Текст книги "Поэзия социалистических стран Европы"

Автор книги: авторов Коллектив

МИХАЙ БЕНЮК

ЯБЛОНЯ У ДОРОГИ

 
Я вырос яблоней – не за оградой,
А близ дороги, чтобы стать отрадой
Прохожему. Не заходя в сады,
Ты можешь обрывать мои плоды,
И благодарности я не приемлю,
Благодари одну лишь эту землю,
Будь навсегда признателен стране,
Что стала матерью тебе и мне.
 
 
Когда земля цветет порой весенней,
Я сердцем чувствую мое цветенье,
Священный летний впитывая зной,
Сгибаю ветви я к земле родной,-
В немом поклоне выскажу пред нею
Все, что сказать словами не умею.
Когда ж плоды созреют к сентябрю,
Я радуюсь, что людям их дарю.
Когда листву развеет ветер грубый -
Укутаюсь тяжелой снежной шубой,
Вонзюсь корнями в глубину земли,
Чтоб их бураны вырвать не могли.
Так я живу, плодов моих не пряча,
И что ни год – мой урожай богаче.
 
 
Я на ветвях люблю качать детей,
Чьи галстуки моих плодов красней,
Я девушек люблю,– их смех веселый,
Когда сбирают яблоки в подолы,
А то кладут за пазуху тайком,
Бродя под яблонею босиком.
 
 
Я помнить не хочу о тех, что камни
В листву мою швыряли, но близка мне
Людская нежность,– не забуду дня,
Как двое целовались близ меня,
И, в шляпу вдев гвоздику, распевая,
Счастливый шел он вдаль… О, жизнь живая!
 
 
Я вырос яблоней,– не за оградой,
А близ дороги, чтобы стать отрадой
Прохожему. Не заходя в сады,
Ты можешь обрывать мои плоды.
И благодарности я не приемлю,
Благодари одну лишь эту землю,
Будь навсегда признателен стране,
Что стала матерью тебе и мне.
 

КРОВЬ СЕРДЦА МОЕГО

 
Любой предмет, фантазии созданье,
Любая книга, творчества горенье,
Смерть черная и светлое рожденье
Живую радость мне приносят иль страданье,
Бросают на меня иль сумрачную тень,
Иль отблеск яркий, словно летний день.
Их звон не молкнет у меня в мозгу,
Как треск кузнечиков на солнечном лугу.
 
 
Цвета иль формы, пятна или блики,
И чувства мелкие, и мир страстей великих,-
Вы преломляетесь в цветистой звучной гамме.
Будь ваши линии прямыми иль кривыми,
Вы шелестите, как листва под сапогами,
Здесь, за висками этими седыми.
В слова желая облачиться, вы снуете,
Моля и плача, мне покоя не даете.
 
 
Одежды новые я шью из старых слов для вас,
Их украшаю блестками, гирляндами из роз,
Рассказываю вам, как кость грызет голодный пес,
Вам на травинке подношу я росяной алмаз,
Но мечетесь вы в голове, кричите бестолково:
«Хотим другого мы, хотим другого!…
Мы тени, но мы жить хотим,
Мы образы, но в мир мы улетим,
Дай только хлынуть нам из головы твоей,
Нам имя дай, нас в плоть одень скорей!
Без крови жизнь в нас теплится едва,
Нас всех пустые заморозили слова,
Нас душит гласных и согласных гам,
Дай крови нам, дай крови, крови нам!»
 
 
Теперь ты знаешь, брат мой, отчего
Мой трудный стих – кровь сердца моего!
 

ХРИСТОФОР КОЛУМБ

 
Волн соленых гребни, завитушки,
Им корабль – подобие игрушки,
Не велик он и сколочен хрупко,
Не корабль, а утлая скорлупка,
Каравелла, только каравелла -
И играет с нею пена смело.
– То Колумб, его,– ворчат акулы,-
Жаждою богатства захлестнуло.
– Христофор,– фонтан пускает кит,-
Мнит, что будет рай земной открыт.-
Угрожают пенные валы:
– Погоди, наденут кандалы…-
Дует ветер, парус шевеля,
А Колумбу видится – Земля,
Земля, Земля!
 

КАРТИНА С ЛЕНИНЫМ

 
Венец грядущего на ленинском челе,
Как солнце, заливает мир лучами,
А он высоко, на крутой скале,
И речь его рокочет над морями.
 
 
Так представлялось мне давным-давно…
А я как бы стоял в толпе несметной,
Внимал ему и думал лишь одно:
Как спрятаться песчинкой незаметной?
 
 
Я чувствовал, что не в минувшем, нет,
В грядущем встреча с Лениным возможна.
Пусть мой в толпе затоптан будет след,
К рассвету путь ведет нас непреложно.
 
 
Быть современником ему я не рожден.
Что миру в том, живой я или мертвый,-
Ведь коммунисты сквозь буран времен
Идут – я вижу – ленинской когортой.
 

КРАСНАЯ ВИНОГРАДНАЯ ГРОЗДЬ

 
Скреби скалу. И ты отыщешь их -
Кристаллы слез, отчаянья, страданья.
Они застыли в вечном ожиданье
Трепещущих от страсти рук твоих.
 
 
И ты ищи. Пусть кровь стучит в ушах.
И до кости кремень разрезал руки.
Красна скала от крови и от муки.
И жжет внутри. И труден каждый шаг.
 
 
Там, в тверди камня, то, что ищешь ты.
Безмолвствует земля, в себе тая
Тысячелетних слез и бед кристаллы.
Ты их найдешь. Они из темноты
Возникнут виноградной гроздью алой.
Ты не пугайся – это кровь твоя.
 

В ДЕРЕВЬЯХ ОСЕНИ

 
Уже разгораются плошки
Осенних огней средь ветвей,-
Там рыси глаза или кошки,
Лисы в апельсинной одежке,
Ползущей обнюхать дорожки
Из лисьей каморки своей.
 
 
Зерно в плодоносной сорочке
Спускается к лону в земле
И в поисках родственной точки
Стремится сквозь тесто, как в бочке,
А тесто питает росточки
И спящих лелеет во мгле.
 
 
Но краскам осенним известно,
Что ветер, суровый стрелок,
В засаде затих повсеместно
И выстрелом целится честно
В листву воспаленного леса,
Чтоб краски вошли в некролог»
 
 
Стихом задержи на бумаге
Осенние краски ветвей,
Чтоб чистая сила отваги,
Рожденной от солнца и влаги,
Шумела от жизненной тяги,
Как лес перед смертью своей.
 

СУТЬ

 
Мрачны отношенья поэтов с веками,
Секира забвенья висит над стихами.
Хотя удалось, как известно, Гомеру
В живых задержаться на целую эру.
 
 
Сгорают созвучья в пожарах забвенья,
И если останется вздох откровенья,
Он станет игрой непонятных словес
Для детства, где вечен к стихам интерес.
 
 
Но я бы хотел, чтоб осталась Елена
Такой же прекрасной, как слово велело
(Пусть даже она наставляла рога),
 
 
Чтоб древним волненьем была дорога
Потомкам, любить заставляя друг друга,-
Иначе бессмысленна жизни округа.
 

КОГДА ТВОИ СТИХИ…

 
Когда твои стихи, превозмогая боль,
Наколют на груди и на руках матросы,
Как женские тела, сердца или цветы,
И люди станут только удивляться,
Узнав, что кто-то их когда-то написал,
И понесутся песни друг за другом,
Как осенью летят по ветру семена,
Не вспоминая об отцовском древе
И обретая собственные корни
В глубоко взрытых человечьих душах,
На лицах и в глазах цветами расцветая,
Тогда ты можешь наконец уйти,
Затем что стал ты голосом, который
Звучит повсюду, пробуждая Космос:
– Бог Пан живет, живая жизнь живет!
 

ОТ БЕРЕГА ДО БЕРЕГА

 
От берега до берега
Через пропасть века
Мы натянули струны своего сердца
И создали новую гитару,
Мы извлекли из нее
Божественные ноты будущего,
В котором пылают зори,
А человек оседлал свою судьбу»
 
 
И ныне
 
 
Одну звезду с другой
Связывают струны мозга,
И гудят они,
Послушные астронавтам:
Продленные струны
Нашего сердца,
Миллионы струн,
Что трепетали
Под пальцами Маркса,
Звенели
Под шагами Ленина,
Бились в песнях твоих,
Прадед Хория,
И воскресли в твоем непокорном народе,
 
 
В нас.
 

БЕРЕГ, ОСТАВШИЙСЯ ПОЗАДИ

 
Твой вечный поиск прошлого напрасен.
Его коварный лабиринт исчез
И серебром твои виски окрасил.
 
 
В том лабиринте рос огромный лес.
Он в недрах гор углем воспоминаний
Теперь застыл под серой мглой небес.
 
 
Но изредка какое-то звучанье,
Какой-то лик мерещится вдали,
Звук рога, колокольное качанье…
 
 
Как будто ты далеко от земли,
И все с кормы глядишь, в былые дали,
И все о тех грустишь, что вдаль ушли…
 
 
Бушует ветер. Паруса устали.
И крепкое и горькое вино
Горит в твоем рубиновом бокале.
 
 
Виденье, миновавшее давно,
С тех берегов тебя зовет в печали,
Куда тебе вернуться не дано.
 
 
Кто это? Женщина? Иль конь крылатый?
На нем летал ты, брезгуя когда-то
Брести тропою иль волною плыть…
 
 
…А может, это юность?… Может быть…
 

ГОЛОС ПРИРОДЫ

 
Ты не хвались, мой сын, и не тверди,
Что ты меня оставил позади,
Ты не тверди, не повторяй послушно:
«Природа холодна и равнодушна».
Печальное и злое заблужденье!
Ведь ты мой сын, ведь ты мое творенье,
В твоем порыве мой порыв живет,
И ты мое движение вперед.
Зачем тебе неправый ореол,
Что ты – иной, природу превзошел?
Задам тебе создать я глаз синицы -
Ответишь: «Мы должны еще учиться».
Тревожусь за тебя, мой сын.
Ты разный.
Оружием грозишь в игре опасной.
Неужто ты спалишь свой мир чудесный?
Неужто оборвешь задуманную песню?
Нет! Ты преодолел туманы и глубины,
Ты в Космосе, о жизнь моя, любимый!
 

МИРОН РАДУ ПАРАСКИВЕСКУ

ARS POETICA

 
«Из сердца должен вырваться твой стих!»
Так ты твердишь с упреком постоянно,
И я стараюсь в меру сил моих
Сердец людских целить стихами раны.
 
 
Я все стремлюсь к тому, чтобы была
Моя поэзия, как пред зарею
Песнь жаворонка,– радостна, светла
Над только что проснувшейся землею.
 
 
Но если равнодушен человек
К тем, кто в работу вкладывает душу,
Хочу, чтобы его, как меч, рассек
Мой стих, который на него обрушу.
 

ЛЕНИН

 
Пять букв простых, пять четких букв всего
составили фамилию его.
Всего пять букв стоят чредою скромной,
но обнимают целый мир огромный.
Всего пять букв, которые для нас
в пути бессменный компас и сейчас.
Пять букв к нам тянутся из дали млечной
Лучами красными звезды пятиконечной.
 

ПЛОДЫ СВЕТА

 
Когда в словах запечатлеть хочу я
Весь смысл земли, всю красоту земную,
как обойти веселый, как костер,
пылающий и нежный помидор?
 
 
Никто так гордо в мире не сиял,
ни гребень петушиный, ни коралл,
одни лишь только вишня с виноградом
отважатся быть с помидором рядом.
 
 
Прекрасный плод, для тружеников плод,
он по подпорком кверху не ползет,
все благородство он внутри скрывает:
в нем соль земли, в нем крови свет играет.
 
 
Томит июль жарою безотрадной -
он рот наполнит мякотью прохладной,
а вечером в прозрачной полумгле
горит живою лампой на столе.
 
 
Он хлеб и воду заменяет людям;
его ни жарить, ни варить не будем,
ведь силою Антеевой своей
он наделяет, как земля, людей,
такой, каким был с ветки сорван он:
округлый, свежий, солнцем напоен.
 
 
Когда же жадный рот к нему прильнет,-
то будто бы вино причастья пьет
и через плоть его впивает суть секрета:
ведь сила – это плоть живого света.
 

ЭУДЖЕН ЖЕБЕЛЯНУ

ВСТРЕЧА С ХИРОСИМОЙ

Каору Ясуи

 
Земля, немая земля.
Немая
земля с опаленною кожей и оголенным станом.
Прости, Хиросима, прости за неловкий жест,
за шаг, бередящий шрамы и растравляющий раны…
Прости за тревожный взгляд.
Каким бы он добрым ни был, он причиняет боль…
Прости за каждое слово,
что сотрясает воздух
там, где ты ищешь детей,
сонмы бесследно, навеки
пропавших детей твоих…
Могилок
нет и в помине… Вихрь… Вихрь… Вихрь…
 
 
Звенят голоса их доныне.
Все тише день ото дня…
В воспоминанье звенят…
Кладбища
нет и в помине… Нет и в помине…
Не знаешь, где слезы пролить…
Ни урны одной, ни одной могилы…
 
 
Где твои дети, Хиросима? Где?
Может быть,
в океанской серебристой воде?
Может быть, в синем склепе
бесконечного неба?
Может быть, здесь, в земле,
Под моею стопой?
Я ступаю со страхом
по сожженной земле:
каждая пядь ее
кажется катафалком. Чудится – под ногами
вопль раздается: «Мама!»
 
 
О лучезарный воздух, скрои мне скорее крылья,
Чтобы я мог подняться вверх, как ты, без усилья!
Чтоб не задеть ногою чьей-то горящей раны!
Небо, скрои мне крылья, крылья херувима!…
 
 
В ранах, в бессчетных шрамах,
подходит ко мне Хиросима.
Подходит и, тихо склоняясь,
Приглашает меня:
«Входи, мой друг,
погляди,
запомни мои все беды
и миру о них поведай!…»
 

ЖИЗНЬ

 
Человека у нас отняла Тень.
Руки – как сломанные винтовки.
С ним уже Ночь,
хотя с нами – День.
Как же нам, любящим, сильным, ловким,
вернуть его к жизни?
Что отдать?
Чем защитить от холодной тени?
Круг из живых сердец создать
и отгородить от мира забвений?
Мы парим в облаках,
когда нам надо.
Так, может быть, Смерть оторвать от земли?
Закинуть подальше.
Создать преграду.
Чтоб нас ее руки достать не смоглп.
Мир измучили горы металла,
того, что на крыльях черных кружится.
Как бы придумать нам для начала
чудо-машину,
машину-птицу?
Как бы придумать ее такую,
с крыльями, сотканными из лазури,
чтобы несла она в душу больную
жизни бессмертной шум и бурю?
Так подойдите -
создайте круг,
круг бесконечной и трепетной жизни.
Разве не видите -
это ваш друг
Тенью
из наших рядов похищен.
 

XX ВЕК

 
О век забывчивый, воспоминаний полный
(воспоминанья – как гигантская стена,
покрытая вуалью звездных роз,
вся изъязвленная невидимой проказой).
Век -
грудь его разбита,
украшена, прострелена насквозь
наградами, которых он достоин,
наградами, что он не заслужил:
тут звезды, взрывы, мятежи, приказы,
блестящие победы и могилы,
и вечно стерегущая опасность.
(Ку-ку! Ку-ку! Ты дашь мне год пожить,
хотя бы день, хотя б одну минуту?…)
 
 
О век с разбитой грудью, из которой
при кашле вырываются
лазурь, надежды, волны,
мильоны капель: ласточки, пионы,
закаты, кондиционированный воздух,
некондиционированные порывы,
герольды солнца, астронавты, гимны,
от пут освобожденные слова -
любовь, свобода, человек,
вперед!
 
 
О век с разбитой грудью,
я слышу твой надрывный кашель
и голос, но уже иной.
Ты смешиваешь с грязью нас
и в нас плюешь
то громом пушек,
то вероломством рака,
то легкими, сгоревшими в огне,
то пламенем, что легкие сжигает,
то извержением вулканов,
то радиоактивным изверженьем,
то все испепеляющею лавой,
то славою убийц,
то черным завываньем преступленья,
то шепотом агонии предсмертной,
то легкими, которые отняв
у пленников, закованных цепями,
все тем же узникам ты харкаешь в лицо.
 
 
О век забывчивый, воспоминаний полный
(воспоминание – гигантская стена,
покрытая вуалью звездных роз,
вся изъязвленная невидимой проказой),
стряхни с себя, низринь
все, что тебе идти вперед мешает.
Я помогу тебе.
Сбрось все, что давит,
сведи с лица все бородавки взрывов,
сбрось шрамов золотистую коросту,
сотри все раны, язвы и проказу,
все сбрось, пизринь, но не в цветущий сад,
низринь, но не на «Вечерю» да Винчи,
низринь, но не на детский ужин,
нет, только не на них!
 
 
Все, все низринь,
но только не вслепую.
 
 
Не будь слепцом!
 

МАРИЯ БАНУШ

ПЕРВАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ КНИГА

 
Казался мир прокуренной таверной,
Когда мы родились, а злобный вой
Свирепой первой схватки мировой
Всех возвращал в далекий век пещерный.
 
 
О, сколько раз, уткнувшись головой
В подушку, я рыдала над безмерной
Людской бедой, над этой жизнью скверной,
Бездумной, жадной, тусклой, неживой!
 
 
Ты помнишь? – Словно луч сверкнул из тьмы.
Мы пили свежий воздух полной чашей
И вышли на свободу из тюрьмы.
 
 
И птицы пели: бросьте мир угасший,
Есть лучший мир! – Так написали мы
В партийной, самой первой книге нашей!
 

ВЕРА

 
Путь пройденный был долог, все сумеречней дали,
Рельефны очертанья, стираются детали.
 
 
Я дочь земли и духа, пришла и мне пора
Поярче выбрать искры из пламени костра.
 
 
Судьбу, надежду взвесить срок наступил суровый,
Весам неумолимым предоставляю слово:
 
 
Ты знал борьбу? Под знаменем в строю,
Когда восстанья ветер кровь горячил твою?
 
 
Ты опьянен был ростом стремительного вала,
Иль так любил, как совесть тебе повелевала?
 
 
Была ль, как идол, вера твоя зыбка, мертва?
В ответ на стон любимой нашел ли ты слова?
 
 
«Мой лавр, цветок мой чистый!» – шептал ей не тогда ли,
Когда ее цветами и славою венчали?
 
 
Ты был с ней в час позора? Был скорбью обуян,
Когда она лежала вся черная от ран?
 
 
Ты язвы обмывал ей внимательной рукою?
Тебя не отвратили лохмотья, запах гноя?
 
 
В те дни «цветок мой чистый» шептал ей все нежней,
Внушая, что вернется былая слава к ней?
 
 
Путь пройденный был долог, все сумеречней дали,
Рельефны очертанья, стираются детали.
 
 
Я дочь земли и духа, пришла и мне пора
Поярче выбрать искры из пламени костра.
 
 
Все проблески в минувшем… Бросаю я на чаши
Весов два тяжких сердца – свое, а рядом ваше.
 
 
Бунт в пурпуре и ярость в доспехах, в трудный час
На суд не призываю свидетелями вас.
 
 
Зову я, Постоянство, тебя в плаще из тени.
Вот жизнь моя. Стою я перед тобой в смятенье.
 

СОНЕТ

 
– Как? Белый стих? Но нет дурнее тона!
– Поверьте, это времени примета!
– Что может быть прекраснее сонета?
– О нет! Рондо – вот слабость Аполлона…
 
 
Но спорщиков мудрей природы лоно -
Сменяет зиму грозовое лето.
Нас лань чарует, что не раз воспета,
И вслед слону мы смотрим удивленно.
 
 
Игла и долото есть у природы,
И мастерит она, не выбирая,
И формы создает, как ой угодно,-
 
 
Тончайший лист, тяжелые породы…
Хвалу и поношенье презирая,
Ты к солнцу, стрекоза, взлети свободно.
 

ПОЭЗИЯ

 
Будь скупой, о, будь скупой…
Даже перышко и то храни,
в шкатулку его опусти,
рядом с молчаньем, возникшим вчера
в сумерки между другом твоим и тобой,
рядом с пузырьком из-под духов,
где радуга заключена.
Подбери даже камешек, который ты
во дворе своего детства аметистом звала,
даже смятую трубочку вьюнка из изгороди,
сбереги и ее.
 
 
Сбереги и странное ощущение
головокружения, полета
холодным и туманным мартовским утром,
когда сосульки каплю за каплей
роняли на грязный тротуар.
Сохрани даже осколок и тень,
 
 
И когда многие скажут с жалостью,
сочувственно покачивая головой:
– Видали вы?
Она хранит даже использованный трамвайный билет,
даже осколок и даже перышко,-
тогда ты встряхни своим коробком,
как встряхивала красным фаянсовым сердцем,
купленным на масленицу.
Как таинственно звучало его дзинь-дзинь,
Пришло время разбить его,– говорила ты себе.
И щеки твои горели.
Пусть посыплются оттуда никелевые монетки все до одной.
Не оставь себе ничего.
И тогда распрямятся
смятые венчики вьюнков,
и зазвучат их лиловые трубы
громче труб Иерихона.
И глухая непроницаемая стена забвенья рухнет.
Из перышка вновь возникнет ласточка,
для того чтобы рассекать воздух,
чтобы усесться под твоей кровлей.
Аметистовый песок
обретет свой былой блеск.
Сосульки возобновят свою певучую жалобу.
Жалкий использованный трамвайный билет -
даже и тот воскреснет.
Мы будем снова стоять, стройные и серьезные,
в старом-престаром вагоне
с длинными кожаными ремнями,
беспокойно свисающими с потолка,
с трепетными городскими огнями,
мелькающими за темными стеклами,
с запахом дешевого сукна твоего пальто,
увлажненного дождем,
с зеленым сумраком твоих глаз,
которого нет нигде,
кроме этого вагона с длинными кожаными ремнями,
беспокойно свисающими с потолка.
 

ПРИЧАСТНОСТЬ

 
Эй, да, нелегко
быть всадником, быть и разящей десницей,
быть птицей, не знающей в мире границы,
быть желчной сатирой, крылатой балладой,
оливковой ветвью и меткой гранатой,
улыбкою быть – пониманья, прощенья,
надтреснутым выкриком быть – возмущенья,
быть выше мирского, и быть в самой гуще,
погибнув, рождаться с любым из живущих,
быть взглядом, открывшим, что временем скрыто,
быть ногтем, что давит в сердцах паразитов,
быть чистым, светящимся озером горным,
быть в мутных сомненьях исканьем упорным,
быть мудрым под стать летописным заветам,
и быть необузданным дерзким рассветом,
быть магом и феей – придумщицей пылкой,
быть мельничным жерновом, камнедробилкой,
быть нивой покладистой и молчаливой,
быть смерчем, взметнувшимся гневно над нивой,
металлом быть, молотом быть и рабочим,
под бременем времени – времени зодчим.
 

ВЕРОНИКА ПОРУМБАКУ

ДРОЗД ИЛИЕ ПИНТИЛИЕ

 
Седой ниспадающий пепел…
Темница сотрясена,
Дрожат в ней затворы и петли.
Илие поет у окна.
 
 
И вздрагивает Дофтана.
Вливается в сумерки песнь.
«Страна – как открытая рана,
И мы замурованы здесь.
 
 
Восстанье бушует, как ветер,
Вскипает, как реки весной,
Замки упадут на рассвете,-
Надейтесь, друзья за стеной!»
 
 
Седой, ниспадающий пепел…
Темница сотрясена.
Не дрозд ли видением светлым
Присел на решетку окна?
 
 
Илие и гнев и надежды
Крылатому передает.
И птица летит безмятежно,
И кто остановит полет?…
 
 
Шли годы, рождались преданья
Над краем восстаний и гроз.
Здесь нет даже целого камня,
К чему возвратился ты, дрозд?
 
 
Здесь, слышишь, вой ветра органный.
Кого ты печально зовешь?
Кремнистую шею Дофтаны
Разбила подземная дрожь.
 
 
Илие ты ищешь часами?
О чем так грустишь ты один?
Закрыл он глаза под камнями,
Лишь ветер шуршит меж руин.
 
 
Ты песнь его спас из темницы.
Как долго скитался ты с ней!
Успела она распуститься
Прекрасным цветком для людей.
 
 
С холма, где стояла Дофтана,
Ты видишь – развеялся мрак.
Пой, радость! В рассвете багряном
Багряный колышется флаг.
 

НА СТРАЖЕ

Во время Великой Октябрьской социалистической революции,

когда отряды красногвардейцев штурмовали Зимний дворец,

Ленин отдал солдатам приказ охранять сокровища искусства.

 
Среди ружейных залпов, средь грохота стального
Снарядов орудийных, вещавших крах былого,
Среди солдат, погоны с шинелей прочь сорвавших,
Средь выборгских рабочих, оружье в руки взявших,
Когда в жестоких схватках былого с настоящим
При свете беспощадном прожекторов слепящих,
Неистово кромсавших тьму прошлого на части,
Рождался мир, в котором познают люди счастье;
Когда простые люди – рабочие, крестьяне -
В порыве вдохновенном вдруг поднялись сквозь пламя,
Когда матросы, смело взбегая на ступени,
Неся огня частицу, каким горел и Ленин,
Пошли на штурм,-
он, Ленин, провидец гениальный.
Заботился, волнуясь, чтоб пулею случайной
Не повредило мрамор тех статуй и картины,
Что гордо украшали седой дворец старинный.
Мозолистой рукою сжимая ствол винтовки,
С бескрайним удивленьем и робостью неловкой
Пред юным Аполлоном, изваянным когда-то,
Вставали неподвижно суровые солдаты,
Тот мрамор охраняя и нежные узоры
На белизне прозрачной саксонского фарфора.
 
 
Вот предо мною будто солдат в папахе рваной,
Он только что из боя, с кровоточащей раной,
Еще покрыты потом черты лица простые,
Рыжеют от махорки усы его седые.
Он штык стальной сжимает рукой своею властной
Перед портретом дамы невиданно прекрасной;
От голых плеч, все в складках, и легких и веселых.
Каскадом льется платье среди колонн тяжелых…
– Вот черт,– бурчит ворчливо,– куда уж лучше, братцы,
С княгинею любою по-свойски рассчитаться,
А то вот стой без дела пред этой самой кралей,
Когда отряд дерется уже в соседнем зале!
Да, скоро нашей станет твоя земля, княгиня!
Чего моргаешь? Я-то мужик простой…
Но ныне
Все путы разорвем мы своими же руками,
От прошлого оставим портрет вот этот в раме,
От подлости от вашей не будет и помину…
Чай, крепостной художник нарисовал картину…
Глядишь, полюбоваться придут жена иль дети!
Какая красота-то случается на свете!
Как видно, неспроста мне задачу дал такую
Сам Ленин… Шутка ль – Ленин сказал…
И вот стою я!
 
 
Какие разговоры велись еще солдатом
С княгиней, я не знаю (я не была тогда там),
Но в восхищенном сердце моем навек нетленен
Приказ, в который столько вложил заботы Ленин!
 

СУДЬБА

 
Моя судьба – остаться без судьбы,
Моя судьба – нести чужие судьбы,
Я не стекло… Мне взором не судьи,
А друга в души ваши заглянуть бы.
 
 
Пускай же вздох мой не затянет гладь
Окошка в мир завесою туманной.
Всего тяжеле не существовать,
И легче легкого быть безымянной.
 
 
Есть у меня семья – и нет семьи.
Я зря брожу в саду цветущим летом.
В траву роняет лепестки свои
Любовь моя, завянув пустоцветом.
 
 
Любовь моя, всегда я в стороне.
Все отдаю тебе, и все напрасно.
Порою только память шепчет мне:
«Ах, Вероника, радость так прекрасна!»
 
 
Хотелось бы мне только одного:
Чтобы могла любимые черты я
Узнать в чертах ребенка своего,-
Но это все одни мечты пустые.
 
 
Чужой меня не называйте вы,
Лишь я сама себе чужда по сути.
Моя судьба – остаться без судьбы.
Моя судьба – нести чужие судьбы.