Текст книги "Поэзия социалистических стран Европы"

Автор книги: авторов Коллектив

КЕМАЛЬ СТАФА

ПОГИБШЕМУ БРАТУ

 
Родился ты
В тот год, когда война
Вошла без стука в наши двери,
Когда людские племена
Вцепилися друг в друга,
Словно звери.
И стлался над землей сражений дым.
И у твоей убогой колыбели
Нужда и нищета сидели,
А голод был наставником твоим.
 
 
Но подлый век,
Но низкий старый мир
Тебя лишь закалил,
А не сломил.
И ты отверг, смеясь,
Их лживый блеск,
Их золотую грязь.
 
 
Да, наша молодость была тяжка,
Но клятву принесли мы с братом
Хранить навеки гордость бедняка
И ненависть к богатым.
 
 
Нам говорили:
«Ложный путь
Избрало ваше поколенье.
Вам надо бы развлечься, отдохнуть…
Те, кто всю жизнь стояли на коленях,
И нам хотели головы пригнуть,
Но, все преграды преодолевая,
Мы с боем
Шли вперед.
И думал я,
Что брат со мной придет
К твоей победе,
О земля родная!
Как о твоей свободе он мечтал -
И не дождался,
Не дошел.
Упал…
Прощай, товарищ!
Милый брат, прощай!
Я возвращаюсь в партизанский край
В орлиное гнездо народа,
Под знамя то, что вышивала мать,
Не уставая слезы вытирать,-
Под знамя
Нашей правды и свободы!
 

ПЕСНЬ КОЛОКОЛЬНИ

 
Как холодно голодным по утрам!
Качая головой седою,
В построенный недавно пышный храм
Старик заходит, сгорбленный нуждою.
 
 
Голодного не насыщает сон.
Усталый после отдыха ночного,
Дверь колокольни отпирает он,
И частый звон
Провозглашает: день начался новый.
 
 
Светает. Отступает мгла.
На колокольне нищий, сирый, робкий,
Худой старик, повисший на веревке,
Звонит в колокола.
 
 
Всем кажется: серебряной волной
Омыло город, утренний и сонный,-
А в колокольне робкий, оглушенный,
Худой старик, несчастный и больной,
Со лба стирает теплый пот,
И кашляет, и вновь звонить идет,
И виснет на веревках снова.
И снова заглушает этот звон
Детей голодных стон
И кашель старика больного.
 

ИЗ БОЛГАРСКОЙ ПОЭЗИИ

ХРИСТО СМИРНЕНСКИЙ

КРАСНЫЕ ЭСКАДРОНЫ

 
Утром самой светлой эры с факелами новой веры
красным вихрем эскадроны по моей планете мчат.
Словно вороны, над ними в черных тучах, в черном дыме
без конца кружат снаряды, стаей черною кружат.
 
 
Пена с губ коня упала, и кого-то смерть достала -
храбрый воин распластался бездыханным на земле…
Конь застыл недоуменно, но тотчас за эскадроном
он опять помчался следом с ветром, бьющимся в седле.
 
 
Развевает ветер гривы, не сдержать коней порывы,
и летит до облаков,
постепенно оседая, вековая пыль седая
из-под бешеных подков.
 
 
Мчат бойцы без остановки, но коварные винтовки
преграждают смелым путь -
с ними смерть играет в прятки, кратки и кровавы схватки:
пуля с пулей, с грудью грудь.
 
 
Ах, летите, эскадроны! Обожженный, обновленный
с вами мир сегодня весь.
Ах, летите, эскадроны! Вместе с вами миллионы,
миллионы – их не счесть.
 
 
Свергнув рабские законы, вы летите, эскадроны,
обгоняя старый век.
Вы летите вихрем красным в завтра, где под солнцем ясным
будет счастлив человек.
 
 
Ах, летите, эскадроны! Угнетенных смолкнут стоны -
вы предвестники весны.
Сквозь последние заслоны вы летите, эскадроны,
словно молнии, грозны.
 
 
И когда в былое камнем рабство и насилье канут,
станут углями в золе,
вы тогда с коней сойдете и губами припадете
к отвоеванной земле.
 

МОСКВА

 
Москва! Москва!
Глаза твои бездонны.
Мне так близка заря твоей зари.
Москва! Москва! Ты сердце на ладони
теперь навек проснувшейся Земли.
Москва! Москва!
Живой накал металла.
Ты все смогла,
ты горе отмела.
Москва! Москва! Сбылось, о чем мечтала
ты, мать моя, ты, сверстница моя.
 
 
Москва! Москва!
Высоты и глубины.
И вдоль виска
шершавый шрам войны…
Москва! Москва! Горят твои рубины,
сердца пятиконечные твои.
Москва! Москва!
С тобой не разминуться.
Врагов войска
мертвы перед тобой.
Москва! Москва! Ты символ революций,
ты хлеб и мир, ты самый главный бой.
 
 
Москва! Москва!
Пример тобою подан.
Звучат слова
о счастье всех людей -
и слушают Париж, Берлин и Лондон,
Москва, твое воззвание к народам
с твоих еще горячих площадей.
Москва! Москва!
Пусть нам живется всяко.
Ты, как трубач, походный марш пропой,
Москва,– моя повестка и присяга
на бой святой, на – до победы! – бой!
 

ДА БУДЕТ ДЕНЬ!

 
Ночь чернотой своей пугает;
ночь холодна, как лед, как смерть.
Растерзана земная твердь
и кровью жаркой истекает.
 
 
Среди руин, в огне и дыме,
безглазым демоном войны
знамена хищно взнесены;
звенит мечами он своими.
 
 
Во мраке ночи непроглядной
с земли зловеще поднята
громада страшного креста;
к нему толпою безотрадной
 
 
идут гонимые бичами
кумира золота и зла,
и все мрачней, все гуще мгла,
и двигать нет уж сил ногами.
 
 
Почуять воздух жаждут груди,
хоть искры света ждут глаза.
Мечта одна лишь, как гроза,
горит, растет и души будит.
 
 
Сквозь жуткую ночную тень,
сквозь слезы и кровавый гнет
мятежный крик кругом встает:
– Да будет день! Да будет день!
 

ЛЮДМИЛ СТОЯНОВ

ГУСЛЯРСКАЯ

 
Едва лишь сел я вином упиться,
вином упиться – друзьям на здравье,
друзьям на здравье, врагам на гибель -
над ровным полем взвилися птицы,
что было грезой – то стало явью,
от страшной яви – волосья дыбом.
 
 
Глашатай кличет по Будим-Граду,
по Будим-Граду, Демир-Капии,
по всем-то стогнам, путям и селам
его я слышу, и горше яда
вино, и думы, что тучи злые,
застлали мраком мой пир веселый.
 
 
Соленой влагой полны колодцы,
рыдают нивы, рыдают хаты,
всему народу – лихая туча! -
– С торгов Афон-гора продается!
Мчат богатеи в Солунь треклятый,
не повторится счастливый случай!
 
 
Гора, где каждый-то камень – подвиг!
Здоровье хворых, свобода пленных,
защита сирых, опора слабых!
На райских пастбищах овцы бродят,
в святых обителях белостенных
монахи черные бога славят.
 
 
Меня в колыске качало Худо,
качало Худо у мерзлой печки,
за мною Худо ходило тенью.
Как не скучать мне в ночи без свечки,
коль ничего мне и ниоткуда,
ни в будний день мне, ни в воскресенье!
 
 
Каб богатеем глядел на солнце,
все откупил бы долины-горы,
златые нивы, златые руды…
Эх, потекли бы мои червонцы
на радость здравым, на здравье хворым,
на сласть и радость простому люду…
 

РУССКОМУ НАРОДУ

 
Словно Балкан, что суровым гайдуком
нашей земли стережет небосвод,
в страшные годы доблестным другом
в помощь нам – русский великий народ.
 
 
Помнят отцы наши Шипку и Плевну.
Русская кровь пламенела, как мак.
«Едут!» – будили девчата деревню,
в розах тонул за казаком казак.
 
 
На площадях о Столетове, Гурко
старцы поют до сегодняшних дней.
Прялки молодок, жужжащие гулко,
с песней о русских кружатся дружней.
 
 
Рабство и мрак ты, как рыцарь, пронзаешь,
жизнь возвращаешь и счастья оплот,
правды источник из скал высекаешь
людям земель всех, о русский народ!
 
 
В мужестве, в доблести – кто тебе равен?
В верности – с кем бы тебя я сравнил?
Я бы упал, задыхаясь, бесправен,
если б тебя не узнал, не любил.
 
 
Нет величавее русского слова,
нет русской речи звучней и мудрей.
Все, что высоко, правдиво и ново,
слышимо всюду, рожденное в ней.
 
 
Разве из пропасти черной вторично
к свету смогли б мы подняться опять?
Разве нам стало бы снова привычно
песни свободы в рядах распевать,-
 
 
если б не братья, что шли неуклонно
в помощь нам, старый и молодой,
молот и серп укрепив на знамена,
в шлемах под пятиконечной звездой?
 
 
Шли на подмогу и все нам простили,
братская к нам протянулась рука;
русская ярость – безудержной силы,
русского чувства бездонна река.
 
 
Честность, товарищество, сердечность
не потускнеют во все времена,
русская правда есть всечеловечность,
в рост и меня поднимает она.
 
 
Словно Балкан, что суровым гайдуком
нашей земли стережет небосвод,
в страшные годы доблестным другом
в помощь нам – русский великий народ.
 

ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ

 
Этот день, он пришел к нам с безлюдьем полей,
с тишиною лугов, отзвеневших косою,
с позолотою персиков и с синевою
над садами и рощами, с плачем детей.
 
 
Этот день, молчаливый, пропахнувший мятой,
и пустующим стойлом, и потом рабов,
вдруг расцвел по дорогам над нивою сжатой:
загорелись знамена над морем голов.
 
 
Тишину колокольный трезвон разорвал,
словно из дому вышел веселый гуляка.
Прогремели замки,– из тюремного мрака
люди хлынули, песнями дом зазвучал.
 
 
И на площади, прежде безлюдием страшной,
пред телами казненных столпился народ.
Благодарность и вечная слава отважным,
тем, чье мужество к светлой нас жизни ведет!
 
 
Пролетает по улицам и площадям
ветер радости, буйно шумящий в знаменах,-
из лесов и оврагов на крыльях зеленых
долгожданная весть прилетела сюда.
 
 
Партизанские шапки заломлены браво,
на винтовках – султаны зеленых ветвей,
поминается Ботев, гайдуцкая слава
разливается песней, огня горячей.
 
 
Говорит командир, и звучна его речь,
и летит его слово крылатою бурей,
что не будет ни виселиц больше, ни тюрем,
что свободу должны мы, как око, беречь.
 
 
А «катюши» идут, и проходят солдаты,
и вокруг ликование, смех и молва.
«Красной Армии слава!» – и ярки плакаты,
и горят, и сияют над аркой слова.
 
 
Этот день, он взошел небывалой зарей,
развернувшейся в небе, как алое знамя,
и над миром зажег благодатное пламя,
и рассеялись тучи над нашей землей!
 
 
От Дуная до Странджи – кипенье народа.
Над землей небывалые грозы прошли.
Держит власть сам народ над страною свободной,
он сегодня – хозяин счастливой земли!
 

ЭЛИСАВЕТА БАГРЯНА

ЗОВ

 
Здесь я замкнута, крепки засовы,
и в окне решетки черной прутья,
ни запеть не в силах, ни вздохнуть я,
ни в родной простор умчаться снова.
 
 
Как томятся в тесной клетке птицы,
зов весенний слышу сердцем ясно,
но огонь мой гаснет здесь напрасно
в душном сумраке глухой темницы.
 
 
Так разбей замки – пора настала
прочь уйти по темным коридорам.
Много раз по солнечным просторам
я веселой птицей улетала.
 
 
Унесет меня поток певучий,
что из сердца трепетного льется,
если до тебя он донесется…
– Слышишь из темницы зов мой жгучий?
 

ПРАВНУЧКА

 
Нет ни прародительских портретов,
ни фамильных книг в моем роду.
Я не знаю песен, ими петых,
и не их дорогами иду.
 
 
Но стучит в моих висках лихая,
темная повстанческая кровь.
То она меня толкает к краю
пропасти, которая – любовь.
 
 
Юная прабабка жаркой масти,
в шелковом тюрбане ниже глаз,
с чужеземцем, тающим от страсти,
не бежала ли в полночный час?
 
 
Молнию-коня, чернее врана,
помнят придунайские сады!
И обоих спас от ятагана
ветер, заметающий следы…
 
 
Потому, быть может, и люблю я
над полями лебединый клич,
голубую даль береговую,
конский бег под хлопающий бич…
 
 
Пропаду ли, нет – сама не знаю!
Только знаю, что и мертвой я
восхвалю тебя, моя родная,
древняя болгарская земля.
 

ЗАБЫТЬЕ

 
Говори, говори, говори -
опускаю ресницы и внемлю:
гор дымятся внизу алтари,
вижу смутные море и землю…
 
 
Там закат багровеет, горя,
здесь пожарища, дым и тревога,-
где нас встретит сегодня заря
и куда эта вьется дорога?
 
 
О, туда ль, где мы, полные сил,
можем, словно два пламени, слиться
и в ночи средь небесных светил
как двойная звезда засветиться?
 
 
– Я конца не предвижу пути,
позови – я согласна идти.
 

БЕЗУМИЕ

 
Могучий вихрь – тревоги грозный знак.
Какие эта ночь таит виденья,-
и тополя зачем взметнулись так!…
О, что за крики, вопли и моленья!
Умолкнет и опять застонет мрак.
Не рвется ль чья-нибудь душа из мира?
Зачем нам лес грозит, как злобный враг,
и Орион сверкает, как секира?
 
 
Такая ночь – для заговора, друг,
страшны пожаров огненные лица,
самоубийцу манит смертный круг,
о боже мой, на что глядит возница!
Не третий ли уже петух пропел?
Свистя, играет ветер проводами,
раздался крик – и конь осатанел,
как будто кто-то гонится за нами.
 
 
Но не принцесса я, ты не король,
мы не хотим ни скипетра, ни трона,
не сеем мы страдания и боль,
мы грамоты не прячем потаенной,
нам не нужна ничья на свете кровь.
На мир глядим мы влажными очами,
чтобы поймать хоть тень твою, любовь!
Мы твой мираж хотим увидеть сами.
 

МОЯ ПЕСНЯ

 
Возьми меня, лодочник, в легкую лодку свою!
Волну рассекая, скользит она бездной раздольной
и будто бы в небо ведет дорожку-струю,
летит наперегонки она с чайкою вольной.
 
 
В открытое море выйдем, покинув залив,
на губы нам брызнут волны солью целебной,
и с южным ветром, парус тугой развив,
помчится, белея, ладья дорогой волшебной.
 
 
И в море, лодочник, песню я запою
неслыханную – о малой родине нашей,
чье имя тучкой сникает на душу мою,
чья песня – мед и вино, всех песен краше!
 
 
Где каждая девушка, хлеб убирая, поет,
а парни вторят и вечером ждут у калиток;
на свадьбах поют, и зимой, всю ночь напролет,
где в песне мать изливает печалей избыток.
 
 
О, песня у нас зловеща и скорбно-глуха,
такой ты не слышал, такой не услышим нигде мы:
ведь нет народа, чья доля, как наша, лиха,
чьи муки так тяжки, а люди безропотно-немы.
 
 
У нас на горах и летом не тают снега,
и море у нас зовется «Черное море»,
и Черной горы вершина мрачна и строга,
слезами поит нашу землю черную горе.
 
 
Возьми меня, лодочник, в легкую лодку свою!
О нет, не страшат ее гребни пучины раздольной.
И пусть в бесконечность ведет дорожку-струю,-
мы неба достигнем, сдружимся с чайкою вольной.
 

ТРЕВОЖНАЯ ВЕСНА

 
Ты, новая весна, приходишь, все сильнее
тревожа неизвестностью своей.
Чем ярче солнце, тем она сложнее -
загадка этих не певучих дней.
 
 
Деревья развернут сверкающие кроны,
разбуженные ульи зажужжат,
и каждый цвет созреет, опыленный,
и лепестки на пашню облетят.
 
 
На этом пире, в этом ликованье,
где каждое зерно идет тотчас же в рост,
где жадно любит каждое созданье,
каким он будет, наш заздравный тост?
 
 
Ужель навек, с тех пор как солнце светит,
с тех пор как день на свете занялся,
войне греметь и бушевать на свете,
жестоким вихрем корчевать леса?…
 
 
Но мыслей моих нынешних не станет,
они, как одуванчик, облетят,
когда ударит гром, и буря грянет,
и за снарядом засвистит снаряд.
 
 
Расплата грозная за все, что было ложью.
Сражение за жизнь – и я в бою.
Земля моя, дрожу твоею дрожью,
дыхание тебе на благо отдаю.
 

МОСТ

 
В минувшее ведущие мосты
обрушились, и нет путей назад.
Над миром свод свинцовой высоты.
Огонь бушует. Города горят.
 
 
Земля до глубины потрясена.
Зияет пропасть, глубже, что ни час.
И грянувшая буря так сильна,
что, может статься, унесет и нас,
 
 
И вереница тех, кто обречен,
идет вперед, и некуда свернуть.
На лбу клеймо. Их тыщи, миллион…
Пронзенными телами устлан путь.
 
 
Он бесконечен, страшен и кровав -
но есть ему конец над ревом вод,
что гибельнее раскаленных лав,-
там в будущее новый мост растет.
 
 
И столько тысяч судеб, душ и тел
навеки в основание легло,
чтоб он над потрясеньями летел,
чтобы его ничто разрушить не могло.
 

Данаил Дечев (Болгария) Копривщица. 1957 г.

 
Затем что нет в минувшее пути,
все рухнуло, и не о чем жалеть,
и новым людям в новый день идти
на новый берег и о новом петь.
 

ПОЭЗИЯ

 
Если б в моем взгляде не жила ты -
я бы в темноте
была слепою
и не мог бы взгляд мой
стать крылатым
и парить свободно
над землею.
В стебельках застенчивых и слабых
я плодов не видела бы грозди,
приземлиться взглядом
не могла бы
никогда я
на далеких звездах.
Вот чего б глаза мои лишились,
если б в мире не было тебя.
 
 
Если б ты мой слух не заострила,
чтобы и в молчании мне слышать
слово,
возвращающее силу,
слово,
что волнуется и дышит,
чтобы слышать голос -
близкий, дальний,
с вечных звезд
и с улицы соседней,
что летит ко мне с своей печалью,-
ах, какой глухой была б и бедной
жизнь моя,
когда бы не было тебя.
 
 
Если б моим сердцем
не владела
с юности и до мгновений этих,
если б сердце
песней ты не грела -
чтоб жилось полнее мне на свете,
чтоб во всех разлуках и печалях
делать грусть надеждой легкокрылой,
радость – песней,
горькое – случайным,-
где бы я взяла на это силы,
если б в сердце
не было тебя?
 

НИКОЛАЙ ХРЕЛКОВ

БАЛЛАДА О ТРЕХ СЕСТРАХ

 
Осень. Ветры воют грозно.
Отчего ж не спят так поздно
и рассветной ждут поры
три невесты – три сестры?
 
 
Ночь пришла
в селенье Крын.
Мрак в селенье Крын
и мгла…
 
 
Мрак кромешный, час разбоя,
все вокруг полно покоя.
 
 
Вот Верти-веретено
молвит глухо и темно:
– Не вернется в край родимый,
на чужбине спит любимый!
 
 
Ночь пришла
в селенье Крын.
Мрак в селенье Крын
и мгла…
 
 
Хоть спешит – едва мотает,
коченеет, замерзает.
 
 
Тотчас Полотно-сотки
застонала от тоски:
– Твой любимый и мой милый
рядом выбрали могилы!
 
 
Ночь пришла
в селенье Крын.
Мрак в селенье Крын
и мгла…
 
 
Ткет она – и все напрасно,
жжет ей грудь недуг ужасный.
 
 
Третья – Расчеши-кудель -
шепчет: – Где ты кончил день,
мой любимый, что с тобою? -
и качает головою.
 
 
Ночь пришла
в селенье Крын.
Мрак в селенье Крын
и мгла…
 
 
Чешет, руки вдруг уронит,
там, за дверью, никого нет.
 
 
Осень. Ветры воют грозно.
Но не спят, хотя уж поздно,
и рассветной ждут поры
три невесты – три сестры.
 
 
Ночь пришла
в селенье Крын.
Мрак в селенье Крын
и мгла…
 
 
Мрак кромешный, час разбоя -
взрыв! – в помине нет покоя.
 

ЛАМАР

ГАЙДУКИ

 
Мои братья
юнаки,
белогривым Балканам
волю подвигом бранным
дайте,
дайте,
юнаки!
 
 
Свободой душа не согрета,
живем и поем мы невесело,
в печаль неизбывную эту
вплетая старинные песни.
 
 
Роща, ты,
сестра родная,
зашуми листвою
буковой.
Ворон каркает, вещая
нашим вдовам скорбь и муку.
 
 
Мои братья
юнаки,
белогривым Балканам
волю подвигом бранным
дайте,
дайте,
юнаки!
 
 
Взволновала Дунай
эта буря.
Бунт -
как вьюга
на зимней дороге.
То, гайдуки,
огненный бунт
против царя,
против бога!
 
 
Горы седы и суровы,
и в слезах сироты-дети.
Иго сбросить, сбить оковы
мы выходим на рассвете.
Хлеб лежит неубран в поле,
некому взмахнуть косою.
И скорбит бедняк в неволе
над иссохшей полосою.
 
 
Роща, ты,
сестра родная,
зашуми листвою
буковой.
Ворон каркает, вещая
нашим вдовам скорбь и муку.
 

ДЯТЕЛ

 
На морщинистом клене сухом
пестрый дятел упорно хлопочет -
знает, старый, кто дерево точит!
 
 
А потом, оглядевшись кругом,
меж ветвей прошумит он, как пламя,
и взлетит высоко над ветвями.
 
 
Вот таким же упорным трудом
всех червей доконать бы и слизней,
все, что гибельно дереву жизни!
 

СТАРАЯ ВОДЯНАЯ МЕЛЬНИЦА

 
Мукомольня стоит за деревней,
вся обросшая мхом и мукой.
Вот он – дедовский замок наш древний
под навесом ветвей над рекой.
 
 
Здесь недавно еще мукомолы
до рассвета мололи зерно.
И под грохот и говор веселый
в добрых кружках кипело вино.
 
 
А теперь, словно в сказке старинной,
дремлет мельница, скрыта листвой,
В ней души не найдется живой…
 
 
Где же люди со старой плотины?
Там, где стук раздается машинный
новой мельницы – паровой.
 

ОКНО

 
В час утренний ко мне легко заря влетела.
Нет занавеси на окне моем.
Пусть гость любой в мой дом приходит так же смело
и видит, как порой бывает тихо в нем.
Быть может, я к нему навстречу грустным выйду -
то давнюю печаль припомнила душа.
Пусть он простит меня. Пусть не таит обиду.
В своей судьбе и я ошибки совершал.
Но здесь, перед окном, открытым в сад зеленый,
я добрых жду друзей. Они придут ко мне,
а с ними радости их жизни обновленной.
Пусть все печали их дотла сгорят в огне!
И лишь одна любовь пусть нас ведет, как прежде,
к тем сокровенным дням, к их свету, к их надежде!
 

ГОРА

 
Я на горе стою, где море света,
где столько рек берет свое начало!
А по земле идет хмельное лето,
травой зеленой покрывая скалы.
 
 
И звезды тихо падают в озера.
Лес напевает песенку простую.
А я пришел в задумчивые горы,
чтоб встретить свою осень золотую.
 
 
Я вековую мудрость в песне слышу,
я чувствую в ней свежесть и прохладу.
…Зовет гора меня все выше, выше,
вселяя в сердце дерзость и отвагу.
 
 
Стоит гора в величье молчаливом
и утопает в сини беспредельной.
А там, внизу, поля неторопливо
сплетают золотое ожерелье.
 
 
И вот оттуда, сверху, из вселенной,
гора седые реки шлет на землю,
чтоб напоить своей водою пенной
леса и долы, что под солнцем дремлют,
 
 
Я остаюсь наедине с природой
и не могу на горы наглядеться.
Я думаю: «Великая свобода
дана здесь человеческому сердцу!»
 
 
Болгария моя шумит лесами.
И слушают задумчивые горы,
как реки озорными голосами
поют,
и звезды падают в озера.
 

НИКОЛА ФУРНАДЖИЕВ

ВСАДНИКИ

 
Всадники, всадники… Кровь лишь сочится болгарская,
отчие долы и отчее небо в огне.
Где наш народ, где земля наша вечно бунтарская,
скорбное, ровное поле, ответишь ли мне?
 
 
Сук над повешенным ветры качают со скрипами,
пусты равнины, чадит пепелищами тьма;
всадники мчат, мать-земля провожает их всхлипами,
словно поет и рыдает там гибель сама.
 
 
Брошено дерзко копье над полями и стогнами,
кровью обрызгано, светит в полуденный час;
мечено небо огромными красными окнами,
словно и небо разгневалось, глядя на нас.
 
 
Всадники, всадники,– бездной дорогу обрезало -
отчие долы и небо огнем замело!
Ветер гудит… Мне и страшно, о мама, и весело,
с песнею гибнет просторное поле мое!
 

ДОЖДЬ

Александру Жендову

 
Ты, родная земля, моя плоть, моя мать и жена!
Звонкой глиной прельщен, зноем этих пустынь околдован,
темный дождь налетел, заголил твое лоно косматое,
и всю ночь переспит он с тобою на выжженных пашнях.
 
 
Чешуя его блещет, зеленые очи сверкают,
залучился, запенился в брызгах коричневый дьявол.
Так раскрой свою грудь, отзовись протяженными гулами,
моя радость – земля, моя плоть, и душа, и жена!
 
 
Что за страсть полыхает, какая зеленая влага
размывает и мнет твою черную глину во мгле,-
о, каким мятежом дождевая душа переполнена,-
он поет, и целует, и пляшет, и плачет, и блещет!
 
 
О родная земля, моя плоть, и душа, и жена,
обними его жарко, забейся под тяжестью ливня.
Как самец-жеребец, распалился он, вздыбился бешено,
А земля веселится, и пляшут деревья и камни.
 

ПОТОК

 
Горная, за завитком завиток
тропка бежит то подъемом, то спадом.
Утро. Я слышу: струится поток
за можжевельником, ельником, рядом,
стонет и гневается, попадет
в плен к бурелому, в завал каменистый -
выйдет на волю и дальше поет,
дерзкий и радостный, быстрый и чистый.
 
 
В водовороте, бушуя, кипит.
Прыгает. И неожиданно круто,
вспенившись, в темную бездну летит.
Греется на солнцепеке с минуту.
Мох похищает у скал и, летя,
ловит листву, унося безвозвратно,
что-то лопочет свое, как дитя,
что-то лопочет, но все мне понятно.
 
 
Я понимал его раньше вполне,
мне и теперь он понятен, когда я
вижу, как движется он в тишине,
каждый изгиб берегов повторяя,
мерно струится – полезен, спокоен,
там, где не знают, как в юности зол
был он порою и как непокорен,
сколько он бился и сколько он шел.
 

ОКТЯБРЬ

 
Мне не забыть вовек об этом.
Как страшен мрак перед рассветом!
Я шел на ощупь, как слепой…
Но вдруг твои поднялись крылья,
и, вмиг прозрев, глаза раскрыл я
и взглядом встретился с тобой.
И ввысь волнующе знакомо
взметнулись красные знамена,
и отступил столетний страх.
Твоим приходом осчастливлен,
пульсирует мой тихий Сливен -
бунт! Женщины на площадях.
Стрельба и кровь… Но город светел,
и даль прямая, как стрела,
и молода, и весела,
и ветер, всюду майский ветер.
Я нищим был и был солдатом
в угоду сытым и богатым,
но верила моя душа,
что есть борьба, борьба святая.
И с ней меня заря связала,
на севере она взошла!
Ты стал для нас зарею этой,
ты каждый бой венчал победой,
не сосчитать твоих побед.
И мы с тобой непобедимы,
и навсегда для нас едины:
рассвет – Октябрь,
Октябрь – рассвет.