Текст книги "Дотянуться до моря (СИ)"

Автор книги: Аркадий Гендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

– Да, хорошо, Марина, – максимально равнодушно сказал я в трубку и дал отбой.

Краем глаза я заметил, что Аббас, все время разговора внимательно вслушивавшийся в разговор, явно потерял к нему интерес. Я спрятал айфон в карман, а Аббас взял свое даже по виду очень тяжелое пальто в руки и, почему-то отвернувшись, надел его. Постоял, о чем-то думая, пожевал губами.

– Ты извини, шеф, но просить прощения у тебя я не буду, – наконец, сформулировал мысль он. – А на прощанье скажу тебе вот что. Ничья у нас с тобой, вроде как, получилась. С учетом того, что через Дашку мы с тобой теперь чуть не родственники, действия против тебя я прекращаю, но зуб на тебя я не стер, предупреждаю. Так что на узкой дорожке ты мне, Арсений Андреич, лучше не попадайся. Хотя, учитывая отдаленность мест, куда я направляюсь, это в высшей степени маловероятно. Дашку найди, она после смерти матери в шоке, у нас ней разговор тоже тяжелый получился, ее телефон сутки уже не отвечает, мне некогда уже. Не кидай ее, не будь гадом, она в тебя, старого козла, по уши. Это она внешне и мозгами в меня, психика у нее материнская, неустойчивая, глупостей наделать может. Все, пока, пора мне. Здоровья не желаю, и ты мне доброго пути не желай.

И он двинулся к выходу.

– Что ж, Аббас Мерашевич, так и уйдешь, не рассказав мне ничего? – окликнул я его, сжимая в кармане ключи от запертой мною десять минут назад двери.

– Про что, например? – остановил шаг Аббас.

– Ну, про разное, про многое, – пожал плечами я. – Например, как на пистолете, который ты – я даже знаю, когда, – мне подбросил, отпечатки мои появились? Или как тебе удалось обмануть тест ДНК? Ведь судя по всему, вы с Азамом близнецы разнояйцевые, и перепутать вас даже наши российские умельцы-криминалисты не могли. И как тебе удалось мильонщиком таким за столь короткий срок стать, дома без дела сидючи?

В ответ Аббас весело рассмеялся:

– Ха-ха, и зачем же это я буду тебе все свои секреты рассказывать? Чтобы ты снова меня потом этим и уел, с телефонной трансляцией этой? Да не пошел бы ты, Арсений Андреевич, лесом! Хитрости твои у тебя на лбу написаны красной Ивиной помадой. Сам посиди, подумай, подогадывайся, если извилин хватит. А потом пришлешь мне ответы, а я уж, так и быть, скажу чистосердечно, верные они, или нет.

Я украдкой бросил взгляд на часы – из обозначенных Ещуком двадцати пяти минут прошла только половина, нужно было еще тянуть время. Или просто сказать: мол, ключики вота, не выпущу, пока обо всем не расколешься? Грубо, ничего рассказывать не будет, только напряжется, поймет, что я умышленно затягиваю. Тогда – драка в открытую? Но то, что мне во второй раз удастся сразу его нокаутировать – «сильно не факт». Тогда он ничего не подозревал, и среагировать шансов у него не было. Но вообще-то Аббас – парень резкий, даром, что ниже меня ростом и весом легче, зато верткий и моложе. Чего-то мне в честный бой на кулачках с ним вступать не хочется. Да и с какой стати? За ментов впрягаться? Я свой вопрос сам решил, причем весьма небесплатно, они пусть свой решают сами, не за счет сохранности моей парсуны. Но вот еще попудрить мозги самовлюбленному наглецу – это можно.

– А если я прямо сейчас угадаю, расскажешь? – хитро прищурился я на Аббаса.

Ветер противоречивых эмоций пронесся по бровям Аббаса, взволновав его лоб глубокими складками. На его лице все читалось, как в открытой книге – он не доверял мне, но в то же время ему было страшно любопытно. И – главное – он хотел оставить последнее слово за собой, он хотел выиграть.

– Делайте ставки, господа! – стараясь не выдать внутреннего напряжения, весело подмигнул я ему. – Только смелым сопутствует удача!

Еще секунду Аббас пристально смотрел в мои смеющиеся глаза, потом лоб его разгладился.

– Хм, валяй! – ответил он и, доставая сигареты, виновато улыбнулся: – Разреши, закурю, шеф?

– И мне дай, – великодушно разрешил я. – Вообще я дома не курю, но за компанию, говорят, и крещеный обрезался.

– А, да, крещеный обрезался – это смешно! – оценил Аббас, протягивая мне сигарету. – Ну, давай, шеф, излагай свои версии.

– А как я узнаю, что моя версия правильная, если ты решишь нечестно играть? – спросил я, с наслаждением затягиваясь дымом. – Скажешь – нет, ответ неверный, и – все.

– Клянусь всем святым, что у меня есть, жизнью матери, здоровьем дочери, что буду играть честно! – с пафосом воскликнул Аббас, прижимая руку к сердцу. – Ну, падла буду!

– Ладно, слушай, – начал я, все еще посмеиваясь над шуткой из незабвенного «Мимино». – Отпечатки мои ты перенес на пистолет с помощью фотопринтера и фотополимера, мне попадалась в сети статья, как это делается. Угадал?

– Угадал, – кивнул Аббас. – Мне в тюряге один умелец дал наколку, как это делается. Один-ноль.

– Сложнее понять, где ты взял мои четкие отпечатки, – задумчиво продолжил я. – Здесь точно не угадаешь, но, думаю, наиболее вероятный источник – уборщица в офисе и кружка, из которой я постоянно пью чай. С месяц назад мне стали наливать чай в новую, я сразу заметил, спросил у секретарши, она ответила, что старую уборщица грохнула. Скажешь, нет?

– Потрясающе! – воскликнул Аббас. – Молдованка – уборщица и кружка из офиса! Обошлась мне в двести долларов, между прочим. Два-ноль! Дальше! Про ДНК.

– Про анализ ДНК могу предположить, что если бы сверили твою ДНК и ДНК трупа, подмена, разумеется, сразу же раскрылась бы. Но поскольку никто, кроме тебя и Софы не знал, что у тебя есть брат-близнец, то и необходимость такого анализа никому не пришла в голову. Сверили ДНК трупа и Софы и, понятно, результат показал, что в машине сгорел ее сын. Quod erat demonstrandum, что и требовалось доказать. Думаю – три-ноль?

– Супер! – зашелся веселым смехом Аббас. – И, наконец: какова природа моих, как ты сказал, миллионов? Где он, мой остров Монте-Кристо?

«Ха, да ты же снова мне подсказываешь! – смекнул я. – Похоже, богатства твои, как и у героя Дюма, не заработаны тобой, а что называется, достались!»

– Думаю, что-о-о…, – изображая тяжелейший мыслительный процесс, начал я. – Что поскольку заработать деньги ты точно не мог, потому что не работал, остается два варианта. Первый – выиграл, второй – что-то типа наследства. Да, я помню, ты любил играть, но, точно знаю, что выигрывал не так много, как рассказывал об этом. Во-вторых, сейчас казино закрыты, играть негде. Штуки типа Форекса или бинарных опционов в расчет тоже не беру, поскольку как ты был в компьютерном смысле неотесан, так, судя по всему, и остался. Остается наследство. Учитывая, что твой интерес к Эльбургану некоторое время назад случился с виду совершенно спонтанно, думаю, что истоки – там. А исходя из примерно в то же время возникшего у тебя, прагматика-материалиста, интереса к исламу, думаю, что это также имеет отношение к наследству. Откуда в нищем кавказском ауле давно, при советах могли взяться сколько бы то ни было значимые деньги – непонятно, но думаю, что это как-то может быть связано с эмиграцией твоих предков из Ирана в 1946-м. Все, больше никаких версий нет. Далеко от истины?

Аббас стоял, сдвинув брови, и нервно пожевывал кончик уса.

– Ты еще не спросил, как я узнал, что ты вернулся в Москву и живешь на даче, – задумчиво произнес он. – Хотя – ты прав – чего тут неясного? Я просто установил слежку за всеми местами твоего возможного пребывания, и все. Две штуки баксов затрат. Но со всем остальным… Создается впечатление, что ты просто все знал. А абсолютная уверенность в том, что знать ты этого не можешь, внушает мне глубочайшее уважение к твоим аналитическим способностям. Я, наверное, просто забыл, какой ты умный, шеф. Хотя пообщаешься столько времени с идиотами, забудешь, что на свете есть другие умные люди. Зря я, наверное, эту войнушку против тебя задумал, хорошо бы самому ноги унести. Говорила мама, не считай себя самым-самым, обжигаться больно будет.

– Может, перейдем к делу? – мягко намекнул я Аббасу на его обещания, и снова скосил взгляд на часы.

Оставалось пять минут.

И Аббас рассказал. Что с 41-го по 46-й год сунниты, сотрудничавшие с советскими войсками, при их поддержке были в оккупированных регионах Северного Ирана практически полновластными хозяевами. В числе прочего, в старой заброшенной шахте они в большой тайне добывали изумруды. Руководил добычей прадед Аббаса Джавид Аскер. Половину добытых камней уходило в Советский Союз, но и та половина, что оставалась – это было огромное богатство. Вот закончится война, и род Джавида Аскера будет богат, очень богат! Но воспользоваться своим богатством на родине рудокопам было не суждено. Одновременно с тем, что русские уходят, стало очевидно, что житья суннитам в Иране не будет. Начались обвинения в коллаборационизме, к ним присовокупилась вечная вражда с превосходящим шиитским окружением. Стало очевидно, что придется уходить вместе с русскими. Накануне ухода осенью 46-го камни тщательно взвесили – оказалось больше двухсот килограммов, миллион каратов! Конечно, это были неграненые камни, в серьги, кулоны и кольца из этого количества могло бы пойти вряд ли больше пяти процентов, но Джавид Аскер прекрасно понимал, что все равно это – огромное богатство. С пропускными документами от советского командования эмигранты свободно пересекли границу СССР, да и не было никому особого дела до грязно-зеленых булыжников в арбах, где ехали старики, женщины и дети, и в переметных сумах лошадей всадников. В двух переходах от Черкесска Джавид Аскер нашел место, которое ему понравилось. Вместе со своими людьми он отделился от основной колонны и возле абазинского села Эльбурган основал хутор, который местные стали называть Кешвар, что на фарси означает «страна». Изумруды спрятали до лучших времен в тайник в горах, место которого знали только Джавид и еще трое его самых близких родственников из рода Аскеров, которые по советским правилам стал писаться Эскеровыми. После смерти тех, кто делал тайник, хранителями тайны клада становились прямые потомки Джавида: сначала его сын Фируз, потом внук Мераш. Но Мераш не захотел оставаться в Эльбургане и уехал в Москву. Поэтому где находится клад, его отец Фируз так ему и не открыл, а временными хранителями были назначены его двоюродные браться Шахрат и Парвиз. Но о кладе Мераш знал, и незадолго перед смертью рассказал о нем Аббасу.

– Отец сказал, что я имею прямые права на то, чтобы стать хранителем, и что хранитель может распоряжаться кладом единолично при условии, что это пойдет на благо рода. Просто для того, чтобы вступить в права наследования, нужно быть верующим, читать Коран, жить в Эльбургане или в Кешваре, и так далее. Пока дела шли нормально, я считал это скорее сказкой, чем реальностью, но когда все посыпалось, тем более, когда я по дурости загремел на нары, я изменил свое мнение. Ты прав, мой внезапный интерес к исламу – из-за этого. Потом я первый раз съездил в Эльбурган, познакомился с Шахратом и Парвизом, уже стариками, смог им понравиться. Когда после смерти Амзы я был там второй раз, я убедил стариков, чтобы они показали мне тайник сейчас, а не потом, потому что они в любой момент могли сыграть в ящик. Они настаивали, чтобы я остался в Эльбургане, но я прикрылся тем, что надо везти в Москву Азана, они и купились. Полгода назад они оба умерли, один за одним – от старости, я тут ни при чем. Никто в селе больше не знал о кладе, это давно считалось эпосом, легендой. Разумеется, я сразу вывез камни. Они очень высокого качества, темно-зеленые, очень прозрачные, сейчас таких не добывают нигде в мире. По нынешним ценам это несколько десятков миллионов долларов, и у меня есть покупатель из Швейцарии на все оптом. Вот он, мой остров Монте-Кристо!

И Аббас вынул из внутреннего кармана пальто полиэтиленовый пакетик, внутри которого цветом еловой хвои зеленел, тускло посверкивая, овальный камень размером с перепелиное яйцо. Аббас осторожно вынул его, взял в пальцы, поднял на свет. Камень вспыхнул фантастическим, ни с чем не сравнимым зеленым огнем.

– В нем почти 50 каратов, и стоит он триста тысяч долларов, – мечтательно произнес Аббас, заворожено глядя на камень. – Из моего клада можно сделать сотни таких камней. Но покупатель говорит, что не будет делать этого сразу, а то можно обрушить рынок. Представляешь, шеф – обрушить мировой рынок! На, посмотри, какое оно – мое счастье, мое будущее, моя свобода!

И Аббас протянул камень мне. Я уже почти дотронулся до него пальцами, но в последний момент отдернул руку. Я подумал, что, коснувшись этого камня, я тоже стану причастен к этому беспардонному ограблению целого маленького народа, о котором только что без зазрения совести рассказал этот монстр, этот Лепрекон, этот Зер Калалуш. А час назад по его злой воле я должен был оказаться в тюрьме, а десятью минутами позже только чудом не отправился на тот свет человек по фамилии Остачний. А три дня назад он хладнокровно перекинул через перила балкона свою жену Иву, я теперь был уверен в этом. А неделей раньше он спалил в машине тело своего единоутробного брата, и совершенно не факт, что уже неживого. И внезапно я четко решил, что, пожалуй, я этого человека из квартиры не выпущу, хоть спецназ и опаздывает.

– Знаешь что, Абик, я тебе скажу? – сказал я голосом, который сам не узнал. – Пошел-ка ты со своими изумрудами на х…й!

Аббас вскинул на меня изумленные глаза, молча пожил камень в пакетик, убрал в карман. Сказал: «Ну, я пошел», и направился к двери. Я услышал, как он открывает задвижку, поворачивает барашек нижнего замка. Нажимает на ручку, раз, два, еще – дверь не открывается. Через секунду его хмурая черная фигура снова появилась в проеме арки.

– Дай ключи, шеф, – тихо произнес он, не глядя на меня. – Не шути, открой дверь, мы же обо всем договорились.

– Не дам, – твердо ответил я. – Покушение на Остачнего не удалось, он жив. Олега-прораба взяли, он тебя сдал, его сообщение, что все окей – ментовская наживка. Спецназ будет здесь через пять минут.

Аббас вскинул на меня глаза. Боже, что было в этих глазах! Непонимание, ненависть, страх, боль, отчаяние, безысходность – такого сочетания чувств я не видел в человеческих глазах никогда.

– Я не пойду в тюрьму, – сказал он, снимая пальто. – Последний раз прошу, шеф, отдай ключи!

Я покачал головой:

– Нет.

Аббас взял снятое пальто за воротник, внезапно махнул им в мою сторону, как тореро мулетой. Не долетев до меня полметра, пальто тяжело упало на пол. А в руке Аббаса откуда ни возьмись, как лебедь из рукава Василисы Премудрой, появился длинный и острый кинжал, тот самый, который я видел в квартире Эскеровых в Митино.

– Судя по тому, сколько времени прошло после твоего разговора с понтом Мариной, спецназ должен был быть уже давно. Но его нет, и неизвестно, когда он будет. Ты же знаешь, у нас все еще совок, срочные службы умудряются приезжать, когда или все сгорело, или все остыли. Потом, дверь заперта, и даже начни они ломиться прямо сейчас, минут на десять она их задержит. Это кинжал моего прадеда Джавида, единственное, что я должен забрать отсюда. Это дамасская сталь, он очень, очень острый, предупреждаю. Думаю, пока в этой комнате окажется спецназ, я успею убить тебя несколько раз. Последний раз прошу – отдай ключи.

Он произнес это таким тоном, что стало предельно ясно – он не шутит. Холодок пополз у меня между лопатками, и я с трудом заставил себя вдругорядь ответить: «Нет». Эхо этого слова еще висело в комнате, а Аббас уже кинулся на меня.

От того, чтобы уже после первого же выпада Аббаса не быть нанизанным на кинжал, как бабочка на иголку энтомолога, или как кусок сочного шашлыка на шампур, меня спасло то, что в свое время при выборе, полированную или матовую плитку класть на пол в прихожей, я предпочел первую. Подошва Аббасова ботинка на толчковой ноге проскользнула, и его бросок не получился таким стремительным, как мог бы. Я успел отскочить, но Аббас махнул кинжалом в мою сторону и все равно достал мое правое предплечье. Рубашка и кожа лопнули одновременно, как под бритвой. Заалела кровь, но было ясно, что разрез неглубокий. Аббас развернулся в мою сторону и снова бросился вперед.

Я забежал за кресло и толкнул его навстречу нападавшему, – тот споткнулся об него, с грохотом перевернул и полетел кувырком. Наверное, в этот момент надо было нападать, прыгать, обрушиваться на противника все массой тела, но в хаотичном падении было непонятно, где оружие, и рисковать получить удар с неотразимой дистанции я не стал. И правильно, потому что Аббас контролировал ситуацию. В тот момент, когда я, обегая его по дуге, на секунду повернулся к нему боком, Аббас, еще стоя после падения на четвереньках, внезапно вытянулся в струнку и самым острием достал мою левую ногу чуть выше коленного сгиба. В прямом смысле как ужаленный, я огромным скачком переместился на безопасное расстояние и осмотрел рану – укол получился, вроде бы, неглубокий, но на штанине сразу начало расплываться бурое пятно. Аббас выбрался из-под кресла и встал напротив меня с кинжалом наперевес. Его перекошенное лицо удивительно напоминало сейчас маску Зер Калалуша из трипа – налитые глаза, раздутые ноздри, хищно-алые губы – а нацеленный на меня кинжал размером был немногим меньше катаны. Я осмотрел себя – прошло не больше минуты боя, а я был уже дважды ранен. Похоже, шансов у меня было немного. C громким криком «А-а-а-а!!!» Аббас кинулся на меня.

Дальше все было, как в замедленном кино, или как во сне. Мне даже увернуться было некуда, слева стоял стол, справа – перевернутое кресло. Аббас с кинжалом наперевес несся на меня, как бык на тореадора. В последнюю секунду перед тем, как быть насаженным на его кинжал, я сунул руку в карман и кистевым броском швырнул ключи ему в лицо. Увернуться он не успел, и связка попала ему в переносицу. Голова Аббаса дернулась, ключи, звеня, подпрыгнули вверх. Его рука с кинжалом, нацеленным мне в грудь, продолжала стремительно двигаться вперед, но глазами нападающий следил уже не за моими передвижениями, а за парящей воздухе связкой ключей. Я увернулся от смертоносного острия и двумя руками схватил запястье Аббаса в ту же секунду, когда другой рукой он поймал ключи. Дальше все было просто до инстинктивности: я разворачиваюсь вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, закручивая кисть Аббаса с зажатым в ней кинжалом за собой. Аббас, уже понимая, что сейчас произойдет, бьет меня правой рукой по затылку. Удар колоколом ухает в моей голове, но сознания я не теряю. Поворот еще на девяносто градусов – Аббас бьет мне кулаком в левый висок – в кулаке зажаты ключи, и попади он по тонкой височной кости, думаю, была бы амба. Но он промахивается, и кольцом от ключей только рассаживает мне бровь. Я заканчиваю движение, доворачивая левую кисть Аббаса, и кинжал, по касательной разрезав мне рубашку, вонзается Аббасу точно под нижнее ребро. Но Аббас сопротивляется, и острие входит неглубоко, на сантиметр или два. Это не смертельно, но тут, не устояв против центровращательной силы, мы падаем на пол. Я падаю сверху, всей массой своего тела наваливаясь на рукоятку кинжала. Лезвие с отвратительным скрипом входит в тело Аббаса, пронзает насквозь и, выйдя у него из спины, глухо втыкается в паркет в то мгновение, когда наши с ним тела тоже достигают пола. Я успеваю подумать, что по правилам дзю-до за такой бросок точно дали бы «вазари» – полпобеды, а с учетом того, что соперник намертво пригвозжен к паркету пятьюдесятью сантиметрами дамасской стали, это – «иппон», чистая победа. Не снимая усилия с рукояти кинжала, я посмотрел Аббасу в глаза. Они смеялись.

– Думаю, ты мог бы слезть с меня, шеф, – сказал Аббас, как ни в чем не бывало, растягивая губы в улыбке. – Сдается мне, я уже никуда не денусь.

Я испытал чувство нереального, фантасмагорического страха – пронзенный насквозь человек смеялся, разговаривал – хоть бы что! Да человек ли это? Может, в испепеляющем напалмовом огне сгорел все-таки не холодный труп несчастного Азана, а сам Аббас? И, сгорев, воскрес из пепла, как мифическая Саламандра, переродился, и теперь это – Он, Сам, воплощение вселенского зла, исчадие ада, властелин тьмы и князь всех пороков, великий и ужасный – Зер Ка-ла-лу-у-ш?! Но в опровержение моих мрачных домыслов на обтягивающей торс Аббаса темной ткани, через которую в его плоть вошел кинжал, расплылось, заливая весь его правый бок, сочное чернильное пятно. «Это кровь, – облегченно подумал я. – У князя тьмы крови нету». И тут же кровь тонким лезвием блеснула между его улыбающихся губ, на его горле заходил кадык, налились глаза, и вместе с хриплым, лающим кашлем темная густая жижа хлынула из его рта, обожгла мне руки, ужасными ошметками шлепнулась мне на рубашку. Я отпрянул, вскочил, инстинктивно отряхиваясь.

– Что, попало на тебя, шеф? – издевательски скривил окровавленные губы Аббас. – Ну, извини, сам виноват. Человеков убивать – от крови их отмываться.

– Я, я виноват? – воскликнул я, содрогаясь от истерических привизгов в собственном голосе. – Это ты, ты сам!

– Не-ет, не сам, – тяжело поднимая руку из натекшей лужи крови, покачал перед собой пальцем Аббас. – Это ты меня убил, шеф. Да, я хотел тебя грохнуть, но вышло-то все наоборот. Ты моей рукой управлял. Так бы мне дорога в ад, но теперь я – жертва, а ты – палач, и гореть в адском пламене тебе, а не мне, кха-кха!

Волна колючего холода потекла у меня по спине, ощущение нереальности происходящего замутило голову. Желудок подскочил к нижней челюсти, меня согнуло пополам и вырвало прямо на пол. Брызги розовой блевотины, перемешавшись с черно-красными кровяными метастазами, образовали на паркете жуткую, отвратительную в своем сюрреализме картину. Наверное, меня вырвало бы снова, но спасительным криком петуха зазвонил мой айфон. Я был уверен, что это Ещук, но на экране высветилось «Дарья». Я лихорадочно сдвинул зеленую полоску вызова, прижал аппарат к уху.

– Даша, Даша, где ты? – закричал я в микрофон. – Что случилось, почему ты так долго не отвечала?

Но в динамике была только тишина.

– Алло, Даша, где ты? – снова закричал я, чуть не лязгая зубами об алюминиевую окантовку аппарата. – Где ты, куда мне ехать?

Но в трубке было все так же тихо. Я лихорадочно перезвонил – гудки долгими каплями падали в тишину, пока система не дала отбой. Еще раз – то же; снова – то же самое. Но, по крайней мере, ее телефон больше не был вне зоны доступа и, значит, была надежда, что в конце концов Дарья ответит – проявилась же она сейчас?

– Она позволяет называть себя Дашей? – хрипло засмеялся Аббас. – Это любовь, это точно любовь!

«Да, пожалуй,» – подумал я, ощущая, как бешено в тревоге за человека на том конце провода колотится моей сердце, и перевел взгляд на Аббаса. За ту минуту, что я не смотрел на него, его лицо стало серо-белым, кровь на губах и подбородке запеклась, а поблескивающая отражением лампочек в прихожей черная лужа на полу стала гораздо, гораздо больше.

– Я вызову скорую, – хмуро сказал я.

– Не надо! – дернул головой Аббас. – Нет смысла. Пробита печень, поэтому так много крови. Я жив только потому, что кинжал все еще в ране. Но из меня вытекло уже литра два, скоро конец, помощь не успеет.

Но я уже набрал «ноль три».

– Колото-резаная рана, большая потеря крови, – коротко сказал я ответившей дежурной. – Абельмановская улица, десять дробь два, корпус три, квартира восемь, первый подъезд, четвертый этаж. Приезжайте быстрее, он долго не протянет.

– Спасибо, но – бесполезно, – попытался улыбнуться Аббас. – Мои часики уже дотикивают. Ставлю сотку евро против этого засохшего букета в вазе, что мне осталось не больше пяти минут. Черт, зря я затеял все это, зря! Говорила мама, что ты тоже кармическая личность, как и я, вот твоя карма мою и перекар…

– Где Дарья? – угрюмо перебил его я. – Где она может быть?

– Я не знаю, – слабо пожал плечами Аббас. – Мы очень плохо поговорили. Когда она уходила, в ее голове все было… кувырком. Она вообще была… какая-то странная. Словно пьяная, но не пьяная…

– Что это значит? – нервно переспросил я.

– Не знаю, – ответил Аббас слабеющим голосом. – Я спросил ее, почему она такая, она ответила, что когда умирает мать, а отец воскресает из мертвых, человек не может не казаться странным. Умненькая девочка, правда?

– Да, – кивнул я. – Вся в тебя. А больше она ничего не говорила?

– Нет, – помотал головой Аббас. – Разве – что-то про бабочек…

– Про бабочек? – воскликнул я. – Что она говорила про бабочек?

– А, какую-то ерунду, – дернул щекой Аббас. – Что над моей головой нет бабочек, и это значит, это я убил ее мать.

Аббас хотел засмеяться, но снова захрипел, из уголка его рта вытекла ярко-красная струйка.

– Она была под кайфом, – понял я. – Она видит бабочек, когда в ней наркота.

Казалось, застывшее предсмертной маской лицо Аббаса уже не могло ничего выражать, но при этих моих словах оно разочарованно вытянулось.

– Дашка? – шепотом переспросил он. – Не может быть! Вот сука!

И он обессиленно закрыл глаза.

– Зачем ты так? – нахмурился я. – Просто несчастный, глупый ребенок.

– Не она, – с трудом открывая глаза, пояснил Аббас. – Танька – сука, Ивина подружка и любовница. Она наркоманка, если кто подсадил Дашку, то она.

И он снова закрыл глаза. Человек умирал, и ничто в этом мире не могло его спасти. Из отведенных им самим себе пяти минут оставалась максимум одна.

– Подойди поближе, – внезапно еле слышно позвал Аббас. – Уважь умирающего.

Сделать это, не вступив ногой в лужу Аббасовой крови, было невозможно, и я с содроганием поставил ногу на эту начавшую загустевать зеркальную поверхность и, умудрившись найти кусочек сухого паркета, опустился над умирающим на колено.

– Они могут быть в Танькином гараже в Останкино, – зашептал Аббас. – Если все так, как ты говоришь, они могут быть там, у нее там блат-хата, притон.

– Адрес, какой адрес? – чуть не выкрикнул я.

– Не знаю, – простонал Аббас. – Был один раз пьяный, помню только, что где-то прямо под телебашней.

Я хрустнул коленом, поднимаясь.

– Стой, не уходи, – умоляюще посмотрел на меня Аббас. – Страшно умирать. Возьми меня за руку.

Я взял в руку совершенно ледяные Аббасовы пальцы, крепко сжал.

– Спаси ее, – еле слышно произнес Аббас. – Она сказала, что беременна. Я так понимаю, что ты имеешь к этом вполне определенное отношение, нет?

У меня заныло сердце. «Я рожу тебе дочку, – зашелестел в ушах Дарьин голос. – Маленькую, красивую, и она будет тебя очень любить».

– У нас это было всего несколько дней назад, – почему-то краснея, пробормотал я. – Разве можно так рано определить?

– Когда она сказала, что любит тебя больше жизни, я ответил, что она дура, не разбирающаяся ни в любви, ни в жизни, – криво усмехаясь, прошептал Аббас. – А она показала мне фак и какую-то штуку типа электронного термометра. Сказала, что это ультрасовременный тест на беременность, и он показывает, что во всем этом она уже разбирается. Так что, шеф… то есть, зятек, иди спасай мою дочку и внука.

– Внучку, – поправил я, но Аббас уже меня не слышал.

Его глаза так и остались открытыми, и в них застыло странное умиротворенное выражение, какого при жизни я никогда в них не видел. Я протянул руку закрыть ему веки, но в последний момент передумал.

Все, мой когда-то друг, потом враг, потом муж моей любовницы, потом отец моей любовницы… нет, возлюбленной Аббас Эскеров умер. У нас с ним были долгие, непростые отношения, но, оказывается, одной ниточкой нас связали еще наши деды без малого сто лет назад. Странно, но я не испытывал ничего напоминающего триумф Монтекки над телом поверженного кровника Капулетти. Может быть, потому, что о существовании этой старой вражды я до последнего момента просто не знал?

Но, как бы то ни было, жизнь продолжалась, и первое, что нужно было сделать – привести себя в порядок. Я был свесь в крови, своей и чужой, и если бы нас сейчас положили с покойником рядом, думаю, трудно было бы определить, кто из нас мертвее. Я встал, перекрестился над телом и сделал шаг по направлении ванной. Левая нога с отвратительным чавканьем отлепилась от приобретшей консистенцию сиропа лужи Аббасовой крови. Меня снова замутило, повело в сторону и, не устояв на правой ноге, я снова наступил левой на пол, оставив на паркете жуткий кровавый отпечаток. И еще в левом мокасине смачно захлюпало. «Халтура китайская! – зло подумал я, ковыляя к двери ванной. – Протекло, как в майский ливень!»

Я взглянул на себя в зеркало – ничего, я думал, будет хуже. На неестественно бледном лице ссадина и всего несколько капель крови. Правда, ниже – хуже. От пореза на предплечье рубашка в крови до запястья, на груди полузасохшие ошметки, как будто туда пришелся выстрел из дробовика. Так, рубашку на выброс. Дальше джинсы. Я расстегнул ремень, сковырнул с пяток мокасины. Левый упал со стопы вверх подошвой, и их него с явным плеском на мохнатый цвета кофе с молоком коврик вылилось не меньше полстакана крови. Но из лужи столько в мокасин протечь не могло! Я стянул с бедер джинсы, заметив, как тяжела и неподатлива левая штанина. Неудивительно: вся она пропиталась кровью, в самом низу, на подшивке загустевала большая темная капля. Я бросил джинсы в ванную, вывернулся, чтобы осмотреть рану, которую нанес мне Аббас в своем втором акробатическом прыжке. Разрез был небольшой, сантиметра два с половиной-три, но из него тонкой струйкой, пульсируя, лилась ярко-красная кровь. Черт, полстакана в ботинке, сколько-то натекло из первого разреза (больше он, к счастью, не кровоточит), а сколько нужно было, чтобы вот так пропитать штанину, даже подумать страшно. Ну, ничего, сейчас приедет скорая, и окажет мне помощь.

«Спаси, спаси меня!» – вдруг оформилась в Дарьин голос тишина, которую я слышал в трубке во время последнего ее звонка. Какая, на хрен, скорая?! Когда ее черт принесет? Вон, славный спецназ, в рот ему ноги, уже минут сорок едет. Я снял трусы, носки (левый в крови – хоть выжимай), залез в ванную, под струей из душа быстр смыл с себя кровь. Посмотрел – из раны на ноге продолжает течь и, что еще хуже, снова засочился порез на предплечье. Зараза, что ж она так течет-то?! Я быстро вытерся – белое махровое полотенце сразу же расцветкой стало напоминать польский флаг. Подумал, что дома есть для того, чтобы закрыть раны? Бинт – нету. Марля – нету. Бактерицидные полосочки Band-Aid – слишком малы. Еще есть просто пластырь в рулоне, но не будешь же мотать им так, по голой коже? Я покрутил головой в поисках чего-нибудь подходящего – взгляд упал на Маринины гигиенические прокладки – то, что надо! Спасибо, дорогая, ты всегда умела быть рядом вовремя! Я выхватил из пачки одну, приложил к руке – прокладка по контуру приклеилась к коже, словно там и была! Вторая – на ногу, но сначала промокнуть полотенцем неутихающую кровь. Так, одну мало, надо две или три и – срочно замотать. Так, где пластырь? Должен быть здесь, в шкафчике у зеркала. Года два назад я точно встречал его тут, и если только никакая «б» (вернее, «ж») не переместила его куда-нибудь, то… Да, вот он! Никогда еще находка вещи на своем месте не приносила мне большей радости! Я обложил рану прокладками и крепко замотал бедро пластырем, потом примерно то же самое, но в меньших объемах, проделал с рукой. Посмотрел на себя – вроде, не течет, правда, лицо стало еще бледнее. «Надо съесть что-нибудь сладкое, – подумал я. – В холодильнике есть батончик «Баунти».