Текст книги "Поэзия социалистических стран Европы"

Автор книги: авторов Коллектив

ГЮНТЕР КУНЕРТ

НАС НАСЕЛЯЮЩИЕ

(Седьмой набросок)

 
Мне нужно новое имя,
ибо я нов.
Вчера со мной говоривший
сегодня меня не узнает.
 
 
С каждым днем старясь, я молодею.
Я встал со смертного ложа
иссохшим, разбитым и жалким,
и серые тени смерти
покрыли мое лицо
в ожиданье пайка.
 
 
Но аппетит приходит во время еды.
И жизнь начинается в миг, когда пора умирать.
Меня излечила работа.
По совету врача из России
я использовал то, что осталось:
лопату, кайло, мастерок,
остаток ума.
 
 
Так я воскрес из собственных развалин.
Причем так прочно, что люди,
по мне проливавшие слезы,
во мне не могут узнать
город, что все еще носит
имя: Берлин.
 

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

 
1
 
 
Придвинь ему скамью.
 
 
2
 
 
Этот гость молчаливый по праву
В горницу нашу вошел.
Это гость из сожженной Варшавы,
Он садится с нами за стол.
 
 
3
 
 
Дай ему вина.
 
 
4
 
 
Глаза у него неживые,
Обуты ноги кровавым тряпьем,
На груди следы ножевые
Рассказали всю правду о нем…
 
 
5
 
 
Что он скажет?
 
 
6
 
 
Оп молчал, словно глубь океана,
Где не слышен яростный шквал.
Поднял голову: он из тумана
Имя свое услыхал.
 
 
7
 
 
Дверь ему открой.
 
 
8
 
 
Он ушел, незван и непрошен.
Он потух, как нежданный свет.
На столе давно стынет ужин,
Но охоты ужинать нет.
 
 
9
 
 
Угощайтесь.
 
 
10
 
 
И куски они с пеплом ели
И глядели на грубую скамью.
Ведь они еще не умели
Заговаривать совесть свою.
 
 
11
 
 
Теперь скамью отодвинь.
 

АНКЕТА

 
1
 
 
Где он, твой отчий дом?
Его разбомбили, сровняли с землей; он травою порос.
Там играют дети. У них
Незнакомые лица.
 
 
2
 
 
Где он, родимый твой край?
Под быстрой волной облаков. Под высокой
Зеленой листвой. Спеют яблоки в наших садах.
Род людской наконец поумнел,
И губители стран и чужих городов
Ошиблись в расчетах – впервые с тех пор,
Как разрушена Троя.
 
 
Караваи у нас
Не падают с неба. Зато
И бомбы не падают тоже.
 
 
Самобранки-скатерти нет
В моей стране. Но еды и питья
Хватает на всех. Стол накрыт
Под быстрой волной облаков, под листвою зеленой.
 
 
3
 
 
Ты откуда пришел?
Я пришел на короткий срок
Из утробы земли.
Но вернусь в нее снова.
Так всходит зерно
И зерном возвращается в землю.
 

ТОЛЬКО ТОГДА

 
Лишь когда ты,
Каменщик,
Скажешь:
Я этот дом построил,
Его не посмеют разрушить -
Только тогда
Ты завершил труд.
 
 
Лишь когда ты,
Токарь,
Скажешь:
Я выточил этот ствол,
Его на детей не посмеют направить -
Только тогда
Справедлив твой труд.
 
 
Лишь когда ты,
Гражданин,
Скажешь:
Я творец этой страны,
В ней не будет больше униженных и голодных
Только тогда
Ты
Сделал свое дело.
 

ГЕЙНЦ КАЛАУ

СМЫСЛ БЫТИЯ

 
По существу бессмысленна природа:
ни снег, ни облака, ни Млечный Путь,
ни жизнь, ни смерть вам сами не откроют
загадку жизни, смысл ее и суть.
 
 
Не объяснят вам никакие боги
закон тот мудрый, что безмерно прост,
который неуклонно управляет
Движеньем тайным атомов и звезд.
 
 
Суть бытия ищите в человеке!
Мысль человека создал человек -
творец всего, что украшает землю
и что на ней останется вовек.
 
 
Смысл бытия: стремясь к высокой цели,
прожить достойно на земной звезде,
не строя счастья на чужом несчастье,
не наживаясь на чужой беде.
 

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

 
Они узнали о страшных бесчинствах,
которые творятся
по ту сторону горы:
враг сжигает деревни,
насилует женщин,
убивает мужчин,
бросает в костер младенцев
и угоняет скот…
 
 
Вестник
внушал доверье.
Задолго до половодья,
бывало, он сообщал
об уровне воды
в весенних реках
и прочих капризах погоды.
Его принимали радушно,
выслушивали советы,
к тому же не забывали
одарить по заслугам.
 
 
Но в этот раз
жито стояло в полях,
погода благоприятствовала уборке.
Зачем вдруг
явился вестник?
Его внимательно выслушали
и наградили…
И все-таки
жито стояло в полях,
и погода была устойчивой,
и в домах готовились
к празднику урожая…
 
 
Так, в самый разгар уборки,
к ним ночью
вломился враг.
 
 
Лишь трое остались в живых:
те, кто, взяв в руки оружье,
вышли против врага.
 

САРА КИРШ

ЛЕГЕНДА О ЛИЛЕ

 
1
 
 
Была ли она хороша неизвестно так как
воспоминанья уцелевших узников
разноречивы уже цвет волос
называют по-разному в картотеке
не сохранилось фотографии она
по-видимому была родом из Польши
 
 
2
 
 
Летом ходила она босиком и зимой написала
семь писем
 
 
3
 
 
шесть скатанных в трубочку писем таились
под арестантской одеждой на плацу прилипали
к измученным телам вспоминались во сне доходили
до адресата оставшегося неизвестным он не может
быть свидетелем на процессе
 
 
4
 
 
седьмое выдали за пайку хлеба
 
 
5
 
 
Лиля на допросе Лиля в лагере Лиля в бункере
свист бича адресат кто он был говори
молчишь почему знойным летом ведь птицы
поют поперхнувшись дымом
 
 
6
 
 
некто в черном СС театрал кличка пса из классического
репертуара нашел что
глаза будут откровенней чем губы
 
 
7
 
 
узники выстроенные в две шеренги дорога
дикая аллея подпиленных деревьев здесь она
должна была пройти и одного выдать
 
 
8
 
 
в глазах теперь дело вели прикажи закажи
беззаботность
мускулам крови ты часто ходила здесь помнишь
каждый камень ты помнишь Лиля
Лиля каждый
 
 
9
 
 
ее лицо проходило мимо
рассказывали уцелевшие они
дрожали от страха Лиля шла как мертвая
и вот некто в черном чей пес по кличке Гамлет
рычал приказал довольно
 
 
10
 
 
с той минуты ее не видели
 
 
11
 
 
а другие рассказывали она улыбалась
пока шла причесывалась пальцами
была сразу же уведена в газовую камеру
и это было больше двадцати лет назад
 
 
12
 
 
о ней потом говорили долго
 
 
13
 
 
в шестьдесят пятом году судьи во Франкфурте
занесли в протокол Лиля
фигура мифическая этот
пункт следует из обвинения исключить
 
 
14
 
 
в письме говорили было написано мы
не выйдем отсюда мы
видели слишком многое.
 

ФОЛЬКЕР БРАУН

ПРЕХОДЯЩЕЕ

 
Другие придут и скажут про нас: они были честны.
(А это кое-что значит в эпоху заборов и дверных запоров!)
В то время, когда стихи были еще прозой (поэтов мало, работы много!),
они писали ради гонорара и освобождения человечества.
Но как отделывали людей, чурбаны!
Грудную клетку хотели вскрыть гаечным ключом, о, пытка!
Косметика молотом фразы! Любовный шепот на телячье-немецком!
Революция с барабаном ландскнехта!
Разве они не знали о губах,
дрожащих, когда с них срывается новое слово?
Разве не приходилось им биться о новые берега прибоем ритмов?
Ах, вам куда проще: сердцебиение вы слышите просто ухом.
Вашими обычными словами будут городиться огороды стихов.
Ваша революция может быть радостной и планомерной, как
общественная игра.
Наши луга покажутся вам лужайками,
а то, что мы зовем бурей,– ленивым ветерком.
Но мы оставляем это себе: быть забытыми завтра!
Потому что вы понесете в себе ветер революции и ветер
противоречия:
чтобы из искры возгорелось пламя, ему нужен ветер.
И вы также будете писать ради освобождения человечества и
ради вашей же муки:
поскольку она преходяща, и вы будете преходящими.
 

ИЗ ПОЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ

БОЛЕСЛАВ ЛЕСЬМЯН

КОНЬ

 
Конь мой сивый, не спесивый,
Добрый конь с лохматой гривой,
Я люблю твою потную мыльную сбрую
И пропахшую юшкою зелень парную.
 
 
Лоб костистый, зато крепкий,
Ноздри мягче грудей девки,
Ты взвали меня на спину, коль хватит силы,
Чтоб я чуял щекой напряженные жилы.
 
 
Конь печальный, аж до смерти,
Белый след шлеи на шерсти,
Подружись ты со мной, как с волом круторогим,
И ко мне вечерять заходи-ка с дороги.
 
 
Дам водицы из кувшина,
Дам соломки из овина,
Дам и соли две жмени, и свежего хлеба
И в окошки пущу к тебе синее небо.
 
 
Бровь не хмурь, беду ночуя,
Все сказать тебе хочу я!
А как ночка настанет, я двери прикрою,
И ко сну мы помолимся вместе с тобою.
 

ДЕДОВСКАЯ БАЛЛАДА

 
Шел, постукивал дедка деревянной ногою,
Шел бедняк одноногий полевою тропою.
 
 
Шел, откуда незнамо, где искал себе отдых?
Стал он к лесу спиной при струящихся водах.
 
 
И натруженным оком он глядел на водицу,
Ой, да-дана, да-дана! – как там струйка струится.
 
 
Выплывала русалка, деревенская вила,
Деду брызнула в очи, аж его покривило.
 
 
И не знала, как мучить, и не знала, как нежить,
Как печалью печалить, как утехой утешить.
 
 
Взглядом глаз изумрудных его ворожила,
Обняла его ноги, нечистая сила.
 
 
Целовала стыдливо, и смешливо, и строго,
Ой, да-дана, да-дана! – деревянную ногу!
 
 
Прыскал смехом дедыга прямо нелюди в шею,
Приседал, словно в пляске, потешаясь над нею.
 
 
Аж тряслася бородка и кривилися губы,
Деревяшка стучала о жемчужные зубы!
 
 
Для чего ж ты целуешь одно лишь полено?
Почему обнимаешь не всего – до колена?
 
 
Знать, в тебе заиграло чародейное семя,
Водяная хвороба, русалочье племя!
 
 
В грех ввести порешила чурбак деревянный?
Ой, да-дана! – и смех же от тебя, окаянной!
 
 
Как волчок, закрутила деда чертова девка:
«Ты пойдем-ка со мною, дед, дедулечка, дедка!
 
 
Буду я тебя нянчить на запечье подводном
И откармливать буду песочком холодным.
 
 
У меня во дворце насладишься бездельем,
Напою тебя с губ поцелуем смертельным!»
 
 
Ухватила его за суму, за бородку,
Потянула к прибрежному водовороту.
 
 
Не успел оглянуться – кто-то волны содвинул,
И не перекрестился, а уж со свету сгинул.
 
 
Заклубилися волны и пропали без следа,
И исчезли бородка и лысина деда.
 
 
И одна лишь подпорка – нога деревянна -
Не тонула победно – ой, да-дана, да-дана!
 
 
И ничья поплыла, куда ей поплывется,
И уж сраму ей нет, и уж нету уродства!
 
 
Себе ищучи путь, побрела мимо плесов,
Как обломок ладьи, потерявшей матросов!
 
 
Грела кости на солнце, играла с теченьем,
И плыла, и плыла над своим отраженьем!
 
 
И, резвясь на волнах, семенила все дале,
Ой, да-дана, да-дана! – в засветные дали!
 

Герберт Бергман (ГДР) Берлинский пейзаж. 1968 г.

ПРИЗНАНИЕ

 
Не рань презреньем девушку иную,
Она твоих не разрушает чар.
Во мне лишь ты, всего меня волнуя.
Она мне губы даст для поцелуя -
Кто оттолкнуть способен этот дар?
 
 
В том, что люблю ее,– тебе признался.
Она не знала, грезила, ждала.
Я шел к ней, словно в чащу углублялся,
И с каждым днем все ближе мне казался
Конец весны. Я жег весну дотла.
 
 
Ее улыбка, как волна морская.
Сияет ясный волос у виска,
Печальны взоры, а рука такая,
Что кажется, когда ее ласкаю,
В моей руке – опять твоя рука…
 
 
Ее заклятья значат слишком мало,
А поцелуй не разлучает нас.
Позволь уйти мне в этих уст кораллы,
Чтобы душа любила и рыдала
Еще хоть раз, один лишь только раз!
 

УСЛОВЛЕННОЙ НОЧЬЮ

 
Условленной ночью, когда мгла загустела,
Ко мне проскользнуло желанное тело.
Пришло ко мне тайно, в чудной беспечали,-
Прозывалось оно, как тебя прозывали.
 
 
Заглянув по пути в завтра и в зерцало,
В ледяную постель бесшумно упало -
Для меня упало, для моей услады,
Чтоб томил – истомил – и не знал пощады!
 
 
Оно льнуло ко мне – и пахло закланьем,
Бысстыдно-послушливо моим желаньям,
В мглах и радостях – на пороге рыданья
Замирало в восторге полуумиранья.
 
 
Что в нем было еще? Лишь прелесть п грешность,
Неведомый запах и эта поспешность,
А еще трепет крови, шумящей тревожно,
Без чего телу тела понять невозможно.
 

РОМАНС

 
Надо петь, раз певец,– и пою поневоле!…
Жили нищий и нищая – голь среди голи.
 
 
На задворках сошлись и слюбились случайно -
И во всем городке жальче не было тайны.
 
 
Майский вечер улегся и вызвездил села,
Сели вместе, бок о бок, на ступенях костела.
 
 
Подавали друг другу неловко и скупо
То засохший ломоть, то иссохшие губы.
 
 
И мечтали всю ночь и всю ночь без опаски
Лаской хлеб заедали, а хлебом – те ласки.
 
 
И под майской опекой, у двери церковной,
Стих и нищенский голод, и тот голод любовный…
 
 
Что, поэт,– так и надо бы жить до могилы?
Оба голода есть, но ни хлеба, ни милой…
 

ПРОХОЖИЙ

 
Лиловый сумрак, безлюдье поля -
И только эту явь -
Средь трав бескрайных молил я с болью:
«Спаси меня, избавь!»
 
 
И шел прохожий… Зачем – не знаю,
Мне подал знак рукой.
Быть может, думал – к нему взываю,
Его молю с тоской.
 
 
И было тихо, весь мир как сгинул,
Лишь солнце шло ко сну.
Сказал прохожий, когда окинул
Глазами тишину:
 
 
«И мне, скитаясь, взывать в печали,
Без хлеба, без жилья.
Я тот, чью гибель не увидали,
Тот самый – это я!
 
 
Мне смертью в ярах раскинут полог,
Жилище – недруг сжег.
Бьет час предсмертный, был сон недолог,
Его разрушит бог.
 
 
Но верю в сон, что еще приснится,
Обещанный судьбой.
Тот сон, когда в нем блеспет денница,
Я разделю с тобой».
 
 
Клянясь, что в скорби нам нет разлуки
Ни на единый час,
Прохожий тот протянул мне руки,
И спас меня он, спас!
 

СЕСТРЕ

 
Ты спала непробудно в гробу
В стороне от вседневности плоской,
Я смотрел на твою худобу,
Как на легкую куклу из воска.
 
 
Пред тобой простирался тот свет.
Для вступленья на эту чужбину
На тебе был навеки надет
Мешковатый наряд пестрядинный.
 
 
В доме каждая смерть говорит
Об еще не открытом злодействе.
Каждый из умиравших убит
Самой близкой рукою в семействе,
 
 
Я укрытья убийцам не дам.
Я их всех, я их всех обнаружу.
Я найду, я найду их. Но сам,
Сам я всех их, наверное, хуже.
 
 
Понапрасну судьбу мы виним,
Обходясь оговоркой окольной.
Лучше, боже, прости нам самим
Грех наш вольный и грех наш невольный.
 
 
То я грезил,– еще ты больна
И мне пишешь письмо из больницы,
То я слышал с могильного дна:
«Дай мне есть» – или: «Дай мне напиться».
 
 
Как ответить? Отвечу ли я?
Бог один пред тобою в ответе.
Нет на свете такого питья,
Нет и хлеба такого на свете.
 
 
Гроб качался на наших руках.
Вот уж он на крестьянской подводе.
О, какой охватил меня страх,
Когда тронул возница поводья!
 
 
Может, ты в летаргическом сне
И живою тебя закопают?
Но резонно ответили мне,
Что ошибок таких не бывает.
 
 
Молча брел я за возом в подъем.
Мир заметно мельчал предо мною,
Уменьшаясь в размере своем
На одно существо небольшое.
 
 
Я шел молча. «Увы, может быть,-
Думал я,– нет столь родственных нитей,
Без которых нельзя было б жить».
Это грустное было открытье.
 
 
Ночь у гроба длинна и пуста.
Тех уж нет, кто глядит из гробницы.
Истлевают их взгляд и уста.
Лица их – черепа, а не лица.
 
 
Знаю я, что и в тленье свой путь
Под землей ты проделаешь честно,
Но вовек не решусь заглянуть,
Как ты гнешься под ношею крестной.
 
 
Верно, смерть протрезвляет всю плоть
От желаний, и жажды, и хмеля.
Догадается ль только господь,
Что лежишь перед ним в подземелье?
 
 
Ты, парящий в далеких мирах,
Задержи перелет свой по тверди
И согрей на груди этот прах,
Что обманут твоим милосердьем.
 

ТОСКУЮЩАЯ ЛЮБОВЬ

 
Который час – которого рассвета?
Не время плакать. Вытри эти слезы…
Давно ли шел за рутой на покосы?
Весь мир – покос. Люби его за это!…
 
 
К чему все ждешь, не рухнет ли завеса
И думаешь: «Той бездны не миную!»
Давно ли целовал кору лесную?
Нет ничего на свете, кроме леса!
 
 
«Пришел я в мир, опереженный болью,
И ухожу дорогой нелюдимой…»
А что же заберешь туда с собою?
Все тот же мир – единственный, единый
 
 
Так не вверяй невидимой опеке
Своей души, тревожной от неверья,-
Кроме людей, и дерева, и зверя,
Ей ничего не полюбить вовеки!
 

ЛЕОПОЛЬД СТАФФ

ПОВОДЫРЬ

 
Иду с тобой в грозу, бреду средь мрачных скал,
Дрожу от холода, от страха и тревоги.
Как рад я, что тебя – бессильный и убогий
На жизненном пути поводырем избрал.
 
 
Душа ли ты моя? Иль неизбежный рок?
Веди! Вдвоем пройдем опаснейшие тропы -
Предупредишь меня, где камень пли пропасть
Чтобы споткнуться я или упасть не мог.
 
 
Гляди! Вот мы стоим на мрачном перепутье…
Мне страшно здесь… Веди туда, где свет и тишь…
Нисходит ночи тень, и грозной веет жутью…
 
 
Шепни хоть слово мне! Чего же ты молчишь
Ощупывая мрак, ни шагу не ступая?…
О, боже мой! Она – немая и слепая!!
 

ВАЯТЕЛЬ

 
В нем хаос ожил, моря величавей,
И выплеснул до самого зенита
Гранитный смерч, а в глыбе монолита
Всю полноту, всю бурю сна и яви.
 
 
И юноша поднялся из гранита -
Учить отваге, гордости и славе!
Такая мощь была в любом суставе,
А в мускулах такая воля скрыта.
 
 
Что первый, кто взглянул,– у пьедестала
Пал ниц, шепча: «Сильнейших на колени
Повергнешь ты, божественная сила!…»
 
 
Ваятель отстранил его устало
И, хмурясь горько, гордое творенье
Разбил – чтобы холопов не плодило.
 

ТРУДОВОЙ ДЕНЬ

 
Благословен покой вечерних тех часов,
Когда натруженные руки отдыхают,
Колеса колеи по глине пролегают,
И чуть скрипят возы под тяжестью снопов;
 
 
И зубья бороны, и лемехи плугов
В покое до утра, и мельницы стихают,
От груза молока сосцы коров взбухают,
И бабы гонят скот в сонливый мрак хлевов.
 
 
И, воздаяние даруя за работу,
Земля благодарит за добрую заботу:
– Да будет награжден тот, кто возделал сад!
 
 
Тогда, отринув лень, душа к трудам стремится,
И вот уже в мечтах ей день дожинок мнится,
И мнится – плод трудов обилен и богат.
 

СОНЕТ О СВОБОДЕ

 
Кто в уста мне вложил твое имя, Свобода,
Дал мне крылья, которых уже никому
Не сковать, пусть замкнут меня даже в тюрьму,
Буду видеть я звезды небесного свода.
 
 
Руки к небу тяну, как слепая природа
Ветки к солнцу. Лишь голову я подыму,
Своевольные мысли ко лбу моему,
Словно птицы, слетаются в блеске восхода.
 
 
Хоть с землею я связан живыми корнями,
Но мечтою парить присягнул я с орлами!
Грез полна голова, будто звезд вышина!
 
 
И свободен я сердцем в свободной стихии,
Как свободны шумящие дебри лесные,
Как береза над берегом речки вольна!
 

НАУКА

 
Скажи мне, рубака – не парень, а порох,
Уж так ли ты весел, как солнце на шпорах?
С какою душой ты смеешься и пляшешь?
Ведь завтра на бой,– может, первым и ляжешь…
 
 
«Приучен я к смерти, как к чарке и трубке,-
Ведь можно и смерти учиться, как рубке».
 
 
Скажи мне, рыбак – из артельщиков рослых,
Уж так ли ты весел, как солнце на веслах?
Чему веселишься, не ведая жути?
Ты в море выходишь, а море – не шутит…
 
 
«Приучен я к смерти, как лошадь к оглобле,-
Ведь можно и смерти учиться, как ловле».
 
 
Рыбак беззаботный, солдат бесшабашный,
Бывает ли смертному смерти не страшно?
Учиться-то можно, а вам не впервые -
Да разве научатся смерти живые?
 
 
«Хоть бой разыграйся, хоть буря нависни,-
Учились мы смерти, как учатся жизни».
 
 
Учиться-то можно и выучить можно,
Да буря коварна, а пуля надежна.
Ты смерти, как танцу, сумел научиться,
Но буря догонит и пуля домчится.
 
 
«А мы вот живем себе, горя не зная,
Как будто иная судьба нам, иная».
 

1914 – 1917

 
О, сколько было фраз, какой стоял трезвон!
Лгала и Правда нам, забыв свою природу,
На радость ловкачу, мошеннику в угоду,
Святые лозунги бросались, как жетон.
 
 
На верхних этажах, с балконов, из окон
Знамена свесили, провозгласив свободу,
И вдруг забыли все и лилн кровь, как воду,
Чтоб угасить огонь, лизавший дряхлый трон.
 
 
Но, возмущенная предательством их новым,
Лжецам История грозит перстом суровым,
И призрак прошлых дней встает из глубины,
 
 
И Янусом глядит восставшая свобода,
Лик Справедливости явив очам народа
И Мести грозный лик – предателям страны.
 

ТРУД И ОТДЫХ МОРЯ

 
У берега море взбивает степенно,
Как прачка в лохани, шипучую пену;
А то из глубин, из утробы придонной,
Пыхтит и вздыхает, как морж утомленный,
И мечется волн разъяренное стадо,
И берег долбит водяная громада -
От века в движенье, от века в заботе,
В старательном рвенье, в тяжелой работе…
А в дальней дали, под безоблачьем синим
Оно стекленеет в тугой парусине,
Мерцает муаром в кисейном тумане,
Лениво пленяет, манит и дурманит,
И щурится рябью, и кроется зыбью,
Легко обретая чешуйчатость рыбью.
 

ОСЕННИЙ ЗАКАТ

 
Лето плутало в садах чародея,
Осень осталась в кистях винограда.
Грозди висят, пламенея и рдея,
Меж золоченых рогож листопада.
 
 
Вечер, густея, кудесит, как детство,
Мысли мешает в цветную причуду.
Ни сожалений, ни лицедейства -
Всё тут взаправду. И всё есть повсюду.
 
 
Сок распирает нутро винограду,
Терпким вином колобродит и ропщет.
День удался. Полыхайте в награду,
Рыже-багровые к вечеру рощи.
 

ARS POETICA

 
Мне трепет сердца сокровенный
Велит: «Лови! Теряй покой!
Поторопись – ведь я мгновенный,
Прозрачный, зыбкий, никакой!»
 
 
И, тайное ловя смятенье
Не для пустых и броских строк,
Я воплотить хочу мгновенье
В чеканный слог на вечный срок.
 
 
И, полагаю, в том заслуга,
Когда – обретший лад и рост -
Стих ясен, словно очи друга,
И, как рукопожатье, прост.
 

НИКЕ САМОФРАКИЙСКАЯ

 
Роет музыка в складках одежды легчайшей.
Недоступен для птицы полет твой великий,
О богиня триумфа,– сквозь время все дальше
Ты уносишься, Самофракийская Нике!
 
 
Хлещешь крыльями воздух и в вихре полета
Лавры славы несешь. Не хочу их нимало.
Лишь тому я завидую, ради кого ты
Напрочь голову в дальних веках потеряла.
 

ЛАДОНИ РАЗЖИМАЮТСЯ УСТАЛО…

 
Ладони разжимаются устало,
Но бьется сердце, гонит кровь живую,
И горько мне, ведь я слыхал, бывало,
Хор голосов, пил воду ключевую.
 
 
Я вновь стою в отчаянье жестоком,
Проходят дни в тоске, в печали, в муке,
И, как пловец, стоящий над потоком,
К тебе, о боже, простираю руки.
 
 
Переплыву, быть может, беды, войны,
Пересеку печаль и разоренье,
И снова буду тихий и спокойный,
Как тот, кто вышел в горы со свирелью.
 

НА РАЗРУШЕНИЕ ПАМЯТНИКА ШОПЕНУ В ВАРШАВЕ

 
О нет, не бронзой ты был равнодушной,
Ты был как дыханье, как трепет воздушный,
В котором небесные дивные звуки
Сплелись, как божьих ангелов руки.
Уже отрешенный, в блаженном покое
Глядишь ты на подлое племя людское,
На мир, где изведал всю бездну мучений,
Каким обречен божественный гений.
Безмерна была твоя слава святая.
Лишь солнечный свет, лишь заря золотая
Дерзала к бронзе твоей прикасаться.
Но раздробил ее меч святотатца.
Бездушный палач, убийца кровавый,
В осколки твой образ разбил величавый.
Пред смертью ты молвил, от боли тоскуя:
«Пронзите мне сердце, когда умру я,
Чтоб я не проснулся, не ожил в могиле».
И волю твою мы святую свершили.
Теперь твоим сердцем вся родина стала.
Орда палачей твой край истерзала,
И весь он – кровавая страшная рана.
Но жив ты, бессмертный! Во мгле урагана,
Средь молний и грома, непогребенный,
На тучах играешь ты марш похоронный.
 

ПЕРВАЯ ПРОГУЛКА

Жене

 
Мы будем жить в родимом доме снова.
Опять войдем хозяевами в двери,
Никто о том еще не молвил слова,
Одни сады весенние пропели.
 
 
Не озирай руины грустным взглядом.
Утри слезу. Давай пройдемся вместе.
Глянь: живы мы, хоть смерть стояла рядом.
Пойдем, как прежде, в ближнее предместье.
 
 
Кругом безлюдно, не идут трамваи…
Стоит худая женщина в проломе,
Убогие баранки продавая.
Мы будем снова жить в родимом доме.
 
 
Пустуют магазины и жилища,
Как будто сотню лет, по крайней мере,
Торгует гребешками старый нищий…
Опять войдем хозяевами в двери.
 
 
Укутай плечи – ветер сыроватый.
Сидят калеки около больницы,
Без рук, без ног, одетые в халаты.
А дальше поле, города граница.
 
 
Повалены разбитые заборы,
Вон женщина несет сушить лохмотья.
Ребенок копошится в куче сора.
Петух запел крикливо на заплоте.
 
 
Два человека встретились в проулке.
Кот щурится лениво под стеною.
Вновь будут в лавке продаваться булки,
Заплещет утром молоко парное.
 
 
Минуют дни, забудем о разгроме,
Залечим раны, возместим потери,
Мы будем снова жить в родимом доме,
Опять войдем хозяевами в двери.
 

ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ

 
Как зарождается поэма огневая?
Не думай сдвинуть, бард, планеты с их путей,
Пегаса не гони в безумии страстей
Сквозь весь огромный мир, от края и до края.
 
 
Но, ребер клавиши рукой перебирая,
Как по земле цепом, по струнам сердца бей
И помни об одном: о том, чтоб всех людей
Ты мог от нового насытить урожая.
 
 
Как в медный колокол, бей в собственную грудь!
Но старых, грешных слов вовеки не забудь;
Тюрьма, неволя, гнет, насилье, тирания!
 
 
И с бледных губ твоих, горячие, как кровь,
Пусть мощной песнею звучат слова другие:
Мир человечеству! Свобода! Жизнь! Любовь!
 

СКАЗКА О МАКОВОМ ЗЕРНЫШКЕ

 
Была у него ручища,
Клешня пятипалая,
Весь свет он сграбастал, как семечко малое,
Как малое семя,
Как зернышко маково.
Терзал так и сяк его,
То зернышко маково,,
И тискал, и мучил,
И мял.
 
 
Надоело зернышку
Жить не в чести,
Стало расти.
Выросло с горошину,
А после с яблоко,
А после с арбуз,
Стало оно как земной шар,
Переросло огромную руку,
А рука на шаре мельчала, мельчала,
Стала с кусточек, с листочек, с былинку,
Стала с пылинку.
 
 
И смел ту пылпнку
Могучий ветер,
И зазвучала
Песня на свете,
Песня миллионов
Про мир и труд…
Вот и сказка кончается тут.