Текст книги "Дотянуться до моря (СИ)"

Автор книги: Аркадий Гендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

– Я не смотрю, – сказал я, одной рукой пытаясь удержать расстегнутые брюки, другой – бросая ей трусы. – Лифчик вон там, в углу.

И отвернулся, сосредоточившись на борьбе с некстати заевшей молнией на ширинке. У меня за спиной раздалось шуршание, топание пяток по полу, звуки застежечек-пуговичек-кнопочек, и когда я, победив, наконец, молнию, обернулся, Дарья стояла посреди комнаты, уже полностью одетая.

– Я…, – тихо сказал она, глядя в пол. – В общем, простите.

Уместно было усмехнуться и ответить что-то вроде: «Ничего, бывает!», но балагурить, снижая напряжение, совершенно не хотелось. Господи, побыстрее бы она уматывала!

– Хотя я могу объяснить свое поведение, – и не думая сходить с места, продолжила Дарья.

– Неужели? – не удержался от рисованного восхищения я. – Интересно было бы послушать!

– Все просто, – пожала плечами она. – Я хотела вас с мамой помирить.

Я опешил. До такого, пожалуй, не додумался бы даже ее покойный батюшка.

– Тебе не кажется, что ты… вы как-то странно пытались это сделать? – только и нашелся, что спросить я.

– Ну и что? – вскинула Дарья голову. – Здесь главное значение имела бы эффективность. Я бы трахнулась с вами, и поставила бы вам условие вернуться к ней, под угрозой, что все ей расскажу.

Я смотрел на нее, открыв рот, как на представительницу инопланетного разума.

– То есть, шантажировали бы? – немного придя в себя, поинтересовался я.

– Да, – кивнула Дарья. – Шантажировала бы.

– Ага, – глубокомысленно заметил я. – Про ежа и голую задницу пословицу знаешь?

Дарья внимательно посмотрела на меня.

– И вы бы допустили, чтобы мать узнала, что вы переспали со мной? – совершено серьезно поинтересовалась она.

– А чего такого? – пожал плечами я. – С вашей мамой нас некоторое время уже ничего не связывает. С этой точки зрения я теперь, что называется, мужчина в поиске, могу вступать, так сказать, с кем хочу.

– Но ведь не вступили же, – мгновенно среагировала Дарья. – Значит, вам не все равно, узнала бы мать, или нет?

«Рассказать бы тебе, что твоя мать мне в Турции разрешила! – хмыккнул про себя я. – Интересно было бы посмотреть потом на сцену выяснения отношений между поколениями! Цусима – 2, ха-ха!»

– Мне вообще никогда не все равно, с кем, – сказал я вслух. – В этом смысле, как и во многих других, я чрезвычайно разборчив. Так что почему вы решили, что я не стал с вами из-за вашей мамы, мне непонятно. Согласитесь, что у меня могло быть огромное количество других причин как морально-этического, так и более утилитарного характера. Например, эстетического.

Дарья застыла, ее и без того горящее лицо стало пунцовым.

– Да, кажется, я что-то не додумала, – наконец, произнесла она. – Еще раз прошу меня простить. До свидания.

И она двинулась к выходу, но у двери остановилась.

– Вы не подскажете, где здесь остановка общественного транспорта? – пряча глаза, спросила она. – Я несколько самоуверенно отпустила водителя.

Я шумно выдохнул, – пельмени с водкой откладывались на неопределенное время.

– Только извини, до дома я тебя не повезу, – сказал я. – До Выхино, окей?

– Нет, нет, не надо меня никуда везти, – выставила вперед ладонь Дарья. – Есть ведь какой-то общественный транспорт? Я распрекрасненько доберусь.

Я нахмурился. От поселка до платформы Шевлягино к каждой электричке на Москву ходила маршрутка, но ждать ее сейчас нужно было не меньше часа, да и полтора часа до Выхино в вечерней электричке для одинокой девушки назвать полностью безопасными было нельзя.

– Извини, но я вынужден настаивать, – твердо начал я. – Общественным транспортом ехать небезопасно, и…

– Я тоже настаиваю на своем, – совершенно безапелляционно перебила меня Дарья. – Все равно больше кучки пепла вам до Выхино не довезти, – после всего за такое время наедине с вами я сгорю со стыда. А насчет опасности… Ездят же все? И потом – я могу постоять за себя, будьте уверены.

"Сильный, но легкий!» – вспомнил я старый анекдот, снова прокручивая в голове ролик Дарьиного полета. Но переупрямливать упрямство собеседницы было себе дороже, да и сообщений о каких-либо происшествиях на нашем маршруте последние два десятка лет я не припоминал.

– Из калитки налево, метров триста – остановка, – начал я инструктаж. – Маршрутки ходят четко к каждой электричке. Это конечная, постарайся сесть рядом с водителем. В электричке садись в первый вагон, поближе к машинистам. До Выхино часа полтора. Это уже будет в районе полвины первого, но, думаю, на пересадку в метро должна успеть. Если не успеешь… Деньги на такси есть?

Дарья кивнула.

– Тогда не смею задерживать, – по-военному кивнул головой я. – Всего наилучшего.

Стукнула входная дверь. Разгоняя спустившиеся сумерки, на улице загорелся прожектор, реагирующий на движение. Тонкая маленькая Дарьина фигурка, отбрасывая на серый бетон резкую черную тень, быстро прошла от крыльца к воротам. У калитки она остановилась, обернулась и, морщась от света прожектора, послала мне воздушный поцелуй, как будто могла видеть меня в окне. Потом открыла калитку, и вышла в зазаборный сумрак. «Е…анутая, – раздраженно подумал я. – Вся в мамашу, блин, с папашей, царствие ему небесное!». И обернулся на звонок мобильного.

Звонила Марина.

– Ну, муженек дражайший, долго еще будем в детские игры играть? – вместо приветствия услышал я в трубке.

Ее голос звучал напряженно, но не зло, не сердито, – это была грозовая с виду туча, но почему-то было ясно, что ливнем и молниями она разражаться не собирается.

– Какие игры? – вполне искренне поинтересовался я, испытывая огромное облегчение от того, что Марина позвонила первой.

– Ну, в прятки, – пояснила супруга. – И в молчанки.

– А, это ты про те игры, в которые ты сама позавчера вечером предложила поиграть? – изобразил радостное понимание я.

– Я-а-а?

Маринино изумление прозвучало настолько естественно, что я прямо увидел ее округлившиеся глаза и указательный палец, направленный себе в грудь.

– А кто? – подыграл ей я. – Я, что ли? Это ты начала разыгрывать обидки, после чего мне оставалось только ответить прятками. А насчет молчанки – тебя, видимо, это устраивало, иначе ты давно позвонила бы.

– Я надеялась, что ты позвонишь первым, – язвительно ответила Марина.

– Не был уверен, что ты ждешь моего звонка, – ответил шпилькой я. – После того, как ты проявила полнейшее безразличие к тому, куда я уехал и доехал ли до места назначения.

– Я была очень расстроена, – помолчав, отозвалась жена. – И огорчена. Я надеялась, что ты меня хоть чуточку любишь, а ты продемонстрировал полное пренебрежение мной!

В ее голосе предсказуемо послышались близкие слезы.

– Не трагедизируй, – поморщился я. – У меня просто не сработал подъемный механизм. Не забыла, сколько твоему мужу лет? Импотенция – обычное дело у современных мужчин после сорока пяти.

Перед глазами промелькнула череда турецких кадров с Ивой в преразнообразнейших позах, и я покраснел.

– Особенно часто признаки импотенции проявляются у мужчин после сорока пяти после поездки на юга! – с интонациями дрели вставила мне Марина. – Ну вот что, по-твоему, я должна была подумать?

– Что-нибудь другое, – пожал плечами я. – Если человек сам хочет верить в плохое, его никто не разубедит. Типичный случай самовнушения.

На том конце озадаченно замолчали, явно не зная, что возразить.

– У тебя завтра день рождения, – примирительным тоном сказал я.

– Еще помнишь? – фыркнула Марина. – Собственно, я по этому поводу и звоню. Может быть, хоть в честь дня рождения жены ты соизволишь вернуться домой?

– С удовольствием! – улыбнулся я, радуясь тому, что ни чуточки не кривлю душой. – Выезжаю.

– Сыну с дороги не позвонишь? – перехватила мое желание отключиться Марина. – Помнишь, я говорила, что он едет в Крым, в Казантип? У него через четверть часа поезд, наверное, он сейчас уже на вокзале. Напутствовал бы, чтоб он без глупостей там.

– Позвонил бы, если бы был хоть малейший шанс, что отцовское напутствие принесет какую-то пользу, – фыркнул я. – Ты ведь уже все ему сказала, верно?

– Да, конечно, – вздохнув, подтвердила мои предположения Марина. – И он обещал быть хорошим мальчиком.

– Ну, вот видишь? – усмехнулся я. – Зачем еще раз понапрасну воздух сотрясать?

– Ладно, – согласилась Марина. – Жду тебя.

Вечерние дороги были почти пустыми, но тем не менее, когда я, заскочив по пути на круглосуточный цветочный развал у метро «Волгоградский проспект», позвонил в дверь, была уже одна минута первого. Появившаяся на пороге Марина была одета в длинный желтый плюшевый халат и тапочки с помпонами, на носу у нее смешно сидели очки, которые она надевала крайне редко, вынимая из глаз контактные линзы только перед сном. Она походила сейчас на большую мягкую игрушку, всем своим таким домашним видом показывая, что никаких претензий на мужнино внимание к ней, как к особе противоположного пола, у нее нет и быть не может. И вместе с приливом горячей, как молоко с маслом в детстве, нежности к этому такому своему, такому родному существу я испытал острый укол стыда.

– Это тебе! – пряча глаза, сказал я, протягивая ей розовый букет.

– Ой, какая красотища! – завосхищалась Марина. – Надо же, ночью… Какой романтик! Спаси-и-ибо! Но ведь заранее поздравлять нехорошо…

– Уже можно, – сказал я, показывая ей циферблат своей Омеги, показывающей две минуты первого. – С днем рождения!

Повинуясь неожиданному порыву, я присел, подхватил жену под заднюю мягкость, поднял, – хрустнули коленные суставы. Взмыв вместе с букетом чуть не к потолку, Марина ойкнула от страха, уцепилась свободной рукой за мою шею. Я поднял вверх взгляд – из-за линз очков ее глаза смотрели на меня с восхищением и покорностью. Этот взгляд был, как в пионерском детстве доверие старших товарищей: не оправдать было совершенно невозможно. Противно скрипя коленями, я двинулся в спальню. Кровать жалобно застонала под тяжестью гукнувшихся на нее тел и букета. Желтый подол распахнулся – под ним на Марине ничего не было. Я успел подумать, что, похоже, сегодняшнее жонино смиренное равнодушие к предмету нашей последней размолвки было несколько деланным, но на мой наступательный порыв это уже никак не могло повлиять. Я потянул за толстый конец халатного пояса, но только затянул узел. Развязывать было некогда, и я просунул руку под пояс, нашел пальцами Маринину грудь, с наслаждением сильно сжал.

– Синяки… останутся…, – задышала она, ища губами мой рот. – У меня завтра… продажа… блузка открытая… декольте…

– Пудрой замажешь, – выдохнул ей в рот я, еще сильнее сжимая пальцы.

В ответ Марина громко, протяжно застонала, и я точно знал, что не от боли.

Потом мы, тяжело дыша, лежали и молчали. Постепенно дыхание наше выровнялось, но говорить не хотелось. То есть, я с удовольствием рассказал бы сейчас жене, что на душе у меня легко и безоблачно, и совесть ни малейшим щипком не тревожит меня. Но это подразумевало бы объяснение, по какому поводу такая идиллия царит у меня в душе именно сейчас. Пришлось бы объяснить, что это из-за того, что в присутствии Марины отношения с Ивой каким-то темным облачком всегда маячили в самом углу моего небосклона, малой гирькой все равно давили, едва-едва щемили, еле ощущаемо кололи, а сейчас этого нет. И что с бешеной дочкой ее я повел сегодня себя единственно правильно – даже представить трудно, под каким грузищем изнывала бы сейчас совесть, если бы три часа назад я допустил юную Дарью Эскерову до своего тела. А тогда, в Турции если бы сподобился? Ведь пронесло, что называется, на тоненького, еле-еле, чисто конкретно случайно! И ведь, пьяный козел, хотел ведь тогда, желал тощего тельца дочери Ивы и Аббаса Эскеровых, вожделел, помню! Боже, как хорошо, что хоть этого прегрешения нет на мне! Как легко, как прозрачно! И молчал я сейчас только потому, что рассказать обо всем об этом жене Марине решительно не было никакой возможности. О чем молчала Марина, я не знал. Может, и ни о чем вовсе, а мечтательная улыбка на ее губах была всего лишь микро-спазмом мимических мышц, вызванным эндорфинами, выделившимися в ее организме в результате только что отгремевшего между нами секса. А, может?.. Да нет, вряд ли! Даже не так – просто не может быть!

– Спасибо за подарок! – неожиданным ответом на мои размышления прошептала в темноте Марина.

– Бросьте уже ваших глупостей! – понимая, что речь не о цветах, и снова краснея от стыда, отшутился я.

– Я все равно люблю тебя, – сказала Марина.

– Я тоже, – так и не решившись задать вопрос по поводу этого «все равно», через минуту отозвался я. – Я тоже тебя люблю.

Большая раскаленная иголка уколола меня в сердце непосредственно по произнесении мною этих слов, – поди скажи после этого, что господня кара за вранье – ерунда! Я охнул, шумно вобрал в себя воздух, задержал дыхание, наивно представляя, что это может заставить боль уйти. Марина встревоженно взглянула на меня и, мгновенно все поняв, как ошпаренная вскочила с постели.

– Сердце? – вскричала она. – Я сейчас!

Как ошпаренная, она выскочила из спальни, и буквально через несколько секунд прилетела обратно, на ходу (скорее, на бегу) вытрясая из трубочки нитроглицерина маленькие белые таблетки.

– На! Под язык! Быстрее! – зачастила она, поднося к моему рту сложенную лодочкой ладонь.

Ее рука дрожала. Я губами, как лошадь, берущая с руки сахар, захватил таблеточки, кончиком языка запихнул в дальний угол рта, под корень. Сразу зажгло, защипало, словно горячая волна пробежала под подбородком, по щекам вверх, разлилась в голове звенящей болью. Я был готов к этим не очень приятными ощущениям – мозг мстил сердцу за то, что расширившиеся под действием препарата коронарные сосуды отобрали у него лишнюю толику кислорода, заставили пронизанную капиллярами мозговую ткань голодать. Зато боль в сердце сразу начала стихать, проходить, словно вонзивший иглу вдруг сжалился, передумал и потянул ее обратно. Я перевел дыхание, слабо улыбнулся, посмотрел Марине в глаза – они были полны страдания, будто это у нее, а не у меня только что случился сердечный приступ.

– Господи, это я, я виновата! – запричитала она. – Ты прости меня, Арсюшенька, дуру стоеросовую! Ты ведь старенький у меня уже, больной, а я к тебе с претензиями, с ревностью своей глупой! На руки взгромоздилась, лошадизна!

И она заплакала. Я гладил ее по мокрой щеке, а она хватала пальцами мою руку и целовала в ладонь. Потом она, стоя в дверях и бросая на меня встревоженные взгляды, долго разговаривала по телефону с медицинской подружкой Валей. После разговора она поила меня какими-то таблетками (Я, с серьезным видом: для разжижения крови? М.: Да, да, варфарин с аспирином, Валя наказала начинать пить немедленно, хорошо, что я еще тогда все купила!), одновременно с жаром убеждая меня, что нужно срочно ложиться в Бакулевский, благо по Валиным каналам это можно было осуществить уже завтра. Я, собственно, не возражал. Обрушившиеся после возвращения из Турции проблемы не прошли бесследно, и благо удалось эту сошедшую на меня лавину мало-мальски разгрести, на самом деле можно было бы лечь на недельку-другую в больничку, поправить здоровье и нервишки. Главное – Питкес на свободе, а все остальное – трын-трава. Деньги, объект, фирма – как говориться, не жили богато, неча и начинать. Здоровы будем – еще бабла нарубим, жизнь такая штука – то в горку, то под горку, нам не привыкать. Не помрем – так будем живы, а живы будем – не помрем. Я уснул на заботливо подсунутой мне под затылок мягкой Марининой руке и, соскальзывая, словно с горки, по тонкой грани реальности и сна, ощущал себя полностью, совершенно, абсолютно счастливым.

Глава 10. Марина

Глава 10.

Марина

Утром мы с Мариной смеялись, общались, завтракали, целовались, строили планы на будущее и собирали меня в больницу. В Бакулевский нужно было поспеть к полудню, и мы решили, что Марина бросит меня туда на своей машине, и как раз успеет к себе в галерею, где после часа дня у нее была встреча с неким весьма перспективным клиентом. Несмотря на то, что собирали меня не куда-нибудь, а в больницу, все было как-то легко и по-праздничному суматошно и суетливо. И поэтому за пять минут до отъезда, размышляя над нерешаемой задачей, чем я буду в лечебном учреждении бриться – станком или электрическим «Брауном» я даже не заметил, как Маринин телефон заиграл неповторимо раздолбайскую мелодию «Klint Eastwood» мультяшных Gorrilaz, которая я установил ей Кирюхиным рингтоном.

– О, сынок звонит, – радостно бросилась на вызов Марина. – Не забыл, что у мамы день рождения, хороший мальчик!

Последние слова она произносила, уже нажав на «ответ» и поднеся аппарат к уху. Я улыбнулся, и поднял глаза на Марину, чтобы сказать, чтобы передала ребенку привет. И… никогда, пожалуй, я не видел, чтобы выражение радости на лице так быстро сменялось беспросветной тоской. В течение не более нескольких секунд разговора Маринино лицо буквально почернело, трубка заходила ходуном в ее руке.

– Что случилось? – встревоженно спросил я.

Вместо ответа Марина, медленно опускаясь на стул, протянула мне трубку.

– Я ничего не понимаю, – дрожащим шепотом произнесла она, умоляюще глядя на меня. – Он в милиции, его задержали с наркотиками на границе! Ему дали позвонить, сказали – пять минут.

Из ее глаз полились слезы. Я выхватил у нее трубку, вздернул к уху.

– Ало, Кир, ало, это я, – решительной скороговоркой начал я. – Излагай коротко и ясно: где ты и что произошло.

– Пап, да все уже нормально, я уже обо всем договорился, – услышал я в динамике явно пытающийся быть спокойным, но ощутимо дрожащий голос сына. – Я сам тут во всем разберусь, ты не беспокойся. Дай маму, пожалуйста.

На то, чтобы закипеть, мне хватило секунды.

– Нет, это я сам разберусь, нормально там у тебя все, или ненормально! – заорал я так, что засаднило в горле, а Марина подпрыгнула на стуле. – Быстро доложил все по порядку!!

И помянул Марину, мать его, в совершенно непечатной форме. Эта моя способность мгновенно переходить к решительным действиям – от крика до физического воздействия (к сожалению, сейчас кроме голосовых связок я никакими другими инструментами не располагал) часто очень выручала меня в жизни, сработала она и сейчас. Информация потекла из Кирилла, как жетоны из однорукого бандита, когда срывают джек-пот. Выяснилось, что находится отпрыск на территории сопредельной Украины в милицейском управлении города Мариуполя по причине обнаружения при нем при пересечении границы партии наркотиков, количественно оцениваемой как крупная (тридцать граммов гашиша и пять ампул амфетамина). Я мысленно взвыл, но времени для эмоций не было.

– Наркоту подбросили, надо полагать? – не столько спросил, сколько проинструктировал сына я.

– Да нет, пап, все мое, – голосом радующегося солнышку идиота ответил Кирилл. – Я взялся для всего народа на отдых привезти. Они же на самолете, там никак.

Я все-таки завыл. Боже, как же так получилось, что из моих хромосом на свет появилось такое чудище, во всем, абсолютно во всем схожее со мной не более, чем крокодил с канарейкой?!

– Тебя, что, не слышат? – изумился я.

– Слышат, слышат! – успокоил меня отпрыск. – Я по громкой связи разговариваю.

Выпадать в осадок не было времени, а то бы я выпал.

– Ты хотя бы ничего не подписал? – в последней надежде спросил я.

– Пап, да че тут изворачиваться? – тоном поучающего несмышленыша наставника вопросил Кирилл. – Все же ясно. Накосячил – имей мужество сознаться. Но ты не волнуйся, я уже обо всем договорился.

– О чем ты договорился? – чувствуя, что впадаю в ступор, прошипел я.

– Ну, о цене вопроса, – пояснил тот. – Пятьсот тысяч, и никаких проблем.

– У тебя что, есть пятьсот тысяч?! – завопил я.

– Стой, стой, пап! – раздраженно осадил меня Кир. – У меня при себе таких денег, конечно, нет. Но люди здесь здравые, разумные, они готовы подождать.

Хотелось страшно и матерно кричать. Я на секунду отнял телефон от уха, закрыл глаза. Увидев это, Марина сразу же руками, глазами, губами завопрошала: «Ну, что там, что?»

– И долго они готовы подождать? – вернул себя в конструктивное русло я.

– До завтра до десяти часов утра, – гордым тоном переговорщика, только что уломавшего сдаться целую банду террористов, ответил Кирилл. – В одиннадцать они подают наверх рапорт за вчерашний день. Они говорили, что надо сегодня, но я убедил их, что это нереально.

Нереально! Он убедил их, что сегодня нереально! А завтра в десять – реально! Сколько до того Мариуполя? Тысяча километров? Больше?

– Мать, мы едем в Мариуполь, – сказал я Марине, прикрыв трубку. – Выезжаем сейчас, немедленно, собирайся.

– Господи, где это? – вся трясясь, переспросила не дружащая с географией жена.

– На Украине, – коротко пояснил я, снова возвращаясь к разговору.

Ибо мелькнувшая у меня мысль мне очень, очень не понравилась. Насколько я знал своего сына, говоря так легко о пятистах тысячах, он явно имел в виду рубли. Ну, да, кому-то полмиллиона – сумма заоблачная, а нашему ребенку, получившему сравнимый по стоимости подарок к окончанию вуза это – так, побриться. Вот только зачем рубли хохлятским ментам?

– Слушай, а пятьсот тысяч чего? – с замиранием сердца переспросил я. – Не долларов, часом?

– Да нет, ты чё! – великодушно усмехнулся Кир. – Этих, как его? Ну, местных денег, гривен.

У меня похолодело в желудке. Какой там нынче курс гривны к доллару? Семь, семь с половиной? Полмиллиона гривен – это… Это… Это прядка семидесяти тысяч долларов США. И этот говнюк так спокоен?

– У них же тут деньги даже дешевле наших, – с чувством полной уверенности в ереси, которую он нес, продолжал разглагольствовать Кирилл. – Пап, ты нет беспокойся, я все отдам!

– Замолчи, идиот! – заревел я. – Гривна, чтоб ты знал, в четыре раза дороже рубля. И дело даже не в том, как ты отдашь без малого семьдесят тысяч баксов, а в том, что у меня сейчас таких денег нет, и я понятия не имею, где их в такие сроки можно достать!

На том конце провода повисла тишина. Марина, услышав сумму, уронила лицо в ладони, ее лопатки заходили ходуном.

– Семьдесят тысяч долларов? – раздался наконец в динамике совершенно обескураженный голос Кирилла. – Блин, я че-то, видать, обсчитался. Думал, это тысяч пять максимум.

Я молчал. Еще пару дней назад такие деньги я в течение часа забрал бы из банковской ячейки, но внесенный за Самойлыча залог подмел эту всегда лежащую на черный день заначку подчистую. На расчетном счете было миллиона три – этого хватило бы с избытком, но во-первых, превратить безналичные деньги в «нал» – это минимум два-три дня, а во-вторых, встало бы производство, да и выдача зарплаты на носу, так что в любом случае это – не вариант. Дома в сейфе наличных тысяч сто пятьдесят – это пятерка «грина», да на золотой кредитке «Внешторгбанка» доступный остаток пятьсот тысяч – это еще тысяч шестнадцать. Ну, еще по сусекам, на зарплатной карточке Марины, наверное, что-то есть – итого тысяч двадцать пять, нужен еще минимум сороковник. И не в Москве, а в «гарном мисте» Мариуполь на берегу Азовского моря через двадцать три часа. Все вместе это делало задачу не то, чобы нерешаемой, но… Теорему Ферма не могут доказать уже почти четыреста лет, – впрочем, как и то, что она недоказуема.

– Пап, а что же делать? – задрожал в трубке голос Кирилла. – Они говорят, что если по суду, то это на пятерку строгача тянет.

– А ты, бл…дь, думал, когда наркоту пер через границу?! – сорвался в крик я. – Чем ты пользовался в качестве мыслительного органа, размышляя об этом? Жопой? Вот пополируешь этим местом пять лет тюремную скамью, может, научишься делать это головой!

При словах «пять лет» Марина охнула, и начала заваливаться набок. Я подхватил ее одной рукой, но ее глаза закатились, она обмякла, я не удержал ее, и мы вместе повалились на пол.

– Что там у вас так гремит? – обеспокоенно спросил Кирилл.

– Это рушится наша с мамой жизнь, – вполне серьезно объяснил я, вставая на ноги. – Спроси у хозяев, связь держать по этому номеру?

– Да, по этому, – утвердительно ответил он. – Я уже интересовался. Спрашивать Николая Николаевича.

– Ладно, передай Николаю Николаевичу, что деньги будут, – сказал я. – В хохлятскую тюрьму я тебя не отдам, но что не прибью, когда увижу, гарантировать не могу.

– Да ладно те, пап! – легким голосом школяра, чудом избежавшего двойки за ответ по предмету, в котором бы ни в зуб ногой, ответил сын. – Ну, лоханулся, прости. Я деньги отдам…

– Да пошел ты! – совершенно обессиленно ответил я, потому что пропасть непонимания между мной и этой некогда частью меня была куда как глубже Марианской впадины.

– Господи, Арсений, ну, что там? – спросила Марина, открывая глаза.

Я вкратце рассказал.

– И ты знаешь, дело даже не в том, что наш сын, несмотря на все его и твои – в первую очередь твои! заверения о том, что тема наркотиков у него в прошлом, – ярился я, расхаживая по комнате вокруг сидящей с мокрым носовым платком на лбу в кресле Марины. – Даже не в том, что он взял на себя роль «лошадки», наркокурьера, причем, очень похоже, не только добровольно, а и по собственной инициативе. А в том, что затевая такое стремное во всех отношениях дело, он даже не удосужился предположить, что при пересечении границы на поезде может быть шмон, и его с наркотой спалят на раз. Он не знает курса валюты в стране, куда он едет. Может быть, он вообще не знал, что этот сраный Казантип – уже двадцать с лишним лет, как заграница? Вот что у человека, бл…ь, в башке?

Марина то строила несчастные глаза из-под платка, то тихо рыдала. На самом деле я не просто изводил несчастную мать лекцией о том, какой никчемный получился у нее от меня сын, а думал, как и что, сотрясая воздух словесами, как говорится, в фоновом режиме. Получалось, что ехать надо не самолетом и не поездом, а на машине. Марина сначала резко воспротивилась, но пару минут поорав на нее для острастки, я все же объяснил диспозицию с автомобильным маршрутом. Во-первых, весь маршрут можно разговаривать по телефону, в таком деле нельзя оставаться не на связи даже короткое время. Во-вторых, снова-таки нужно быть на связи просто потому, что нужно найти сорок тысяч долларов, В-третьих, деньги, ясно, не повезем наличными через границу, все положим на карты, и с карт же будем все на месте снимать, то есть надо быть мобильными. И в-четвертых: я чувствовал, что если не буду каждую минуту времени чем-то занят, я просто с ума сойду от неопределенности ожидания. Этого третьего аргумента я Марине не сказал, но для самого меня он был едва ли не главным. Марина задумалась, высморкалась в снятый со лба платок и сказала, что – да, пожалуй, ехать на машине будет правильно.

– А если ты будешь засыпать, я тебя подменю, – решительно тряхнула головой она. – Автомобилист я или нет?

Мы тронулись без четверти двенадцать. Всезнающий интернет сообщил, что расстояние от Москвы до Мариуполя 1133 километра, нормальное время в пути для этого маршрута – 18 часов 33 минуты, но было очевидно – чтобы успеть ко времени, этот график нужно опережать. Полчаса мы потеряли в банке, чтобы сгрузить всю наличность на мою карту, и только мой статус привилегированного, «золотого» клиента позволил сделать это так быстро. Выйдя из банка, мы посмотрели друг другу в глаза, сели в машину, синхронно перекрестились, и я вдавил педаль газа.

Чтобы закончить со всеми московскими делами, позвонил Питкесу и, вкратце рассказав суть проблемы, с извинениями сообщил тому, что меня не будет на работе еще пару-тройку дней. Начал было справляться, в силах ли главный инженер после тюремной камеры «нести вахту», но Самойлыч меня перебил, уверенно сказав, что он в порядке, и чтобы я ни о чем не беспокоился. Потом я набрал маме и, не давая ей времени вдаваться в расспросы, рассказал, что несколько дней буду в отъезде и очень занят, и попросил не обижаться, если вдруг забуду позвонить.

– А разве у Мариночки сегодня не день рождения? – помедлив, переспросила мама. – Так как же ты уезжаешь?

Я чертыхнулся: без объяснений обойтись не вышло. Пришлось что-то с ходу плести, ничего хорошего из этого не вышло, и мама завершила разговор, даже не передав поздравлений имениннице. Последние годы мама бывала до мнительности подозрительной и обидчивой; Марина, начитавшись соответствующей литературы, находила в ее поведении явные признаки старческой депрессии, переходящей в паранойю. Мы ругались по этому поводу, но я не мог не признавать, что в чем-то она права. Вот и сейчас можно было почти наверняка предположить, что мама обиделась, будучи в полной уверенности, что мой экстренный отъезд – уловка, вызванная нежеланием «любимой» невестки связывать празднование своего дня рождения с персоной свекрови. Звонить, переубеждать, уговаривать было бесполезно, – пока мама не «отходила», она просто не брала трубку. Иногда, обеспокоенный ее долгим молчанием, я бросал все, летел в Строгино, и только тогда мама, сменив гнев на милость, роняла свысока: «Ладно, сын, забыли, проехали». Вот только сейчас ехать успокаивать маму не было никакой возможности.

Пока выбирались на Кольцевую, ехали по ней на юг, то и дело толкаясь в пробках, молчали, словно боялись начать разговаривать друг с другом. На самом деле, темы были убийственные: где взять денег, что будет с Кириллом, если денег не достанем, как такое могло произойти и кто виноват в этом и так далее, и так далее, и чем дальше, тем страшнее. Оба понимали, что долго играть в молчанку не получится, и тем не менее оба, не сговариваясь, оттягивали начало разговора.

Когда с МКАДа сворачивали на федеральную автодорогу М2 «Крым», водителям со стажем более известную, как Симферопольская трасса, тишину в машине нарушил звонок Марининого телефона. Ее аппарат, как и мой, через блютус был скоммутирован с системой «хэндсфри» Субару, и голос звонившего заполнил салон. Это была Валя.

– Вы где? – с места в карьер начала наша медицинская знакомая, вполне органично между двумя этими короткими словами вставив развернутое и совершенно непечатное обращение к некоей гражданке, нашей с Мариной общей матери. – Мы во сколько договаривались? Я тут светило для вас держу, на обед не отпускаю, вешаю ему лапшу, что вы уже на подходе, в лифте, в коридоре, а вы где? Нет, можно подумать, что мне это нужно больше, чем вам!

– Валь, успокойся, – ответила Марина, кинув на меня тревожный взгляд. – Извини, мы не подъедем. Тут у нас такое дело…

И она вкратце поведала ей наши горестные утренние новости. Сердобольная Валя во время рассказа ахала и охала, вставляла: «Боже мой!» и «Не может быть!», а после философски заметила:

– Да, дети – такое дело, куда их не целуй, у них везде жопа!

Потом она спросила, когда мы вернемся. Мы переглянулись, и Марина ответила, что по обстановке, но самое раннее – послезавтра.