Текст книги "Дотянуться до моря (СИ)"

Автор книги: Аркадий Гендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 44 страниц)

– Читай, – сказала Марина, подлетая к столу и распахивая крышку ноутбука. – Читай сам, у меня нет сил это пересказывать.

Столь же стремительно она отошла от стола, но ее порыв неожиданно иссяк. Марина упала в кресло, закрыла лицо руками и заплакала. Я кинулся было к ней, но что-то подсказало мне, что это бесполезно и не нужно, и я повернулся к компьютеру. На экране была открыта Маринина почта, а в ней – письмо. Нетрудно было понять, что это письмо от Ивы.

«Здравствуй, Марина! – писала она. – Зачем я пишу тебе это письмо, ты поймешь, только если дочитаешь до конца. Но суть его – в самом начале. То, что когда-то давно, двенадцать лет назад, мы с Арсением были любовниками, тебе и так известно. Но ты уверена, что это давно в прошлом. Так вот: мы оставались любовниками все это время, с небольшим перерывом, который совершенно не меняет сути дела. Тогда мы просто разыграли разрыв, чтобы успокоить тебя, и это сработало. Не веришь?

Следующие месячные у тебя должны прийти через три дня, верно? Откуда я знаю? Да у меня график такой же, как у тебя! Никогда не слышала о том, что у женщин, живущих с одним мужчиной, регулы синхронизируются? Но ладно, это так, экзотика. Я могу рассказать тебе, куда и когда вы с мужем ездили отдыхать за эти годы, и куда ты ездила без него. Я знаю, где и кем ты работаешь, и какие проблемы вам подкидывает ваш сын Кирилл. Это ведь из-за него вы вдвоем мотались на днях в Мариуполь? Кстати, девушку его зовут Лиза, верно? Я знаю, с какой стороны вашей супружеской кровати ты спишь – ведь именно это определяет то, что твой муж так любит трахаться именно на левом боку. Стены в вашей спальне – голубые, в гостиной – зеленые, а плитка в ванной – бежевая. Я была в вашей квартире и совокуплялась с твоим мужем в вашей кровати. А десять дней назад твой муж ездил на выходные ко мне в Турцию. Потребуй у него выписку с его банковской карты за последний месяц, он ею оплачивал эту мою поездку. Обойдусь без подробностей, что мы там вытворяли, цели причинить тебе боль у меня нет.

Какова же моя цель? Чтобы ты знала, с каким козлом и подлецом ты живешь. То есть, все мужики – козлы и подлецы, но по отношению к своим мы – дуры, как правило, питаем какие-то иллюзии.

Зачем я это делаю, зачем сдаю курицу, которая несла золотые яйца, – ведь последние лет шесть, как окончательно задурил мой Аббас, твой Арсений практически нас с дочерью содержал? Не просто потому, что твой муж меня бросил, я бы не стала опускаться до банальной бабской мести.

Да, у нас с ним все кончено, он меня бросил. И сошелся… Нет, не сошелся, это неправильное слово. Как старый кобель снюхивается с молоденькой сучкой, он снюхался с совсем еще девчонкой. Молодой, неопытной, глупой. С моей дочерью Дарьей.

Я пишу это, и плачу. Марина, Мариночка, мы же когда-то были подругами, помнишь? Да, я сука и сволочь, я легла под твоего мужа, но ты не представляешь, как мне было х…ево! Я пыталась тебя это объяснить, но ты не захотела понимать тогда, вряд ли захочешь и сейчас. Но мне и не нужно. Ты просто должна отдать мне должное – да, я трахалась с твоим Арсением, но я никогда не пыталась его у тебя увести. Скорее, наоборот, и кровожадные пацаны из Шатуры, поверь, здесь ни при чем. Если бы он не сделал стойку на Дашку, возможно, ты так никогда и не узнала бы о наших шашнях.

Но она влюблена в него, как кошка, и сдается мне, что твой снова, как когда-то в отношении меня, внушил себе, что любит девчонку. Или хуже, втрескался на самом деле. И тут уже твои интересы могут конкретно пострадать, подруга. Я повлиять, сделать тут ничего не могу, дочь полностью вышла из-под моего влияния. Не в меня она уродилась, в отца, царствие ему небесное, непослушная, упрямая, своевольная. Кстати, сейчас, когда я пишу это письмо, они оба на Украине, вдвоем в одной квартире. Причем это именно она эту квартиру для твоего организовала, это хата одного ее хахаля, с которым она познакомилась в Турции. Веришь, что молоденькая сучка оказывает там твоему супружнику исключительно моральную поддержку? Я – нет, он у тебя еще тот кобель, мимо запаха не пробежит.

Так что, если твой мужик тебе еще нужен – бей в колокола, труби тревогу, свистай всех наверх! Если нет – тогда извини, что пришлось вот так, по живому, открывать тебе на все глаза. Но ведь что для нас на самом деле хорошо, а что плохо, ведает Господь один, нет?

Будь здорова, подруга, прости за все, не поминай лихом. Ива Эскерова, в девичестве Вебер». И – дата, так врезавшаяся мне в память, дата Ивиной смерти.

Я захлопнул крышку ноутбука. Марина вздрогнула, подняла из ладоней лицо, – ее глаза покраснели, но слез в них не было. Скорее, ее вид выражал сейчас огромную, тяжкую усталость.

– Это правда? – спросила она.

– Да, – коротко ответил я.

– Все правда? – подумав, уточнила Марина.

– Да, – снова сказал я и добавил: – Вечером того дня, когда написано это письмо, Ива умерла.

Марина дернулась, в ее взгляде сверкнула какая-то странная надежда. Сверкнула и погасла.

– Это ничего не меняет, – вздохнула она. – Правда ведь?

– Правда, – ответил я. – Это ничего не меняет.

Марина встала, сделала несколько шагов в направлении спальни. Остановилась, взявшись рукою за дверной косяк, повернула ко мне голову.

– Ты на самом деле любишь ее, эту девочку, ее дочь? – спросила она.

– Наверное, да, – неопределенно пожал плечами я. – Скорее да, чем нет. Это очень сложно.

Марина состроила ироничную гримасу, должную означать: «Да, уж, понимаю всю сложность процесса кобеляжа!»

– Она похожа на нее? – спросила она вслух. – Она похожа на мать?

– Совсем не похожа, – покачал головой я. – Если только глазами.

Маринины губы задржали, ироничная мина рссыпалась.

– Но ведь ты говорил, что любишь меня! – сдавленно прошептала она. – Совсем недавно!

Я поднял на Марину глаза и сразу же отвел взгляд – смотреть на нее было больно.

– Недавно – это очень давно, – глухо ответил я. – В совсем другой жизни.

Марина скрылась в спальне, и через пять минут показалась оттуда, с грохотом волоча за собой свой ярко-желтый отпускной чемодан на колесиках. Снова нырнула в спальню, и вывезла второй, огромный, голубой – мой.

– Твой чемодан мне нужен для переезда, – сказала она, набирая чей-то номер на мобильном. – Потом верну. Поднимайся!

Последнее слово адресовалось кому-то, кто ответил на ее звонок. Через минуту дверь открылась, и в прихожую вошел Кирилл.

– Привет, отец, – хмуро поприветствовал он меня.

Я молча кивнул, отметив про себя, что отцом он назвал меня первый раз в жизни.

– Кирилл, бери чемоданы, вытаскивай, грузи в машину, – скомандовала Марина. – На ключи.

Тот вывез чемоданы на лестницу, закрыл за собой дверь. Мы с Мариной остались одни.

– Ну, все, – вздохнув, сказала она. – Пока поживу с Кириллом и Лизой, там посмотрим.

– Угу, – кивнул я. – Там посмотрим – это Кирилл Аркадьевич?

Марина остановилась, словно на что-то налетев, ее щеки вспыхнули.

– Лучшая оборона – это нападение? – усмехнулась она. – Не надо путать причину со следствием, Костренёв. После того раза я каждую секунду ждала, что это произойдет снова. Нет, я была тебе верна, просто стен между интересующимися мной мужчинами и собой, как раньше, не строила. Хотя, собственно, тебя это уже не касается. Счастья тебе с твоей молодой возлюбленной!

– Слушай, давай не будем превращать сцену прощания в балаган! – поморщился я. – Или я тоже должен пожелать тебе счастья с твоим немолодым воздыхателем?

– Не думала я, что у нас с тобой будет вот так, Арсений! – всхлипнула она. – Прощай!

– Прощай, – ответил я, глядя на носки ее медицински-чистых туфель.

Она вышла, тихо притворила за собой дверь, ее каблуки застучали вниз по лестнице, удаляясь – один пролет, второй – все, смолкли. Внезапно меня охватило ощущение, словно у меня отобрали что-то такое, что издавна, так долго, что казалось, что это было всегда, было со мной, и вдруг – р-раз! – не стало. «Как же я буду дальше без… этого?» – беспомощно подумал я, зачем-то оглядываясь по сторонам, словно ища, на что опереться. Полез в карман за телефоном, в бесчисленный раз за последние сутки набрал Дарьин номер. «Номер абонента сейчас недоступен, – затянул свою волынку ненавистно-сочувственный голос. – Попробуйте позвонить позднее». Все, опоры не было, не было ничего.

– Зря ты так, – внезапно раздался в ушах голос Кирилла.

Сын стоял в проеме арки и смотрел на меня с нескрываемым осуждением.

– Как – так? – переспросил я. – Что ты имеешь в виду?

– Ну, матери изменял всю дорогу, – презрительно опустив уголки губ, пояснил отпрыск. – А теперь еще и с малолеткой какой-то связался.

Я смотрел на сына, и чувствовал, как неконтролируемая ярость сжимает меня за горло, не дает дышать, красной пеленой кислородного голодания застилает взгляд. Этот вполне уже сформировавшийся засранец, за свои неполные 23 года успевший причинить матери, мне столько родительских страданий, человек, чью задницу мы с Мариной только что едва-едва смогли отскрести от тюремной скамьи в сопредельном государстве – этот говнюк, по какой-то сатанинской иронии судьбы являющийся моим сыном, он мне выговаривает?! Он меня осуждает!!

– Чесслово, бать, я был о тебе лучшего мнения! – подвел итог своей сыновней критике Кирилл.

Меня накрыло.

– Па-а-шо-о-ол во-о-он!!! – заорал я так, что засаднило в горле.

Кирилла сдуло, как от посвиста Соловья-разбойника, поэтому попавшийся под руку бирюзовый хрустальный земной шар, привезенный мною в кризисном 1998-м из Праги, лишь с гулом рассек воздух в том месте, где только что была его ухмыляющаяся физиономия. Массивный шар смачно врезался в стену коридора и, невредимый, отскочил от нее в зеркало, висящее напротив. Дзынг разбившегося стекла слился с грохотом захлопнувшейся двери, и все стихло. Я в каком-то изнеможении опустился в кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза. Момента перехода между бодрствованием и сном я, как водится, даже не заметил.

Мне снился странный сон. Он был бесконечно-тягуч, как остатки шампуня из флакона и непонятен, как записанная наоборот речь. В нем не было ничего, кроме одного – ощущения пустоты. Оно все возрастало, сжимало, душило, метастазами забиралось через горло в легкие, заполняя меня изнутри, и я тоже становился таким же безжизненным, как серая пустота вокруг меня. Не стало и меня, я тоже стал частью этой бесконечной, монотонной, пустой вечности. Одиночества.

Очнулся я оттого, что услышал – нет, скорее, почувствовал, что открылась входная дверь, просто легкому сквознячку, внезапно еле слышно прошуршавшему хрусткими листьями завядшего розового букета в вазе на столе, больше неоткуда было взяться. «Марина вернулась, что-то забыла, – автоматически пробежало в голове. – Хотя, скорее, это Кирилл. Наверное, она послала сына, сама не стала бы так тихушничать, в нее глобусом не запускали». Но секунда, вторая, логического подтверждения чьего-то присутствия нет, и я напрягся. Надо бы встать, посмотреть, что там за чертовщина, но не хочется совершенно, сил нет, да и почудился сквознячок скорее всего. Но внезапный хруст раздавленного стекла под чьей-то подошвой мне точно не почудился. Сердце екнуло, мышцы сами подбросили из кресла, и появление в проеме арки темной невысокой человеческой фигуры я встретил уже на ногах. Человек осторожно переставлял ноги, явно стараясь снова не наступить на осколки. Не успел я собраться для какой-нибудь сакраментальной фразы в стиле: «Какого рожна вам здесь нужно?», как гость, пройдя оскольчатое минное поле и не имея больше надобности смотреть под ноги, поднял голову. Полоса света от торшера упала на его лицо, и я невольно вздрогнул от неожиданности. Это был Аббас Эскеров.

Последний раз я видел Аббаса три года назад, и это время оставило на его внешности отпечаток больший, чем можно было бы предположить. Он не то чтобы поправился, а как-то обрюзг, оплыл, став своей и без того приземистой фигурой напоминать эдакий гриб-боровик с маленькой шляпкой и массивной, укрепистой ножкой. Сходства добавляло теплое не по погоде пальто с большими оттопыренными карманами. Лицо Аббаса постарело, еще больше округлилось, проявились подрезанные глубокими косыми морщинами щеки, под глазами набрякли мешки, – очевидно, что все эти последние годы обладатель этого лица крепко водился с алкоголем. Над левой бровью его багровела заживающая, но еще хорошо заметная ссадина, вокруг глаза разливались желто-синие остатки синяка недельной давности. Но самое удручающее впечатление на этом лице производили не морщины и не следы побоев. Раньше Аббас всегда брился начисто, теперь же пространство между его носом и верхней губой занимали пышные полуседые усы, а гораздо более светлый, чем все лицо, кожа подбородка говорила о том, что бороду с него сбрили совсем недавно. Эта двухцветность лица и усы старили Аббаса еще больше, – не знай я точной даты его рождения, ему можно было бы дать сейчас и пятьдесят пять, и больше. А еще усы делали их хозяина удивительно похожим на добродушного повара Джулиуса с упаковок чипсов Принглс, вот только добродушия в насмешливом взгляде Аббаса, нацеленном на меня, не было ни на йоту.

– Ай, как неосмотрительно появляться дома человеку, находящемуся в розыске! – произнес он, и я отметил, что и голос его подстать внешности стал глуше, тусклее, старее. – Обязательно найдется кто-то, кто за вполне умеренную плату сообщит такую новость заинтересованным инстанциям. Да еще и дверь держать незапертой! Верх беззаботности, я бы сказал. Ну, здравствуй, Арсений Андреевич! Вот и свиделись!

Сердце мое немилосердно частило, на вдохе стоял ком, – все-таки не каждый день приходится вот так, лицом к лицу, встретить покойника.

– Здравствуй, здравствуй, Зер Калалуш! – собирая себя в руки, насмешливо ответил я. – С воскресеньицем, так сказать! Хотя почему-то я не удивлен видеть тебя живым и невредимым. Вот только – кого ж ты вместо себя превратил в шесть кило шашлыку-то, а?

– Не понимаю, о чем это вы, – вмиг посерьезнел Аббас, почему-то оглядываясь через правое плечо куда-то вглубь прихожей, и вдруг закричал: – Давайте, заходите быстрее!

Поняв в мгновенье, что Аббас явился сюда отнюдь не для словесной дуэли, я дернулся было к нему, выцеливая на его круглой физиономии поудобнее местечко для удара, но было поздно. На лестнице за дверью послышалось тяжелое топание, и через секунду, хрустко попирая осколки на полу прихожей, в квартиру ввалилась куча народу в бронежилетах поверх мышиной камуфляжной формы, с затянутыми черными балаклавами лицами под штурмовыми касками. В руках у них были короткоствольные «Вихри», девятимиллиметровыми зрачками своими в гипнотически немигающем взгляде дружно уставившимися на меня. Ощущая, как тошнотворный холод затекает под ложечку и вибрируют колени, я инстинктивно сделал «руки в гору», и воцарилась немая сцена. Затем за спинами автоматизированных снова раздался хруст, расстрельная шеренга разомкнулась, и на авансцену вышел еще один в камуфляже, но без балаклавы и автомата. Роста он был не самого высоченного, но ширину в плечах имел неимоверную, и все это вместе создавало впечатление какой-то огромности. Вместо каски на его голове, без каких-либо признаков шеи переходящей в плечи, под немыслимым углом к горизонту сидел черный берет. Его точки-глаза, посверкивающие из-под тяжелых, как наплывы танковой брони, надбровных дуг, мало чем отличались от смотревших на меня дульных срезов «Вихрей». На его плечах из-под воротника куртки гранеными золотыми лучиками выглядывало капитанское созвездие.

– Гражданин Костренев, Арсений Андреевич? – как и положено старшому спецназа, голосом, напоминающим рык смываемого унитаза, произнес он.

– Костренёв, – привычно поправил я его. – Звук «ё» как в слове «катринденёв».

Капитан внимательно посмотрел на меня и, обращаясь к оттесненному в самый угол прихожей Аббасу, пробасил:

– Правильно вы говорили, походу, того он.

И он очень образно покрутил растопыренной пятерней с короткими мощными пальцами около броневых листов у себя на голове, словно нащупывал резьбовые витки упрямо нежелающей закрываться крышки на банке с огурцами.

– Да, капитан, ты же слышал, как он ко мне обращался, – радостно подхватив, откликнулся Аббас, тщетно пытаясь протереться на авансцену между глыбами двух автоматчиков. – Зер Калалушем каким-то называл, про царство мертвых упоминал. Говорил, что я кого-то в шесть кило шашлыку превратил. Совсем катушки слетели.

«Гы-ы!» – раздалось из недр спецназовских грудей, и люстра на потолке задрожала, жалобно позвякивая. Капитан сердито зыркнул на подчиненных, и гыганье затихло.

– Думаю, вольта разыгрывает, – прокомментировал он вполголоса реплику Аббаса. – Там разберутся.

При упоминании о таком неконкретном, и в то же время таком понятном адресе, который капитан обозначил, как «там», температура у меня под ложечкой опустилась еще на десяток градусов.

– Гражданин Костренёв, – снова перешел в официальную тональность он, и я испытал неожиданное глубокое удовлетворение от того, что с глупо-упрямым своим педалированием звука «ё» в моей фамилии я-таки добился результата. – Вы задержаны по подозрению в совершении преступления по статье 105, пункт 2 уголовного кодекса ЭрЭф – убийство при отягчающих обстоятельствах.

И он поднес к моим глазам сине-фиолетовую от подписей и печатей бумагу, крупно озаглавленную «Постановление». Внезапно мне стало все равно, перестали противно дрожать колени, потеплело под ложечкой. Наконец-то не только знал, что творится вокруг меня, но и понял, кто и зачем все это организовал. Нужно было начинать бороться.

– Разрешите опустить руки? – спросил я и, получив в ответ молчаливый кивок, спросил: – А можно поинтересоваться – кого я, собственно говоря, убил, да еще и с этими самыми отягчающими обстоятельствами?

Майор снова внимательно посмотрел на меня, потом – на Аббаса, потом в бумагу в своих руках, и ответил:

– Гражданина Эскерова Аббаса Мерашевича, 1966 года рождения.

Глаза Аббаса смотрели на меня с совершенной, абсолютной, ледяной насмешкой. С неожиданным для себя самого озорством глядя в эти глаза, я расхохотался.

– А это тогда кто, по-вашему? – спросил я капитана, указывая на Аббаса.

На лице командира спецназа промелькнуло смятение – было видно, что сопровождающего отряд гражданского он не знает. Он повернулся к Аббасу и тревожно-вопросительно уставился на него.

– Я предупреждал, что он дурку включит, – спокойно пожал плечами Аббас, доставая из внутреннего кармана паспорт и протягивая его капитану. – Если этого недостаточно, позвони следователю. Уже готов анализ ДНК убитого, это точно Аббас Эскеров, тебе твой коллега подтвердит.

Командир взял бордовую книжицу, развернул, полистал, несколько раз покачав вверх-вниз пристально прищуренными стволиками глаз, сверил фото с оригиналом. Потом, кивнув головой столь решительна, что не будь его берет чем-то прикреплен к голове, он точно слетел бы, капитан закрыл паспорт и вернул его Аббасу.

– Этот гражданин – точно не тот, кого ты ухлопал, без ДНК ясно, – не глядя на меня, презрительно процедил сквозь зубы капитан. – Пакуем его, ребята.

Дружно брякнув чем-то железным, словно кирасиры из Рембрандтовского «Ночного дозора», многоголовая глыба спецназа, двинулась на меня. «Пипец», – обреченно подумал я, закрывая глаза. Налетели, с огромной, непреодолимой силой закрутили назад руки, согнули чуть не до пола. Быстрые пальцы выдернули из карманов документы, кошелек, телефон, ключи. Сейчас протрещат, затягиваясь на запястьях, наручники, и…

– Стой, стой, капитан! – раздался голос Аббаса, и я открыл глаза.

Аббас стоял между облепившими меня кирасирами и капитаном, и широко разведенными руками словно защищал меня. Учитывая разницу в габаритах противостоящих сторон выглядело это несколько комично, напоминая мультяшную сценку «Майти-Маус и локомотив», но сработало – дозор остановился. Правда, остановил его не Майти-Маус, а резко поднятая вверх рука капитана со сжатым кулаком, с раздражением и непониманием смотрящего на Аббаса.

– Ты погоди его паковать, – в ответ на молчаливый вопрос капитана миролюбиво произнес Аббас. – Нам с задержанным потолковать тут немного надо, ладно?

Капитан задумался, было видно, что задержка ему не по душе.

– У меня приказ, – прогудел он, – взять и привезти. Задержки в плане не предусмотрены.

– Это недолго, капитан, – как заправский гипнотизер, склоняя голову к плечу и поднимая ладони вверх, несмотря на категоричный с виду отказ, продолжил Аббас. – Очень нужно. И потом – тебе разве не сообщили о моих полномочиях?

Во взгляде капитана мелькнула нерешительность. Судя по всему, о каких-то особых полномочиях гражданского он слышал в первый раз.

– Мне просто не хотелось бы светить здесь свое служебное удостоверение, – понизив голос, продолжил Аббас, снова запуская руку вовнутрь пальто. – Ну, ты же понимаешь, капитан?

На слове «капитан» Аббас сделал такой сильный акцент, что обладатель звания заколебался. Моментально все мысли его, ясные, как на экране телевизора, пронеслись у него в глазах. «Кто такой, черт его знает! – думал капитан. – Судя по наглости, может быть шишкой. Ну, дам я им перетереть, ни от кого не убудет. От греха, а то еще накляузничает, что не уважил полномочия!» Да уж, по части убеждать Аббас был, несомненно, непревзойденным специалистом! Похоже, капитану давно уже пора было становиться майором.

– Все на лестницу! – скомандовал он и, отряд, совершенно нереальным образом ужавшись до ширины дверного проема, послушно ретировался.

Капитан еще раз с сомнением смерил меня глазами, потом посмотрел на Аббаса, явно сравнивая наши габариты.

– Это может быть опасно, – сказал он. – Может, стреножить его лучше?

– Нет, нет, не надо! – заулыбался Аббас. – Арсений Андреевич обещает быть благоразумным. Правда ведь, Арсений Андреевич? Обещаете?

Мера циничной издевки, выплеснувшаяся с этими словами из глаз Аббаса, была настолько огромной, что мой руки, все еще заведенные за спину, невольно сжались в кулаки. Ох, с каким же наслаждением я бы сейчас врезал бы по этой наглой физиономии! Но делать этого сейчас точно не следовало, и я, как смирная лошадь, кивнул головой:

– Обещаю.

Аббас повернулся к капитану, двумя руками указывая на меня, словно предъявляя свой полный контроль над ситуацией.

– Ну, видишь? Гражданин Костренёв обещает, – совершенно издевательским тоном произнес он. – А он – человек слова, уж я-то знаю. Так что опасаться нечего.

Капитан еще секунду для виду посомневался, потом развернулся, направился к выходу, и уже от двери раздался его гулкий, усиленный резонатором пустого коридора, голос:

– Вы все-таки поосторожнее с ним, а то тут зеркало разбито, плохая примета, к покойнику. Мы тут, рядом.

И бухнул за собой дверью. В коленях моих оставалось сил ровно настолько, чтобы сделать два шага до кресла. Я с невыразимым облегчением опустился в его мягкие объятия, чувствуя, как вибрирует от напряжения каждая клеточка моего тела. Аббас, не снимая пальто, присел на подлокотник дивана напротив меня.

– Ну, что, шье-еф? – произнес с усмешкой он. – Как настроение?

Я вспомнил, при каких обстоятельствах много лет назад Аббас, точно так же в издевке ломая губы, коверкал обращение «шеф», и понял, что сейчас он напоминает мне этот разговор.

– Как оно там, внизу? – доставая из кармана сигареты, продолжил он. – Кто из нас теперь огрызок, ничтожество? И кому ладошки надо помыть липкие – не от страха ли? И, кстати, – ничего, если я не спрошу у тебя разрешения закурить в твоем доме?

Он снова полез в карман, достал спички, смачно чиркнул, наполнив воздух острой серной вонью, разжег сигарету и демонстративно бросил огарок на пол. Я смотрел на него и молчал. Постепенно выравнивалось дыхание, переставало леденеть ужасом безысходности тело, выстраивались в ровную линию пляшущие мысли. Хотя ситуация и казалась безвыходной, нужно было что-то делать. И хотя ничего путного в голову пока не приходило, было ясно – надо тянуть время и не обращать внимания на наглые выходки.

– Кстати, а откуда ты знаешь о Зер Калалуше? – спросил, щурясь от дыма, Аббас. – Дурочка Ива о наших семейных штучках растрещала?

Спросил он это, вроде, как-бы между прочим, но мне отчего-то показалось, что почему-то тема эта его не на шутку интересует.

– Эк ты о ней, – с усмешкой покачал головой я. – Вроде бы: о покойнике или хорошо, или ничего, нет? Тем более о жене. Кстати, приношу тебе соболезнования по поводу ее кончины.

– А, ерунда! – махнул рукой Аббас, и пепел с его сигареты осыпался на диван. – Соболезнования нужны тем, кто скорбит. Мне – нет. Тебе может показаться странным, но Ива не была хорошей женой. В начале, когда ей ничего, кроме двух палок каждый вечер, не было нужно, все было нормально, – по молодости мы глупы, и потому достаточно позитивны. А потом она как-то очень быстро выросла над собой, остервилась, и с ней стало тяжело. Пока деньги были, я просто давал ей без счета, но когда начались проблемы, она стала совершенно невозможной. Ей было скучно вести хозяйство, растить дочь, создавать тыл – что называется, тянуть лямку. В общем, в моей Спарте кастинг на роль жены царя Леонида покойница точно не прошла бы. Так что траура по ней я не ношу.

Аббас двумя быстрыми затяжками докупил сигарету почти до фильтра, встал, подошел к столу и опустил окурок в вазу с засохшими розами, где на донышке еще оставалась грязноватая вода. Потом вернулся к креслу и встал сзади, облокотившись на спинку.

– Я так понимаю, в отличие от тебя, шеф, – беспардонно зашептал он мне прямо в ухо, обдав меня зловонием табачного свежака. – Оказывается, вы с покойной супружницей моей много лет не без успеха сооружали у меня на голове чудное ветвистое украшение, в просторечии именуемое рогами, верно?

Он обогнул кресло и снова уселся напротив меня.

– Для меня, конечно, не было секретом, что вы… как это сказать… дружили. Ты помогал ей, когда я сидел, и тогда, пожалуй, это даже было вполне бескорыстно. И после она не скрывала, что вы перезваниваетесь, даже встречаетесь иногда. Я не был против – дела шли хреново, и я считал эти встречи ее жилеткой, отдушиной. Мы и вдвоем часто говорили о тебе, она всегда с воодушевлением подхватывала твою тему. Арсений Андреич то, Арсений Андреич се, Арсений Андреич считает. Короче – Арсений Андреич всем никчемным мужьям – пример. Иногда она так часто упоминала о тебе, что мне казалось, что мы живем втроем.

Аббас наклонился ко мне, сверля мне глаза нехорошим пришуром. Его лицо оказалось настолько близко к моей удобно согнутой на подлокотнике кресла правой руке, что я подумал, что мне бы сейчас ничего не стоило одним стремительным броском кулака в челюсть отправить его в глубокий нокдаун, как когда-то Леху Чебана. Но что потом? На лестнице – «ночной дозор», под окном – четыре этажа, шансов нет.

– Но я и подумать не мог, насколько эта метафора может быть близка к истине, – растянул губы в улыбке он. – Причем на ее счет я особых иллюзий не питал, потому что моя благоверная всегда была неустойчива на «передок», еще со времен Эдуарда – помнишь такого? Но от тебя, Арсений Андреевич, дорогой мой шеф, я этого точно не ожидал! Положим, основания зуб на меня держать у тебя были, но что ты будешь мстить мне таким мерзким, вонючим, таким влагалищно-спирохетным методом!.. Как ты мог, Арсений Андреич?! Как ты мог, шеф?!!

Аббас кричал, брызги его слюны долетали до моего лица. Его ненавидящий взгляд жег мне зрачки, и мне стоило большого труда не отвести глаза. Хорошо, что теперь я точно знал, что двенадцать лет с Ивой не были банальной местью, но это знание не давало ясности в вопросе, что отвечать. Вроде бы, какой смысл отпираться, все ясно, тем более, что «иных уж нет», ничья честь не пострадает. Бросить презрительно: «Да пошел ты, я любил ее, а ты можешь извращать это, как хочешь!» – словно, уходя, громко хлопнуть за собой дверью, и дальше – будь что будет? Или, как в преферансе, не торописться бросать карты – даже если проигрыш очевиден, противник ведь может и ошибиться?

– Я не понимаю тебя, Аббас, – ответил я. – Напрасно ты пытаешься испепелить меня взглядом. Да, твоя жена всегда мне нравилась, с той самой минуты, когда ты у меня в офисе показал мне вашу свадебную фотографию. Но у нас с ней никогда ничего не было.

Лицо Аббаса дернулось, и он отвел взгляд. Снова вынул сигареты, закурил, бросил спичку на пол, даже не удосужившись затушить. Спичка догорела, оставив на лаке черное пятно.

– Ну, что ж, шеф, уважаю, – усмехнулся он. – Золотое правило: «Много скажешь – много дадут, мало скажешь – мало дадут». А ничего не скажешь – ничего не дадут, так? Только у меня, как у того прокурора, доказательство есть неопровержимое, оно твою несознанку бьет, как туз шестерку.

Аббас вынул из кармана телефон, поводил пальцем по экрану и повернул аппарат дисплеем ко мне. На переднем плане довольно смазанной и к тому же повернутой почти по диагонали дисплея фотографии тем не менее была вполне ясно различима Ива с выражением крайнего изумления на лице, широко расставленными руками и коленями попирающая белые простыни некоей кровати. Весь низ фотки занимала свисающая вниз голая Ивина грудь, нерезкий задний же план был посвящен обнаженному мужскому торсу, обрезанному ровно по кадык. Отдельным ярким пятном выделялась попавшая под свет из-за рамки левая рука мужчины, крепко, по-хозяйски облапившая изящную выпуклость Ивиного зада. Не нужно было быть звездой интеллектуальных викторин, чтобы понять, чем занимаются запечатленные на фото персонажи. Однако в отличие от женщины, чью личность можно было считать достоверно установленной, мужчина на фото сохранял инкогнито. Правда, комплекцией мужчина удивительно походил на меня, но мало ли на свете мужчин с неидеальной фигурой? И если бы не одна деталь, точно можно было бы констатировать только, чтонекий Мистер Икс шпарит Иву в позе, Кама-Сутрой определяемой, как «по-собачьи», в русском же языке получившей меткое определение «раком». И лишь эта самая деталь в виде часов Omega Seamaster с синим циферблатом на запястье мужчины, точно таких же, как в эту минуту поблескивали у меня на руке, делала инкогнито Мистера Икс не столь убедительным. Ну, а я – я точно знал, где, когда и при каких обстоятельствах было сделано это фото: десять дней назад, в Турции, в Ивином номере, Дарьей на ее мобильный телефон, причем, очевидно, случайно, в результате нечаянного нажатия на значок камеры на экране. Я посмотрел на Аббаса – он с усмешкой смотрел на ту самую деталь у меня на запястье.

– Не факт, – скорее из принципиального нежелания признавать поражение, чем из готовности и дальше отстаивать свою правоту, помотал головой я. – Иву Эскерову на фото вижу, себя – нет. Котлы похожи, и не более того.