Текст книги "Дотянуться до моря (СИ)"

Автор книги: Аркадий Гендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

Пришел август 1998-го, разразился дефолт. Наш расчетный счет был в банке «Столичный», там же счетах и на депозитах лежали немалые мои сбережения. Пришлось срочно лететь в безвизовую тогда еще Прагу, снимать деньги с бесполезных в Москве пластиковых карт, покупать дорогостоящие авиабилеты Люфтганзы первым классом с планом потом сдать их и выручить деньги. Удалось спасти тысяч тридцать пять – сорок долларов личных денег, все остальное ушло в никуда. Не знаю уж, что имел в виду Александр Смоленский, когда говорил, что к 2005-му году расплатился со всеми вкладчиками, – со мной он рассчитаться, видимо, забыл. Саша Качугин пострадал куда меньше, за пару недель до дефолта сняв со счетов все деньги в валюте для покупки дома на Рублевке, за один день став в рублях богаче в три с половиной раза.

Моя ветвь бизнеса пострадала фатально. Без денег исполнять контакты было невозможно. Лишь малая часть заказчиков, понимая ситуацию, давали еще авансы, чтобы продолжать работу. Кто-то, не меньше нашего пострадав, вообще разрывал договора, большинство же выставляло претензии, да не через суд (большинство денег по договорам шло, разумеется, «в черную»), а через свои бандитские «крыши». Разборки выматывали; конечно, не все, но многое приходилось возвращать. К концу 98-го года «Арми-Строй» «лежал на боку», и сверху его саваном накрывали претензии почти на триста тысяч долларов. «Арми-Сан» же твердо стоял на ногах, его склады были забиты сантехникой, спрос постепенно восстанавливался. В декабре дом на Рублях Саша все-таки купил, причем по цене меньше половины от додефолтной. Прямо перед новым годом у меня с Сашей состоялся разговор, в котором он, пряча глаза, сказал, что заниматься стройкой он больше не хочет, а в торговлю, которая по документам принадлежит его жене, Рита не хочет брать меня (думаю, из-за той ссоры в самом начале знакомства Марины и Риты, когда Сашина жена набралась и начала насмехаться над Мариниными познаниями в живописи, на что моя благоверная назвала Риту «плохо образованной хабалкой с рынка» – каковой та, собственно, и являлась) и он, Саша, ничего не может с этим поделать. После долгого молчания, посвященного «перевариванию» услышанного, я так и не нашелся ничего сказать, кроме того, что это нечестно. В ответ Саша сказал, что Рита согласна закрыть половину долгов «Арми-Строя». Это все равно было нечестно, но это позволяло жить, возможно, в прямом смысле этого слова. Я допил чашку кофе, встал и ушел, не пожав недавнему другу и компаньону руки. Компания «Арми-Сан» до сих пор успешно торгует всякой всячиной из Италии, теперь у Саши с Ритой не один, а три магазина.

Но нет худа без добра. При «разводе» с Сашей я унаследовал в единоличное пользование строительную фирму с остатками коллектива, лицензии, связи, знакомства и даже пару небольших договоров. Все это помогло выжить, снова садиться за руль не потребовалось. Было тяжело, денег на красивую и дорогую телевизионную рекламу не было, не было больше прямых поставок из Италии, с рынка пафосных квартирных ремонтов пришлось уходить. Чтобы жить и расплачиваться с долгами, объемы работ нужны были как воздух, и здесь, как часто бывает, помог случай. Прошлым летом, прямо перед дефолтом, отдыхая с Киром в Испании, Марина познакомилась с семейной парой из Москвы, которую она характеризовала как «очень, очень приятные люди», и что глава семьи имеет какое-то отношение к строительству. Тогда мне эта информация была ни к чему, так, просвистела мимо уха в пространство. Сейчас, напрягая мозги над поисками работы, я напомнил эту информацию Марине. «Ну да, отлично помню, – ответила жена. – Я ж тебе говорила: очень при…» «Телефон дядьки этого очень приятного есть?» – нетерпеливо перебил Марину я. Та с обиженным видом отвернулась, покопалась в сумочке и протянула мне потертую визитную карточку. «Князин Сергей Николаевич, корпорация «Тэта», директор подразделения», – было написано на визитке. Ух ты, «Тэта», круто! Насколько мне было известно, корпорация Тета, вышедшая корнями из Совтрансавто, занималась грузовыми перевозками, продажей большегрузных грузовиков MAN и даже собиралась производить где-то под Питером автобусы по чьей-то лицензии. Это был монстр с оборотами в сотни миллионов долларов. Интересно, что такое «Директор подразделения?»«А откуда информация, что он к стройке каким-то боком?» – вертя визитку в руках, спросил я Марину. Жена пояснила, что в будущем (то есть, уже в этом) году у него на территории намечается большая стройка, и что если моего мужа это интересует, то пусть позвонит. Я прикинул – то было больше полугода назад. Я посмотрел на Марину с выражением, означавшим: «Что ж ты раньше-то мне не напомнила, скверная ты жена?!!» «Я напоминала, ты выслушал и даже сказал «Угу», – подняла в ответ брови Марина. – Не надо переваливать с больной головы на здоровую». Я вздохнул и без какой-либо надежды набрал номер.

Сергей Николаевич Князин оказался в «Тэте» не последним человеком. Он руководил подразделением корпорации, пока представлявшим собой огромную пустую территорию почти в сто гектаров в тридцати километрах от Москвы, на которой вот-вот должен был начать строиться таможенный терминал, сервисный центр по обслуживанию большегрузных МАNов и много чего еще. Причем начало стройки планировалось на конец 98-го года, но из-за кризиса было перенесено на весну. Вот-вот должен был проводиться конкурс на право строительства первой очереди. Мы встретились и, как потом выяснилось, мне удалось сразу же понравиться Князину. Сам он оказался невысоким, на шестом десятке, начавший набирать полноту дядечкой с внимательными глазами и тихим вкрадчивым голосом немного в нос. «Удивительно, вы точно такой, как я себе представлял по рассказам вашей супруги! – восклицал он, пока мы шли по длинным коридорам до его кабинета. – Мы очень подружились с ней. Мариночка говорила, что вы очень пунктуальны и патологически порядочны». Я скромно улыбался, мысленно расцеловывая Марину в обе щеки за столь лестные характеристики. «Ну-с, расскажите о себе», – попросил хозяин кабинета, когда мы расположились в дорогих кожаных креслах. Я честно как на духу, выложил все свои обстоятельства, резюмировав, что такой заказ нужен мне, как воздух. Когда я закончил, Князин долго, положив подбородок на сплетенные пальцы рук, смотрел на меня исподлобья. «Вы говорили, что в армии служили в Харькове на строительстве завода имени Малышева, – наконец, произнес он, и после моего утвердительного кивка продолжил: – Фамилию командира унээра помните?» «Конечно, – ответил я. – Полковник Щаденко Петр Захарович. А что?». Князин на вопрос не ответил, а только взял телефон и набрал номер. Последующий телефонный разговор был чем-то из области ненаучной фантастики. «Пёт Захарыч? – пробубнил в трубку Князин. – Приветствую тебя, товарищ генерал!» Я чуть не подпрыгнул в кресле – вот это совпадение! «Слушай, один вопросик у меня к тебе есть, Пёт Захарыч, – после пары минут обмена приветствиями и новостями о здоровье жен начал Князин. – У тебя в Харькове на заводе имени МалышИвав середине восьмидесятых солдатик один служил, Костренёв Арсений, не помнишь, случайно такого?» Все минут пять, пока Князин слушал ответ с того конца провода, я сидел, как на иголках. Вот это проверочка получилась! Да, кругла земля, кругла! Наконец Князин распрощался с собеседником и аккуратно положил аппарат на полировку стола. «Привет вам большой от генерала Щаденко, моего большого друга, – сказал он мне с улыбкой. – Никак не ожидал, что Петя не просто помнит одного из десятков тысяч солдат, пятнадцать лет назад служившего под его началом, но и чтобы вообще давал кому-то такую лестную характеристику!» У меня отлегло от сердца, – что-то мне подсказывало, что теперь контракт точно будет моим.

Так оно и вышло. Этот первый контракт с «Тэтой» (потом было еще несколько) я сделал на ура, в первую голову благодаря принятому по рекомендации Князина на работу Борису Самойловичу Питкесу, недавнему отставнику военного строительства. Несмотря на свои пятьдесят с немалым хвостиком, Питкес был подвижен, как кипящий бульон в кастрюльке, и по количеству любой работы, производимой в единицу времени, мог дать фору кому угодно. Я назначил Питкеса главным инженером, и с тех пор не знал забот с воплощением строительных контрактов в жизнь: под его руководством все бывало построено в срок и качественно, было б чего строить. Тем, чтоб было, чего строить, занимался я и – не иначе, как с Божьей помощью – без работы мы не сидели. И не только в «тучные» двухтысячные, когда цены на недвижимость выросли в разы, инвесторы с энтузиазмом вкладывались в стройку и особых проблем с заказами не было, – не там, так здесь клюнет обязательно. Когда в конце 2008-го грянул очередной, «американский ипотечный» кризис, многие строительные фирмы «легли» и больше не встали, мы благодаря одному не столько большому, сколько «долгоиграющему» объекту как-то «перезимовали» и 9-й, и 10-й года, даже обошлись без всегда очень болезненных сокращений, – в общем, выжили. С 11-го года пошел небольшой «оживляж», и в октябре мы подписали контракт – по меркам нашей компании не очень большой (миллионов на сто), но который должен позволить «дотянуть» до на самом деле «крупняка» – объекта общей стоимостью под три миллиарда. Этот объект для компании означал два с половиной года полной занятости, а лично мне – если повезет – бабла (то есть, извиняюсь, прибыли) достаточно, что можно было бы построить взамен еще отцовской небольшой дачи под Куровским свой просторный дом за высоким забором и, закончив, наконец, с затянувшейся на всю жизнь активной фазой этого самого «бабла» добывания, осесть там доживать свой век. Даже в мыслях я всегда называл его «Объект» – обязательно с большой буквы. Весь последний год, что я занимался Объектом, он был для меня неким фетишем, неясной и очень желанной целью, фатаморганой, священным Граалем, Хемингуэйевской Рыбой из «Старика и море». Генеральный подряд на этот объект был – очень небесплатно – мне посулен по знакомству «высоким» человеком из правительства Москвы на «зуб даю» (обещание было дано в сауне под густой алкогольный пар и щебет развлекавших гостя очаровательных парильщиц), торги с заранее известным победителем должны были состояться совсем скоро. Все это давало мне повод видеть будущее, я бы сказал, по-Дюма – в розовом свете, как сквозь бокал Шамбертена. И не о бокале ли замечательного Шамбертен Гран-Крю от Жака Приерая я на самом деле мечтал, подобострастно улыбаясь сухой, как прошлогодняя вобла, пограничнице в окошечке?

– Звука «ё» в латинской транскрипции нет, – внезапно ответила церберша. – У вас в паспорте написано: Кос-тре-нЕв. Если вы так щепетильно относитесь к произношению своей фамилии, вам следовало позаботиться об этом, когда вы заполняли заявление на выдачу паспорта, для обозначения звука «ё» применив сочетания «ай-оу», например, или «джей-оу». А так как я могу догадаться, что вы Костренёв, а не Костренев?

Слушая ледяную отповедь пограничницы, я аж рот раскрыл от изумления и досады на себя за то, что решил поумничать. Но во взгляде блюстительницы границы появилось явное вопросительное выражение, к тому же она явно не торопилась возвращать мне паспорт. Нужно было что-то отвечать.

– Извините, – решительно выпалил я, надеясь этим закрыть дискуссию. – Извините меня, я… ам-м… я-а… В общем, извините.

За что извиниться, я придумать не мог, развел руками и принялся нервно барабанить пальцами по стойке. Народ в очереди, бросая на меня раздраженные взгляды, стал переходить к другим будкам, нещадно при этом пересекая границу на гранитном полу. Пограничница нещадно шлифовала зрачками мою переносицу, и в этой игре в «гляделки» переносица начала явно сдавать.

– Откуда прибыли? – внезапно рявкнула эта прислужница бога границы, то есть произнесла она это своим обычным сухим ровным тоном, но перевод темы и быстрота вопроса произвел на меня впечатление чуть ли не крика, и я вздрогнул.

– Из… э-эм…, этого, как его? – замялся я, внезапно напрочь забыв название страны, из которой я прилетел, кроме того, что называется она точно на букву «тэ». В ту же секунду во мне начало горячей волной подниматься замешанное на «старых дрожжах» чувство возмущения происходящим, раздражение на свое лебезительство перед этой сухой мымрой в погонах, желание протестовать, диссиденствовать, скоморошничать, и абсолютно неожиданно от себя самого я закричал: Из Тайланда! Нет! Из Таити! Нет? Тувалу! Тринидад и Тобаго! Танзания! Того! Тонга! Тунис! Теркс и Кайкос!

Я выкрикивал названия этих диковинных стран, театрально размахивая перед окошечком руками, поражаясь одновременно тому, что они приходят из тайников памяти мне на язык, и тому, что я это делаю, и не мог остановиться, – меня несло. Наконец, перечислив все известные мне заморские страны на букву «т», я выдохся и устало облокотился на стойку.

– Вспомнил: Турция, – сказал я церберше. – Я прибыл из Турции.

Надо отдать служительнице пограничного культа должное: во время моего показательного выступления на ее сухом лице не дрогнул ни один мускул, словно внешние проявления эмоций были ей совершенно несвойственны. А, может быть, у нее отсутствовали сами эмоции, например, в результате родовой травмы?

– С большинством из этих стран у нас нет прямого авиасообщения, – как ни в чем не бывало, ответила она. – Рейс из Туниса еще не прибыл, из Бангкока – примерно через час. Так что прибыли вы, скорее всего, на самом деле из Турции. Но дело в том, что последний штамп в вашем паспорте не читается, и можно только предполагать, что это штамп Турецкой республики. К сожалению, при этих обстоятельствах я не могу позволить вам пересечь границу Российской Федерации. Проследуйте для выяснения.

Она убрала мой паспорт куда-то под стол и показала рукой с пальцами, сложенными в аккуратную лодочку, куда-то вглубь таможенной зоны, откуда – ясно, что за мной – уже спешили два молодых крепких пограничника. Я укоризненно посмотрел пограничнице в глаза, но она резко вздернула голову и отгородилась от моего взгляда линзами очков, для верности еще и захлопнув перед моим носом плексигласовую створку окошечка. Погранцы обступили меня с двух сторон, вежливо, но прочно взяли под локти, повели. «Сари, приняли!» – воодушевился кто-то в поредевшей очереди. Я обернулся на возглас. Большинство убирают глаза, отворачиваются, как будто очередь пересекать границу подошла сразу и всем. Сочувствующий взгляд – один. И несколько пар глаз над нескрываемыми улыбками. На мгновение мне показалось, что в этих глазах я вижу отражение чьего-то профиля с козлиной бородкой, – далеко, не разглядеть: то ли Алексей Рыков, то ли Николай Бухарин… Очередь у границы, как смонтированная кинохроникой толпа у входа в Колонный зал. Крики: «Смерть предателям и шпионам!» Москва, 75 лет тому назад. Я затряс головой, отгоняя наваждение, – все, надо завязывать с такими перегрузками, не тридцать лет и даже не сорок, здоровье дороже.

Еще час я просидел в душной комнатке, которую про себя сразу же окрестил «погранзаставой», пока трижды за это время сменившиеся службисты в более высоких, чем будочница, чинах (двое мужчин и одна женщина) разбирались в сути моего вопроса, внимательно листали мой паспорт, особенно дотошно вглядываясь, судя по всему, в тот злополучный турецкий штамп. «Почему вы сказали, что прибыли из Тайланда?» – спросил меня один из пограничных чинов-мужчин. «Я плохо знаю географию, – ответил я. – И мало спал, устал. Акклиматизация. Перепутал». «Понятно», – ответил чин. «Как вы можете объяснить, что у вас в паспорте ваша фамилия написана в транскрипции, не совпадающей с тем, как она произносится по-русски? – спросила меня женщина. Я посмотрел на нее, вспоминая. Загранпаспорт понадобился мне году в 96-м, когда я первый раз как-то спонтанно засобирался в Англию. Очереди в ОВиР, как в войну за хлебом, тогда были обычным делом, и после нужно было еще ждать какое-то безумно-долгое время. Я нашел в главном тогдашнем биллборде – «Комсомолке» объявление типа «МИДовские паспорта дешево», и через две недели, обеднев на 500 долларов, смачно хрустел ярко-бордовой книжицей. Никаких бумаг, тем более на латинице, я при этом не заполнял, все сделали предоставители услуги, я только передал при встрече их «жучку» ксерокопии своего гражданского паспорта, диплома, трудовой книжки, да написанные от руки сведения о ближайших родственниках. Заявления на все последующие паспорта я заполнял уже сам, при этом следуя непонятно от кого исходившему, но четкому указанию ничего по сравнению с предыдущим паспортом в новом не менять, да и в голову не приходило. «Я не знаю, как это объяснить», – ответил я женщине. «Понятно», – ответила она. Скоро меня отпустили, сказав, что у пограничной службы нет ко мне претензий. Решив напоследок еще немного повалять дурака, я спросил, нет ли ко мне, часом, претензий у каких-нибудь других служб, представленных в аэропорте? Мне ответили, что пограничная служба этого не знает. Я спросил, не должно ли у меня быть претензий к пограничной службе? Посовещавшись, мне ответили, что этот вопрос мне лучше задать себе самому, но что у сержанта пограничной службы Тюриной для решения, которое она приняла, были все основания. Я счел дальнейшую игру в «вопросы-ответы» для себя бесперспективной и откланялся. Дома я был около четырех утра, с тоскою посмотрел через темное стекло винного холодильника на бутылку Шамбертена, выпил воды из-под крана и рухнул спать, даже не помывшись с дороги. Всю ночь, принимая позы, по сравнению с которыми Кама-Сутра – пособие по целомудрию, мне снилась сержант Тюрина.

Глава 4. Homo proponit…

Глава 4.

Homo proponit…

– Как это случилось, – стараясь невзирая на странный трепет сердца звучать делово и невозмутимо, спросил я. – Как он погиб? Когда?

– Сегодня ночью, разбился на машине, – еще более глухо прозвучал Ивин ответ. – Улетел в кювет на 107-м километре трассы «Дон», прямо у моста через Оку. Поехал-таки в свой Эльбурган, видно. От удара машина загорелась, выгорела вся, труп опознали по его знаку – звезде и полумесяцу. Говорят, жар был такой, что металл почти расплавился.

– Кто говорит? – зачем-то переспросил я. – Кто опознал?

– Мать опознала, Софа, – пояснила Ива. – Его телефон выбросило из машины, последний набранный номер был ее. Позвонили, к утру она добралась, опознала. Сеня, как же так?

В трубке послышались слезы. Я не представлял, что ей ответить.

– Когда похороны? – попытался отвлечь ее я. – Я имею в виду – вам же нужно успеть на похороны.

– Похороны? – словно удивилась Ива. – Не знаю. А когда должны быть – на третий день? Так это у нас, а у них – я не знаю. Да, надо успеть вернуться до того, как закопают. Софа обещала сегодня телеграмму официальную в отель прислать.

– Если рейсовым, а не чартером лететь, денег хватит у тебя? – хмуро спросил я.

– Да, наверное, – засомневалась Ива. – А сколько это может стоить? Нас же двое.

Я пообещал выяснить, Иве же наказал потребовать у туроператора, чтобы ее отправили в Москву чартером, коих ежедневно летает из Анталиив в Москву множество.

– Дарья знает? – спросил я, когда проблемы отлета были обсуждены.

– Нет еще, – захлюпала носом в трубке Ива. – Как ей сказать, вообще не представляю. Она отца любила, хоть и…

И она зарыдала в голос.

– Ив, Ив, ну, успокойся! – постарался тоном утешить ее я. – Тебе нужно держаться сейчас. Самой держаться и Дашку держать. Ведь сделать все равно уже ничего нельзя.

– Да, да, я понимаю, – сквозь слезы отозвалась Ива. – Я держусь, держусь. Ты-то сам как? Как долетел? Как дела в Москве?

– Долетел нормально, – на автомате ответил я, думая совершенно о другом. – Дела? Дела – так, неважно. То есть, с чем сравнивать. По крайней мере, никто не умер.

– Да, – сказала Ива. – Да.

Чувствовалось, что она тоже совсем на другой волне.

– Держись, – сказал я ей напоследок.

– Держусь, – нетвердо ответила она. – Храни тебя Бог.

Я еще долго сидел на постели, сжимая в ладонях телефон и не слишком осмысленно изучая взглядом большой красивый букет на обоях. Очень образно и реалистично мне представлялось, как совершенно неконтролируемые мною события последних суток валятся на меня, как вагоны, летящие под откос. Я вспомнил, каким счастливым, беззаботным человеком я улетал в субботу в Турцию, и какой горб проблем буквально вырос у меня между лопатками теперь. Воистину: «Homo proponit…» – человек лишь предполагает. Между этим мгновением и следующим, когда я движением пальца по дисплею ответил на следующий звонок, я успел еще раз подумать о том, кто же звонил мне с только что купленного мобильного с местной турецкой симкой, если это была не Ива. То есть, это мог быть только еще один человек. Хм, забавно: похоже, не все из участников давешнего турецкого ночного инцидента считают его исчерпанным. И, перезвонив, я звонившего, то есть, звонившую, все же конкретно спалил. «М-да, если бы не смерть Аббаса, снова могло достаться кому-то на орехи!» – подумал я, вспоминая подсмотренный бой между мамой и дочерью, из-за явного неравенства сил напомнившего мне Цусимское сражение.

– А-арсений Андреевич? Это Лидия Терентьевна, – мгновенно переключая меня с происходящего в далекой Турции на дела более насущные, раздались в динамике характерные придыхания госпожи Нарцыняк. – Нам необходимо немедленно встретиться.

Ее тон был строг и не подразумевал никаких возражений с моей стороны, – благо, наши планы совпадали.

– Да, Лидия Терентьевна, здравствуйте, когда, где? – ответил я.

– Давайте через час на нашем месте. Успеете?

– Успею, – подтвердил я. – До встречи.

С целью приведения себя в состояние, в котором можно было предъявить себя людям, я кинулся в ванную, на кухню, потом снова в спальню и, наконец в гардеробную, сам себе напоминая запущенную в маленькой комнате шутиху. Пробегая через гостиную, я успел отдернуть штору, приподнять жалюзи и взглянуть на улицу. Утро (ну, положим, на часах было начало второго, но часы моего недавно проснувшегося организма еще показывали утро) было, судя по всему, хоть и не такое жаркое, как на южном берегу Турции, но не менее яркое. Но гармония между моим настроением и буйством света за окном за последние полчаса необратимо нарушилась, и воображение вмиг затушевало синее до белизны небо в оттенки серого, вспенило в черно-фиолетовые тучи, то и дело передергиваемые сполохами грозовых разрядов. Ослепительное, сочное утро реальности в мгновение ока в моем сознании стало тусклым и хмурым, и я с отвращением задернул штору.

Встречаться госпожа Нарцыняк предпочитала в пафосном кафе от ресторана «Онегинъ» на Тверском бульваре, в пяти минутах от Министерства. Добраться туда с моей Абельмановской за час по относительно пустой летней Москве было делом плевым, вот только часа у меня не было. Не было у меня и мобильного номера Джои, дочери Самойлыча (он рассказывал, что это имя на идиш означает «радость), потому что домашний номер Питкесов не отвечал, что было и понятно: в турагенстве, где работала Джоя, была горячая пора. По счастью, я довольно точно знал, где это турагенство находится, потому что как-то раз подвозил туда Самойлыча. Я по телефону описал Павлику, где это, и дал указание срочно метнуться, найти Джою, и чтобы она срочно мне позвонила. Потом нужно было банально привести себя в порядок, и когда, мытый-бритый и наодеколоненный, я вскочил в свой раскалившийся на солнцепеке «аутбэк», до встречи с Лидией Терентьевной оставалось меньше тридцати минут. «Подождешь», – не без злорадства подумал я, и с привизгом резины стартанул с места. Еще минут пять я держал айфон в руке с занесенным над ним пальцем для звонка в контору, сам себе напоминая штангиста перед подходом, когда они ходят взад и вперед по помосту, потом тщательно натирают руки в ванночке с тальком, подходят к штанге, молятся, кряхтят, хлопают себя по ляжкам, смотрят в потолок. Мне всегда кажется, что всем им делать эту свою попытку очень не хочется, и они просто тянут время. Но тут это время иссякает, крякает десятисекундный сигнал, и спортсмен уже вынужден вприпрыжку бросаться к снаряду, нагибаться, пытаться поднять – далее как повезет. Я вздохнул, мысленно включил десятисекундный отсчет, и на цифре «девять» нажал на вызов.

– Лена, они еще там? – спросил я сорвавшую трубку Фенечку. – Дайте мне их главного.

В трубке долго шуршало, что-то упало на пол, клацнул дверной замок, потом глухой тяжелый баритон под аккомпанемент позвякивания ложечки в полупустой чашке раздраженно спрашивал: «Он, что ли?» Я напрягся, как в ожидании проверочного удара по мышцам пресса.

– Арсений Андреевич! – неожиданно баритон в трубке был напоен настолько дружелюбными обертонами, что пресс, не спрашивая разрешения, облегченно обмяк. – Ну наконец-то! Что ж это вы, уважаемый, мы к вам, а вы? Мы тут уже раздулись все от чая, понимаешь, лопнем, наверное, скоро. Не любите вы гостей, дражайший Арсений Андреевич!

– Незваных гостей на Руси со времен татарского ига не любят, – буркнул я, внезапно жутко раздражаясь на велеречивого обладателя баритона и вспомнив инструкцию Вити Бранка. – Я – не исключение.

На том конце, видимо, поперхнувшись неожиданной нелюбезностью, на секунду замолчали, но, собравшись с мыслями, продолжили уже деловым тоном без дурацких лубочных раскрасок.

– Арсений Андреевич, нам бы поговорить. Когда в офис прибыть предполагаете?

«Ну да, пора финала, а вы никак не можете второе действие начать! – злорадно усмехнулся я про себя. – Обшмонали, а разводить-то некого! Щас, подорвался!»

– Во-первых, в офисе я сегодня быть не предполагал, – стараясь звучать максимально спокойно, ответил я. – А во-вторых, не соизволите ли представиться? А то вы знаете, с кем вы говорите, а я – нет. Неравенство получается, нехорошо.

В трубке снова замолчали, – похоже, разговор шел по непривычному для баритона сценарию. Однозначно совет Вити говорить нагло и не тушеваться возымел действие.

– Майор Ещук Леонид Игоревич, – с плохо скрываемой недовольной интонацией наконец выдавил в трубку баритон. – Главное управление экономической безопасности и противодействия коррупции МВД Российской Федерации. Удовлетворены?

– В каком смысле? – озорно хмыкнул я. – В смысле, что теперь я знаю, как к вам обращаться – безусловно. Во всех других смыслах мой путь к удовлетворению еще не начинался. Например, мне совершенно непонятна цель вашего визита в офис моей компании. Также, надеюсь, вы мне расскажете, на основании каких верительных грамот вы там находитесь, и сколько еще времени намерены пребывать.

На самом деле произносил я это все на полуавтомате, пытаясь не вполне пишущей ручкой на исчирканном конверте, служившем мне путевым блокнотом, записать данные собеседника, при этом не въехав в фантастически дорогостоящую задницу едущего впереди «Бентли». Но, очевидно решив, что над ним издеваются, майор Ещук – видимо, по привычке – решил поддавить.

– Арсений Андреевич, я вам от души рекомендую сменить тон, – голосом уже злым и жестким начал «качать» меня он. – Мы здесь не в игрушки играться приехали, а на основании официального ордера проводим следственные действия. Я б на вашем месте поостерегся шутки со мной шутить во избежание усугубления вашего и без того сложного положения. Рекомендую максимально срочно прибыть для дачи объяснений по сути вопросов, которые я вам за҆дам. Вам все ясно?

Нет, он так и сказал: «за҆дам», с ударением на первую гласную в слове! Я внятно хрюкнул, еле удержавшись, чтобы не рассмеяться в голос. И что меня понесло, я понял, только открыв рот.

– Леонид Игоревич! Я ни на секунду не сомневался, что вы не в игрушки приехали ко мне в офис, как вы изволили выразиться, играться, потому что никаких игрушек в офисе моей компании нет и никогда не было. Если только вы не привезли эти самые игрушки с собой, конечно, потому что некоторые ваши коллеги-предшественники именно так и поступали, для получения большего удовольствия от игры, вероятно. То, что у вас, как вы утверждаете, есть ордер, это хорошо, это успокаивает меня в смысле законности вашего прибытия ко мне в офис и пребывания там. Но насколько мне известно, это не дает вам никакого дополнительного права требовать от меня прибыть туда, куда я ехать не планировал раньше и не собираюсь теперь. Если у вас есть ко мне какие-то вопросы и право, как вы опять же выразились, мне их за҆дать, извольте вызвать меня в ваше учреждение повесткой по месту жительства, которое, я думаю, вам узнать никакого труда не составит. И прежде чем покинуть мою контору, если не затруднит, оставьте ксерокопию ваших верительных грамот, сиречь ордера, а то я ничего кроме ваших «ФИО» и воинского звания записать не успел.

А что, вроде бы, все правильно сказал, по Витиной инструкции. Но вот мнение майора на этот счет было совсем другое.

– Слушай, шутник, – переходя на змеиные частоты, зашипел он в трубку. – Ты нарываешься, я тебе конкретно говорю. Я хотел с тобой по-хорошему, а ты вот как, значит? Кружева плетешь? Умняка нагоняешь? Я не знаю, кого ты о себе там возомнил, и кто твоя крыша, но я узнаю, и тогда тебе будет плохо. Или ты приезжаешь прямо сейчас, и у тебя остается шанс все уладить по-хорошему, или пеняй на себя. Если я перешагну порог твоего кабинета, обратного хода у тебя не будет, я сказал!

«Ну, ты смотри, «я сказал»! – фыркнул я про себя. – Прямо Глеб Жеглов и Володя Шарапов, по-Любэ!» Я хорохорился, но где-то в районе солнечного сплетения нехорошо засосало. Все-таки угроза – штука столь же неприятная, сколь и эффективная; многие люди, спокойно выдерживающие любую степень накала интеллигентной беседы, пасуют при первом банальном наезде формата: «Ща я те!..» Но, к счастью, я и раньше на такое не сильно велся, а многолетняя школа Вити Бранка сделала меня подготовленным к подобным «бычьим» приемам еще лучше.

– Сдается, товарищ майор, вы мне угрожаете? – с весьма правдоподобной усмешкой ответил я. – Не боитесь, что наш разговор записывается?

На том конце воцарилось молчание. Возобновил разговор майор уже в совершенно другом тоне.

– Во-первых, Арсений Андреевич, вам никто не угрожает, – размеренно и с воодушевлением, как диктор центрального телевидения о погоде, начал он. – Я просто исполняю свои служебные обязанности, в которые входит проведение с вами личной беседы, от которой вы по неизвестной мне пока причине уклоняетесь. А во-вторых, если бы наш разговор записывался, то уж, наверное, вы бы не сетовали, что чего-то не запомнили. Что ж, вызову вас повесткой, ждите. Ксерокопию ордера оставить не могу, не положено. Но все данные вашей милой секретарше списать дам. Спасибо за чай. Надеюсь, скоро увидимся.