на уютной равнине,-
разве не так обнимает он сад, где растут за оградой
простые цветы, как я обнимаю ее?
Кто запретит мне неистово повиноваться
закону различья – подобно тому как, вздымая вихри,
дышит в мерцающий зной ледяная гора?
Да, я един со стихией!
Я стужи ищу, как самум,
и тепла, как летящий на юг пассат.
Девушка! Я заставлю твою грудь всколыхнуться:
для этого есть у меня такие слова, каких не слыхала ты
в церкви.
Видишь: персик цветет, и вокруг него пчелы роятся;
чувствуешь: ветер весны залетает в твое окно,
покуда ты мечешься под одеялом.
Ты лежишь без сна,
ты на миг ощущаешь себя средоточьем Вселенной,
но напрасно: то боль, то радость тянут тебя -
как растенье вверх из земли – обратно в землю.
Грудь твоя рвется навстречу мне из-под платья,-
удержи, если можешь, огонь, когда рвется из кратера он!
 

* * *

 
Тебя Медведиц поступь золотая -
Ты чувствуешь – уводит в вышину.
Ты научился слышать тишину
И жить, как дуб, корнями в мир врастая.
 
 
Ты ощущаешь: ветер, налетая,
К тебе несет потоков пелену.
Ты зацветаешь, у весны в плену,
С ветвями вишен ветви рук сплетая.
 
 
Теперь твой срок пришел. Речным простором
Плыви, как лебедь, белым осиян.
Рождает розы каждый твой изъян.
 
 
В твоих ошибках вспыхивает свет.
И звездно-ярко, как слепой поэт,
Ты проникаешь в будущее взором.
 

* * *

 
Дай мне в тебя вглядеться. Подожди.
Как стая птиц, закончив перелет,
Спустились мысли с облачных высот -
Им нужно время, чтоб в себя прийти.
 
 
Вселенной было мало им в пути,
Все, кроме звезд и высоты,– не в счет.
Но явлен мне бровей твоих разлет -
И звезды остаются позади.
 
 
Ты – это ты. Могу тебя обнять,
И снова можем мы побыть вдвоем.
И мне легко и радостно опять.
 
 
Смеется все внутри, хоть губы сжаты.
Но вижу блики на лице твоем,
И с губ слетают хохота раскаты.
 

* * *

 
Ты и пространство слиты, нет границы.
И ум никак вопроса не решит,
Что мне, а что тебе принадлежит
В игре, которая меж нами длится.
 
 
Такая слитность к слову «мы» стремится.
Небесный блеск, из тонких нитей свит,
Звучаньем слившихся миров спешит
Излиться радостью на наши лица.
 
 
Когда мой взгляд сплетается с твоим,
Родник согласья неостановим,
И изумляет нас его биенье.
 
 
Такой любви не знать успокоенья.
Откуда силы мы берем, откуда
Переносить такой избыток чуда?
 

Вальтер Вомацка (ГДР). Фрагмент витража.

ИОГАННЕС БОБРОВСКИЙ

И.-С. БАХ

 
Городская свирель -
сей муж своенравный, со шпагой,
как с мелодией сентиментальной
(и представьте себе,
человек деловой,
знает цену
и себе и другим),
детской радости полный
там, где плещет волна, там, где время
как живая вода.
Оттого с ним и дружат
и нагой Иордан,
и беременный небом
 
 
Евфрат,
 
 
Нет, ему не забыть
биенье залива морского
и того, кто незримо
ступал за огнем уходящим,
окликая планеты,
задыхаясь в древней тоске,
И порой, то ли в Кётене,
где блещет придворная музыка,
то ли в Лейпциге
(роскошь бюргеров, великолепье) -
 
 
приближается звук,
возникает то самое – вновь.
Под конец
он не слышит уже
ликованья вешнего Троицы
в трубном пении меди
(до которой – 16 футов).
 
 
Только юные флейты
бегут перед ним, танцуя,
когда он, утомленный,
нотные бросив тетради,
покидает свой дом старомодный,
чуя ветер летучий, уже
не узнавая земли.
 

ПАМЯТНЫЙ ЛИСТОК

 
Годы
как паутина,
годы. Паучье время.
Цыгане брели с лошадьми
по глинистым тропам. Старый цыган
шел с кнутом; цыганки
останавливались у калиток,
гадали, держа в ладонях
полные пригоршни счастья.
 
 
Потом они исчезли.
За ними пришли душегубы
с каменным взглядом. Как-то раз
старуха, выйдя из тесной каморки,
удивилась – куда пропали цыгане.
 
 
Слушай, как дождь шумит
над косогором: идут
те, кто невидимы больше,-
по глинистой древней тропе,
залитой мутной
водой. Ветер в кронах чужбины
колышет пряди
черных волос.
 

ПУТНИК

 
Вечером
поет река,
тяжко дышат леса,
исчерчено небо
кричащими птицами. Над
берегом древней тьмы
мерцает звездное пламя.
 
 
Я жил, как люди живут.
Мне были открыты ворота
без числа. Если было закрыто,
я смело стучал.
 
 
Теперь открыто везде.
И руку тебе подает
зовущий. Входи и не бойся.
Скажи: леса поют,
в вечернем дыханье реки
мчатся рыбы, и небо
дрожит в пламени.
 

ДОН

 
Возникают деревни
из дыма. Над берегом
дали в огне. И в долине
загнан поток, выдыхает он
иней, темная тишь
в погоне за ним.
 
 
Бело над стремниной. Нависли
тьмой берега. И кони
восходят по склону, И склоны
над берегами
вдруг обнажают
вдали за полями
древние стены, под юной
луною, под небесами.
 
 
Там
див кличет
на верху древа,
облака оглушает, птица,
вся из печали, кличет
над склонами брега,
слушать велит долинам:
«Холм,– говорит,– разверзнись:
выйди, павший, в своих доспехах,
воин, шлем свой надень».
 

ФРАНЦ ФЮМАН

НИБЕЛУНГИ

 
Уложены штабелем грубым,
что стал их последним ночлегом,
червивые, вшивые трупы
чернели, краснели под снегом.
Гниющая, темная масса,
обкарканная вороньем,
выклевывающим мясо
и снег, что тает на нем.
 
 
И где их родные дали?
Там, на краю земли.
Чего они здесь не видали?
Они за князем пошли.
Вожди им сладко пели,
что будет любой награжден,
на Рейне – их колыбели,
и вот их кладбище – Дон.
 
 
За ними мосты взорвали,
в полях ни былинки нет,
виселицы с развалинами
прочерчивают их след.
О верности, славе, чести
развеяны ветром слова,
и ничего, кроме мести,
не остается для вас.
 
 
Слова, словеса, витийство.
Иссякли запасы лжи.
А ваши дела – убийство,
мучительство, грабежи.
Верны кресту и Валгалле,
вы начинали резню,
а тех, кто с вами шагали,
вы предавали огню.
 
 
Огнем опалившие страны,
ныне жертвы воды.
О Нибелунги, тираны,
династия зла и беды!
Вырваны ваши главы
из мифов, преданий, книг.
Убийцы не знают славы.
Люди забудут о них.
 
 
Срастаются раны луга,
опять зеленеет лес,
сиренью пахнет округа,
а запах крови исчез.
Народы дышать начинают,
убийцы сгорели дотла,
и гром голосов проклинает
Нибелунгов дела.
 

ДОМА ИЗ СТАРИННЫХ СКАЗОК

 
Дома из старинных сказок…
Вот он – дом для голодных,
со стенами из булок
и крышей из пряников.
В окнах – окорока.
Приветливый голос
зовет подойти поближе,
приглашает наесться досыта.
Но что это?…
Жирный дым
выползает из брашен огромных.
Добела накалились колосники,
дверь заскрипела на петлях
только что отворенной клетки.
И чей-то отчаянный крик замирает,
 
 
Вот он – дом для невест.
Спешились женихи с горячих коней,
и сердца их бьются в могучем утесе груди,
и они клянутся в вечной любви.
Но что это?…
Женихи омывают
кровавые руки в ручье.
В тачках увозят
горы колец золотых
и роют ямы для бочек -
тяжелых бочек, набитых телами.
 
 
А вот он – дом красотой опьяненных.
В прекраснейшем замке земли
поэты хвалу воздают
прекраснейшей из королев,
чью красоту даже зеркало громко поет…
Но что это?…
Охотник приносит блюдо,
на нем горячее сердце дымится.
Он поведал о смерти
крестьянской девушки,
что превзошла красотой королеву.
 
 
Дома из старинных сказок.
Но что это?…
 

ДЕТИ НА ВЗМОРЬЕ

 
Взморье – простор для работы,
к работе рвется рука.
Можно строить без счета
из мокрого песка:
мосты, ворота, дороги,
замок, вал крепостной,
горы, холмы, отроги,
а рядом кипит прибой.
 
 
Хороша такая забава:
с водою смешать песок,
понастроить слева и справа
много мостов и дорог,
вот и озеро заблестело,
 
 
вот колодец, а вот дворец -
играя, ведет свое дело
ребячливый творец.
 
 
Но вскоре вода нахлынет,
прорывая дамбы заслон,
и громада горная сгинет,
и замок будет сметен,
с волной уплывает в море
все, что выстроил ты с трудом,
ни следа не останется вскоре
от шедевров на пляже пустом.
 
 
Но чудо свершается снова,
созиданию нет конца;
волны ушли – и готовы
трудиться руки творца,
замки, валы, бастионы
возводить с великим трудом,
вновь победит побежденный
на побережье морском.
 
 
И ты осознал уже что-то
неизбежное для души,
и снова строить охота,
и будут опять хороши
горы, мосты, ворота,
замок, вал крепостной,
ты зачарован работой,
а рядом кипит прибой.
 

ПАУЛЬ ВИНС

ВРЕМЯ МЕЧТАТЬ

 
Над башнями бронеплатформ
веет ветер мечтаний.
Мечта – безветрие в шторм,
в штиль – зов штормовых скитаний.
 
 
Утонет в крови и опять
средь битвы вспорхнет беспечно.
Есть ли время мечтать?
Его нет.
И оно вечно.
 

МАЯКОВСКОМУ

 
Лилипутов-прохожих песнь, а не лесть
тебе, великану московскому,
Владимиру Маяковскому.
Жизней тебе – тысяч десять!
 
 
Пусть мертвых на дне могилы
холод лижет и гложет -
голоса твоего революционная сила
холодом стать не может.
 
 
По рельсам подземным – огней поток;
новых морей на земле рожденье;
дожди; победа над притяженьем -
в ритме твоих строк.
 
 
Взора за горы отвага.
Семимильного сердца бой,
Слушай печатанье шага
миллионного за тобой.
 
 
И если юным планета
от полюса к полюсу кликнет зов,
раскатится эхом ответа
твое двадцатидвухлетнее: «Я готов!»
 

ГОЛОС ГОРОДА

 
Привет тебе, яростный, хриплый и радостный,
Привет тебе, города голос!
 
 
Славлю хлопанье двери и звон открываемых окон,
И песню трамвайного рельса, и речи колес,
И топот, и ропот шагов беспрестанных,
Быстрых, уверенных, четких, растерянных,
И тебя, шум листвы
В крохотном садике
Между двух серых зданий,-
Я славлю. Тебе мой привет!
 
 
Славлю смех ребятни, запускающей новый волчок,
Голоса усталых приезжих,
Голоса этих женщин (как они окликают друг друга из окон!)
И негромкий голос врача.
Я слышу приказы, рассказы, случайные фразы,
Голоса твоих улиц и грозных цехов,
Эхо мощных заводов, эхо рыночных сводов…
 
 
И тебе,
 
 
Счастливый и тихий
В невидимой комнате
Голос влюбленных,-
Тебе мой привет!
 
 
Я славлю звон колокольный в час дымного вечера
И ветреным утром – гуденье сирены.
Приливы, отливы толпы и гром демонстраций,
Голоса беспокойные, злые, нестройные,-
И брань, и хвала, и рассказ про людские дела…
 
 
И тебе,
 
 
Безмолвный, но чистый
Голос младенца
У материнской груди,-
Тебе мой привет.
 
 
Привет тебе, яростный, хриплый и радостный,
Привет тебе, города голос!
Тебе, моя жизнь!
 

ОНИ НЕ СПЯТ

Посвящается посмертным маскам

антифашистов в Альтоне

1956

 
Они не спят. Конец. Дыханья больше нет.
И молния их глаз ничей покой не тронет.
Ты не услышишь слово этих губ.
Лбов белизна. На ней играет свет.
Такой нездешний, словно их хоронят.
И знай, что облик их суров и скуп.
Он ничего не вымолвит в ответ.
Нужны ли мертвым в их посмертной доле
Твой запоздалый стыд и тяжесть поздней боли?
 
 
Их больше нет. Эдгар Андре убит.
Убиты Детмер, Шмидт. Убит товарищ Фите.
Альтона грозная вдали от них шумит.
Хлеб и вино, победа, воздух, свет,
Придите к ним на помощь, разбудите!
Уже нельзя. Обломано крыло.
Твое лишь сердце бьется тяжело
Или молчит. Лишь ты сегодня в силах
Тревожить души в каменных могилах.
 
 
Ты здесь один. Им слов не нужно стертых.
Ответь им: кто ты?
Как ты будешь жить?
Ты снова хочешь их похоронить
Или навеки воскресить из мертвых?
 

ЗАПЕВАЛА

 
Он был Гансвурст.
На скалах крутолобых
неистовые сальто исполнял,
бил в барабан,
ярился,
заклинал
и словно утопал в глухих чащобах.
 
 
Шли толпы через лес,
а трусы вслед кричали:
«Заблудитесь!» – и уходили прочь.
Другие шли вперед
и день и ночь.
И он им пел,
когда они молчали.
 
 
И спутники его прозвали
счастливым Гансом,
может, оттого… Прощанье
было горьким для него,
и он порою не скрывал печали.
 

ГЮНТЕР ДЕЙКЕ

КРАСНЫЕ ПАРУСА

 
Пляж – это близь, серебряной волной
и пеной нам слепящая глаза.
А там, под небосвода синевой,
на горизонте рдеют паруса.
 
 
И будут так гореть до самой тьмы.
Ведь солнце не зашло еще пока,
и в сны еще не погрузились мы,
и не сгустились в небе облака.
 
 
Пусть не страшит нас вязкая коса,
и ветры пусть нам будут нипочем.
На дальнем горизонте паруса
горят для нас спасительным огнем.
 

В ПУТИ

 
Вид из окна каждодневный -
утром, вечером, днем.
Родина – край задушевный?
Мир – что полузнаком?
 
 
Речка – твоя по праву
детства – еще твоя ль?
Твои ли поля и травы
и в дымке тумана даль?
 
 
Утренний выводок в луже
и петушиный крик -
это утренней стужей
день трудовой возник.
 
 
В нем, словно в рукопожатье,
пространства соединены -
единокровные братья,
части нашей страны.
 
 
Эти близи и дали,
деревья и сад за рекой -
мы этот мир создавали
по мерке нашей людской.
 
 
Вот он лежит, росистый,
весенней зарей облит -
открытый, цветущий, чистый,
словно девичий лик.
 

*

 
Холмы и леса под лазурью…
Прекрасен наш край родной.
Стоит глаза зажмурить,
чтоб чувствовать – он с тобой.
 
 
Он в наших сердцах с рожденья.
От них он неотделим.
И небо каникул весенних
блестит, голубое, над ним.
 
 
Но только для нас с тобою,
но только для нас двоих
поляна за нашей тропою
и тихо журчащий родник.
 

*

 
Вскоре примчатся птицы,
покинув на лето юг,
и к пашням своим возвратится,
от спячки очнувшись, плуг.
 
 
Но лето вслед за весною
в трудах и заботах летит.
Оно за труды с лихвою
нас отблагодарит.
 
 
А осень все злей, все упрямей
срывает листву с кустов.
Но наша родина с нами,
и с нами наша любовь.
 

УВЕ БЕРГЕР

ФАУСТ

 
Ты, жажда знаний, ты меня вела
из кабалы, из быта, где рабы.
А следом гул молвы и гром пальбы,
и горечь одиночества была
 
 
усладой мне. И вот забил родник -
природный свет из глубины души.
О, ты возник! Но жажду не туши -
пусть братья ждут – придет мой высший миг.
 
 
Меня качало, било и несло.
Нигде ко мне не приходил покой.
И спас меня природный свет людской,
и Дело из Познания росло.
 
 
Что выше Дела? Все сгорит дотла -
бессмертны только Знанья и Дела.
 

ГЕРТРУДА КОЛЬМАР

 
В саду вечернем видишь ты: скользнула
твоя мечта, как золотая змейка.
Гонг времени глуша своим дыханьем,
свирель в глубинах ночи пламенеет.
 
 
Взревела тьма. Ты, смертница, ты слышишь
и в этом одиночном заключенье,
когда ты загнана сама в себя,
свой шепот напоследок слышишь ты?
Ты слышишь: песнь твою восток запел,
когда Марат, Сен-Жюст и Робеспьер
в крови, в грязи встают, непобедимы,
и с ними ты лицо свое подъемлешь.
 
 
Так, попранное, выросло в ночи
все, что тебя сковало, заклеймив
тебя твоей кровопролитной смертью.
К запретному ты потянулась вновь.
Отстаивая грозное равенство,
служанка, ты гостей грядущих кормишь.
 
 
В развалинах ты высишься, свирель,
Поникнешь – и тебя задушат когти.