Текст книги "Поэзия социалистических стран Европы"

Автор книги: авторов Коллектив

ХРИСТО РАДЕВСКИЙ

ПИСЬМО

 
Дождь за окном, ветра гудят, бушуя,
любимая, все ближе осень. Да,
она идет. Но не о ней пишу я.
Неотвратимо
осень, как всегда,
с земли приметы жизни убирает.
Но у природы есть неписаный закон,
которому ход жизни подчинен,-
родится все, цветет и умирает.
Опять придет весна.
И, сердце веселя,
жизнь сменит смерть.
Под синим небосклоном
веселая заговорит земля,
и семя стеблем прорастет зеленым.
Созреет, свесится тяжелый плод,
и радоваться солнцу будут люди,
и птицы петь.
Но в день прекрасный тот
меня, быть может, на земле не будет.
Любой из нас свою заплатит дань,
когда пора нагрянет грозовая.
Час близится зловещий, и тогда
ты о моем земном услышишь крае.
Весть беспощадная промчится над страной:
«Ворвался враг. Два наших самолета
подбиты, и погибли два пилота.
Пал рядовой…»
(Я – этот рядовой.)
И долго будешь плакать ты,
и станут
бездонными озерами глаза.
Здесь жизнь свела нас по причуде странной
на срок – пока не загремит гроза.
Не жизнь,
а бой за хлеб, страдания без меры.
Не жизнь,
а жажда выйти на простор.
За шар земной вступили в бой две эры,
и мы в погибельный вступаем спор.
Но в этом споре,
сквозь огонь и пепел,
сквозь голод, холод и сквозь кровь пройдя,
день голубой во всем великолепье
нам виден, как сквозь пелену дождя:
идет он сильный и ширококрылый,
несет он электричество, металл.
Встречай его,
отдай ему все силы
и знай, что я всегда о нем мечтал.
 

КОРЕНЬ

 
Что ты значишь, земля, для меня
с этим именем милым – Болгария?
Словно дождь твой, иду я, шумя,
словно день твой июльский, сгораю я.
 
 
Я на глине и камнях взрастал,
обжигаемый воздухом знойным.
И прямым, как дубы твои, стал,
как твои родники – беспокойным.
 
 
Надо мной твои ветры гудят,
дух лесов и полей в их ладонях.
Мне глаза твои в душу глядят
из глубин твоих древних, бездонных.
 
 
Много ль есть у тебя уголков,
не истоптанных вражьей стопою?
Где могу я найти земляков,
не пронзенных мечом иль стрелою?
 
 
Каждый твой земледелец играл
роль в большой исторической драме.
Шел за плугом иль спал-почивал -
он оружье имел под руками.
 
 
Так в крови к рубежам наших дней
шла твоя грозовая история.
Я всю жизнь ею болен,– ведь в ней
мой живучий, болгарский мой корень.
 

* * *

 
Нам яблоня плоды приносит каждый год.
Ручей, из родника рожденный на вершине,
внизу течет рекой, копя избыток вод.
Зерно, в сырой земле сокрытое, взойдет,
и вот, вобрав в себя всю благодать теплыни,
многозернистый злак красуется в долине.
Не забывай и ты, что должен в свой черед
вернуть сторицей все, что жизнь тебе дает,
в чем должником себя ты чувствуешь доныне.
 

НАКАЗАННАЯ ЛИСА

 
Птицеферма была у Медведя -
разводил он домашнюю птицу,
и его убедили соседи
взять на службу плутовку Лисицу,
 
 
Говорили ему, будто Лиска -
знаменитая специалистка
по куриным, утиным вопросам -
птицу издали чует носом.
 
 
В птицеводстве она пригодится,
будет нянькой заботливой курам!
И бежит, усмехаясь, Лисица
за хозяином темно-бурым.
 
 
Только солнце подняться успело,
всех породистых кур она съела,
оправдала медвежье доверье -
сосчитала куриные перья.
 
 
Хоть Лиса за свои прегрешенья
лишена и поста и оклада,
но впоследствии вышло решенье:
поручить ей гусиное стадо,
 
 
Я подобные случаи знаю.
Провинится особа иная -
и дают ей за то в наказание
должность новую – выше, чем ранее.
 

ЛИСА И ЕЖ

 
Лисица молвила Ежу:
«Послушай, кум, что я скажу:
с тобой по-дружески, без тайны
я разговор хочу вести.
Когда встречаюсь я случайно
с тобою где-нибудь в пути,
ты, несмотря на вид мой кроткий,
не улыбаешься, земляк,
а весь сжимаешься в кулак,
покрытый иглами, как щеткой.
Ах, неужели
в самом деле
мы жить в ладу бы не могли
под солнечным отцовским оком,
на лоне теплом и широком
родимой матери-земли?
Зачем ты носишь панцирь колкий?
Стряхни противные иголки,
тогда мы сможем – ты и я -
обняться нежно, как друзья!»
Ответил Еж на Лисьи толки:
«Ты много доброго сулишь,
но я стряхну свои иголки,
когда свои ты зубы удалишь!»
 

ATАНАС ДАЛЧЕВ

НАДПИСЬ

 
Кто за ближних голову сложил,
нам он – кто бы ни был, где б ни жил
брат по крови, вытекшей из жил.
 

ВСТРЕЧА НА СТАНЦИИ

Ал. Муратову

 
Сойдя на станции безвестной,
другого поезда я ждал,
и мрак ночной в глуши окрестной
ко мне вплотную подступал.
 
 
Как тихо было! Ветер слабый
ко мне из темноты донес,
как там перекликались жабы
и чуть поскрипывал насос.
 
 
Во мраке думалось о многом.
Я не был с вечностью знаком,-
она на пустыре убогом
предстала мне, объяв кругом,
 
 
явилась на глухом разъезде,
и в бездны дымной темноты
швыряла гроздьями созвездья
своей могучей красоты.
 
 
Весь блеск ее рвался наружу,
но кровью в миг кратчайший тот
впервые ощутил я стужу
межзвездных мертвенных пустот
 
 
и прошептал я, задыхаясь:
«О вечность, как ты мне чужда!
Я в пустоте твоей измаюсь,
я с ней не свыкнусь никогда.
 
 
В тебе, от века не согретой,
я истоскуюсь о тепле;
все, что мое,– лишь здесь на этой
на грешной маленькой Земле.
 
 
Лишь здесь грустят, меня не видя.
Из-за меня и в этот час
лишь здесь не спят, под лампой сидя,
пусть в окнах всех огонь погас.
 
 
Прости, созвездий край суровый,
я их постигнул красоту,
но огонек окна родного
я всем светилам предпочту».
 

МОЛЧАНИЕ

Дим. Светлину

 
С опустошенной головою
молчал я годы напролет.
Сегодня в бытие живое
вхожу, стряхнув могильный гнет.
 
 
Еще грозит в тупом усердье,
витая над душой моей,
неотличимое от смерти
молчание ночей и дней.
 
 
Оцепеневшая от страха -
хоть вольная на этот раз -
не может мысль моя, как птаха,
из клетки вырваться тотчас.
 
 
Мой стих, как после долгой хвори,
идет-бредет едва-едва,
но гнев бессильный, ярость горя
вдохнули жизнь в мои слова.
 
 
Пусть краток путь их вдохновенный,-
огонь бесстрашья их согрел,
как те, что на стене тюремной
писал идущий на расстрел.
 

К РОДИНЕ

 
Я не избрал тебя, но в летний зной когда-то
здесь родился на свет, увидел утро жизни,
и ты мне дорога не тем, что ты богата,
но тем, что на земле – лишь ты моя отчизна.
 
 
Я сын твой оттого ль, что впрямь подобны чуду
и подвиги твои, и слава бранной силы?
Нет, только оттого, что я не позабуду
об ослепленных встарь солдатах Самуила.
 
 
Пусть ищет кто другой путей к преуспеянью
и к почестям идет дорогою любою,-
меня всего сильней роднит с тобой страданье
и то, что твой удел моею стал судьбою.
 

МЛАДЕН ИСАЕВ

БАЛЛАДА

 
На смертный рубеж, как велел им приказ,
пришли они трое в полуночный час.
 
 
Сумели бесшумно к врагу заглянуть,
бесшумно в обратный отправились путь.
 
 
Над Дравой большая мерцала звезда.
Свинцово и тихо лежала вода.
 
 
Их лодка по Драве во мраке несла -
бесшумно взлетали два крепких весла.
 
 
Но свистнула пуля, пронзившая мрак,-
сразил одного притаившийся враг…
 
 
Как долго их нет… Воротиться пора б…
И двое идут с донесением в штаб…
 
 
Над ширью венгерской свобода и мир.
Там спит под холмом молодой командир.
 

ДОРОГИЕ ГОСТИ

 
Дай нам, солнце, сок небесный,
Виноград взрастим чудесный,
Да наполним чаши новым
Молодым вином медовым,
Да заздравным грянем тостом
Мы от моря до Огосты!
 
 
В эту осень на Балканах
Встретим мы гостей желанных,
Долгим маршем утомленных,
Жарким солнцем опаленных.
Дорогим гостям мы рады,
Что идут от Сталинграда!
 
 
Нам несут они свободу,
В их сердцах – любовь к народу,
А звезда с пятью лучами
Ярко блещет над очами.
Уж четвертый год герои
Жизнь ведут от боя к бою.
 
 
Не одним вином пьянящим -
Напоим гостей мы счастьем!
Честь и слава за победу
Храбрым внукам храбрых дедов!
Освежи их, вольный ветер,
Расскажи, как мы их встретим!
 
 
Дай нам, солнце, сок небесный,
Виноград взрастим чудесный,
Да наполним чаши новым
Молодым вином медовым,
Да заздравным грянем тостом
Мы от моря до Огосты!
 

ГОРЕНИЕ

 
От ласки солнца и дыханья ветра
земля вновь молода.
Любой цветок
в росистой чаше копит
свой аромат,
свой мед и сок.
Прижмись лицом к земле,
и ты оттуда
услышишь пламя, запах теплоты.
Животворящее большое чудо
свершаешь, солнце, ты!
 
 
Жизнь – это непрерывное горение,
ему ни смерти,
ни покоя нет.
Прошла зима – опять цветение,
и снова дышит
молодостью ветвь.
 
 
Земля! Когда в объятиях руками
меня сожмешь
и смолкнет все во мне,
я все же буду жадными глотками
пить воздух леса
и в последнем сне.
 
 
Мне чудится, что даже в том безмолвии
твоей груди
тепло услышу я,
услышу твои реки переполненные,
и смерть не будет
смертью для меня!
 

БОГАТСТВО

 
Тот человек, что, персики сажая,
их, как детей, шершавою ладонью
поглаживает ласково при том;
тот человек, который садит розы
и, как детей, уснувших в колыбели,
от стужи укрывает их потом;
тот человек, что раннею весною
самозабвенно делает скворечник,
как будто для детей он строит дом,-
 
 
он властен вьюгу взваливать на плечи,
прозрачные отыскивать ключи,
и леса понимать простые речи,
и со звездой беседовать в ночи.
Его богатства подлинно несметны,
хотя порой скудна его еда.
Они неисчислимы. И бессмертны.
И цену не теряют никогда.
 

ЧЕЛОВЕК

 
Воет ветер протяжно и дико -
пригибается долу трава.
В тучах молния блещет, как пика.
Ио идет человек против бури,
не покрыта его голова.
Где-то рядом,
то справа, то слева,
синей молнией подожжено,
наземь падает старое древо,
и горит еще долго оно.
Словно гром этот в небе – от века
и никак не устанет греметь…
Но спокойно лицо человека,
а в движеньях -
тяжелая медь.
Мне близка эта страсть к не покою -
вот и мне не уйти от нее…
О безумец, я каждой строкою
прославляю безумство твое.
 

* * *

 
Люблю это небо, где синему цвету
сиять над иными цветами дано,
и землю мятежную, добрую эту,
где спят мои предки давно.
 
 
Люблю над лугами дыханье озона,
и запахи вишен, дождя и смолы,
и эти вершины, парящие сонно
в тумане, как будто орлы.
 
 
Мне дороги старые эти дороги,
где медные гильзы ржавеют в пыли.
Над ними деревья торжественно строги,
и реки рокочут вдали…
 
 
Земля моя, жизнь моя, первооснова
всего, что еще мне достигнуть велишь.
И матери голос мне слышится снова,
когда ты со мной говоришь.
 

НИКОЛА ВАПЦАРОВ

ВЕРА

 
Вот я живу -
и тружусь,
и дышу.
Эти стихи
(как умею)
пишу.
Жизни в глаза
исподлобья
гляжу я.
Сколько есть сил,
ей не уступлю я.
 
 
Как бы со мною
жизнь ни была зла,
я не питаю
нисколько к ней зла.
Наоборот, наоборот!
Жизнь, что нас в лапы
грубо берет,
как ни тяжка эта лапа стальная,
и умирая,
буду любить!
Буду любить!
 
 
Скажем, накинут
мне петлю на шею,
спросят:
«Хочешь прожить хоть полдня?»
Я заору:
«Снимайте, злодеи,
рвите скорее
веревку
с меня!»
 
 
Все бы я сделал
для Жизни – вот этой,-
с опытной, пробной
взлетел бы ракетой,
сам бы
в мотор
обреченный
полез -
новые звезды
искать меж небес.
 
 
Было бы мне
хорошо на душе -
видел кругом бы
небес синеву я.
Было бы мне
хорошо на душе,
хоть от того,
что покуда
живу я
и существую!
 
 
Но отнимите
зерно, не более,
зерно пшеничное
от моей веры!
Я бы тогда
заревел от боли,
как в сердце раненная
пантера.
 
 
Если враги
разлучат меня с нею,
веру отнимут -
прикончат меня.
Можно сказать
и прямее,
яснее:
мне без нее
не прожить и полдня.
 
 
Может, хотите
сразить мою веру
в счастье грядущее
и мою веру
в то, что завтра
жизнь станет лучше,
станет умнее?
 
 
А как вы сразите ее, скажите?
Пулями?
Нет! Бесполезно!
Осадой? Не выйдет!
Вера в груди моей
 
 
сталью покрыта,
и для нее
бронебойные средства
еще не открыты!
Еще не открыты!
 

ПИСЬМО

 
Ты помнишь ли
то море, и машины,
и трюмы,
что наполнил
липкий мрак?
И дикую тоску
по Филиппинам,
по звездам, что горят
над Фамагустой?
Ты помнишь, был ли хоть один моряк,
который бы не бросил взора
туда, где в голубых просторах
дыханье тропиков ты чувствовал?
Ты помнишь ли, как нас
мало-помалу
обуревали смутные сомненья,
как постепенно
 
 
вера
 
 
исчезала
в добро, в людей,
в романтику,
в стремленья?
 
 
Ты помнишь? Жизнь
так быстро и так просто
поймала нас…
И, зубы сжав от боли, опомнились мы.
Поздно!
Мы связаны, и мы в неволе.
 
 
Как у зверей, сидящих в тесной клетке,
глаза
блестели жадно,
блестели,
умоляя о пощаде.
Как молоды, как молоды мы были!
 
 
И после… после…
зло и беспощадно
в больное сердце ненависть впивалась;
как черная гангрена,
как проказа,
она росла
и душу растравляла.
Та ненависть сетями оплела нас,
сетями пустоты
и мрака,
она сжигала кровь
и угрожала.
Но было рано, было слишком рано…
 
 
А там,
высоко в небе,
 
 
в час
 
 
заката
опять дрожали крылья
белых чаек,
и небо было светом вновь объято,
и голубела даль морская…
 
 
Опять на горизонте
вечерами
терялись паруса
в белесом дыме,
и мачты колыхались над волнами,
ты помнишь ли? Но были мы слепыми!
Все это позади.
Но мы, как братья,
с тобой тюфяк соломенный делили.
И вот тебе хотел бы рассказать я,
как верю я и как я полон силы!
 
 
И это Новое теперь мне помогает
покончить
с тьмою
прошлых заблуждений
и злобу мне
в груди
переплавляет
 
 
в священный
 
 
гнев
сегодняшних
сражений.
Оно вернет мечту о Филиппинах,
и звезды, что горят
над Фамагустой,
и радость ту,
что вытеснило горе,
и нашу прежнюю любовь к машинам,
и эту синюю безбрежность моря,
где ветер тропиков лелеял наши чувства.
 
 
Глухая ночь.
Спокойно и ритмично
стучит машина,
пробуждая веру…
О, если бы ты знал, как жизнь люблю я!
Как ненавижу
праздные
химеры!
И верю я:
сквозь мрак и ночь пройдем мы,
ломая льды могучими руками,
и солнце вновь на горизонте
темном
 
 
заблещет
 
 
животворными
лучами.
И пусть, как мотыльку, лучи, сияя,
сожгут мне крылья.
Их не прокляну я,
не буду сетовать,-
ведь я же знаю,
что срок придет -
и мертвый упаду я.
Но умереть в тот час,
когда смывает
с себя земля
столетний яд и плесень,
когда мильоны
к жизни воскресают,
да, это будет
лучшая из песен!
 

ПЕСНЯ О ЧЕЛОВЕКЕ

 
Я спорю
с дамой
на тему:
«Человек в новое время».
А дама ругается,
сердится -
обидно, по-видимому,
даме.
То схватится вдруг
за сердце,
то снова
сыплет словами,
то бровки вздернет повыше,
то ручки
заломит сердито:
– Человек!
Я его ненавижу.
Не стоит он вашей защиты!
Помню! В газете! Не вымысел!
Брат расправился с братом.
Зарубил
и в бане вымылся.
И вовсе
из памяти выбросил,
как будто не виноват он! -
Ее передернуло. Смотрит со злобою.
Надо бы спорить,
но слаб я в теории
Все-таки
пересказать попробую попросту,
по-человечески эту историю.
Это случилось в селе Могила -
отец поссорился с сыном.
Он спрятал деньги.
Сын взял их силой,
ударил
и – слишком сильно…
Через месяц
иль через неделю
власти все раскрыли.
На то, что молод,
не поглядели:
к смерти его присудили.
В тюрьму уводят злодея,
нравственного калеку,
но в тюрьме
встречает людей он
и становится – человеком.
В камере
было тесно.
В камере
было грязно,
но там он услышал такую песню,
что все ему стало ясно.
«Я понимаю,
что я свихнулся.
Убил отца.
Теперь казнят.
Но я ведь с голоду пошатнулся.
Нужда
одела в тюремный халат.
Живешь,
как быки
у ворот скотобоен,
кроме
обуха,
не ждешь ничего.
Эх, плохо,
эх, плохо
мир устроен!
А можно ведь переделать его…»
И он тихонько
запел свою песню,
И жизнь
показалась ему красивой,
и жизнь
показалась ему чудесной,
и он заснул, улыбаясь счастливо.
Но в коридоре
слышны разговоры.
А после – секунда молчанья.
И люди в камеру из коридора
входят, гремя ключами.
Испуганно, глухо
кто-то из группы
сказал ему: «За тобой! Пришли!»
Люди смотрели бессмысленно, тупо
на грязный пол,
на стены в пыли.
А тот, что на койке лежал скорченный,
вскочил, вытирая пот со лба.
И понял:
жизнь – кончена.
Такая судьба!
Но понемножку
человек очнулся.
Страх бесполезен.
Все помрем.
И светлой улыбкой он улыбнулся.
– Идти? -
сказал он.-
Хорошо! Пойдем!
И он широко шагнул из дверей.-
И слышно стало (солдату – солдат)
– Пошли!
Пошли!
Кончать бы скорей:
Здорово ты влопался,
 
 
брат! -
 
 
Тихий разговор, долгий коридор.
Коридору -
ни конца ни краю нет.
Покуда дошли,
спустились во двор,
видят – уже рассвет.
Человек поглядел, как в зорьке веселой
плескалась звезда на радость себе,
и подумал о горькой своей,
о тяжелой,
о жестокой,
о безглавой
человечьей судьбе.
– Со мною – кончено…
Сейчас повесят.
Но неужели после меня
не будет жизни
прекрасней песни,
прекрасней весеннего дня?…-
Он вспомнил песню
эту вот самую
(в глазах у него огонек заблестел),
Улыбнулся – светло и упрямо
и откачнулся, а потом – запел.
Что же, по-вашему,
песня, улыбка -
это истерика? Это отчаяние?
Думайте, думайте!
Ваша ошибка,
Сами вы за нее
отвечаете.
Молча смотрела
трусливая злоба,
ужаса не скрывая,
как твердо построилась -
слово к слову -
песня его
боевая,
Стены тюрьмы
задрожали постыдно,
мрака ночного
бежала орава,
а звездам
все это слышно и видно,
кричат:
«Человеку – браво!»
Дальше было все
как положено;
петлею захлестнута голова,
но вдруг
из губ,
искаженных,
скукоженных,
вырвались песни слова.
Дама выслушала,
руки воздела,
заплакала и закричала:
– Ведь это
совсем другое дело,
да что же вы
не сказали сначала!
Вы так говорите,
как будто бы сами
слышали пение. Это – ужасно!
– Какой же здесь ужас?! -
ответил я даме.
Он пел человека!
Это – прекрасно!
 

ПРОЩАЛЬНОЕ

Моей жене

 
К тебе, как гость нежданный и далекий,
я иногда во сне являться буду.
Не оставляй меня ты на дороге -
дверей не запирай ни на минуту!
 
 
Войду чуть слышно, в темноту ночную
взгляд устремлю, чтобы тебя увидеть,
присяду кротко, нежно поцелую
и, наглядевшись, незаметно выйду.
 

_{Апрель 1942}

Борис Иванов (Болгария) Манифестация. 1949 г.

* * *

 
Борьба так беспощадна и жестока.
Борьба, как говорят еще, эпична.
Я пал. Другой меня сменил, и… только -
исчезла лишь какая-то там личность.
 
 
Расстрел, а вслед расстрелу – черви,-
и все это так просто и логично…
Но знай, народ, с тобой в отрядах первых
пойдем вперед мы в буре необычной!
 

_{14 ч.– 23. VII. 1942}

ВЕСЕЛИН АНДРЕЕВ

ГАЙДУЦКИЕ НОЧИ

 
Сегодня ночью веселы Балканы -
не спят, гайдуцкой удали дивясь.
Опять поют в землянках партизаны,
пускай воронкой вьюга завилась.
 
 
Суровый ветер посылает Вежен.
Вот налетел, завыл и снова смолк,
и все сильней порывы бури снежной,
и, вторя ей, голодный воет волк.
 
 
Дрожит от песни тесная землянка
(эх, вольное гайдуцкое житье!) -
бойцы поют о чести партизанской,
о смерти за отечество свое.
 
 
И эта песнь перекрывает бурю,
и волка вой, и леса гулкий треск.
Они поют и строго брови хмурят,
и в их глазах все ярче гнева блеск.
 
 
Они поют, спокойно улыбаясь,-
что может их на свете напугать?
В боях бесчисленных с врагом сражаясь,
им, смелым, не впервые смерть встречать.
 
 
В такую ночь люблю я быть в дозоре,
в ущельях горных слушать ветра вой
и в ночь глядеть, огромную, как море,
любуясь этой дикой красотой.
 

РАЗДУМЬЕ

 
Любовь взрывчаткой в тебе залегла
и камень могла бы испепелить!
Но ты ведь жаждешь только творить…
С детьми о сказках говорить…
 
 
Но нет у тебя на это прав.
Дети расстреляны. Сёла в дыму.
Ты ждешь в засаде, чтоб вышел враг,-
надо сполна воздать ему.
 
 
Это юности нашей дым:
ненависть испепелила.
…А как же иначе мы защитим
то, что сердцу мило?
 

БАЛЛАДА О КОММУНИСТЕ

Памяти моего товарища партизана

Стефана Минева – Антона

 
Сколько его терзали? Ни один не вырвался стон…
Сами губы сказали, выдали имя: Антон.
 
 
Выдал им свое имя, неделю молчал потом,
с язвами кровяными тело горело огнем.
 
 
«Где же твои партизаны?» Он видел любимый отряд,
глаза как будто в тумане, но тверд его смелый взгляд.
 
 
Агент, фашист озверелый, выстрелил, злобно кляня.
Фашисту сказал он смело: «Убийца, стреляй в меня!»
 
 
Насыпали в раны соли, как жар горящих углей,
он стиснул зубы от боли, не выдал муки своей.
 
 
Фашисты в ярости дикой терзали, били его,
он корчился в муке великой и не открыл ничего.
 
 
Вздохнуть он мог еле-еле и вытянулся, недвижим,
враги на него смотрели – и мертвый он страшен им!
 
 
«Не человек, а железо!» – буркнул агент-фашист.
И мертвый тихо отрезал; «Нет, коммунист!»
 

ВЕСЕЛИН ХАНЧЕВ

ЛЕНИН

 
Он должен был возникнуть среди нас.
 
 
В такое время должен был возникнуть и такой:
обыкновенный, как вода и хлеб,
что каждого насытит,
всем пьедесталам мраморным чужой,
глядящий далеко,
в такую даль, что звезды близко;
от быстрого движения истерто
пальто,
пола взметнулась, как крыло.
Неумолим и весел он, как пламя,
что жжет богатые дворцы.
Его чело,
как облако, за коим блещут мысли,
как молнии…
Под чуткими руками
взрастают и поэмы, и бойцы,
и деревца восходят, и эпохи.
 
 
Он должен был возникнуть среди нас.
 
 
Так ждут леса, черны перед восходом,
с воздетыми руками,
чтоб солнце взять;
 
 
созревшее в ночи
зерно в измученной земле
так набухает
во имя жатвы;
так, если даже мать и умирает,
плод боли
появляется на свет
в определенный час.
 
 
Он должен был возникнуть среди нас.
 
 
Он должен был возникнуть,
чтобы правда
повсюду водворилась, как закон,
чтоб в молот переплавилась верига,
в струну – патрон,
чтоб горсти превратились в гнезда дружбы,
чтоб были нашими пути,
дождь перламутровый,
уста,
склоненные для поцелуя,
и травы сочные, и свет, и тень,
чтоб ты явилась, милая свобода,
и нам сказала:
«Люди, добрый день!»
 
 
Он должен был возникнуть среди нас,
 
 
О, должен был!
И если б не возник,
его бы сами создали тогда,
ему бы дали имена,
нежнейшие на свете;
Звезда,
Надежда,
Воля
иль Возмездье.
Его б мы сами создали тогда,
чтоб разделить
между собою
 
 
счастье -
 
 
в груди своей носить его, как сердце.
 

УРОК БЕССТРАШИЯ

(Хороший ученик)

 
Он, ученик хороший,
считался лучшим в классе.
 
 
Сидел на первой парте
он слева у окошка;
был малорослым,
был с волосами
прямыми, красными,
как пламя,
а на щеках его горели
веснушек целые созвездья.
 
 
Он ученик был самый лучший.
Всегда прекрасно знал уроки;
он точно отвечал и ясно,
он не молчал,
когда учитель
в класс с кафедры
бросал вопросы:
– А во втором болгарском царстве
цари какие нам известны?
– Что мы получим, если к натрию
прибавим три молекулы серебра?
 
 
Он, ученик хороший,
считался лучшим в классе,
но вот совсем нежданно
в класс офицер явился
и, указав на парту,
что у окошка слева,
сказал;
– Ты, с первой парты,
иди к доске и живо
ответ на все вопросы
давай толково, ясно.
 
 
То был урок мученья.
 
 
Со стен,
как бы из черных
тюремных казематов,
смотрели Ботев, Левский,
а с опустевшей парты
страх подсказать старался:
 
 
– Кто те,
к кому ты шел иа явку?
– Где та квартира,
в которой с ними ты встречался?
– Что получил?
– Кому отнес ты?
 
 
И это был урок бесстрашья.
 
 
Так, ученик прилежный
и самый лучший в классе,
к доске он вышел,
и будто солнце на рассвете,
так волосы его сияли
на черном небе
доски вот этой
над облаками меловыми.
Лицо его
в златых веснушках
спокойно было, было ясно.
 
 
Он был школяр прилежный.
Был самый лучший в классе.
Ио тут
на все вопросы
ответил он молчаньем.
Молчал,
когда из класса был выведен,
молчал он,
когда поставлен к стенке
был где-то на задворках,
когда звонком последним
винтовки прогремели.
 
 
Учеником отличным
он был. И промолчал он.
И сдал он на отлично
бессмертия экзамен.
 

БАЛЛАДА О ЧЕЛОВЕКЕ

 
Один пробирался он в снежном лесу
две ночи во мгле и в тумане.
 
 
Сказал ему лес: «Я тебя не спасу.
Пойми же, ты гибнешь, ты ранен.
Далеко отряд. Ни жилья, ни пути.
Отсюда уйти и не пробуй».
 
 
Был глух человек, продолжая ползти
в снегу, от сугроба к сугробу.
 
 
И лес говорил: «Покорился бы ты.
Не тратил бы даром усилья.
Взгляни, даже голубь упал с высоты.
И птичьи осилил я крылья.
Смирись же. Ведь рана твоя глубока.
Взгляни на озябшую птаху».
 
 
Но со снегу взял человек голубка
и спрятал его под рубаху.
 
 
Он кровью горячей его отогрел.
Тот ожил, воспрянул, встряхнулся,
крылами взмахнул и туда полетел,
куда человек не вернулся.
 

НЕ ДОЛЖНО!

 
Нет, не смеет кончиться до срока
то, что и не начинало жить.
Мысли, что оборваны жестоко,-
вас должны другие подхватить.
Корабли должны к земле добраться
издали, из глубины морей.
Не должны дороги прерываться
линией окопов и траншей.
 
 
Нет, не должен дом стоять без крыши,
жалуясь напрасно небесам.
Письма, что кому-то кто-то пишет,-
вы должны дойти по адресам.
Должен день окончиться закатом,
должен в очагах пылать огонь,
хлеб не должен сохнуть непочатым
и завянуть – девичья ладонь.
Дайте людям дописать страницы,
кончить книгу, виноград убрать.
 
 
Не успевшее еще родиться
не должно до срока умирать.