Поэзия социалистических стран Европы
Текст книги "Поэзия социалистических стран Европы"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)
ЮЛИАН ТУВИМ
* * *
Жизнь!…
Плечи расправлю, восставшй от сна,
Дуновением утра омоюсь,
Крикну, радостно крикну,
Небу светлому кланяясь в пояс?
– Это счастье, что кровь человека красна!
КРИТИКАМ
А в мае
Я кататься привык, господа,
На передней площадке трамвая!
Город меня прошивает насквозь!
А в голове что творится тогда:
Огни, огнива, беги, побеги.
И весело отчего-то,
Особенно у поворота.
На поворотах
Расправляю плечи самозабвенно,
А деревья шумят вдохновенно,
И пахнет весной
Шалеющий сад,
И ликует вода,
А улицы напропалую звенят:
В мае! В мае! -
Вот так и катаюсь на передней площадке трамвая
Многоуважаемые господа.
ЛОДЗЬ
Когда моей славы придут года,
Безмерных хвалений эра,
И станут из-за меня города
Спорить, как из-за Гомера,
Когда в Польше, как после дождя – опят
Будет статуй моих и бюстов
И в каждом городе завопят:
«Здесь родина Златоуста!» -
Пускай потомки забудут рознь
И спор о «Тувимовом деле».
Я сам скажу им: мой город – Лодзь,
Я здесь лежал в колыбели!
Пусть те восхвалят Сорренто, Крым,
Кто на красоты падок.
А я из Лодзи. И черный дым
Мне был отраден и сладок.
Здесь рос, штаны протирал наскрозь,
Рвал пуговицы с мясом,
Здесь старый педель, срывая злость,
Ругал меня лоботрясом.
Тут слышал я бури первый гром
И музы чуть слышный шорох.
(Доныне стоит знаменитый дом:
Андреевская, номер сорок.)
Здесь я лет десять в школу ходил,
Со скукой, сказать по чести;
Среди лентяев и заводил
Сидел на почетном месте.
И тут мое сердце забрал в полон
Некто тихий и золотистый,
И здесь семь лет, огромных, как сон,
Писал я стихи и письма.
Я признан был Лодзью с первого дня,
Без всяческой проволочки.
И некий Ксенжек печатал меня
По две копейки за строчку.
Люблю твой облик, прекрасный и злой,
Как мать недобрую – дети,
И вид твоих улиц под серою мглой,
Любимейший город на свете!
И говор проулков, и смех продавщиц,
Пылища и гомон базаров
Дороже мне шика и блеска столиц,
Милее парижских бульваров!
Доныне слезами мне застят взор
И окна твои, и отрепья,
И стареньких улиц базарный задор,
И жалкое великолепье,
И этот дурацки торчащий «Савой»,
Одетые с шиком торговки,
И вечная надпись: «Мужской портной,
Он же дамы и перелицовки».
ПЕРВОЕ МАЯ
Влажным багрянцем, трепещущей сенью
Всплески знамен из распахнутых окон,
В праздник червонный, в праздник весенний
Солнечный полдень бушует потоком.
Окна оправлены просинью зыбкой.
В залах снопы, золотые снаряды.
Блестки зеркал разыскрились улыбкой,
Солнцем расцвечены праздника ради.
В ливне лучей этажи отдыхают.
Крыш черепичных слепяще сверканье.
Праздник мильонами свеч полыхает,
В стеклах зеркальных преломлены зданья.
Ветер, скользящий по влаге и суше,
Мчит облака по небесному своду.
День этажи отраженьями рушит
В ясно-глубокую звонкую воду.
Залпы лучей Золотистого Ока,
Воду всколышьте колоколами!
Радость свободы моей высокой,
Взвейся, в лазурь ударяя крылами!
Взвейся над городом, ветру открытым,
В пурпур знамен шелестящих одета.
С ветра на площади, с Вислы к зениту,
Радостью ясной весеннего света
Лейся, сверкая, свобода поэта!
В синь зачарована, с пурпуром слита,
В высь этажей над знаменами взвита,
Буйствуй же, красная и голубая,
В праздник багрянца и сини зенита,
В праздник зеленого Первого мая.
БОРЬБА
Ничего, что я в модном пальто
И что в гетрах, при галстуке я,
Все равно по асфальту иду,
Как пророк и как судия.
Сокрушает мой гневный взгляд
Все, чем правит телец золотой,-
Всех дирекций, редакций ряд,
Всех театров, парламентов строй.
Ударами взгляда крушу
Витрин роскошных стекло,
По царству антихриста бьет
Мой крик упрямо и зло.
Испепеляет мой взор
Ваших долларов мильярд.
Серым пеплом рассыпался вдруг
Ваш тщеславный, глупый штандарт.
Вы возводите свой Вавилон,
А строительством руководит
Толстомясый Стиннес, болван,
Тысячепудовый бандит.
Фанатически вас кляня,
Чувством немощи распален,
Я сметаю с лица земли,
О слепцы, ваш Вавилон.
К ГЕНЕРАЛАМ
Рыкает, пугает, сверкает крестами
Каждый генералище с ожиревшей рожею.
– Хватит! Не притворяйтесь львами!
Знайте: здесь генералы мы сами,
Мы сами,
Задумчивые прохожие!
Тщеславие, помпа, блеск и шик,
Штабы, адъютантов гладкие лица.
Слово процедит – и тут же крик:
«Рады! стараться! ваш! сок! дит! ство!»
Смешно! Не станем таить греха!
Вот я, например, и тихий и скромный.
А знаете вы, господа,– ха-ха! -
У меня во владенье весь мир огромный.
Нет, вам не добиться ни службой, ни лестью
Моего свободного званья Поэта.
Господь не нацепит вон те созвездья
На ваши мундиры и эполеты.
Не сумеет узнать ни единый штаб
Наших сладких и страшных секретов,
На ваших картах не лезет в масштаб
Таинственная отчизна поэтов.
Вам – алые отвороты за свист свинца,
За смерть, за расправы карательной роты.
Мы – грудь разодрав, обнажаем сердца,
Вот наши пурпурные отвороты!
Бомбовержцы, какой вы оставите след,
Кроме дыма, пожаров, увечий!
Но огнями живыми
Через тысячу лет
Наших слов будут рваться картечи!
Так бросьте же притворяться львами,
Смешные люди, на львов не похожие!
Помните: здесь генералы мы сами,
Мы сами,
Задумчивые прохожие.
СЛОВОМ В КРОВЬ!
Ваши слова – как салонные моськи,
А мои – как взъяренные псы!
Бурлески и арабески бросьте,
Бейте словами, полными злости,
Оставьте все ухищрения ваши -
Бейте словами в лбы!
Все эти сонеты и тирлитриолеты
В клочья порвите
Вы!
Пускай поэзию возненавидят
Хилые, нежные
Дамы приличные.
Словом в кровь – как железным лезвием!
Слова мои, острые и золотые,
Слова могучие, хищные, зычные -
Как львы, как львы!
ШТИБЛЕТЫ
Как паршивых дворняг, оставляю штиблеты
У кровати моей сторожами ночными,
И безвольно рука свисает над ними,-
Засыпаю… Лицо – в шрамах лунного света.
Ночью ползают тени по низеньким стенам,
В одиноком жилье будто плач раздается,-
Это сон мой, бедняга, ноги волочит со стоном,
Он по мне, как по слякоти, еле-еле плетется.
Утром солнце затопит мои мокроступы.
Их позор очевидней в сиянии дня:
Деревянные гвозди, словно гнилые зубы,
Щерят пасти голодных штиблет на меня.
РОДНИК
Зачерпнешь родниковой алмазной водицы
Грубоватым зеленым кувшином -
Небо синее, там, в глубине, холодится,
Тонет облако белой холстиной.
Солнце плечи ласкает блаженной теплынью.
Руки стынут в прозрачных глубинах.
Жар течет золотой под небесною синью,
Растекается в свежих люпинах.
Из студеного грубого жбана
Ты железную воду глотаешь.
Дух идет от люпинов – нагретый, медвяный,
И лежишь, и молчишь, и вдыхаешь.
СТРОФЫ О ПОЗДНЕМ ЛЕТЕ
1
Сколько осени всюду!
Полно, как в бочке пива,
А ведь это только начало -
Она не наступила.
2
Назолотило листьев,
Хоть ведрами носи их,
А эта трава густая
Так и просит, чтобы скосили.
3
Лето разлито в бутылки,
Солодом бродит на полках.
Так и жди, что высадит пробки,
Не сможет выдержать долго.
4
А здесь желтолистый, чистый
Август – яблочный, винный.
Красноватый и травянистый
За толстым стеклом графина.
5
Вот ящерица вышла,
Сидит на камне нагретом,
Зелень змеиная медью
Струится под ярким светом.
6
Сено сухое над лугом
Ветром лежит медовым,
Вздохнет, ароматом повеет
И успокоится снова.
7
Облака в пруду неподвижны,
Лепестками упали в воду,
Плещу осторожно палкой -
Боюсь испортить погоду.
8
Солнце вошло глубоко
В воду, в меня и в землю,
Нам ветер глаза смежает,
Теплом пронизанный, дремлет.
9
А в кухне варят хвою,
Кипит душистая масса -
Отвар этот я придумал:
Бор с оливковым маслом.
10
И стихи эти я придумал,
Не знаю, может, помогут,
Пишу не спеша, с любовью,
С жалостью и тревогой.
11
И так же, мой читатель,
Ты не спеша читай их.
Великое лето уходит,
Великую осень встречая.
12
Я кварту осени выпью
И снова в пустынном парке
Пройду и брошусь на землю
Под месяц холодный и яркий.
ПОСРЕДИ ДНЯ
Ты не дивись моей тоске суровой.
Я, как в пустыне, среди дня стою,
В тревоге за любую мысль мою,
За миг любой,– для них найду ли слово!
Без отклика взывать все тяжелее.
Мой скорбный голос в пустоте затих.
Не слышит бог меня, как и других,-
Подобно им, судьбы не одолею.
Безумного от воплей без ответа,
На землю гневно он швырнет меня,
И хлынет столб небесного огня
На прах мой… Ну и что ж… хотя бы это…
COMMEDIA DIVINA
О, как я ломал во Флоренции пальцы,
Молящий дантейские звезды о слове!
Не в эти ль созвездья остро и сурово
Глядели могучие очи страдальца?
И было мгновенье – душою единой
Два сердца ударили в эти планеты…
И вот звездопадом святые терцины
Осыпали голос чужого поэта.
РАБОТА
Сегодня снова – в строф квадраты
Предметы втискивать углами,
Тесать, сгибать, четыре грани,
Найти – и добиваться пятой!
Чтобы на ней, на утаенной
(Из тысяч ведомой немногим),
Суть ожила в звучанье строгом
Струны напевной, напряженной.
Переплавлять в глазах, как в горне,
Блеск красок в стройный звон металла,
Чтоб быль легендою предстала,
Чтоб слово обнажило корни.
И так в глухом единоборстве
Вторгаться строго и сурово
Словами в сердце, сердцем в слово -
Существовать в упорстве!
ТЕМНАЯ НОЧЬ
Человек, согбенный ношей,
Сядь со мною.
Помолчим в ночи, объятой
Тишиною.
Скинь с плеча
Сундук дубовый,
Сядем рядом,
Глянем в ночь по-человечьи
Долгим взглядом.
Груз тяжел. И хлеб – что камень.
Дышим трудно.
Помолчим давай. Два камня
В тьме безлюдной.
ПРОСТОМУ ЧЕЛОВЕКУ
Когда опять листки, плакаты
Расклеят по столбам заборным,
И слово: «Граждане, солдаты!» -
В глаза ударит шрифтом черным
И вновь щенок придурковатый
Поверит их призывам вздорным,
Что нужно вновь идти и биться,
Жечь, грабить, рушить, навалиться:
Когда по старому шаблону
Писаки взвоют истерически,
Когда оглохнут все от звона
О «вечном праве историческом»,
О славе, рубежах и датах,
О полководцах и солдатах,
О пращурах и о знаменах;
Когда прелаты и раввины
Опять восславят карабины,
Веля во имя божьей славы
Карать врагов своей державы;
Когда наглеющие хамы
Газетные заполнят строчки
И побегут стадами дамы
Дарить «солдатикам» цветочки,-
Знай, мой дружище неученый,
Знай, почему попал в солдаты:
Забили в колокол стозвонный
Цари и толстые магнаты!
Знай, если эта вражья сила
На бой зовет в порыве яром,
То, значит, – где-то нефть забила,
Запахло где-нибудь долларом,
В каких-то кассах дело плохо,
В каких-то банках пахнет крахом
Или какой-нибудь пройдоха
Сырье забрал единым махом!
За их дела не стоит биться!
Эй, в землю штык – и будь таков!
И от столицы до столицы
Кричи, что крови не пролиться!
Паны! Ищите дураков!
МЕЩАНЕ
Страшны дома их, страшны квартиры,
Страшна их жизнь. Страшны мещане.
Здесь страх по стенам ползет, как сырость,
На всем здесь смерти лежит дыханье.
Встают, бормочут, ворчат с досадой,
Что дождь, что голод, да то, да это.
Потом походят, потом присядут,
Как привидения, как скелеты.
Поправят галстук, возьмут бумажник,
Часы дотошно они проверят.
С высот на землю походкой важной
Они нисходят, захлопнув двери.
Идут, шагают, спешат бесцельно,
Направо взглянут, потом – налево.
Все существует для них раздельно:
Вот дом… вот лошадь… вот Стах… вот Ева
Берут газету, как сандвич, в руки,
Жуют, глотают, чего-то ищут.
Башку набивши бумажной пищей,
Зевают страшно от страшной скуки.
Потом судачат: Россия… Сити…
Театры… Чаплин… заем трехлетний…
Нагромождают на сплетни сплетни,
Блуждают тенью в лесах событий.
Домой вернувшись, спускают шторы.
Башка опухла, висит, как камень.
Под койки лезут и ищут вора,
В горшки ночные стучатся лбами.
Все вновь проверят, все вновь обшарят,
Сочтут заплаты на брюках мятых.
Им все досталось небось не даром,
А что досталось, да чтится свято!
Потом молитва: «Спаси нас, боже…
От смерти… глада… войны и мора…» -
И засыпают с блаженной рожей
Мещане злые в мещанских норах.
ВЕТКА
Вечно движется веточка эта.
Отчего? Попытайтесь – ответьте!
(Может быть, и движения ветра
Порождают лишь звуки вот эти?)
Вижу: веточка зарозовела,
За окном все упруже, все ближе,
Гибким прутом в стекло зазвенела:
«Я – цветущее слово. Впусти же!»
Окна настежь! Ударила светлым
Светом, цветом и в воздухе пишет…
Вслед ей ветер, и следом за ветром
Вдруг стихи! Век таких я не слышал!
Ни зеленого я понятья
О таких не имел. Но из окон -
Алость, радость, чтоб все мог понять я,
Здесь в покое цветя одиноком.
Влажность. Пышность. И вырос стократ он,
Этот розовый шепот могучий,
И вливается он ароматом
В руку, в ручку и в недра созвучий.
Дирижирует веточка эта
Звучным трепетом белого света,
Чтоб в стихи эту алость ронять ей
Свыше всяких зеленых понятий.
Я КРОХИ ЮНОСТИ СОБРАЛ
Я крохи юности собрал. Что ж, птицам их швырнуть?
Иль, может, их в слова вложив, пустить слова летать?
Слова и птицы улетят и, завершив свой путь,
Ко мне обратно – тут как тут, и снова будут ждать.
Что скажешь им? Что больше нет крох юности моей?
Поверят? Нет! Начнут кружить, как мертвая листва,
Крылами в стекла будут бить, и у моих дверей,
Оставшись верными, умрут и птицы и слова.
ОПЕЧАТКА
В жизнь поэта вкралась опечатка,
Путаница в тексте на виду -
Требуется авторская правка:
От рожденья на сороковом году,
На каком от смерти – неизвестно,
Автор просит все исправить вновь:
В тексте вместо слова «безнадежность»
Следует опять читать «любовь».
ВЗДОХ
Не все ль равно, что жизни смысл дарит -
Духовное иль плотское начало?
Всего одна мне вечность предстоит…
Как мало!
EXEGI MONUMENTUM[2]2
Я памятник воздвиг (лат.).
[Закрыть]
Камнем сделалось горе мое.
Вопрошаю, торжественно-траурный:
Кто ж я есмь? Я лишь памятник мраморный,
Где начертано имя Твое.
МАТЬ
1
На еврейском кладбище в Лодзи,
Под сенью березы унылой,
Мамы моей еврейки
Польская могила.
Прах моей матери милой,
Еврейской, польской,
На берег фабричной Лудки
Я перенес из Отвоцка.
На этот могильный камень,
Что ее покой охраняет,
Только листочки лавра
Береза порой роняет.
Когда же солнечный ветер,
Играя, в них золотится,
Он в ордена и медали
Преображает листья.
2
Застрелили фашисты
Тосковавшую обо мне.
Застрелили фашисты
Обмиравшую обо мне.
Пуля тоску прострелила.
Стали сызнова заряжать,
Чтобы после… но после было
Не в кого разряжать.
Прострелили мир материнский -
Два ласковых слога моих губ.
На святую отвоцкую мостовую
Из окна бросили труп.
Доченька, ты запомни,
Чтоб внук будущий не забывал,-
Исполнилось слово: о мостовую
Разбился идеал.
С поля славы унес я мать,
Чтобы матери-земле предать,
Но трупу имени моего
Навек в Отводке лежать.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЯМБЫ
(Отрывок)
Вы говорите, сударь милый,
Политик из меня ни к черту?
Мол, я алхимик дивной силы,
Слова сбирающий в реторту,
Творец бальзамов чернокнижных,
Присяжный мастер дел мистичных,
Интуитивных, непостижных
И прочих штук аполитичных…
Признаюсь – колдовал немало,
Имею в том давнишний навык.
Я муку и тоску, бывало,
Лечил напитком слов лукавых;
Или порою – для романса,
Для музы, дамы симпатичной,
Для поэтического транса
Я жизнью жил аполитичной.
Колдуя над питьем словесным,
Как фармацевт провинциальный,
Я различал сквозь занавески
В пылу восторга отблеск дальний
Зари эфирной («мирной»… «лирной»…),
И с уст моих строфа срывалась…
А это был Пожар Всемирный -
Политика разбушевалась!
Разверзся ад, пришел в движенье
Весь свет, был путь открыт раздору.
Пустой банкрот – воображенье
Ко всем чертям пошло в ту пору.
И вздыбились людские толпы,
Пожар забушевал над светом.
И вылез из своей реторты
Я политическим поэтом.
Политика нашла мне дело,
Она (в ней – цельность, живость, сила!)
Меня, как нить в иголку, вдела
И к жизни накрепко пришила.
Она была кипящим соком,
И – напряженно, энергично -
Мне совесть пронизала током,
Она и вправду поэтична!
Я только с ней дошел до смысла
Высоких дней и серых будней -
И только в ней живу и мыслю
Я, сын эпохи многотрудной…
ДОЧЕРИ – В ЗАКОПАНЕ
Кланяйся Татрам, дочурка, Татрам могучим,
Снегу, кипящему солнцем, зорям татранским,
Кланяйся синему небу, кланяйся тучам,
Кланяйся, дочка, высоким дням закопанским.
Кланяйся птицам и людям, рощам, полянкам,
Кланяйся близким созвездьям, утру и ночи,
Это – твое, моя дочка, ты ведь гражданка
Нашей Республики юной – Польши рабочей.
Здесь я скитался когда-то (если б ты знала!)
Темной тенью по снегу, ночью кромешной.
Черная свора металась, глухо рычала,
Грозной шеренгой вставала – бойся, нездешний!
Вороны мрачно кричали, били крылами,
Вихри в проулках кружили, веяли в очи.
Нынче – и трудно и скудно, завтра – в тумане,
Завтра все то же, что прежде,– шпик и заводчик.
Кланяйся Татрам, дочурка, доброе слово
Молви трудящейся Лодзи с горного склона,
Кланяйся с гор и нагорий, с Ока Морского
Добрым силезским шахтерам низким поклоном.
Збигнев Рыхлицкий (Польша). Татры, мои Татры
Кланяйся горным вершинам, гордому чуду,
Крикни приветное слово ясным рассветам,
Кланяйся, дочка, особо скромному люду.
Скромные люди велики. Помни об этом.
Вспомни учительниц сельских, что спозаранку
В школу спешат по дороге снежной и мглистой.
И типографских рабочих вспомни, гражданка
Новой Республики Польской – светлой и чистой.
Гевонт высок, моя дочка. Видишь с вершины -
Реки истории мчатся, бурные реки.
Там, на горах, моя дочка, помни долины,
Помни средь скал, моя дочка, о человеке.
Помни о тех, что шагают гордо и строго,
Помни строителей Польши, люд благородный.
Скромный цветок возложи ты возле порога,
Там, где жил Ленин когда-то, друг всенародный.
Кланяйся Татрам, дочурка, Татрам могучим,
Снегу, кипящему солнцем, зорям татранским,
Кланяйся синему небу, кланяйся тучам,
Кланяйся, дочка, высоким дням закопанским.
Смолоду был я в том крае, мед пил и пиво,
Слушал я страшные сказки, грохот цимбала,
Шлялся, шатался по тропам, возле обрыва,
Там, где увядшие лавры бездна скрывала.
Кланяйся юности, солнцу горного лета,
Правде, труду, благородству, небу, простору
И возвращайся в Варшаву, полную света,-
Светлой, как день, моя дочка, чистой, как горы.
О НАС, ВЛЮБЛЕННЫХ
Это будет последний…
Мы – со всеми винами зримыми,
И с грехами, и просто с огрехом,
Мы колючие, непримиримые,
С кулаками своими драчливыми -
Все ж остались мы светом, смехом,
Майским счастьем, поющим по стрехам,
Утра солнечными разливами,
Зорькой в хвойном, лесном покое,
Поцелуем и звонким эхом -
Вот что мы такое.
И таких вот нас – познавших все беды,
Ослепленных гневом Последнего Боя,
Знавших тяжесть вины и ошибок пометы,
Трудных, горьких, суровых, уставших от зпоя,
Вот такими нас вспомнят в дни вечной Победы,
В дни великого счастья труда и покоя -
И так нас вспомнят, как вспоминают
Майской земли счастливые вздохи,
Или сквозь листья просвет на востоке,
Или тот луг, где дивчина гуляет…
Или тот стих… как там было вначале?
Что-то сердечное, что-то простое:
«Вижу в тумане лицо дорогое,
Вижу сквозь дали…»
Вот что мы такое.
ЯРОСЛАВ ИВАШКЕВИЧ
* * *
Жене
Пою о травах и озерах,
чтоб ты могла из-за тумана
тот явственный расслышать шорох,
тот сокровенный vox humana![3]3
Глас человеческий (лат,.).
[Закрыть]
Тиха трава, недвижны воды,
незыблем сумрак полусонный.
Лишь иногда под эти своды
взметнется голос окрыленный.
Когда тревожно даль сверкает
и все хоры смолкают мира,
поэта голос не смолкает,
поет взволнованная лира.
Тот голос чистый и печальный
все так же трогать душу будет,
покуда мир сей изначальный
извечный холод не остудит.
И как ни слабы звуки эти,
и как бы робко ни звучали -
в них весть о солнце, о рассвете
большого дня, его начале.
Ах, мука вечного стремленья,
как сердца ноющая рана:
поймать строкой стихотворенья
большое эхо – vox humana.
ИКВА И Я
Я:
Поток бурливый, непостоянный,
откуда мчишься, благоуханный?
С вербою сонной, низко склоненной,
играешь пенной волной зеленой.
Иква, ах, Иква, тихим рассветом
грудь твоя дышит вербовым цветом,
вьешься в долине лентою синей,
где же с ним снова встретишься ныне?
Иква:
Нет, позабыл он ко мне дороги,
что ему речки лепет убогий?
Вал Океана ему грохочет,
но тороплюсь я, мчусь дни и ночи,
чтобы увидеть вещие очи.
Я:
Очи угасли, нет уже тела,
лишь череп голый остался целым,
прах подобрали, кудри сложили
и схоронили в дальней могиле.
Иква:
Мчусь, тороплюсь я, лентою вьюсь я,
может, домчусь, ах, может, домчусь я!
Со Стыри на Припять, на Днепр и в море
домчусь и кинусь в ноги со взгорья.
Но кораблем он плывет летучим,
он с завещаньем уходит к тучам,
пока, тоскуя, лес обогну я,
пока с плеч ленты узлы сорву я,
не догоню я, не догоню я!
Не колыхать мне его печали,
как в детстве волны челн колыхали,
между осокой, повитой мраком,
метили в тьме русалочьим знаком.
Ах, колыхала я колыбельку,
ах, колыхала зыбку-постельку,
лик отражала с гордой печатью,
а ныне буду гроб колыхать я.
Рощей, осокой плыть мне далёко,
а он умчался в небо высоко,
пока спущусь я, освобожусь я,
ах, не домчусь я, нет, не домчусь я!
Я:
Нет, не догнать ни ветру, ни рекам,
что там осталось от человека?
Хрупкое тело испепелится,
дух воссияет, освободится.
Ему навстречу думал бежать я,
чтоб стал звездою во тьме сиять мне,
чтоб мне ответил песней надводной,
песней не скорбной, песней свободной.
Прежде чем встанет из глуби тесной,
Из круга света еще не вынут,
Как Люцифер он, как князь небесный,
Зыбкою тенью мелькнет, чтоб сгинуть.
Тщетно ты стоном тревожишь степи,
нет, не догнать нам ангела в небе,
нет, не догнать нам звезды за тучей,
наш путь зыбучий, его – летучий.
Корабль воздушный, плывет он в дали,
оставив землю, ее печали,
журчишь ты тщетно, зову я тщетно,
уж не успеть нам, нет, не успеть нам.
Уже летит он, ширококрылый,
уж облаков он раскрыл ветрило,
звездою бледной тает над нами
и исчезает за облаками.
* * *
Побудь со мною, песенка,
В старости, усталости.
Разгладь мои морщины
Легчайшими перстами.
Побудь со мною, слово,
Останься, звук мотива,
Чтоб в годы ожидания
Мне не было тоскливо.
Роса осядет каплями
На каменистом выступе,
А на лице мелодия
Вдвоем со словом выступят.
Давным-давно в Подгалье
Напевы те звучали.
Побудь со мною, песенка,
Чтоб не было печали.
Сперва споем немного,
Потом обсудим это.
Побудь со мною, песенка,
До самого рассвета.
Всю ночь звезда высокая
Мне не дает покою.
То не звезда мешает -
Мешают грусть с тоскою
О жизни промелькнувшей,
О юности спаленной,
И о пахучем сене,
И о луне зеленой.
В старости, в усталости,
Бессонной ночью долгою,
С косой своей певучею
Идет косарь под окнами.
До самого рассвета
Поет и повторяет,
А на рассвете травы
Косою ударяет.
Побудь со мною, песенка,
В пустыне еженощной,
Пока меня не скосит
Косарь рукою мощной.
МЕТЕЛЬ В ЛОДЗИ
Бывает так, когда сотрешь пастель,-
Весь город словно белый лист бумаги.
Он снегом стерт, и снежная метель
Заиндевелые колышет флаги.
Но молнии уж озаряют снег,
И, этим новым светом озаренный,
Приветствовать выходит человек
Над снежной Лодзью красные знамена.
МИР
Он не слетит, как голубица,
Небесную покинув ширь,
Он молнией не загорится -
Над миром мир.
С ростками роз он не пробьется,
Не явится на звуки лир,
Дождем весенним не прольется -
Над миром мир.
Из общей воли он родится,
Простых людей святой кумир,
Борьбою нашей утвердится -
Над миром мир.
Придет, когда, сомкнув колонны,
Сзывая всех на братский пир,
Провозгласят свой зов мильоны:
«Да будет мир!»
ИЗ ЦИКЛА «СВИТОК ОСЕНИ»
*
Вот и скрипки осени запели
и слились с дыханьем ветра чистым,
и шатер небес невыразимо
вторит скрипкам эхом золотистым.
Не скажу: в их музыке нет смысла,
как сирена, песня эта
рассыпает высохшие листья,
как в бетховенских квартетах.
Листья струны задевают,
сотрясают тихий воздух
и все падают с шуршаньем
в пруд, прикрытый тиной звездной.
Инструменты под водою,
глухо лопаются струны;
слушай, молодость, как осень
кружит листья над землею.
*
Рассвет сентябрьский, запах дыма,
За Вислой – отблеск позолоты,
И к солнцу мост несокрушимо
Вздымает новые пролеты.
Таится мгла в лощине дальней,
Шатер цыганский всплыл за нивой,
Кузнец стучит по наковальне,-
Чудесный день поры счастливой!
Дыханьем слив созревших тянет,
На рынок тащится телега.
Не верь, что вот зима нагрянет,
Мы отдохнем еще до снега!
*
Этим скрипочкам весело – они молоды,
эти скрипочки грустны – им весело,
а в стихах моих время запуталось -
куролесило, куролесило.
Этой песне грустно – утешится,
этим строчкам грустно – не минуется,
поздновато они сочиняются -
с молодыми время милуется.
Эта песня со скрипочкой стакнутся,
не расстанутся, не урезонятся,
а мои стихи запоздалые
не угонятся, не угонятся…
*
Да будет посвящен остаток дней моих
Тому, что станет вашим счастьем, внуки!
Лишь правде до конца всегда служи, мой стих,
Как тетива натянутая в луке.
Пусть стрелы слов моих, взлетая в небосклон
И грудь земли пронзая при паденье,
Расскажут ей, как я в нее влюблен,
Как я служил ей с самого рожденья.
О человек! Пусть каждая строка
Моей любви к тебе скалой взнесется,
И пусть над нею времени река
К материкам грядущего пробьется.
И пусть слова мои на стенах тех домов,
Что в дальнем будущем украсят всю планету,
Расскажут всем, что знанье мудрецов
Куда беспомощней предчувствия поэта!
*
До прихода весны
не уходят морозы,
и в лесной тишине
то ли хвоя сосны,
то ли ветви березы
шелестят что-то мне.
Словно скрипка поет
меж холодных дерев
этот тихий напев,
этот новый напев,
что неслышимо зрел
и услышан, созрев.
Зарываюсь
в сугробы листвы не спеша.
Сквозь осенние листья
узнает душа -
серый день надо мной
или сумрак ночной
в темноте, в тишине
бесконечной, лесной.
Руки я простираю во сне.
Просыпаться не будем.
Знаю, что существую
в море нежности
к людям.
Ничего больше в
мире
не надобно мне.
*
Что здесь останется? – Мой род,
немного слов, немного снов
да голод счастья – в свой черед
из них поэт родится вновь.
Останется пожатье рук,
улыбки свет, забытый взгляд,
воспоминанье давних мук,
и старый лес, и старый сад.
Останется мой старый дом,
весь в пене тополей забор,
кладбищенская яма, холм
да над могилой птичий хор,
да над верхушками осин
руно небес, да в тишине -
послушай… тише…– звук один,
что здесь известен только мне.
ТАКОГО ЖРЕБИЯ НЕ МИНУЕШЬ…
Такого жребия не минуешь,
Такой – отчаян и отраден,
Такой судьбы не перелицуешь -
Ты – Ганимед и орлом украден,
И должен ты лететь сквозь тучи,
И должен ты разверзнуть очи,
И должен ты не звездой падучей -
Звездою вечной светить из ночи,
И горлу тяжек воздух вышний,
И лёт нелегок, и сердцу трудно,
И на Олимпе слезы излишни;
В душах богов – безлюдно.
* * *
Колосья поникшие
Колосья стоящие гордо
наравне с облаками плывущими на горизонте
Колосья – как спины лыжников прыгающих
с трамплина
Колосья овса – как страусовые перья
Колосья – как толпы испуганных
сдающиеся доверчиво
Колосья смерти
Колосья жизни
Завтра будет жатва
* * *
Счастье – что видишь голубую кружку
счастье – что видишь красную зубную щетку
счастье – что видишь зеленую пасту
в тюбике белом
Дети в школу бегут
рыжие черные
русые
топочут по тротуарам
точно кролики точно ежи
Счастье – что знаешь как топочет кролик
счастье – что знаешь как еж топочет
счастье – что знаешь как топочут дети
твои
и дети твоих детей
В школе учительница говорила:
чистите зубы
А зубы сгнили и выпали
Это тоже счастье.
ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР
Ночь. И вино. Меня почти что уже нет.
Лишь чувствую еще под кожей пульс часов,
что гонят кровь мою, как волны.
Слегка заржавев, чуть скрипит пружина.
О молодости думаю – проходит
или прошла, а я и не заметил?
И, напрягаясь из последней силы,
смотрю в бельмо оконного стекла…
Я отдал жизнь свою живущим ныне -
они меня дополнят и премножат.
Один сейчас в Париже – спит в холодной
убогой комнате гостиницы убогой,
во сне мотая черной головой:
ему все снится голая натура,
по памяти набросанная им
при свете тусклой лампочки высокой.
Его все жжет огонь, во мне угасший,
и плачет он, и мать зовет во сне.
Вот тот, который все создать сумеет,
чему придать я форму не сумел.
Второй – он здесь. Он спит тяжелым сном,
усталый, грязный, на руках мозоли,
и сон его ничто не потревожит,
лишь вздрагивает он порой едва.
Все думает он об одной девчонке,
которая живет через дорогу.
А завтра должен он вставать чуть свет,
когда холодной мглою мир укутан
и все еще от сна слипаются глаза.
Вот тот, который сделает все то,
чего по лености мне делать не хотелось,
А третий – самый юный, самый младший,
он спит в своей ночной рубахе длинной
с другими вместе, в общей спальне их,
и никаких не видит сновидений,
а засыпая, думал о стихах,
о сабле, о коне и верном сердце,
готовом к подвигу, о бедных людях,
о людях вообще, которые ему
хотя и серой кажутся толпою,
но он на самом деле любит их.
Вот тот, который запросто осилит
все то, о чем и думать я не смел.
ФЕВРАЛЬ
Помнишь
нас пушистым снегом
засыпало
и сказал я мама мама
что ж так мало
шоколад молочный был еще –
печенье
и цветов японских в блюдечке
цветенье
марки старые
журнальные картинки
и на рынке
украинские кринки
сердце билось сильно билось
и устало
все шепчу я
мама мама
что ж так мало.
* * *
Поэт, не поддавайся боли,
Тропа печали – не твоя,
И золотую гриву поля
Не уничтожит спорынья.
Пускай плевелами могилы
Нам заметает и листвой -
Ведь приозерье сохранило
Наш след, горячий и живой.
Опустятся деревьев руки,
Межи на нивах зарастут,
Но нашей вечной песни звуки
Валы морские понесут.
СТАРЫЕ ЖЕНЩИНЫ
Три женщины старых
За столом накрытым
За скатертью белой
Ждут звезду Христову
Молодым не ждется
Водку поглотали
Сладку рыбу съели
Кости покидали
А одна из женщин
Над пустой тарелкой
Это – мол – для сына
Он сбежал от жизни
А вторая молвит
Мой за океаном
Платье вот прислал мне
Встала нынче поздно
Третья им на это
Я старая дева
Товар нынче редкий
Некогда привычный
И облатку делят
Над скатертью белой
Молодежь конечно
В уголку смеется
А женщины тянут
Волоконца сена
Гаданья гадают
Хоть чего и ждать-то
Все за деток наших
За детей взроптавших
Или нерожденных
Или смертью павших
Три женщины старых
За столом накрытым
Пьют вино густое
Ждут звезду Христову.