Текст книги "Поэзия социалистических стран Европы"

Автор книги: авторов Коллектив

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

 
Я видел сам, как нашу землю
чужие армии топтали.
И каждый раз – другой покрой мундира,
другая речь…
Но оставалось после их ухода
одно и то же:
могилы неглубокие в полях
и ненависть, глубокая, как пропасть.
 
 
В моравском солнце много сил и жара,
на юге давят дерзкое вино,
и гонят электричество турбины,
чтоб нам светлей жилось,
когда насядет ночь -
ручной и черный зверь
с алмазными глазами.
 
 
Лишь об одной из армий
мы будем вспоминать добром.
Танк, возвестивший о ее приходе,
я до сих пор храню в своей душе…
 
 
Танк, полновесный, словно радость,
что громыхала
по родным проселкам.
 
 
А надписи на звездных обелисках,
на придорожных кладбищах и в скверах -
вот основная грамота, которой
я стану обучать своих детей!
 

КАРМАННЫЕ ЧАСЫ

 
Часы в кармане -
прекрасная штука!
 
 
Как будто бы ночью идем вдвоем -
я и…– придумай, ну-ка! -
обитель страны белоснежек,
что легонько тикают каблучками,
словно часы в кармане.
 
 
Ресницы у них – циферблат.
И, совсем как часы, белоснежки твердят:
«Допивай же! Пора домой!
Тарра Бугда Бас -
лексикон этих милых девических уговоров!
Правда, пора домой!
Мой хороший, родной…»
 
 
Часы в кармане -
прекрасная штука!
 
 
Мой дед, путевой обходчик и браконьер,
жил в зеленой сторожке
и все паровозы
знал поименно:
«Агата», «Стелла», «Люцифер»…
И как раз перед носом у венских господ
опускался шлагбаум!
 
 
Часы – превосходная штука!
 
 
Но если находит хандра
и я на диване лежу до утра,
то вот что я думаю, бросив пиджак на стул
Когда я залягу где-нибудь навсегда -
не в гипсе, не там, где пьянит резеда! -
а просто где-нибудь навсегда,-
 
 
Что станется с вами,
часы мои, тикающие в кармане?…
 

МОЛОДОЙ ШОФЕР

 
С упрямым чубом, взглядом едким,
идет – ни дать ни взять – корсар,
насупился, как сыч на ветке:
знать, сердце ноет по соседке -
не уберег от женских чар.
 
 
Напропалую всех ругает,
машине от него беда:
в шофере ревность закипает,
а в радиаторе – вода.
 
 
Ах, если б встретить на пути
ту – с озорным и милым взглядом:
«Пожалуйста, садитесь рядом…
Нет, почему ж не подвезти?»
 
 
Но жизнь, мечты развеяв в пух,
увы, смеется над любовью.
Он возит лишь одних старух,
спешащих на базар с морковью.
 

КРАЮХА

 
Так у нас заведено:
Кто, когда бы к нам бы ни пришел,-
Свой, чужой, из недалека или же издалека,
Сразу ставим крынку молока,
Рядом с ней краюха выставляет брюхо.
 
 
Таково-то, привыкать не стать
Гостя-человека уважать.
Потому что все, кто на земле живет,
Плачут и смоются, знают, чей ботинок жмет,
Потому что всем когда-нибудь придется помирать.
 
 
Да, обычай наш таков.
И недаром в мире он царит,
Там, где хмурое, и там, где голубое небо,
Даже там,
Где запрещают гостю дать краюху хлеба.
 
 
Запрещают, но не запретят.
Наш обычай отзовется эхом грома.
И куда б ты ни пришел -
Будешь там как дома.
Где б ты пи был, а за стол посадят,
Слаще жизни молоко поставят
И краюхой дружбы угостят.
 

БЛЮЗ О ЕЕ СЛЕЗАХ

 
Когда – капают слезы? Когда – рекою струятся?…
 
 
Это лишь в книжках страшно.
И когда б ты на миг затихнуть могла,
Я сказал бы: все вздор,
Что ты нынче прочла,
И нечего тут бояться!
 
 
Но знаю, если плачет она,
Сжавшись в комочек,
Прижав к подбородку колени,-
Эта печаль – глубока и сильна,
Эти слезы – струятся.
 

СНЕГОПАД

 
Нападал снег,
исподтишка нападал ночью снег,-
и что куда девалось?!
 
 
Такое не приснится и во сне!
Снег стер дворы
и превратил их в братские могилы.
Он трубы стер, они теперь – скульптуры.
Крольчатник стал семейным склепом.
И крестики – следы вороньих лап -
благословили благолепно
округу, где остался только я,
единственный, кто может что-то вспомнить…
 
 
Нападал спег,
на все нападал снег…
И что со мною будет?
 
 
Какой там приговор!
И кто, и в чем повинен,
когда истицы нету и в помине,
когда меня перевернули,
как в повести страницу?!
 
 
А сердце все болит, болит…
а снег опять валит, валит…
И все бело, и все вокруг искрится…
 

СОНЕТ МОСТОВЫМ

 
Стучат мостильщики, брусчатку ладят,
по клавишам рояля стук да стук…
На нем играли Сметана и Сук
мелодии огней и влтавской глади.
 
 
Их звук чуть слышен. Трепетней и глуше,
чем ломкий лист под вешним холодком.
И люди греют руки над котлом,
где не асфальт бурлит, а наши души.
 
 
Рояль мой – Прага! На твоих каменьях
настройщик всласть поползал на коленях.
Педали – как подножья баррикад.
 
 
В раскрытых струнах – гулы грозовые.
Так пусть твои мосты и мостовые
прелюдией обыденной звучат.
 

БАБЬЕ ЛЕТО

 
За окнами в саду желтеет бабье лето…
Под тяжестью плодов скрипит повозка где-то…
 
 
Вздувает ветер свежее белье…
Прозрачна даль… Кругом поет жнивье…
 
 
И солнце опустилось в отдаленьи,
как руки труженика – на колени…
 
 
Но почему, душа, твое зерно
еще не собрано, еще не свезено?
 
 
В тебе любовь мгновенно созревала…
Трещали сонмы звезд… Но все казалось,– мало…
 
 
За окнами в саду желтеет бабье лето…
Легко и просто брать. Трудней платить за это.
 

ОСЕНЬ

 
Ну, вот и осень – грустное послание,
которое я утром в парке поднял…
Читаю дождь, как строки на прощание,
который раз перечитал сегодня.
 
 
Свинцовый пруд… Стена… Кривые трещины…
Деревья почерневшие и крыши…
Всё, всё исписано рукою женщины,
которая мне больше не напишет.
 

ПРОМЕТЕЙ

 
В нем те же атомы, что в тверди всех планет,
рожден он в схватках материнской боли,
и жить ему на свете сорок лет,
немногим менее, немногим боле.
 
 
Везде найдешь размер его сапог,
обычна и проста его одежда.
Он пьет за жизнь, и в трубке огонек
то вспыхнет, то погаснет, как надежда.
 
 
Не раз от страха онемеет он,
но все, что немо, ищет в нем ответа.
А солнце тем и живо, что зажжен
его лучом живой источник света.
 

ПОЭТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО

 
Ведь не умеет же, не умеет!…
Так какого лешего лезет на вышку?!
Уж лучше пальнуть ракетой,
чтоб цвели над водой букеты!
 
 
Падает,
будто кирпич…
Храбро хлебнул озона
и -
в самую гущу зевак,
в самый разгар сезона!
 
 
В яблоки, в помидоры,
в грецкий орех, который
сонно тучнеет,
зреет…
Падает в этот огромный мозг,
как внезапное озаренье.
 

ЗА ЗЕЛЕНЫМ СТОЛОМ

 
У меня с детворой разговор неотложный!
И о том, что пошла краснота-вкуснота
куролесить по просеке…
И о том, сколько надобно париков
одуванчику…
И о разном другом…
Ни о чем не забудем!
Растолкаем сонливый валун,
по душам потолкуем начистоту…
Нас обступят грибы, нацепив мушкетерские шляпы
Нет, но буду смотреть телевизор!
У меня совещанье на высшем уровне!
 

ВСТРЕЧИ

 
Отворяю окно приглашаю войти
 
 
И с охапкой лучей входит вечер входит ветер
несет колокольные гулы морей
(еще слышу
поющих гребцов
на галерах твоих ресниц)
 
 
Подплывает
пурпурный листок
в золоченой кирасе
 
 
Легко спрыгнув с носилок
он внимательно смотрит
в пустые ладони мои
 
 
И с ответным визитом к себе приглашает.
 

ЛИПЫ

 
Ах, дайте наконец земле покой,
чтоб у нее не опускались руки,
пускай нас крестит дождевой водой,
пусть не дрожит за нашу жизнь настой
лучей и воздуха над нивой золотой,-
все выживут: и мы, и наши внуки.
 
 
Ах, дайте наконец земле покой.
На миг закружит ветер над черешней
и полетит за ласточкой нездешней,
наверное, в далекий Рим спешит…
С землей в обнимку мой отец лежит.
Взобьет под головой слежавшиеся травы -
повеет вдруг ромашкой иль отавой.
 
 
И без конца,
как в Янов день когда-то,
нам дарят клады недра и глубины.
И без конца мы празднуем крестины,
рожденья, обрученья, именины
цветов, железа, даже старых иней,
крича им в слуховые аппараты…
 
 
Одним лишь почкам не видать покою:
удел их – двигать стрелкой часовою,
да бег реки нельзя ни на минутку
прервать и перервать, пуская плавать утку…
Мир бабочке, и золотой и синей,
молитвенно застывшей на калине.
 
 
Пускай весна мой край необозримый
раскроет, как посланье от любимой,
и не беда, что на страницах кляксы…
Газетчик суетный от новостей охрип,
асфальт растрескался, надрывно воет клаксон,
а рядом шествуют колонны тихих лип.
 

МОДЕЛИ

 
Украшала витрину
художница смелая -
весь в подвесках боярышник
и жимолость белая!
 
 
А потом показали нам
моды осенние -
удлиненные тени
и листьев падение.
 
 
Манекенши озябли,-
смешные ужимки! -
примеряют на голое тело
снежинки.
 
 
Ах, довольно в снега,
как в меха, наряжаться…
По рисункам любви
вам пора обнажаться.
 

* * *

 
Отзвучали майские громы, и по мелькающим тротуарам
побежали босые девчонки -
что с тобою, мой стих,
я бросаю тебя под их голые пятки
и влюбляюсь раз десять в секунду,
отдаю тебя горлицам – пусть твой ритм по эфиру разносят
азбукой Морзе
а я для тебя не найду и минуты свободной:
я свидетелем буду на свадьбе -
обручается солнце с капелью,
с крутобедрыми скамьями в парке,
с Прагой, что сигналит тебе всеми своими флажками.
 

ФЕВРАЛЬСКИЙ СНЕГ

 
Мохнатый снег, на землю сыпь.
Прорехи в тучах все растут,
и ты белеешь в кронах лип,
цветка сверкающий раструб.
 
 
Осыпь бульвары, автострады,
где тысячи знамен трепещут,
где распевают демонстранты,
людской поток в разливе плещет.
 
 
Поля и Прага, близь и даль -
все снегу чистому открыто.
Чуть сдвинулась Земли орбита:
весне принадлежит Февраль!
 

ДИФИРАМБ

 
Прага окропленная золотым дождем
я блуждаю по тебе как шмель
отяжелевший от пыльцы и неспособный взлететь
не могу оторваться от твоих щедрых поцелуев
от парикмахерской стрижки твоих садов
 
 
Ты вся плотина
в которой весна убыстряет теченье
и разбрасывает радужные искры
над остолбеневшими автомобилями
 
 
из-под капотов которых
вырвались лошади
трясут гривами и знакомятся
очаровательно смущаясь
 
 
О Прага с зеленым румянцем
как мне писать стихи
когда на моем карандаше распускаются почки.
 

СЛОВАКИЯ

ГЕНЕРАЛАМ

 
Стоять за родину всегда
с восторгом и запалом
солдатом – очень хорошо,
но лучше – генералом.
 
 
Солдат от крови красен стал,
брести в грязи не сладко.
И красен также генерал -
красна его подкладка.
 
 
Из тыщи гроз, из тыщи битв,
когда дробятся скалы,
бойцы приимут град и гром,
блеск славы – генералы.
 
 
Солдат лежит на животе
в окопе снежно-белом,
а вождь к прохладной простыне
прильнул «усталым» телом.
 
 
Над кем-то деревянный крест
поставят без ограды,
а генералу – крест на грудь
и прочие награды.
 
 
Вот рапорт принял генерал
и в тыл коня направил,
но после боя говорят,
что он войска возглавил.
 
 
Отряд бойцов в смертельный бой
бросается по знаку,
чтоб после генерал сказал:
«Я выиграл атаку».
 
 
Лишь он нас может от цепей
избавить без отсрочки,
а коль не выйдет – будет нас
манежить на цепочке.
 
 
Кто во главе – тот может быть
во время боя сзади,
ведь надо голову хранить
ума большого ради.
 
 
И с той поры, как королей
в стране у нас не стало,
борьба идет не за народ,
а ради генерала.
 
 
Стоять за родину всегда
с восторгом и запалом
солдатом – очень хорошо,
но лучше – генералом.
 

СТАРЫЙ ТОПОЛЬ

 
Ночь. Прячет под крыло свой клюв дневная птаха.
И месяц, словно перст, манит меня, суля,
что песнь придет ко мне по каменному шляху,
где шумной чередой чернеют тополя.
 
 
Там тополь есть один, он словно нищий старец,
на высохшем стволе – один росток живой,
а голые сучки, как руки, разметались
и вновь хотят владеть шумящею листвой.
 
 
Последний лист слезой дрожит под лунным светом…
Я к тополю иду, исполнен дум своих.
И голый тополь схож со стариком поэтом,
чьи песни утекли, а голос слаб и тих.
 

ТУМАН

 
Так пасмурно, как будто день в костеле.
Кругом лежит туман, угрюмый, хмурый.
На проводах осенней партитурой
висят дождинок мелкие бемоли,
и ветер иногда свистит уныло
мелодию, что осень сочинила.
 
 
Он свищет. С проводов слетают ноты…
Мгла подбирает юбку… И дорогой
стремится на холмистые высоты,
где небо, улыбаясь босоногой,
сулит украсить голубой заплатой
рукав ее одежды дыроватой.
 

НА БРАТИСЛАВСКИХ КЛАДБИЩАХ

Павшим русским героям

 
Смерть – сеятель. При факельных огнях,
под пушек гром и ружей грохотанье -
могилы рассевает. Чтоб в веках
вершины три украсились цветами.
 
 
Смерть ради жизни, каждый павший – брат,
который, смерть поправ, погиб за брата,
сорвав замки с запечатленных врат,
поставленных и запертых когда-то.
 
 
Замки, затворы – их не перечесть -
ногам ходить мешали, оку – видеть,
лишали крыльев дух, губили честь
и обучали только ненавидеть.
 
 
А сколько славы – Волга, Эльба, Дрин!
От Дона к Одеру н от Днепра до Шпрее,
и Сталинград, и Вена, и Берлин…
Вы спите здесь, в тиши, вблизи аллеи.
 
 
Вы мать-отчизну возвратили нам,
и мы, склонившись у могилы братской,
«Покойтесь с миром»,– произносим вам,
вам, павшим, вам, живым в земле словацкой.
 

* * *

 
Гей, куда б груди раздаться!
Песни, песни в ней родятся,
та протяжна, та печальна,
та грустна необычайно.
 
 
Захочу сыграть, бывало,-
словно грусти не бывало,
а судьба-злодейка – рядом,
запоет печальным ладом.
 
 
Мысли жгучие оставлю,
песнь веселой быть заставлю,
но придаст воображенье
ей иное выраженье.
 
 
Что ж мне делать остается,
если счастье не дается,
принимать осталось беды,-
оттого и кудри седы.
 

* * *

 
Лишь к одной-единой
я душой тянулся,
да и ту покинул
и не оглянулся.
Милую когда-то
вспоминаю снова.
Был я недостоин
сердца золотого.
 
 
А ко мне на свете
многие тянулись,
и ушли навеки,
и не оглянулись.
Милые когда-то,
вы теперь далеко!
Ивой придорожной
никну одиноко.
 
 
Милые когда-то,
 
 
нынче вас люблю я,
 
 
всем привет сердечный
издалека шлю я!
Лишь одной-единой
не скажу ни слова:
мой привет не стоит
сердца золотого…
 

МОИ ПЕСНИ

 
Обыденность мне на душу легла,
как на безмолвный дол седая мгла.
Мне хочется, чтоб схлынула завеса,
чтоб видеть гребень гор, и зелень леса
и белизну далекого селенья,
и синь небес, и ручейков кипенье,
их брызги, блестки в беге торопливом,
и мотылька в полете прихотливом,
и пестрый луг, и тополь одинокий,
что ввысь стремится к синеве далекой…
Увидеть вновь шиповник над обрывом,
распятье на кладбище молчаливом…
 
 
Мне хочется, чтоб схлынула завеса.
 

РАБ

 
Я тот, кто в мир входил под стон, под песню матери-рабыни,
Та песня горькая звучит во мне поныне…
Полна запуганной печали, приглушенной боли,
она витала надо мной, лилась на наше поле -
и душу в детские года мне омрачила навсегда.
 
 
И тот, кто рос под свист бича, под окрик господина.
Мои рубцы, кровоточа, слились на теле воедино.
Всегда смотрю я вниз, я согнут вечною боязнью,
и обессилен непрерывной этой казнью…
Но хоть и боязлив мой взор, в нем искра тлеет до сих пор.
 
 
Я тот, кто втайне ждет тревожного набата:
я раб,– мне трудно умереть, пока не свершена расплата.
Лишь отомстив, я распрямлюсь, забуду я о страхе,-
и, может, саженцы мои не превратятся в плахи…
О, есть ли в мире песнь грустней, чем песни матери моей?!
 

МЕЛОДИЯ 1943 ГОДА

 
Дрогнул воздух,
как лист, смятенно,-
это слышатся нам фанфары,
всем нам, приговоренным.
 
 
Эта песня поется о чубчике,
О Байкале или о Доне.
Подпевать мы все время готовы,
в такт ударять ладонями.
 
 
Не эстетика это, а наша кровь,
в нас надежда звучит раскатами,
это близится наша свобода,-
сгинут тюрьмы и каторги.
 
 
О, великий народ! – говорим мы,
мы, холодные и голодные.
Эти песни – как хлеб наш насущный,
как дыханье наше – мелодии.
 
 
Мы раскрыли и уши и души -
ждем мы песен ночами и днями,
лишь одна отзовется мелодией -
и дыхание близкой свободы
мы смакуем губами.
 
 
И уже за спиной – царство смерти.
Лишь иа Западе – горе и голод.
Ну, а мы – мы избранники жизни,
и зовет, как волхвов трех, к Востоку
сердца нашего голос.
 
 
Вот взлетает мелодия с Волги,
пятикрылая вещая птица.
И мы знаем уже: не погибнем,-
ей пробиться к нам солнечным гимном,
ей сквозь тучи пробиться!
 
 
Эта песня – как луч над тобою.
Ай-да-да! Слышим звуки рапсодии!
И охотно склоняемся мы пред судьбою,
а судьба наша – в русской мелодии.
 

ДЕКАБРЬ

 
Бог дал знак, и без лишних слов
ангелы-умницы
рванули перины облаков,
в которых заспались святые.
И когда мы вышли на улицу,
перья падали снеговые.
 
 
А нам – весело, потому что
не разминуться с перьями.
Посмотрите-ка на сады:
там ни одного зеленого дерева.
Все былым-бело,
 
 
ах,
 
 
оглянись,– и крыши костела,
даже башни!…
А девушки проходят по улицам
такие важные,
губы у них алые,
как в мае.
И все девушки пешие…
Пустыми идут трамваи.
 
 
А женщины красоту свою знают,
идут – не торопятся,
идут, красоту свою
медленно излучают.
Их головки, как розы нежные,
на груди у мужчин заснеженных.
И падает снег на город,
как белых букетов ворох.
 
 
На тихой площади под вечер
и смех и гам.
Под вечер людям тепло от многолюдья.
И от внезапной встречи.
И над рекою только,
то тут, то там,
среди ночи,
потеряли тропинку пары,-
или в очах потерялись очи.
 
 
Не будем смущать
и мешать,
обойдем стороной,
тишиной обойдем снеговой.
 
 
Ведь в снеговой аллее
утоптана дорожка,
дома как на ладошке,
и всюду открыты ворота,
и окна цветут и сияют,
и сквозь ледяные цветы -
дымок теплоты.
Струйка зовущего пара
из самовара.
 

КАНАТОХОДЦЫ

 
Над пропастью мы натянули
тонкий канат любви,
мы, грустные акробаты.
 
 
Слепой слепого ведет,
крепко сжимая руку,
по этой зыбкой тропинке -
ужас и смех иа устах.
 
 
Так и танцуем вдвоем
между землей и небом.
Под нами бушует поток,
над нами звезды молчат.
 
 
Канат дрожит от натуги,
ему не под силу ноша:
один – нелегкое бремя,
но двое – вдвойне тяжелей.
 
 
И если шажок неверный…
Иль нить одна перервется…
Кто канет, на радость потоку
Кому остаться в живых?
 

GOETHEHOF[7]7
  Дом Гете (нем.).


[Закрыть]

 
Во тьме пожары вместо светляков,
зигзаги молний, грохот разрушенья,
и колыбель становится мишенью…
Земля в крови – живем среди волков.
 
 
Поэта имя в сонмище врагов,
как флаг на мачте… А вокруг гниенье…
Крест вкупе с фасциями шлет благословенье
кровавым топорам в ручищах мясников.
 
 
Наполнив черепа, как чаши, трупным ядом,
сдвигают их святитель и палач:
«За здравие!…» И слышен детский плач…
 
 
Нам неуютно… Виселицы рядом.
И светит затемненным городам
лишь иероглиф звездный: «Аз воздам!»
 

ЗЕРКАЛО

 
Что зеркало показывает нам?
Остывшие поля и небеса,
Жнивье сухое, обод колеса
В разбитой колее, и борозду
Замерзшую, и всей любви тщету.
 
 
Что зеркало показывает нам?
Пожухлый колос, выстуженный путь,
Предательски истерзанную грудь,
Жизнь хмурую, с опавшею листвой.
Где светлый нимб, что был над головой?
 
 
Что зеркало показывает нам?
Кровавые ступни, остывший жар,
Над высохшим колодцем белый пар,
Как облачко, сходящее на нет -
Затерянный и одинокий след.
 

ИГРА В БАБКИ

 
Уличным ревом, визгом
в угол затолкан,
небо, стену замызганную
взглядом сверлю долго…
Дворик… Невольничий… Жуткий…
Грязные баки…
А детвора шустро
играет в бабки.
 
 
Воет над городом яростно
сирена.
Корчатся в драке ярусы,
вьется клубком арена.
Сейфы до денег жадны,
на дивиденды падки…
А детвора продолжает
играть в бабки.
 
 
Пусть в казино планеты
золото, сталь – звяк!
Катятся слезы в кюветы…
Весело? Еще как!
С жизнями смерть играет…
Гроб, тапки…
Дети про то не знают,
играют в бабки.
 
 
Горечь мою низринул
смех детворы.
Выплеснулся на руины
и захлестнул дворы.
Бомбы покрыл, подлодки,
пухлые папки…
Детям поглажу лобики -
играйте в бабки!
 

ВЕСЕННИЙ ВЕТЕР

 
Земли замерзшей беспробуден сон.
Лед до корней проник, мерцает он.
 
 
Студеный жар, что сердце леденит,
Не ветерок ли вешний устранит?
 
 
И этот панцирь, жесткий, ледяной,
Не ручеек ли просверлит лесной?
 
 
Сгинь, пепелище зимнее! Слова,
Пробейтесь к нам, как вешняя трава.
 

ВОЛК

 
В последний раз тропу широким махом смерь.
Почуять влагу трав! И пусть приходит смерть.
 
 
О, где твой бег ночной к пастушьим шалашам.
Где твой обратный путь по утренним лугам…
 
 
Рубцы от старых ран еще кровоточат.
Следы жестоких битв за стаю, за волчат.
 
 
Четвероногий брат встал тенью у ручья.
С ним зверь о двух ногах. Ты стар, где стать твоя?
 
 
Огнем пылает бок. Свиреп сородич твой!
Ты логово стерег и принял честный бой.
 
 
И бился до конца… Но жив твой волчий род.
Вот волки завели подлунный хоровод.
 
 
Почуять влагу трав. Мой дом, мой лес, прости!
В последний раз завыть: «Волчата, вам расти!»
 

ЖЕРТВА

 
Что ж, упрекай меня, окаменевший зритель,
В бессмысленном прыжке во тьму из темноты,
Но я готов опять на плаху лечь – казните,-
И жизнью рисковать, и вновь сжигать мосты.
 
 
Не прячу ничего, листвой не прикрываю,
Я – весь перед тобой, содеял то и то,
Но помыслы чисты, я к ним не подмешаю
Подспудную корысть,– не упрекнет никто.
 
 
На терниях я жил. Под страхом, без расчета,
С тех пор, как я узнал изнанку жизни, роль
Злодейства, грань штыка, балладу пулемета,
За мирный мои народ отчаянье и боль.
 
 
Глотайте жертву враз, давитесь, кто богаты!
Европа, да сметет потоп твои поля!
С разбитою душой кричу: «Вы виноваты!»
И при смерти уже; «Живи, моя земля!»
 

УДАРНИКИ

 
перед нами богатство земля разложила
горы хлеба
металла
великанская сила
кипит в наших жилах
нашу кровь капитала
 
 
сеем
пашем
молотом машем
к станкам спешим
в головах
залпом внезапным
рождается план нового мира
сердце
чувства рекою к нему устремило
под лучами чудесного завтра
управляем волшебным жужжаньем машин
 
 
кто мы такие?
стихи
мы укротим
отдадим их в руки рабочие
города сотворим
не шутя говорим:
с морями и горами
сделаем все
что захочется
темп
наш лозунг
мозолистым нашим рукам
мир доверил свои весла
кто корабль повернет?
не посметь!
угнетателям – смерть!
нам – вперед!
 

СИБИРСКИЙ ПЕЙЗАЖ

 
Летят часы, им вслед
Бегут колеса.
Рядом -
Снег – белый домосед -
Покалывает взглядом.
 
 
Березы там и тут.
Их меловые талии,
Как смерчи, стерегут
Оцепененье далей.
 
 
Заря идет ко дну,
На горы тень накликав,
И окна белизну
Целуют кровью бликов.
 

СЛОВАЦКАЯ ПЕСНЯ

 
Горькая песня словацкой печали,
тучей плывешь ты в широкие дали.
А пропадая в далях гористых,
острой тоской отзываешься в листьях.
 
 
Буйно-веселая песня словацкая,
ты молодецкой сменяешься пляскою.
Парни в круг танца врываются дружно,
горы они перепрыгнут, коль нужно.
 
 
Песни словацкие, песни мятежные!
Буря ли бьется о скалы прибрежные,
пламя ль костров на топориках блещет?
Души у панов от страха трепещут.
 
 
Песня, сердечной согретая ласкою!…
Расцеловал бы ту песню словацкую…
Светится вся и звенит, улетая,
мир ароматом цветов наполняя.
 

ЗАВЕЩАНИЕ

 
Земля! Ты мила мне в снегах зимы,
Летом, весной, осенью.
Я люблю поля, но больше – холмы:
Они над равнинами к небу возносятся.
 
 
Мне дороги горы, леса – тоже,
Омытые ливнем, ветром.
Но все же,
Что может быть в жизни дороже
Пламени, света?
 
 
Я люблю птиц и цветов множество,
И все, что земною отмечено метою.
Но все же,
Что может быть в жизни дороже
Пламени, света?
 
 
Помните!
Когда солнца бубен медный
Для меня навсегда стихнет,
Огню предайте, чтоб напоследок
Блеснуть, вспыхнуть!