Текст книги "Дотянуться до моря (СИ)"

Автор книги: Аркадий Гендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

– Ты за делами младшего своего мужика не забывай, подруга, – наставляла Валя, – что старший твой сидит на мине с запущенным часовым механизмом, и когда она звезданет, только Богу известно. Но если ничего не делать, звезданет точно. Так что я его перезапишу на после-послезавтра, а там посмотрим. А пока пусть пьет все, что я сказала, на пару дней можно и без контроля, ничего страшного. Но если у вас там все затянется, не дай Бог, обязательно мне звони, я скорректирую. Ну, пока, подруга, удачи вам обоим в исполнении вашего родительского долга.

Минут десять снова молчали. Мысли вертелись вокруг суммы 40 тысяч долларов. Все напоминало о ней – знак «40» на обочине, указатель «Крюково – 40 км». Сама по себе сумма проблемой не была, даже Марина вполне могла бы испросить такой заем у своих работодателей – гонконгских владельцев галереи, где она была исполнительным директором. Но и ей, и мне на нахождение денег нужно было минимум пару дней, а главным было то, что нужны были они именно сегодня. В который раз я перебирал в голове список людей, которые могли бы вот так, сразу и быстро, не задавая лишних вопросов, без формальностей ссудить мне 40 тысяч долларов. Вообще, всегда имея ту самую, ушедшую на залог за Самойлыча, заначку, я уже очень давно ни у кого ни на какие нужды не занимал и копейки, поэтому круг людей, к которым можно было бы обратиться с такой специфической просьбой, был крайне неширок. И как назло, на сегодняшний день этот круг был еще уже, чем, например, десять дней назад. Тогда это мог быть Витя Бранк и, пожалуй, Ведецкий, но к Бранку обращаться после того, что было – немыслимо, а как просить денег у адвоката, который оказал совершенно неоценимые услуги и, еще не получив за это ни копейки, сам ссудил денег, недостающих на выкуп Питкеса из лап правосудия? Правда, сейчас в этом списке появилось одно лицо, которого декаду назад там не было – Леонид Игоревич Ещук.

– Чем обязан? – с иронией в голосе вместо приветствия спросил меня майор. – Приняли решение?

– Почти, – коротко ответил я. – Слушай, майор, тут такое дело. Сын у меня в сопредельном государстве по глупости к твоим тамошним коллегам в лапы угодил, еду вызволять его. Деньги мне срочно нужны. Из той сотки, о которой разговор был, нельзя сороковник как-нибудь сегодня вырвать?

На том конце провода воцарилось молчание. Прислушивающаяся к разговору Марина с надеждой воззрилась на динамик.

– Нет, вечером стулья, утром деньги, – ответил, наконец, Ещук. – Приезжай, подписывай все бумаги, завтра получишь расчет.

– Майор, мне сегодня надо! – повысил голос я.

– Ничем не могу помочь, – спокойно возразил майор. – По сыну сочувствую, желаю удачи.

И положил трубку.

– С-сука! – проскрежетал я зубами, но этого моего мнения о себе майор уже, к сожалению, услышать не мог.

Марина посмотрела на меня, ее глаза были красны от слез.

– Арсений, ты ведь говорил, что у тебя в банке всегда заначка на черный день лежит, – осторожно спросила она. – И даже сумму называл – сто тысяч. Говорил, что этой суммы хватит, чтобы отбиться от любого наезда, решить любую проблему. Это ведь, надо полагать, не рубли имелись в виду?

– Нет, конечно, – ответил я. – Только нету заначки, вышла вся.

И я рассказал Марине о Питкесе и о залоге, который пришлось заплатить, чтобы Самойлыч вышел на свободу. Марина внимательно слушала, потом долго молчала, а потом тихо заплакала.

– Ты чего?! – нервно спросил я. – Ну, вышло так, совпало! Откуда я мог знать, что Кир выкинет такой фортель? Конечно, была бы эта заначка, сейчас не было бы проблем…

– Я не об этом, – тихо ответила Марина.

– А о чем? – недоуменно повернул к ней голову я.

– Я о том, Арсений Костренёв, – горько продолжила Марина, – что если бы эти два события – залог за Самойлыча и выкуп за сына, совпали бы по времени, и заначки хватало бы только на что-то одно, кого бы ты спас, а?

Я посмотрел на профиль жены с горестно поджатыми губами, внезапно понимая, что честно ответить самому себе, как я повел бы себя в такой ситуации, я не знал, и только тяжело вздохнул.

– Это заначка не моя, а конторы, – как можно мягче попытался объяснить жене я. – Соответственно, и расходоваться она должна на конторские нужды.

– Беллетристика, – поморщилась Марина. – Контора принадлежит тебе. Значит, и деньги твои.

– Не так, – нахмурился я. – Не совсем так. Да, я могу в любой момент, ни пред кем не отчитываясь, изъять эти деньги. Но у них статус другой, как ты не понимаешь?

– Какая разница, какой у них статус? – возразила Марина. – Деньги есть деньги, и они твои. И ты только что сказал, что случись выбирать, ты спас бы не собственного сына, а чужого человека.

– Марина, ты передергиваешь! – повысил голос я. – Я этого не говорил! И Питкес – не чужой человек!

– Он – не член семьи, – упрямо возразила Марина. – Он – не твой единственный сын! Ты вообще разницу улавливаешь?

Я открыл рот, чтобы что-нибудь резко и зло возразить, но так и не нашелся.

– Я всегда подозревала, что ты как-то странно относишься к нам с Киром, – всхлипнула Марина. – Словно мы чужие.

– Марина! – вскричал я. – Ну, что ты валишь все в одну корзину? Да, я критически отношусь к нашему сыну, потому что он, несмотря на все наши и мои усилия, вырос раздолбаем и мудаком! Но, между прочим, я еду сейчас вместе с тобой спасать его из ситуации, в которую он себя загнал! Сам загнал! Хотя, может быть, с воспитательной точки зрения было бы полезно, чтобы он годик-другой посидел на нарах.

– Господи, что ты такое говоришь? – сдавленно зашептала, снова заливаясь слезами, Марина. – Как можно такое собственному сыну желать?!

Я взорвался.

– Да потому, что он вырос неизвестно кем! И неизвестно, в кого он вырастет дальше! Я даже не говорю о том, что он наркоман – он наглый, самоуверенный, никчемный болван, раздолбай и фанфарон! Если бы он не был моим сыном, я не общался бы с таким человеком ни секунды моего времени! Я бы руки ему не подал! Его нужно был отправить в армию, возможно, там бы его пообтесали. Но ты легла поперек рельсов, и вот результат! Переть наркотики через границу – что у человека должно быть в голове, чтобы задумать такое?! Я понимаю тех, кто работает «лошадкой» за деньги – это риск, но он хорошо оплачивается! Но решиться на такое просто так?! Это выше всяких представлений о человеческом дебилизме! И ты посмотри на кривую его поступков! Она экспоненциально приближается к некоему пределу, к планке, за которой пустота! Если мы его вытащим сейчас, что он вытворит дальше? Может, лучше ему посидеть, чем следующий раз он сунет пальцы в розетку, наивно полагая, что не звезданет, или, чтобы доказать свою крутость, прыгнет с балкона? А если уж разбираться, кто виноват в том, что из него выросло такое чудище лесное, то я бы на твоем месте очень пристально посмотрел на себя, потому что лично я ничему такому его точно не учил!

Мой фонтан иссяк, и я скосил глаза на Марину – кусая костяшки пальцев, она с ужасом смотрела на меня.

– Как же ты ненавидишь нас! – прошептала она. – Ты не просто не любишь, ты ненавидишь нас!

– Господи, Марина, не говори глупостей! – снова воскликнул я. – Тебя я люблю, ты и мама – самые родные мне на свете люди!

– Мама – может быть, но не я, – покачала головой Марина. – И запомни, я и Кир – это одно целое, он мой ребенок, и разделить нас тебе не удастся. Я выносила его, я его рожала, и мне плевать на то, что он не отвечает твоим представлениям о том, каким должен быть твой сын. Либо ты любишь нас обоих, либо обоих ненавидишь. Подумай об этом, пока не поздно остановить машину. Но я в любом случае поеду дальше, с тобой или без тебя.

Я повернул голову, и долго смотрел на жену. Она уже не плакала, ее профиль с поджатой губой был само упрямство, глаза уверенно смотрели вперед. Я подумал, что зря затеял этот разговор: я и так знал, что не являюсь для своей жены главным мужчиной в жизни, но одно дело – знать, другое – услышать это. В сердце что-то кольнуло – обида? Досада? Ревность? «Мерцательная аритмия», – успокоил себя я, вздохнул и перевел взгляд на дорогу.

Но страсти улеглись, атмосфера в салоне остыла, и мысли снова вернулись в русло главного вопроса: где взять денег? Был уже пятый час вечера, времени для того, чтобы кто-то мог перевести деньги на мою карту, оставалось все меньше. Решили, что будем разговаривать с неведомым нам Николаем Николаевичем, предлагать то, что есть (двадцать пять тысяч долларов – очень немалые деньги, тем более для Украины!), и оставлять в залог машину, или, может быть, отдавать Субару совсем. Схема была кривовата, никакой уверенности в том, что хохлятские менты согласятся на нее, не было, но ничего другого не оставалось. Мы молча неслись вперед, я не отрывал глаз от стелящегося под колеса асфальта, Марина с закрытыми глазами беззвучно шевелила губами – похоже, молилась. Примерно в четверть шестого ввиду населенного пункта Медвежка, что на границе Тульской и Орловской областей, зазвонил Маринин телефон.

– Марина Владимировна! – зазвенел из динамика голос супружниной ассистентки по галерее Ксении. – Константин Аркадьевич хочет переговорить с вами. Я передам ему трубочку?

– Как Константин Аркадьевич? – подскочила в кресле Марина. – Я ведь просила позвонить ему, извиниться и перенести встречу по Ларионову на следующую неделю! Вы что, не позвонили?

– Я все сделала, Марина Владимировна! – зачастила Ксения. – Константин Аркадьевич сам пришел час назад, все смотрел на нашего Ларионова, потом поинтересовался, что за проблемы заставили вас перенести встречу. Я сказала, что не знаю, и тогда он попросил соединить его с вами. Я у вас в кабинете, он ждет в зале, я могу отнести ему трубку.

Марина посмотрела на меня, в ее глазах была паника.

– Что за хрен? – одними губами спросил я.

– Коллекционер один, – так же еле слышно ответила Марина, – Очень богатый, хочет купить у нас раннего Ларионова за полмиллиона евро.

– Марина Владимировна? – с тревогой голосе вновь зазвучала Ксения.

– Да, да, Ксения, я здесь! – откликнулась Марина. – Дайте трубку Константину Аркадьевичу.

Боковым зрением я уловил, как Марина неуловимым, кажется, даже для нее самой жестом поправила волосы на виске, словно собиралась общаться с коллекционером не по телефону, а вживую.

– Марина? – зазвучал в салоне приятный, хорошо поставленный баритон. – Здравствуйте! Очень жаль, что обстоятельства заставили вас отменить встречу. Честно говоря, я рассчитывал уже сегодня достичь договоренности по нашему Ларионову. Не терпится, знаете ли, назвать его моим, увидеть на стене у себя дома. Я уже и транспортировку на завтра заказал… Но, как я понимаю, у вас были более чем веские причины. Когда же теперь возможна наша встреча?

«Пятьдесят пять – шестьдесят, хорошо образован, очень, очень уверен в себе», – возник в моей голове образ Марининого собеседника.

– Я приношу свои извинения, Константин Аркадьевич, – явно очень волнуясь, начала отвечать Марина. – У меня на самом деле возникла срочная и более чем веская причина, не позволившая нам с вами уже сегодня договориться по Ларионову. И более того, я не могу сказать, когда обстоятельства позволят нам встретиться.

– Господи, что же случилось-то у вас? – перебил ее коллекционер, и в его голосе я услышал неподдельное волнение. – Я заинтригован совершеннейшим образом!

«Гуманитарий, – мелькнуло в голове. – Журналист или литературовед по образованию. Может быть, юрист».

– Сын попал в беду, – вздохнув, коротко пояснила Марина. – Да еще на территории другого государства. Нужно срочно решать вопрос, я сейчас в дороге. Все случилось настолько неожиданно, настолько срочно, что я даже не смогла позвонить вам лично, что, безусловно, сделала бы в любом другом случае.

В динамике замолчали.

– Могу я предложить вам какую-либо помощь? – произнес, наконец, Маринин собеседник.

Марина повернула голову ко мне, и ее молчаливый вопрос был понятен, как будто был задан вслух. Я коротко кивнул.

– Если честно, Константин Аркадьевич, да, можете, – решительно произнесла она. – Для радикального решения вопроса мне не хватает сорока тысяч долларов, и до десяти часов утра завтрашнего дня, когда эти деньги нужны, взять их мне негде.

– Я сочту за честь предложить вам эту скромную финансовую помощь, – почти перебил Марину коллекционер. – Наши беседы о Ларионове, о русском авангарде были незабываемы. Ваши познания в предмете и ваше понимание искусства далеко выходят за рамки скромной московской галереи, а ваш шарм и ваше обаяние непередаваемы. Но каким образом лучше передать вам эти средства?

– Их надо перевести на карту, – спокойным тоном ответила Марина, но костяшки ее крепко сжатых пальцев побелели. – Я могу продиктовать номер. Но при всей моей признательности позвольте спросить, Константин Аркадьевич, на каких условиях я их получаю?

– Да на каких хотите! – воскликнул коллекционер. – Отдадите, когда и как вам будет удобно. Или можете считать их первым взносом за Ларионова. Ведь несмотря на то, что наша встреча не состоялась, я верно полагаю, что мы достигли соглашения по продаже?

– Безусловно, – вздохнув, ответила Марина. – Хотя, вы же понимаете, что окончательное решение остается за владельцами галереи.

– Я понимаю это, – согласился коллекционер. – Как и то, что ваши наниматели ничего не понимают в европейском искусстве и еще меньше – в цене на него. Это тот самый случай, когда их окончательное решение совершенно невозможно без вашей рекомендации. Я правильно осведомлен о принципах построения иерархии в вашей компании, Марина Владимировна?

– Абсолютно правильно, – ответила Марина, и я услышал нотки гордости в ее голосе. – Разумеется, я сообщу в Гонконг свое заключение по цене на картину, если я верно поняла суть вашего вопроса.

– Совершенно верно, – елейным тоном отозвался Константин Аркадьевич. – Номер карты удобнее переслать эсэмэской.

– Да, конечно, я немедленно перешлю, – сказала Марина. – Огромное спасибо, Константин Аркадьевич!

– Не стоит благодарности, Марина Владимировна! – расцвел голос коллекционера. – Это я должен вас благодарить. С нетерпением жду нашей встречи.

– Да, конечно, – ответила Марина. – До свидания, Константин Аркадьевич!

– До свидания, Марина Владимировна!

Марина отключила телефон и замерла, глядя в одну точку где-то на горизонте. Было видно, как нелегко ей дался разговор, но на ее губах играла улыбка победительницы.

– Что это было? – усмехнувшись, спросил я.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась Марина. – По-моему, все ясно: я только что нашла деньги. Давай кредитку.

– Да, это я понял, это ты молодец, – отозвался я, протягивая жене свою «Визу». – Кстати, во сколько это сейчас обошлось твоим работодателям?

– Было так заметно? – вскинула на меня глаза Марина. – Думаю, в результате я уломала бы его тысяч на пятьсот тридцать, он же категорически хотел уложиться в полмиллиона. Ерундовая потеря, учитывая, что этого Ларионова четыре года назад я купила для них за двести.

– Ты ему сейчас согласовала его цену, верно? – не унимался я. – Так о какой встрече он говорил? Он сказал: «С нетерпением жду нашей встречи», и ты ответила: «Да, конечно».

– Ха, Костренёв, да ты никак ревнуешь меня? – воскликнула Марина. – Да, я согласовала ему цену, но бумаги-то подписывать все равно надо встречаться!

– Ну, да, ну, да, – согласился я, искоса поглядывая на сияющую Марину.

Но на самом деле простое, вроде бы, объяснение моего скепсиса по поводу некоторых нюансов разговора, невольным свидетелем которого я только что стал, не убавило. Для подписания люди на таком уровне не встречаются, а передают бумаги друг другу курьером. И мне с очевидностью того, что дважды два – четыре было ясно, что неведомы мне Константин Аркадьевич питает к моей жене чувства, не укладывающиеся исключительно в сферу их делового и профессионального интереса друг к другу. Эти: «Ваш шарм и ваше обаяние», «отдадите когда и как вам будет удобно» и, наконец: «С нетерпением жду встречи» рисовало моему воображению едва ли не только что состоявшуюся договоренность о любовном свидании. В любом случае я был абсолютно уверен, что до мозга костей прагматичный, как все богатые люди, Константин Аркадьевич никому не даст просто так взаймы на неопределенный срок и без процентов сорок тысяч долларов. И то, что он их дал – легко, не задумываясь, на мой взгляд с вероятностью, близкой к ста процентам, говорило о том, что моя жена интересовала его далеко не только как собеседник по теме русского авангарда. И что-то подсказывало мне, что Марине это известно и нравится, хорошо, если только из органически присущего любой женщине кокетства. В эту секунду пикнуло входящее сообщение на моем айфоне. Банк сообщал, что на мой кард-счет зачислено сорок тысяч долларов США. Все мое желание поревновать Марину тут же разбилось в прах о глыбу этого события. Я показал ей сообщение (она сделала кулачком «йес-с-с-с!») и чмокнул в щеку. Ее лицо светилось счастьем.

В шесть вечера въехали в Воронежскую область, в девять – в Курскую. В четверть десятого, когда уже начинало темнеть, снова зазвонил мой айфон. Номер был незнакомый.

– Арсений Андреевич? – спросил молодой мужской голос. – Это старший лейтенант Лазарев Сергей Станиславович из уголовного розыска Московской области вас беспокоит. Я веду дело об убийстве гражданина Эскерова Аббаса Мерашевича, 1966 года рождения. Есть у вас пара минут со мной переговорить?

«Как, убийство Аббаса? – подпрыгнула в кресле Марина, вытаращив на меня глаза-плошки. – Абика убили?» «Как убийство? – синхронно подумал я. – Все-таки смерть от несчастного случая переквалифицировали в убийство?»

– Да, конечно, – ответил я, стараясь не вибрировать связками, хотя внутри меня все противно задрожало. – Слушаю.

– Скажите, а как давно вы встречались с гражданином Эскеровым? – спросил следователь.

– Ох-х, я даже и не вспомню точно, – нахмурился я, перебирая в голове даты. – Давно, очень давно, несколько лет назад.

– То есть на прошлой неделе вы с покойным не встречались? – уточнил старлей.

– Нет, откуда? – удивился вопросу я. – Я же сказал, мы не виделись несколько лет, сколько точно, надо вспоминать.

– Понятно, – резюмировал Лазарев. – А как вы узнали о его смерти?

Я задумался. Не над тем, как я узнал о смерти Аббаса, а о том, что отвечать. Потому что внезапно у меня возникло ощущение, что вокруг моего горла затягивается удавка, шелковая, мягкая, но от того не менее смертоносная. Да еще и громкая связь включена, черт бы ее драл!

– А я о его смерти должен знать? – переспросил я.

– Ну, вы как-то не удивились этому известию, – хмыкнул старлей.

– А должен удивиться? – хмыкнул я. – Ну, убили, и убили, я-то тут при чем? Каждый день кого-то убивают.

– Так вы знали о смерти Эскерова, или нет? – продолжал давить дотошный старлей.

Черт, надо отвечать, наверняка Ива обо всем им рассказала.

– Да, знал, – ответил я.

– А от кого, позвольте спросить? – тут же вставил следующий вопрос следователь.

– От Эскеровой Ивы Генриховны, жены Аббаса, – вздохнув, раскололся-таки я. – Она позвонила мне несколько дней назад и сообщила, что ее муж погиб в автомобильной катастрофе.

Марина снова подскочила в кресле, и ее глаза-плошки на сей раз выражали совсем другие чувства.

– Кстати, она сказала, что тело ее мужа полностью сгорело, – скорее в попытке отвлечь внимание Марины от факта своего общения с Ивой, чем на самом деле интересуясь подробностями, продолжил я. – То есть, я так понимаю, что пока даже стопроцентной уверенности в личности погибшего быть не может, а вы уже его убийство как факт изложили. Что-то не сходится, а?

– Да нет, у нас все сходится, – снисходительно усмехнулся Лазарев. – Опознания трупа матерью на данном этапе нам достаточно, а результат генетической экспертизы будут со дня на день. Думаю, он будет положительным. И для предположения, что имело место убийство, у нас достаточно оснований, будьте уверены. Кстати, а в каких вы отношениях с Ивой Эскеровой?

– Да ни в каких! – взорвался я, отвечая скорее на непрекращающийся немой вопрос Марины, чем на явный – следака. – Почему мы должны быть в каких-то отношениях? Когда-то мы общались, давно уже не общаемся совсем. Должно быть, у нее остался мой номер телефона, и она оповестила меня о гибели мужа, как и всех, кто его когда-то знал. А я знал его многие годы, мы работали вместе. Но это давно в прошлом, последнее время мы были с покойным, я бы сказал, в натянутых отношениях.

– Это из-за его жены, Ивы Эскеровой? – продолжал гнуть свою линию следак.

Лицо Марины стало походить на стену, выкрашенную серой краской.

– Слушайте, лейтенант! – повысил голос я. – Что-то у нас разговора не получается. Я вам одно, вы мне другое. Я вам говорю: «белое», вы мне: «а может, все-таки черное?» Это называется нерелевантное общение. Предлагаю на сегодня закончить и продолжить, если вы будете настаивать, в другое время и в другом месте.

– Да, хорошо, – быстро согласился старлей. – Как насчет, чтобы завтра у нас? Попробуем добиться релевантности в общении. Мы сидим у Курского вокзала, Дурасовский переулок, 11. Часиков в десять вас устроит?

– Нет, не устроит, – смачно укоротил я разогнавшегося следака, искренне жалея, что он не видит издевки на моем лице. – Я в отъезде, и через пару часов пересеку границу Российской Федерации. Так что давайте по закону, повесткой по месту жительства. Адрес запишете?

– У меня есть, – коротко отозвался старлей. – До свидания, Арсений Андреевич.

Я всей пятерней ударил по кнопке «отбой» на спице руля, да так, что зацепил сигнал, и Субару рассерженно загудел.

– Что это было? – с усмешкой передразнила меня Марина.

– Не начинай! – поморщился я. – Ты все слышала. По-твоему, она не должна была сообщить мне, что Аббас погиб?

Марина не ответила. Я тоже замолчал, вспоминая подробности последнего моего разговора с пьяной вдрызг Ивой. А если она всеми тогдашними своими умозаключениями по поводу моего проживания на даче после возвращения из Турции, знания мною намерений Аббаса ехать в Эльбурган и близости моей дачи к месту его гибели поделилась с ментами? Или сами они нарыли все это? Как и факт моей поездки в Турцию в то же время и в тот же отель, что и Ива Эскерова? Картинка из этого складывалась определенно небезынтересная, вполне объясняющая вопросы, которые мне сейчас задавал это наглый старлей. Мама дорогая, только этого мне и не хватало!

– Ты и на похоронах был? – неожиданно спросила Марина. – Виделся с нею?

– Не было еще похорон, – отмахнулся я. – Ты же слышала: труп полностью сгорел, генетическая экспертиза и прочее.

– А ты откуда знаешь? – тихо подловила меня жена. – То есть, ты с ней общаешься?

– Марина-а! – закричал я. – Прекрати! У нас проблем мало? Думай о завтрашнем дне и дай мне подумать об этом деле! Ты что, не поняла, что они это убийство как-то со мной связывают? А по поводу похорон мне Софа, Абикова мать звонила. Ты удовлетворена?

– Да, – сдавленно ответила, вся прижавшись от моего рыка к двери, Марина. – Извини.

Поразмышляв недолго над звонком следователя, я набрал Ведецкого. Я знал, что адвокат не любит, когда его беспокоят поздними вечерами, и иногда просто не берет трубку, но на мой звонок он откликнулся сразу. Я объяснил ему суть вопроса, что надо мною (теперь надо мною лично!) повис еще один дамоклов меч, и попросил его по возможности подключиться и к этому делу тоже. Стряпчий, как обычно, внимательно и не перебивая, выслушал меня, посетовал на две ошибки, которые я допустил в разговоре со следователем (не надо было говорить о натянутости отношений с покойным и о том, что я выезжаю из страны), и сказал:

– Конечно, Арсений Андреевич, я подключусь. То есть вы хотите, чтобы я завтра связался с этим старшим лейтенантом Лазаревым и выяснил, что они, упаси Бог, на вас имеют и что, соответственно, от вас хотят, так? Ну, хорошо. Доверенность от вас у меня есть, так что общаться со мной они будут обязаны. И я сразу позвоню. Тогда все?

И мы распрощались. Марину сморило, и она спала, свернувшись калачиком и крепко вцепившись в ремень безопасности. Я несся вперед, то и дело обгоняя идущие впереди машины. За окном была темнота, и только красная подсветка приборной панели отбрасывала по салону резкие, причудливые тени. Я вспомнил, как в детстве, когда я не мог заснуть, я представлял себя капитаном межзвездного суперкорабля «Радуга», могущего в одно мгновение попасть в любую точку пространства и настолько мощно вооруженного, что мог уничтожить, аннигилировать не только любую планету, но и средних размеров звезду. На этом корабле я бороздил межгалактическое пространство, сражаясь с вселенским злом, изредка возвращаясь на родную Землю. Все это было навеяно книгами Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» и «Час Быка», которыми я тогда зачитывался. Вот и сейчас я – капитан Рад Шторм (почти Дар Ветер, верно?), сидя в тесном кокпите «Радуги», несся вперед с гиперсветовой скоростью, готовясь нырнуть в нейтринную воронку, чтобы вынырнуть из нее на другом краю Вселенной, у Врат Зла. Я улыбнулся детским воспоминаниям, из глаза выкатилась ностальгическая слеза. Марина проснулась, прищурившись, посмотрела на часы, потом на меня:

– Где мы уже?

– Подъезжаем к границе, – ответил я. – Еще километров двадцать.

На таможенно-пропускном пункте «Нехотеевка-Гоптовка» (по-украински «Гоптiвка») мы были за полчаса до полуночи. Говорят, сейчас, когда отношения между Россией и Украиной больше напоминают войну, чем мир, этот пограничный переход можно пересечь за полчаса; по крайне мере веб-камеры показывают совершенно свободную дорогу и с нашей, и с их стороны. Но в описываемое время хвост машин, чтобы только въехать на территорию таможни, растягивался на несколько километров. Я помолился и рванул по встречке, срезав километра два и занырнув в свой ряд только там, где начиналось ограждение, дисциплинирующее водителей строго в один ряд. Мое нахальство, безусловно, сэкономило нам массу времени, но все равно на прохождение обеих таможен ушло какое-то невообразимое количество времени. Мы постарались потратить его с максимальной пользой, заказав себе номер в лучшей гостинице (лучшей – как как нам показалось – из числа тех, до которых нам удалось в этот ночной час дозвониться), и детально изучив по карте Мариуполя маршрут отель – банк – ментовка.

Когда мы выехали с таможни на украинской стороне, было уже пять утра. От желания спать меня штормило, и Марина села за руль. Я мгновенно вырубился, просыпаясь только под очень уж тряские ямы и еще более редкие подсказки навигатора, да один раз, когда жену поймали за превышение скорости местные ДАИшники. Но триста пятьдесят километров по территории Харьковской и Донецкой областей она умудрилась пролететь за четыре часа, и в девять ноль две мы были у Линейного отдела железнодорожной станции Мариуполь на площади мичмана Павлова.

О том, что мы подъезжаем, Марина заблаговременно позвонила Кириллу, и отпрыск уже ждал нас, прислонившись к росшему у обочины дороги толстенному платану. Увидев «Субару», он вскинул вверх руку и лениво отделился от пятнистого ствола. На нем были стильные джинсовые бермуды, цвета красного грейпфрута тенниска Lacoste, очки Ray Ban и белые кеды. Он имел вид жуира и ловеласа, тормозящего такси где-нибудь на Сансет или Оушен Драйв, а никак не наркокурьера-арестанта накануне посадки. Я опустил стекло.

– Привет! – с интонациями, не менее беззаботными, чем его внешний вид, поприветствовал он нас. – Как добрались?

При ближнем рассмотрении на лице отпрыска обнаружилась трехдневная небритость, а салон машины заполнил характерный «выхлоп» на стадии преобразования «свежака» в «перегар». К тому моменту за рулем снова был я, и только это спасло Кира от того, чтобы я тут же не врезал ему по морде, – Марина угадал мои намерения и, наклонившись, перекрыла мне траекторию удара.

– Господи, почему от тебя так пахнет! – воскликнула она, тонко определив самый уместный, по ее мнению, в этой ситуации вопрос. – Ты что, пил?

– Ага! – ухмыльнулся Кир. – Менты всю ночь поили водкой и жизни учили.

– Научили? – не удержался от сарказма я.

– Частично, – в тон мне отозвался Кир. – По крайне мере теперь я точно знаю, как не попасть в такую ситуацию.

– А мы знаем, за что деньги отдаем, – зло продолжил интермедию я. – За то, что они выполнили недоделанную нами работу по твоему воспитанию. Такое дорогого стоит, не жалко. Кстати: «не попасть в ситуацию» – это означает не возить больше наркотики, или знать, как их спрятать, чтобы не нашли?

Марина повернула ко мне голову с огромными глазами и, безмолвно артикулируя, донесла до меня что-то вроде: «Ну, отец, хватит, что ли!» Я махнул рукой и отвернулся.

– Ну, что дальше? – спросила Марина.

– Так, а что дальше? – переспросил Кир, для которого дальнейшее развитие ситуации явно представлялось несколько туманным. – Вы деньги привезли?

– Да, но у нас все на карте, нам в банк нужно! – привзвизгнула Марина. – Как бы мы поперли наличку через границу? А время-то уже сколько? Мы к десяти никак не успеем!

– Определенно, – уверенно ответил Кир, глядя на часы. – Ладно, я сейчас спрошу.

Он отошел от машины и проскользнул в открытую калитку в голубых металлических воротах в глубине улице, откуда с самого начала за нами внимательно наблюдал, для вида индифферентно покуривая сигарету, какой-то поц в темных, не по погоде брюках и рубашке с коротким рукавом – совершенно типажный мент. Кирилл подошел к поцу и что-то спросил, кивая головой в нашу сторону. Поц зыркнул на нас глазами, поспешно отвернулся, и что-то ответил. Лицо Кира осветилось радостью, словно он неожиданно познал абсолютную истину Бхагават-Гиты, и он снова бросился к нам.

– Это кто, Николай Николаевич? – хмуро спросил я.

– Да нет, ты что?! – махнул рукой Кир. – Николай Николаевич – начальник, а это Слава – так, оперок, шестерка. Он брал меня в поезде, ему велено за мной присматривать.

– А, – ответил я, проникаясь к Славе еще большей неприязнью. – И що вин кажэ?

– Он говорит, все нормально, езжайте в банк, – выпалил Кир, выдохнув в салон очередную волну перегара. – Они убедились, что вы приехали, они подождут, но только до одиннадцати. Им сводку подавать, они хотят до одиннадцати увидеть деньги.

– Черт! – выругался я. – Какого ж хрена мы тут время теряем!

Я с проворотом колес дал с места, безжалостно обдав щеголя с ног до головы жаркой августовской пылью. В банке мы были через десять минут. Там все прошло без эксцессов, если не считать того, что в связи с тем, что местный банк не был корреспондентом моего, комиссия за снятие наличных с карты оказалась аж три процента. И хотя в Москве по телефону банковская девочка меня уверяла, что комиссия составит всего один процент, спорить было не о чем, а возмущаться некогда, потому что часовая стрелка неумолимо приближалась к одиннадцати. Уповая на Господа, чтобы в этот утренний час в банке не случилось нехватки наличных, или какой другой эпидерсии, мы не дыша наблюдали через стекло за действиями операционистки, и выдохнули только, когда пересчитав на машинке все пятьсот тысяч гривен, она упаковала их в подаренный нам по такому случаю брезентовый мешок и передала мне в руки.– Все? – на всякий случай спросил я.