Текст книги "Дотянуться до моря (СИ)"

Автор книги: Аркадий Гендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)

Я звонил, предлагал встретиться, но Ива под разными предлогами от встреч уклонялась. Я снова ничего не понимал, но то, что я считал долгожданной победой и возобновлением отношений во всем их объеме, таковым Иве определенно не казалось. Наконец, я взорвался. Во время очередного телефонного разговора я буквально закричал: «Ну сколько же можно?! Ты водишь меня за нос, как быка на цепи! Так нельзя! Я добиваюсь твоего расположения уже несколько лет, и ты не слепая, чтобы этого не заметить. И вот после того, как ты дала мне огромный, толстенный повод считать, что мы снова вместе, как раньше, ты отворачиваешься от меня, как от назойливого попутчика в троллейбусе. Что, как в анекдоте: «Что мы с вами переспали, это не повод для знакомства»? Можно от тебя услышать оценку наших отношений на сегодня?» Видимо, слегка опешив от моего крика, Ива зашептала в трубку, что она не может с работы так долго разговаривать на такие сложные темы. «По телефону ты не можешь, встречаться ты не хочешь! – не унимался я. – Как нам обсудить с тобой эту проблему?!» «Не знаю, – явно с трудом сдерживая раздражение, ответила Ива. – Письмо напиши!» И отключилась. Я скрипнул зубами так, что захрустела эмаль, и чуть не разбил об стену несчастный телефон. Снова несколько дней я ходил, мрачнее тучи, а потом засел за письмо. Оно получилось коротким:

«Ива! Наверное, глупо напоминать о том, как давно мы уже знакомы, что было между нами за все эти годы, – надо полагать, что ты и так все помнишь. На одно, все-таки, хотелось бы указать: мне кажется, что за все эти годы я не сделал тебе ничего плохого. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, я говорил тебе об этом давно, и совсем недавно я снова имел глупость напомнить тебе об этом. Но ты знаешь, мне показалось, что ты была готова ответить мне тем же, вот только телефон зазвонил не вовремя. И что тогда ты была такая… моя, а сегодня такая чужая, на мой взгляд, говорит о том, что ты сама еще не определилась, ты со мной, или нет. Но ты реши, прошу тебя. Нет сил больше просыпаться каждое утро в неведении, есть ты у меня, или тебя нет.

Странно – ты и не даешь себя мне, и не отвергаешь окончательно. Я допускаю, что за то время, пока мы не были вместе, ты успела отвыкнуть от меня, отрешиться от тех, прежних наших отношений, к которым ты пришла, когда в твоей жизни все было шатко и неопределенно. Но тогда зачем тогда, в «Арбат-Престиже» ты сказала мне: «Позвони»? Зачем прислала номер телефона? А сейчас? Как можно было допустить меня до себя так близко, дать такую надежду, такое счастье, если ты не собиралась распространять эту близость на ближайшее будущее наших отношений? Что это – легкомысленность? Или изощренная жестокость? За что? За то, что я тогда ушел от тебя? Тогда уповаю на то, что тебе удалось упиться сладостью своей мести, ибо стрела попала в самую точку. Но кто ты тогда? Ангел мщения? Немезида? Одна из Эриний? Я не верю в это, не верю в тебя такую.

Но тогда просто ответь мне, что я и кто в твоей жизни. Мне кажется, что хотя бы определенность я все-таки заслуживаю. Не можешь или не хочешь дать мне любовь, дай хотя бы покой». Я написал это одним духом, без исправлений и редактирования, и решительным ударом по клавише отправил свою писанину на Ивин электронный адрес.

Ответ, ожидание которого превратилось для меня в истинную муку, пришел вечером следующего дня. «Бедный, ты, несчастный! Да, ты очень образно дал мне понять, что сволочь я редкостная, Ни да, ни нет. Измучила тебя.

Только не стерва я, и не сука, и не кручу тебе яйца, наслаждаясь, как ты корчишься от боли. Мне самой иногда кажется, что для того, чтобы сказать тебе «да», и делать-то порой ничего не надо, самой хочется, остается только рот открыть. Почему не говорю? Неужели непонятно?

Стыдно мне, стыдно, понимаешь? Я, конечно, очень тебе благодарна за то, что ты помогал мне тогда, а теперь фактически содержишь последние несколько лет. Но когда я даю себе труда задуматься над этой ситуацией, мне становится мерзко. От себя самой мерзко. Я – порядочная замужняя женщина, но порядочная я только с виду. При живом муже я принимаю деньги и подарки от другого мужчины и расплачиваюсь с ним натурой. Сейчас пишу это, и твое кольцо жжет мне палец. Не порядочная я женщина, и не одна из мифических стерв, с которыми ты меня сравнил, а просто бл…дь и шлюха. Если бы я хотя бы тебя любила – наверное, это была бы «отмаза стопудовая», как говорит молодежь. Но ты же знаешь, как у меня с этим делом тяжело все обстоит…

Ты скажешь – раньше меня это устраивало? Ну, не то, чтобы очень, и раньше было одно, теперь все по-другому. Да, перерыв подействовал. Когда я тебя увидела, я искренне обрадовалась, но потом начала думать, качаться, как ты говоришь. А последний раз… Честно – я напилась, а пьяная женщина – ты знаешь – «передку» не хозяйка. Я не должна была этого допускать. Хотя врать не буду, мне было хорошо. Ну, хотя бы расплатилась с тобой за Израиль. Хотя, Господи, что ж я говорю-то?! Да, такая я вот продажная сука…

Так что, нет мне оправданья, и надо с этим что-то делать. Я должна и, думаю, смогу. Ты хочешь, чтобы я определилась? Я давно пытаюсь, просто мне казалось до сих пор, что если я определюсь, то лучше никому от этого не станет. Затянула я все, правда, по дурости бабской, а если разобраться – по жадности… В общем спасибо тебе, Арсений Андреич, Сеня ты мой дорогой, за все и – не звони, не пиши, я после твоих звонков и писем болею. Получай свой покой!!!!»

Все было как-то смутно, туманно, неконкретно, но смысл, в общем, был понятен. Я молча сидел у экрана компьютера с открытым на нем Ивиным письмом и не знал, что сделать. Потом подтянул поближе клавиатуру и принялся за ответ.

«Ты велела не писать, но это письмо – последнее, уж как-нибудь осилишь. Спасибо, что все честно написала. Да, по большому счету, ты во всем права. Вот только знаешь – меня это совершенно, совершенно не устраивает!!!

Но… Не звонить и не писать постараюсь, честно. Буду пытаться найти в таком повороте дел положительные для себя аспекты. Постараюсь воспоминания о том времени, когда мы были вместе, из щемящих душу кошмаров превратить в розовые картинки, вызывающие легкую улыбку. Надеюсь, это у меня в конце концов получится.

Но ты – ты можешь позвонить в любое время в полной уверенности, что у меня, со мной в отношении тебя все по-прежнему.

Прощай, Ива! Или – до свидания, ведь умные люди говорят: «Никогда не говори «никогда».

Я сделал вид – сам перед собой сделал – что забыл об Иве. Поскольку я старался держать этот вид хорошо, строго, мне самому стало казаться, что у меня это получилось. Неконтролируемые всплытия в сознании ее образа уже не сопровождались такими стискивающими сердце адреналиновыми выплесками, да и сами такие пришествия призраков прошлого становились все реже. Я жил густой, кипучей, полноценной жизнью – много и прибыльно работал, радовался успехам жены, решал проблемы оболтуса-сына. Нашел себя в увлечении винами – это оказался целый мир, так же далекий от традиционной нашей культуры пития (вернее, напивательства), как мало напоминает пребывание в президентском люксе «Мариотта» быт эвенкийской яранги – и там и там живут люди, но нюансы! Во временно освободившееся место в моей душе поселилась молодая девушка по имени Полина – невысокая, темненькая, совершенно непохожая на Иву и удивительно напоминающая, как ни странно, Марину. Она была провинциалкой из Владимира, работала в одном второразрядном издательстве и училась на заочном на журналиста. Я помогал ей – больше советами, немного материально, но когда ее издательство схлопнулось, воспользовавшись мамиными старыми связями, я устроил Полину в «Известия». После этого во взгляде девушки, и до того стеснявшаяся называть меня на «ты» даже в постели, я начал улавливать выражение индейцев майя, лицезреющих полное солнечное затмение. Это немного напрягало, но, по сути, было приятно. В постели она беспрекословно выполняла все мои прихоти, при этом сама визжа от удовольствия. Я ощущал к ней немного отцовскую нежность, некую ответственность за ее будущее, и мне это нравилось. Так прошло года полтора. Наверное, я на самом деле начал забывать Иву. Не знаю, сколько времени у меня ушло бы на полное излечение, но она позвонила раньше.

Я ехал в машине и ответил на звонок нажатием кнопки на руле, не посмотрев на входящий номер.

– Это я, – раздался в динамике голос Ивы. – Привет. Помнишь, ты разрешил звонить, если… если что.

У меня перехватило дыхание, я нервно вильнул рулем и чуть не влетел в дорогостоящий полированный бок едущего рядом «Бентли». Прежде, чем продолжить разговор, разумнее было остановиться.

– Да, да, Ива, привет! – не без труда обуздывая дыхание, сказал я. – Конечно, рад тебя слышать. Что-то случилось?

– Можно и так сказать, – загадочно ответила Ива. – Мы можем встретиться?

– К-конечно! – отчего-то заикаясь, воскликнул я. – Когда, где?

– Я как обычно, до шести, – сказала она. – Значит, в семь, правильно? А где? Ты помнишь место, где мы встречались последний раз?

Да, конечно, я помнил этот уютный ресторанчик на Страстном бульваре.

– Нет, – поправила меня Ива. – Я не хочу есть. Я мела в виду место, где мы были… после. Оно еще функционирует?

Мне показалось, что у меня в брюках произошла вспышка, подобная той, когда горящую спичку подносят к открытой уже секунд пять газовой конфорке.

– Честно говоря, не знаю, – соврал я. – Но чего бы ему, собственно, не функционировать?

– Тогда в семь у метро? – уточнила Ива. – До встречи. Целую!

Я с трудом дождался семи. Когда Ива появилась из подземного перехода, я не сразу узнал ее. То есть, ее рост, стать, ноги, чудесные светлые волосы не узнать было невозможно, но что-то в ее облике стало новым, иным. Она вся была в розовом и сером, и это сочетание цветов делало ее совершенно неотразимой, но не это в первую очередь привлекало внимание. И только в машине я разглядел, что ее лицо еще больше, чем прежде, осунулось, еще ближе к жесткой вертикальной складке на лбу сошлись брови, еще ниже опустились уголки губ. Мы сказали друг другу: «Привет!», и всю дорогу до приюта любовных утех больше не произнесли ни слова.

Все та же администраторша с понятливой и не совсем целомудренной улыбкой на губах протянула мне ключи. И номер оказался тот же, с шестом и цепями у изголовья кровати. Я запер за нами дверь.

– Ты о чем-то хотела поговорить? – начал я.

– Поговорить? – словно очнулась Ива. – Да, поговорить – обязательно. Только давай сначала разденемся.

Она подошла и начала расстегивать на мне брюки. При том, что в моем представлении о сегодняшнем вечере этот номер программы, разумеется, присутствовал, я все-таки немного смешался.

– Что, вот так, сразу? – неуверенно спросил я.

– Я веду себя немного эпатажно? – вскинула брови Ива, заканчивая с моим ремнем и переходя к пуговице брючного хлястика. – Мне и самой так кажется. Но давай простим это женщине, у которой год как не было секса. Или ты против?

Я покачал головой – ну, конечно же, я не был против. Мы не виделись год или чуть больше, – так что же, у нее после меня не было мужчины? А где же у нас, как минимум, муж? В общем, это было несколько странно, но очень возбуждало. Вжикнула молния, и увлекаемые вниз кошельком, ключами от машины и прочим карманным содержимым, мои брюки лавиной сошли на пол. С видом бывалого автомеханика, со словами: «Ну-ка, посмотрим, что тут у нас, так, так!» рассматривающего поломку, Ива опустилась передо мной на колени. Ее пальцы, приникшие под резинку моих трусов, были холодны, как лед.

– Ты что, с ума сошла? – закрывая глаза, спросил я, на самом деле не очень интересуясь ответом. – Дай мне хотя бы в душ сходить!

Ива промычала в ответ нечто совершенно непечатное, видимо, долженствующее означать: «К черту душ!», и это были последние наши слова на протяжении ближайших полутора или двух часов.

Потом мы голые лежали рядом.

– Так все плохо? – спросил я, теребя мочку ее раскрасневшегося уха.

– А-ха-ха! – деланно расхохоталась Ива, поворачивая ко мне голову. – Да, уж, лаконичнее издевку трудно придумать! Молодец! Пять!

– Да я не в качестве издевки, – ответил я.

– Знаю, извини, – становясь серьезной, сказала Ива. – Да, Сень, все плохо. Все настолько х….во, что жить не хочется.

Ее глаза покраснели, но она удержала слезы. Я прекратил теребить ее ухо.

– Что такое?

– Да что, что? – переспросила Ива, аккуратно убирая с нижнего века слезу. – Все то же. Этот то не работает совсем, а если устроится, то нигде подолгу задержаться не может. Не помнишь, у него прорабом такой Олег работал? (я хорошо помнил историю с Димой-Заказчиком, кивнул). Он сейчас работает технадзором в какой-то большой фирме, строят чего-то на Профсоюзной. Абик к нему подъехал, про старые дела напомнил, на слезу надавил – ты знаешь, он это может. Ну, тот и порекомендовал бывшего шефа подрядчику своему, да еще и дал превосходные характеристики. Тот проигнорировать рекомендацию заказчика не решился, и Аббаса взял, да не просто, а начальником стройки. И что ты думаешь? Через два месяца разругались в дым. Аббас вроде как деньги взял под отчет и не отчитался. Олегов подрядчик ему в ответ зарплату не заплатил, мой в отместку компру какую-то про их фирму слил. Ну, скандал, Абика, разумеется, поперли. Так ведь и Олегу пришлось уйти! А ты выпить, случайно, ничего не захватил?

Я захватил. Ива выпила высокий бокал предусмотрительно замороженного мною своего любимого мартини, как марафонец воду после финиша.

– Пью каждый день, – посетовала она. – Нервы ни к черту.

Она взяла бутылку, налила себе еще.

– Но что самое интересное, он что работает, что не работает, денег в доме нет в любом случае. Казино закрыли, он теперь по игорным автоматам шляется, все там спускает. А когда денег нет совсем, сидит дома, что-то бубнит над книжками своими мусульманскими. Хвалится, что начал учить арабский, чтобы читать Коран в оригинале, представляешь?! Дома жрать нечего, Дашка в истерике бьется, ей не в чем на выпускной идти, а этот Коран читает! А еще набрал каких-то кредитов, и сетует, что я не помогаю ему их отдавать! Ну, то есть охренел окончательно!

К ее глазам вновь подступили слезы, и она с размаху опрокинула в себя второй стакан мартини.

– В общем, с этой стороны мне помощи нет никакой, – сокрушенно мотая головой, продолжала Ива. – У Дашки постоянные проблемы, она де и маленькая, и прыщавая, и сисек у нее нет, и мальчики на нее не смотрят, и во всем виноваты родители. А поскольку отец, как только она начинает, встает и уходит, то остаюсь одна я. Дашка кричит, что лучше бы она в детстве умерла, я визжу в ответ: «Заткнись, дура!» И вот мы так орем друг на друга, а потом в обнимку рыдаем. А потом приходит выпивший отец и рассказывает нам, что мы дуры никчемные обе. Мы срываемся в ответ на него, а он говорит, что скоро у него «лавэ» будет, как гондонов в аптеке, и тогда он будет «всех на х…ю вертеть», в том числе и нас обеих. Этот дурдом продолжается до двух, до полтретьего, потом все разбредаются спать. Я в семь соскабливаю себя с подушки, поднимаю совершенно никакущую Дашку, чуть не на руках тащу ее умываться, впихиваю в нее завтрак, вдеваю ее в одежду и в таком состоянии полу-зомби отправляю в школу. Сама вырубаюсь минут на пятнадцать-двадцать, и к десяти вприпрыжку несусь на работу. Вечером возвращаюсь, вся такая одухотворенная тем, что шеф наорал, или зарплату уже две недели задерживают, что сейчас вернутся пьяный муж и нервическая дочь, сажусь без сил в кресло и смотрю на люстру, выдержит или нет. Но поскольку вешал ее Аббас, рисковать боюсь. И газом, как мама, не выйдет, потому что плита электрическая-я-я!

И она все-таки зарыдала, уронив лицо в ладони и содрогаясь всем телом. Я смотрел на вздрагивающий стянутый резинкой пучок волос у нее на макушке, на ходящие ходуном острые лопатки на худой спине, и мне стало фантастически, феноменально, вселенски жаль эту женщину. Я взял простыню, укрыл ее согнутую спину, сел рядом, обнял за плечи.

– Все, Сень, я больше так не могу, – всхлипывая, замотала головой Ива. – Ты прости, я дура была, когда тебя отталкивала, хрень какую-то писала. Возьми меня к себе, с собой, под свое крыло, я больше не буду выкобениваться. Простишь? Возьмешь?

Она подняла на меня свое заплаканное, в потеках туши лицо, и я понял, что она совершенно пьяна.

– Да, да, конечно, – ободряюще улыбнулся я.

Ива стянула с плеч простыню, вытерла краешком ткани лицо. Потом поднялась, сделала шаг, встала передо мной. Ее гладкий, в розовых пупырышках депилированных волос лобок оказался прямо у моих глаз. Взяла мои ладони, положила себе на бедра.

– Скажи, ты все еще любишь меня? – спросила она.

Я поднял на нее взгляд, через V-образный прицел ложбинки между грудей посмотрел ей в глаза. В них был коктейль из расслабленности, усталости, небольшого количества нежности, и все это замешано было на тревоге и беспокойстве. За себя? Близких? За свое будущее? За ответ на свой вопрос? Да, как-то совсем не так представлял я себе эту нашу встречу.

– Да, ответил я. – Конечно.

Ива нагнулась, выдохнула мне в губы густо пахнущий мартини поцелуй. Потом снова села на край кровати, опрокинулась назад, широко развела ноги.

– Иди, люби, иди, трахни меня! – сказала она, закрывая глаза. – Иди, я хочу тебя, я вся твоя. Иди, скорее!

Я опустился на колени между ее распахнутых ног, положил ладони на ляжки. Вход в ее лагуну напоминал сейчас приотворенную дверь с красноречивой табличкой: «OPEN». А разве не этого я хотел, не об этом мечтал? «Что, реконкиста?» – невесело подумал я про себя и сам ответил: скорее это напоминало процесс, для которого больше подходило английское определение «outbid»[xiv].

Но у каждого действия есть последствия. Примерно через год-полтора после нашего «воссоединения» в ответ на обязательный вопрос: «Как дела, как дома?» я начал получать от Ивы подробный отчет, что после периода относительного благополучия Аббаса снова выгнали с работы, и начался очередной сезон лайв-шоу «дурдом». Аббас заливает безделье водкой и, напившись, становится совершенно несносен. То он до глубокой ночи «выносит ей мозг» рассуждениями, кто виноват во всех его бедах (Ива всегда присутствует в этом списке под первыми номерами), то на полную громкость включает мусульманские песнопения вперемешку с «Владимирским централом». Подрался с соседом, пришедшим на этой почве выяснять с ним отношения. В редкие моменты просветления твердит, что ему необходимо срочно устоится на работу, ходит на какие-то собеседования, но возвращается злой, рассказывая, какие с ним общались идиоты и мудаки, или что он лучше подохнет с голоду, но за такие гроши работать не будет. Но поскольку с голоданием Аббас, мягко говоря, несколько приукрашивает, бюджет трещит по швам, Иве приходится отказывать практически во всем и себе, и Дашке. Я тут же лез за кошельком, выгребал все, что там было – тысяч десять-пятнадцать, – Ива отказывалась, краснела, но брала. И однажды, когда мы голые лежали рядом, она осторожно начала:

– Сень, а, Сень? Слушай, я знаю, как ты относишься к Аббасу и знаю, что он это заслуживает. Но он тоже сам очень переживает по этому поводу. Он тут просидел весь вечер, держась за голову и глядя в одну точку, а потом бухнулся передо мной на колени и говорит: «Я тебя умоляю, позвони Арсению Андреичу, попроси, чтобы он взял меня на работу! Что было, то было, но я все осознал и клянусь, что ему не придется жалеть о своем благородном поступке. Со мной он разговаривать не будет, я последний раз так ему наговнял с этим Пироговым, что и вспомнить тошно. А ты всегда ему нравилась, тебе он не откажет».

– Что, так и сказал: «Всегда ему нравилась?» – нахмурился я. – Может, он подозревает, что?..

– Да нет, – поморщилась Ива. – Просто, что я тебе нравлюсь, всегда было у тебя на лбу написано. Так что ему сказать? Что я позвонила, и ты отказал?

Я впал в глубокую депрессионную задумчивость. Единственно верным сейчас был ответ «да». Я неоднократно зарекался иметь с Аббасом какие-либо отношения, тем более деловые. Но отказать сейчас Иве – это выглядело бы… Это выглядело бы брезгливым отказом толстосума-покровителя бедной содержанке, осмелившейся попросить нечто из-за рамок ее нищих содержанческих прав. Пришлось бы объяснять, что, Ива, ты же понимаешь, это без связи с нашими отношениями, но я не могу, это же очевидно! Извини, не хотел огорчать тебя, но жизнь – такая сложная штука, и давай больше не будем об этом! И, кстати, дорогая, не соблаговолишь ли ты занять позицию № 17, мне пришла на ум презабавнейшая эротическая фантазия! И, как всегда, кроме соображений морали нашелся и чисто утилитарный аргумент. Мы к тому времени были на самом пике работы с Министерством, но мой руководитель этого проекта чем-то безумно раздражал г-жу Нарцыняк, и недавно она впрямую распорядилась его заменить. Я был этой просьбой жутко раздражен, но не отреагировать не мог. Я взял для решения вопроса приличествующий случаю тайм-аут, и время как раз истекало. По своему профессиональному опыту для замены Аббас подходил как никто другой.

– Пусть он мне позвонит, – ответил я, от неожиданно прозвучавшего в этой простой фразе чванства испытав к себе острый приступ отвращения.

Ива молча перевернулась, накрыла меня своим телом, и впилась в мои губы благодарным поцелуем.

Я назначил Аббасу зарплату, которую не дал бы ни одному человеку со стороны, и Ива не забыла отблагодарить меня за это феерическим сексом. Не то, чтобы наши с ней отношения мешали мне общаться с ее мужем, но я был рад, что Министерство курировал Питкес, что сводило мои с Аббасом контакты к минимуму. Он безупречно проработал почти полгода, г-жа Нарцыняк в нем души не чаяла. «А-арсений Андреевич, мы очень вам благодарны за то, что вы нашли возможность поставить на наш объект Аббаса Мерашевича, – в своей обычной придыхающе-экзальтированной манере говорила мне она. – Но шеф считает, что вам надо было сделать это с самого начала. «Кадры решают все!» – просил передать он вам!» От попахивающих сталинщиной нравоучений высокопоставленного мздоимца – поклонника игры на язычковых клавишно-пневматических инструментах меня мутило, но я улыбался, радуясь, что в кои-то веки попал с Аббасом в точку. Но потом разразился скандал. Началось с Самойлыча, который как-то между делом доложил мне, что застал Эскерова на рабочем месте с явными признаками алкогольного опьянения и, явно намекая на то, что сотрудник был принят на работу по моему прямом указанию, спросил на этот счет дальнейших инструкций. Я пожал плечами и сказал, что неприкасаемых у нас нет. Через несколько дней мне позвонила г-жа Нарцыняк со странным вопросом: дескать, не всегда уместное вмешательство главного инженера в работу руководителя объекта вредит делу и попросила ограничить, а лучше – исключить посещения Питкесом Министерства. Я едва не вспылил, но пообещал разобраться. Выяснилось, что получив от меня карт-бланш, Самойлыч устроил Аббасу заслуженную выволочку, заявив, что следующий случай пьянства на работе для того будет последним. В ответ Аббас пошел к г-же Нарцыняк и накапал на Питкеса, что тот, дескать, его, Аббаса, невзлюбив, вставляет ему палки в колеса и не остановится даже перед срывом ввода объекта в эксплуатацию с целью свалить вину за это на руководителя объекта. В голосе г-жи Нарцыняк звучало неприкрытое беспокойство, а я скрипел зубами и проклинал ту минуту, когда уступил Иве. Закончил я разговор с четким намерением лично и максимально жестко переговорить с Аббасом, но задержался с осуществлением этого решения, а через два дня меня вызвал лично Гармонист. За два года работы это был второй раз, тема встречи объявлена не была. Но когда он начал мне задушевно петь, что обеспокоен некоторыми процессами, идущими в организации подрядчика, я сразу понял, откуда растут ноги. Оказалось, что Аббас приперся к Гармонисту и с заговорщицким видом начал рассказывать тому, что практика обналичивания в «Арми-Строй» построена небезопасно, и что по стопроцентно верным сведениям скоро на фирму будет налет соответствующих органов. Это, в свою очередь, не только приведет к срыву работы на Министерстве, но станет источником неприятностей у заказчика. С целью предотвращения возможных проблем Аббас просил Гармониста, чтобы тот в приказном порядке запретил появление на объекте главного инженера Пикеса Б.С., а мне, как генеральному директору, дал прямое указание наделить его, Аббаса Эскерова, исключительными полномочиям по найму субподрядчиков и ИТР. В этом случае он, Аббас, гарантирует своевременный ввод объекта в эксплуатацию своим честным словом и незапятнанной репутацией, в противном – гарантирует, что все рухнет буквально на днях. Гармонист выслушал Аббаса с выражением озабоченности на лице, потом, не будучи совсем уж идиотом, вызвал меня. Еще он поделился со мной наблюдением, что от Аббаса Мерашевича пахло водкой, и общее состояние, в котором находился руководитель объекта, представилось ему несколько неуравновешенным. Я ухватился за эту идею, объяснил, что, вероятно, руководитель объекта переутомился, в связи с чем ему завтра же будет предоставлен для восстановления внеочередной отпуск. Не мог же я объяснить Гармонисту, что прожженный авантюрист, на котором клейма ставить негде, был взят мною на работу по просьбе его жены, моей любовницы, и теперь по привычной своей кукушечьей традиции пытается перераспределить денежные потоки, с каковой целью и хочет добиться права ставить на ключевые посты своих людей. Гармонист высказал опасения насчет сроков сдачи объекта, остающегося без руководителя, но получил мои заверения, что главный инженер Питкес Борис Самойлович вполне справится один. Выйдя из высокого кабинета, я первым делом заблокировал Аббасу его корпоративную сим-карту, вторым – продиктовал приказ о его увольнении, третьим – самолично вымарал его фамилию из списка на проход в здание Министерства. Звонок с неизвестного мне телефона раздался в половине девятого утра следующего дня. Совершенно неадекватный Аббас кричал, что не потерпит такой подставы, что закончить объект – дело его чести, что начальник ФСБ – его другадан, и «летучие отряды» на Министерство, в контору и ко мне домой уже выехали. Что я отдам все деньги, которые я ему задолжал, и еще столько же, и что объект без него я не сдам. Я слушал этот бред сумасшедшего минут пять и мне вспоминался финал Булгаковского «Собачьего сердца»: «Как же, позвольте?.. Он служил в очистке…» Потом я положил трубку и постарался обо всем этом забыть. Но Аббас еще долго не давал мне жить спокойно, звонил, грозил, писал эсэмэски. В его рабочем столе на Министерстве нашли семь или восемь странниц убористым почерком, названным «Проект доноса на безобразия, творимые генеральным директором ООО «Арми-Строй» Костреневым А.А. при исполнении Государственного контракта на объекте Министерство». Причем слово «донос» было сначала вымарано и исправлено на «докладная записка», но после зачеркнуто, и жирным снова выведено: «Донос». В основном в кляузе был все тот же бред душевнобольного, но если бы бумага попала «куда надо», без подключения Леши Бранка вряд ли обошлось бы. дал команду не выплачивать шантажисту зарплату, и это возымело действие. Через две недели другадан начальника ФСБ написал заявление об уходе по собственному желанию, в обмен получив полный расчет. Как часто бывает с сиквелами драмы, последняя повторилась в виде фарса.

Объяснения с Ивой на этот счет я ждал и боялся, но она позвонила первая и сказала, что понимает – у меня не было выхода. Попутно в разговоре выяснилось, что «ж…па» с деньгами в семье Эскеровых так и не прекращалась, потому что зарплату Аббас домой не приносил, а проигрывал в заменивших казино онлайн-клубах вроде «Вулкана удачи». Аналогично он поступил и с весьма приличной последней суммой, не появлявшись домой двое суток. Я закончил разговор с тяжелым сердцем, предвидя новые расходы и не первый уже раз пожалев о том, что «реконкиста» удалась.

[i] Я – Джой. Я не говорю по-русски. (англ.)

[ii] Я не причиню тебе вреда. Иди сюда. (англ.)

[iii] Ты очень симпатичная. (англ.)

[iv] Мне нужно принять душ. Извиняюсь, это не займет много времени. (англ.)

[v] Я хочу тебя. Я хочу тебя в твою вагину, немедленно! (англ.)

[vi] Ивиняюсь, у меня нет презерватива. У тебя есть? Слишком опасно заниматься этим без защиты. (англ.)

[vii] К черту презики! Залезай на меня, сейчас же! (англ.)

[viii] У меня нет СПИДа. Я чистая. Господин может быть уверен. (англ.)

[ix] Ты откуда? (англ.)

[x] Из Соуэто. (англ.)

[xi] Почуму ты плачешь? Почему ты такой грустный? Это из-за моих глупых историй? (англ.)

[xii] Мы увидимся еще? (англ.)

[xiii] Если мне повезет, и я забеременею от тебя, я знаю, как назвать нашего сына. (англ.)

[xiv] Outbid (англ.) – перекупать

Глава 9. Вещь в себе

Глава 9.

Вещь в себе

После практически бессонной ночи, наполненной, как наваждениями, воспоминаниями, я дрых чуть не до обеда, благо, никто не названивал. И при том, что Ива совершенно не была тем собеседником, с кем я жаждал общения, но как раз она позвонила первой. Какое-то время я раздумывал, брать ли трубку, но напряжение всех этих дней не позволило проигнорировать звонок.

– Да, – сухо ответил я. – Алло.

– Это я, – не менее обезвоженно сообщила мне совершенно очевидную информацию Ива, не сочтя нужным даже поздороваться. – Я только что из морга, вместо опознания менты мне там целый допрос учинили. Нужно срочно встретиться.

– Что случилось? – нахмурился я. – И что значит – срочно? У тебя же похороны…

– Похорон не будет, – нетерпеливо перебила меня Ива и, понизив голос почти до шепота, пояснила: – По крайней мере, в ближайшее время. Будет целое расследование, генетическая экспертиза и прочее. Менты подозревают, что Аббас не сам разбился, что это было убийство.

Сердце у меня в груди, гулко стукнув, зачастило. Убийство?! Не может быть! Хотя – почему не может? Из-за истории с квартирой Аббас терся с самыми разнообразными людьми, да и в тюрьме знакомства мог завести весьма небезопасные. И случайное убийство нельзя исключить – ночь, трасса, зарекаться ни от чего нельзя. Так что насчет «не может быть» я погорячился, в этой стране нельзя зарекаться не только от сумы и тюрьмы, от могилы – тоже. Но кто, что, как, какие факты? Ну, да, по телефону это все не обсудишь, надо ехать, – несмотря ни на что, невозможно отказать Иве сейчас в том, что ей нужно, лишить в такую минуту общения и поддержки. Да и самому, мягко скажем, небезынтересно. И – как бы я ни относился к Аббасу – небезразлично.