Текст книги "Дотянуться до моря (СИ)"

Автор книги: Аркадий Гендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц)

Последнее слово она почему-то произнесла с ударением на первую гласную. Меня это «поняла» позабавило, но на Иву Дарьин крик произвел противоположный эффект. Она была похожа на боксера-тяжеловеса, неожиданно получившего сдачи от соперника-мухача и теперь не представляющего, как дальше вести бой. Ива осеклась и только часто-часто закивала головой.

– Вот и хорошо, – победоносно ухмыльнулась Дарья. – Сейчас я пойду в ванную, быстро закончу с вопросами личной гигиены и приду. Get ready!

Он двинулась в сторону коридора, походка ее была сильно нетверда. С порога комнаты она, игриво отклячив ногу, послала нам воздушный поцелуй и скрылась в ванной. Зашумела вода. Я посмотрел на Иву. На ней лица не было, взгляд блуждал, веко левого глаза нервически дергалось.

– Что она сказала? – спросила у меня Ива.

– Сказала, чтобы мы были готовы, – охотно блеснул знанием английского я.

Ива непонимающе уставилась на меня.

– К чему быть готовыми? – шепотом спросила она, и тут ее осенило. – Боже, ты понимаешь, что она имела в виду? Она сказала, что хочет… с нами. Ты представляешь, что сейчас может произойти?

Я с идиотически-сочувствующей улыбкой кивнул и одновременно отрицательно помотал головой. Иву такой ответ явно не устроил, и она бессильно закатила глаза.

– Можно быстро одеться и сделать вид, что ничего не было, – снес я первое овулировавшееся в мозгу. – Что ей все показалось.

Ива посмотрела на меня, как на идиота и уже открыла рот – явно для выволочки за неконструктивный стеб, но тут ее глаза опустились ниже, где полотенце над моим причинным местом все еще стояло шатром. В ее зрачках заполыхало пламя.

– Если ты к ней полезешь, – зашипела она, – я тебя убью!

До меня даже не сразу дошел смысл ее слов. Она сказала, что если сейчас дочь присоединится к нам в постели, и я, воспользовавшись моментом, засуну в нее свой член, то за этим последует высшая мера наказания. То есть, сам факт моего покусительства на ее дочь Ива воспринимала не просто как нечто возможное, но и весьма вероятное. Ах-х-хренеть! Разгоняя тяжелый хмельной туман, я по типу коня тряхнул головой и уставился на нее.

– С ума сошла? – максимально трезвым и серьезным тоном вопросил я. – Понимаешь вообще, что ты сказала? Ты серьезно думаешь, что я могу вот так на твоих глазах полезть к твоей дочери? Ты за кого вообще меня держишь? За кролика-сексопата без представлений о морали?

– Извини, ничего такого я в виду не имела, – сухим тоном, каким можно было бы сказать: «С тебя станется!», ответила Ива.

Секунду подумав, я решил обидеться. Пробормотав: «Ну, ладно, вы тут дальше сами», я встал с кровати и начал взглядом искать трусы. Ива подхватилась из-под своих простыней и, стремительно метнувшись ко мне, больно схватила за запястье.

– Арсюш, извини, я глупость сморозила! – с умоляющим взглядом из-под бровей «домиком» простонала она. – Ну, дура я! Не уходи, не оставляй меня одну!

В ее голосе было столько неподдельного трагизма, обращение «Арсюша» было таким трогательным, а уходить из собственного номера настолько не хотелось, что я, поломавшись для виду секунды три, снова опустился на кровать. К тому же трусы в поле моего зрения так и не попались. Ива чуть не плакала, глядя на меня взглядом пнутой собачонки. В знак примирения я улыбнулся и поцеловал ее в холодный нос.

Долгие годы я внимательно наблюдал за жизнью это семьи. И хотя это было, что называется, со стороны, исключительно по Ивиным рассказам, многое, как потом выходило, мне представлялось совершенно правильно. То, что Ива не просто любит дочь, а любит ее любовью абсолютной, я бы сказал, на молекулярном уровне, я знал и так. Что такая беззаветная материнская любовь часто бывает подчиненной, мне тоже было известно. Но что Дашка (то есть, Дарья) из матери просто веревки вот так может вить, я не догадывался. На месте Ивы я бы через пять секунд после такого бесцеремонного вторжении влепил бы дочери пощечину, еще лучше – пару-тройку полновесных плюх, чтоб башка отскочила, и выгнал бы топиться в бассейне, вешаться на пальме или еще куда – неважно.

– Ив, – осторожно начал я. – тебе не кажется, что ты несколько увлеклась этим спектаклем? По-моему, ее надо просто выставить. Глубина воды в бассейне метр двадцать, там невозможно утопиться. Там спасатели, в конце концов!

– Ты не понимаешь, – зашипела Ива в ответ. – Она уже наглоталась один раз лекарств, когда я дала ей пощечину. Она пойдет и утопится, она такая! Я не знаю, что делать!! Я боюсь!!!

Из ее глаз хлынули слезы. Я обнял Иву за плечи и глубоко вздохнул. Похоже, дело обстояло еще хуже, чем можно было себе представить.

Шум воды прекратился, и Дарья, ощутимо пошатываясь, вышла из ванной. Вместо одежды на ней было обернутое вокруг торса большое белое банное полотенце, свободным концом которого она неловко пыталась вытереть концы мокрых волос. Но конец был слишком маленький, и Дарья раздраженно с силой дергала за него. Ее усилия увенчались успехом, и ровно в тот момент, когда Дарья остановилась на пороге, полотенце размоталось и оставило ее перед нашими взглядами совершенно голой. Воцарилась классическая, уже вторая за сегодняшний вечер безмолвная сцена.

– Уп-с! – пьяненько прыснула Дарья. – Простите, кажется, у девушки проблемы с гардеробом.

Она попыталась снова завернуться, изогнулась, пытаясь зажать полотенце подмышками, но ткань выскользнула, Дарья еле успела поймать его уже у пола и в результате водрузила себе на бедра, прикрыв грудь прядями волос. Фигурой, как и ростом, она была совершенно не в мать – очень худая, узкие бедра, коротковатые ноги, из-за чего она постоянно старалась ходить слегка на цыпочках. Тонкие черты лица портил тяжеловатый подбородок, явно унаследованный от отца. Да и темноволосой при матери – натуральной блондинке дочь тоже была ясно в кого. «Папаша подосрал», – смеялась Ива, когда мы изредка обсуждали непохожесть дочери на мать. Еще у Дарьи была маленькая даже для ее возраста грудь и плоский живот в мускулистую клеточку. Но при том, что писаной красавицей Дарья явно не была, я не мог не отметить исходящую от нее врожденную сексуальность, и этим она была в мать. И еще – глазами. Когда Ива смотрела на меня своими арийскими цвета сельдереевого сока глазищами, со мной всегда случались позывы к эрекции, и на Дарьин взгляд реакция моего организма оказалась идентичной. Видеть этого Ива не могла, но, видимо, в моем взгляде был такой интерес к внезапной Дарьиной наготе, что мать пребольно ущипнула меня за ляжку.

– Ай! – вскрикнул я.

– Ага, – отозвалась Дарья. – Я, собственно, готова.

И она решительно шагнула к кровати.

– Дарья!! – в последней попытке возопила Ива. – Остановись!

Ее интонации напоминали крик часового: «Стой, стрелять буду!», но на Дарью это не произвело никакого впечатления. Она уже была на кровати и на четвереньках, похожая на тощую кошку, двигалась к матери. Ива в ужасе пыталась отползти от приближающейся дочери, но сзади была спинка.

– Я хочу тебя, мама! – с гаремным придыханием проурчала Дарья. – Я давно искала гомосексуального опыта, и рада, что это произойдет с нечужим человеком. Ты ведь не будешь против?

Дарья потянула на себя простыню, под которой укрылась мать. Та тихо взвыла.

– Нет, Даша, Дарья, нет, не надо, опомнись! – запричитала она, вцепившись в свой край простыни двумя руками.

Евин голос звучал истерически и одновременно настолько трагично, что несмотря на то, что разборка между матерью и дочерью меня, вроде как, впрямую не касалась, да и Ива, по сути, настоятельно просила не вмешиваться, я решил, что встрять все-таки нужно. «Эй, малявка, все, хорош, представление окончено. Пошутили и хватит. Давай на горшок и спать!» – тирада в этом роде уже готова была слететь с моих губ, но… не слетела.

Не знаю, почему. Или – знаю… Да, знаю. Ровно за тот малый отрезок времени, в течение которого было еще не поздно вмешаться, в моей пьяно-навиагренной голове пролетел целый гигабайт мыслей, наиболее рациональной из которых была: «Она сама сейчас остановится. Девочка перебрала и решила всех поэпатировать. Просто не может быть, чтобы она пошла дальше!». Но самой честной, истинной, всамделишней, шедшей прямо от сути естества моего была мысль о том, что другого такого шанса трахнуть Ивину дочку больше не будет. И что дурак я, что пару минут назад такую правильную речугу закатил, – после такой на попятный уже не пойдешь. И, поразившись вдруг тому, что как белое от черного отличаются высказанные мои слова от невысказанных помыслов, рот я захлопнул. Хотя не уверен, что в тот момент какие-то мои слова уже чему-то могли помешать.

– Мам, да ладно те! – очень развязно сказала Дарья. – Чё ты, расширь свои границы!

С этими словами Дарья резко рванула простыню верх и поднырнула под нее. Простыня опала вниз белым пузырем и укрыла их обоих, так что с одной стороны из-под ткани торчала Ивина голова, а с другой – Дарьины голые ноги и едва прикрытый полотенцем тощий зад. Под простыней началась возня, но долго сопротивляться такой атаке Ива не могла, уж я-то знаю.

Хорошо известно, что женщине можно доставить удовольствие самыми разнообразными способами и, соответственно, разными частями тела. Наиболее подходящая часть, чтобы ублажить Иву, это, безусловно, язык. Для нее то, что на медицинском языке называют кунилингусом – как валерьянка для кошек. Если представить Иву на месте партизанки военных времен, врагам не нужно было бы долго мучить ее изощренными пытками. Нужно было просто привязать ее к гинекологическому креслу, позвать десяток солдат с крепкими челюстными мышцами, и максимум через четверть часа партизанка сдала бы все известные ей тайны.

Я еще раз бросил взгляд на подпростынную возню, на трагическую маску безнадежного сопротивления на Ивином лице, на вихляющийся Дарьин зад, смачно выругался про себя и, захватив коньяк и сигареты, направился на балкон. Но не суждено было этому томному турецкому вечеру стать инцестуальным. В ту самую секунду, когда я огибал угол кровати и уже потянулся к ручке балконной двери, простыня, укрывавшая Дарьин топ и Ивин боттом, взлетела белым парусом, открыв место схватки мамы и дочери. Ива лежала, закрыв рукой глаза, тяжело и прерывисто дыша. Ее шея, плечи, грудь алели рваными пятнами, как при крапивнице, ноги были сжаты, казалось, с силой челюстей нильского крокодила. Дарья, покачиваясь, стояла на коленях над распростертой перед ней матерью, задрав подбородок к потолку и сильно прижимая ладони к животу. Я протянул руку тронуть ее за плечо, но в этот момент ее вдруг скрутило, щеки ее надулись, и Дарью бурно вырвало прямо под себя, забрызгав Иву до пупка. Та распахнула глаза, взвизгнула, вскочила и бросилась к дочери.

– Даша, Дашечка, что с тобой?! – запричитала она, пытаясь обнять дочь.

Дарью снова вырвало прямо матери на грудь.

– Скорую, звони в скорую! – закричала мне Ива, прижимая ослабевшую Дарью к себе.

Я кинулся к телефону, успев подумать: «Какая, блин, скорая? Заграница же!»

– Не надо скорую, – слабо пробулькала Дарья. – Мы просто по… покурили… слишком много… Щас пройдет…

Ее загорелое лицо посерело, у нее зуб на зуб не попадал.

– Бо-о-оже! – шепотом возопила Ива.

Я сочувственно посмотрел на нее. В одночасье подвергнуться попытке лесбийского насилия со стороны дочери, по ходу пьесы узнав, что кровиночка как минимум балуется наркотиками – это испытание не для средней материнской психики. Ивины глаза были полны слез, она гладила Дарью по волосам, совершенно не замечая, что ее руки, обнимающие дочь, были все в следах рвоты, по виду (да, что удивительно, и запахом тоже!) удивительно напоминавших соус «Тысяча островов». «Вам обеим нужно в душ», – тоном метрдотеля ресторана из «Бриллиантовой руки» сказал я. «Да, да, правильно!» – встрепенулась Ива, без видимых усилий, как грудничка, подхватила дочь на руки и бегом бросилась в ванную комнату. «Коня на скаку остановит…», – всплыло в моем мозгу. Я воспользовался перерывом в действии и подошел к двери. Черт, так и есть – предназначенный оберегать от навязчивого сервиса стикер при закрывании двери сквозняком задувало в щель между полотном и коробкой, и он блокировал защелку. Дверь оставалась закрытой, но не запертой. С удовлетворением поставив точку в вопросе о том, как Дарья открыла дверь в номер, я сделал все как надо, и со спокойной душой принялся наводить порядок на заблеванной постели.

После четверти часа отрезвляющей комбинации горячего и холодного душа Дарья порозовела, ожила, ее перестало колотить. Мать насухо вытерла дочь полотенцем, и та уснула еще до того, как мы дотащили ее до постели. Мы уложили ее под одеяло, накинули халаты и ушли на балкон, в ночную влажную парилку, прихватив остатки коньяка. Ива пила и курила одну сигарету за одной, каждые пять минут порываясь проверить Дарью, пока наконец я убедил ее, что вполне достаточно наблюдать за кровиночкой через стекло балконной двери. Скоро Иву начало отпускать, ее зубы перестали стучать о край стакана. После очередной порции я заметил, что она снова захмелела, и это, наверное, было к лучшему. Стиснутая до этого в позе Роденовского мыслителя, она начала потихоньку словно расплываться в кресле, пока, не докурив очередную сигарету, не откинулась полностью на спинку. Ее глаза медленно закрылись. Я вынул из ее пальцев окурок, укрыл полой халата нервно сжатые колени, и тоже вытянулся в удобном плетеном кресле, пытаясь думать о произошедшем. Но запахи и звуки тропической ночи быстро убаюкали меня, и я тоже уснул.

*****

Разбудила меня вышедшая на балкон Дарья. Взгляд на циферблат своей Омеги – я проспал часа полтора. Посмотрел на Дарью – она была как новенькая, полностью одета, и даже ее гавайский блузон был застегнут на все пуговицы. Она никак не производила впечатление распутницы-наркоманки, только что вытворявшей такие вещи, что, как говорится, половицы вылетали.

– Мама, вставай! – сердито шептала она, дергая Иву за руку.

Ива проснулась и окинула непонимающе-ошалелым взглядом меня и на дочь.

– Мама, нельзя столько пить! – строго выговорила ей Дарья, взвешивая в руке пустую бутылку из-под Хеннеси.

Ива счастливо закивала и заключила дочь в объятия. «Жива, жива!» – запричитала она, снова гладя Дарью по волосам, теперь чистым и расчесанным.

– Ну, конечно, жива, почему я должна быть не жива? – еще больше нахмурилась Дарья, скользнув по мне настороженным взглядом.

«Ничего не помнит или прикидывается?» – пронеслось в моей голове.

– Ты что, ничего не помнишь? – повторила за мной Ива, отстранив дочь на вытянутые руки и пристально глядя ей в глаза. – Что ты здесь вытворяла?

«Вместе с нами», – добавил про себя я.

– Не понимаю, мама, что я должна помнить? – очень естественно удивилась Дарья и только ее взлетевшие вверх брови дрожали, безошибочно, на мой взгляд, выдавая игру. – Разве что последний коктейль был, пожалуй, лишним…

– Ты, ты… – в смятении начала Ива, понимая, видимо, что не следует воспроизводить всю правду-матку о событиях последних нескольких часов, но не зная, чем эту правду заменить.

– Да, когда ты пришла, ты была немножко нетрезва, – перехватил инициативу я. – Тебя стошнило, мама отмочила тебя в душе и положила спать.

Ива кинула на меня взгляд, полный благодарности.

– Надо же, я совершено ничего не помню! – воодушевленно подхватила Дарья. – Мам, ну прости меня, пожалуйста!

Все человеческие чувства от удивления до огромного облегчения мгновенно пронеслись в Ивиных глазах, она привлекла Дарью к себе и крепко прижала.

– Конечно, я прощаю тебя! – зашептала она, орошая дочь слезами счастья. – Я так люблю тебя, Даша, Дашечка! Можно, я буду тебя хоть иногда так называть?

– Нельзя! – отрезала в ответ на матернины излияния Дарья, вырываясь из ее объятий. – И хватит телячьих нежностей! Что люди подумают?

Ее взгляд скользнул по «людям». Когда наши глаза встретились на секунду, я уловил в них и озорную радости от маленькой победы в сложной ситуации, и облегчение избалованного подростка, избежавшего наказания за шалость и уже, возможно, нацелившегося на шалость очередную.

Вызвонили Володю. Бледный инфантильного вида юнец появился минут через пятнадцать, весь вид его говорил о том, что последние несколько часов он тоже где-то отсыпался, а хвоя в волосах наталкивала на мысль о зарослях возле бассейна. Ива показательно распекла его за то, что он бросил Дарью одну, малец пытался объяснить, что та, мол, «сама», но потом вспомнил о джентльменстве и принял остаток экзекуцию молча. Получив строгое указание идти по номерам и ложиться спать, они двинулись к выходу. Ива сопровождала их до двери, видимо, для верности.

– Мам, ты-то скоро? – спросила Дарья уже в дверях, ревниво глядя на меня через матернино плечо.

– Как получится, дочь, – нарочито громко ответила Ива, тоже бросая на меня взгляд. – Нам нужно еще кое-что обсудить с дядей Арсением.

– Я даже предполагаю, сколько раз вы будете это обсуждать, – с ударением на «это» воткнула матери шпильку Дарья. – И, пожалуйста, передай дяде Арсению, чтобы не слишком углублялся в процесс обсуждения!

Мать аж поперхнулась, а Дарья, страшно радуясь недвусмысленной прозрачности своей двусмысленной реплики, с победоносным видом вышла из номера. «Язва, – констатировал я. – Вся в папашу».

*****

За неплотно задернутыми шторами занимался рассвет. Мы лежали и курили. Мягко говоря, было чего обсудить, но Ива молчала.

– Слушай, а как она нашла-то нас? В отеле четыреста с лишним номеров! – не выдержал я.

– Понятия не имею, – дернула плечом Ива. – Я о другом думаю.

– Ну, да, – понимающе подхватил я. – То, что произошло, стоит того, чтобы об этом подумать.

– Я думаю как раз о том, чего, к счастью, не произошло, – хмыкнув, срезала меня Ива. – Хотя ты знаешь, я ведь была в полсекунде от того, чтобы коленки разжать. И что самое интересное, в этот миг думала я не столько о том ужасе, который происходит, и с которым я ничего не могу поделать, а о том, что у меня такая ситуация уже не первый раз в жизни. Что все развивается по спирали, и что все предопределено: сейчас, как и в те разы в прошлом, я сдамся. Рассказать?

– Да, конечно! – поспешил ответить я, чуть не поперхнувшись дымом от неожиданного вопроса. – Очень интересно.

Последние слова вышли какие-то казенные, как на отчетно-перевыборном собрании, но, к счастью, Ива, вся в своих переживаниях, не заметила.

– Первый раз это было, когда я девственности лишалась, – усмехнулась она. – Мне было семнадцать, до того у меня были уже ухажеры, но с ними даже попытки не было. Но они мне и не нравились, а этот наоборот, очень. Высокий, выше меня, чернявый. Женя, помню, его звали. Мы выпили, начали целоваться. Я уже легла на спину, помогла ему снять с меня колготки с трусами, он тоже разделся. У него все было, как по команде «на старт», и мне это очень льстило. Я думала, что это у него именно на меня такая реакция, не знала еще, что в семнадцать лет у мальчиков и на дырку в заборе торчок. Он говорил какие-то слова, глупые, приятные, возбуждающие, и лез рукой, разжимал коленки. А у меня как ступор – не могу, и все. Не страшно, что больно будет или что залететь могу, а просто барьер какой-то стоит и не падает. И тут вдруг я подумала, что если я ему не дам сейчас, то девки в классе скажут: «Зачем же ты его в кровать-то затащила, если дать намерена не была? Сразу бы сказала ему, что нет, мол, не буду, не проси. Вон, Ленка Кочнева по нём сохнет, может, ей обломилось бы. Как собака на сене, ей богу! До свадьбы себя бережешь? Ну и дура ты, Ива-слива (у меня прозвище такое было), как есть дура!» И от таких мыслей сразу у меня барьер упал, и все случилось, представляешь?

– Ага, – ответил я. – То есть, в этот первый раз стимулом для тебя выступила боязнь общественного мнения. А как было второй раз?

– А второй раз с тобой был, мой мальчик! – засмеялась Ива. – Когда у нас все произошло, помнишь?

Конечно, я помнил. Я, как часто тогда, возил Иву по каким-то ее делам, нам нужно было что-то забрать из их с Аббасом супружеской квартиры на проезде Шокальского. Я пил на кухне сваренный мне Ивой кофе, она, стоя рядом, курила в открытую балконную дверь. До этого дня между нами ничего не было, хотя Ива и рассказывала, что Софа давно уже смотрит подозрительно на частые поездки снохи с Арсением Андреевичем и часто втыкает ей по этому поводу шпильки. «Что делать, если муж вместо того, чтобы заниматься делами семьи, шляется неизвестно где? – отбивалась от свекрови Ива. – Мне как по Москве прикажете передвигаться? Сказали бы лучше спасибо Арсению Андреевичу, что бесплатно возит нас с Дашей на своей машине! Не нравится – дайте денег на такси!» Обиженная Софа уходила на кухню, – мы весело смеялись, над тем, как Ива весьма похоже представляет Абикову мать с ее презрительно выпяченной нижней губой. Я смотрел, как Ива курит и думал о том, как бы я хотел, чтобы под Сониными подозрениями были бы хоть какие-то основания. Между розовой Ивиной блузкой и поясом джинсов образовалась полоска голой кожи, мое лицо было как раз на этом уровне. Я не удержался и поцеловал Иву в этот маленький промежуток. Ее кожа была теплая, немного шершавая и солоноватая на вкус. Ива странно посмотрела на меня сверху вниз, затушила сигарету и, неразборчиво что-то пробормотав, вышла с кухни и скрылась в ванной. Оставшись один, я напряженно думал над ее внезапным уходом, в конце концов решив, что слишком много себе позволил. Напряженно я ждал ее возвращения, чтобы сразу броситься извиняться, но когда дверь снова открылась, я понял, насколько сильно ошибся в предположениях. Потому что сейчас на Иве был чудовищного темно-зеленого цвета махровый халат, и не нужно было быть провидцем, чтобы догадаться, зачем женщина ходит в ванную и переодевается в домашнее, когда на кухне у нее сидит мужчина. Ива бросила на меня – скорее, сквозь меня – какой-то обреченный взгляд, словно сказав: "Ну, вот…", и прошла в комнату. Я вскочил, чуть не уронив табуретку, и когда тоже вошел, Ива уже лежала на разложенном диване, служившем им с Аббасом супружеским ложем. Полы халата ниже завязанного на талии узлом пояса раскинулись, и под ним на ней ничего не было. Ее отделяли сейчас от меня сейчас только плотно сжатые колени. Сердце загрохотало в груди, как проносящийся на расстоянии вытянутой руки поезд.

– Да, я помню, – ответил я. – Так мне не показалось, что когда кроме как нестись вперед ситуация другого развития, вроде бы, уже не предполагала, ты наоборот, как-то задумалась и решила притормозить?

– Да, верно, – кивнула Ива. – Тогда на кухне я думала о том, что когда-нибудь любому мужику надоедает, что им на халяву пользуются. Ну, и вся в раздумьях пошла в ванную. Но от раздеться до ноги раздвинуть у порядочной женщины дистанция километр, чтоб вы знали, ха-ха! На самом деле решение я принимала уже лежа рядом с тобой, и совсем как в первый раз, миллиард мыслей роился у меня в голове. Да, логически нужно было двигаться вперед, но я понимала, что после этого слишком много в моей жизни уже никогда не будет по-прежнему, и эта мысль была как шлагбаум.

– Но ведь в результате все получилось, – осторожно сказал я. – Что же на этот раз тебе помогло, что подняло шлагбаум? Это же не было накануне вечера встреч выпускников, где совет одноклассниц снова мог бы подвергнуть тебя остракизму?

– Нет, – рассмеялась Ива. – Язва ты. Шлагбаум подняла мысль о том, что твоя Марина была, все-таки, неправа. Причем дважды.

– Марина! – чуть не подпрыгнул я. – Моя Марина? Господи, она то тут каким боком?

Я приподнялся на локте и с нетерпением ждал продолжения истории. Ива же, как опытный рассказчик, держала паузу, докуривая сигарету. И только когда окурок умер в пепельнице, она снова открыла рот.

– Как-то, когда еще все были вместе, на новом годе в офисе мы стояли, курили с Мариной и еще с какой-то бабой из магазина, не помню, рыжая такая, с сиськами и с губами. Ну, ржали, матюкались, знаешь, когда бабы в своей компании сильно подопьют. Разговор зашел о мужниных изменах. Я честно сказала, что хотя своего Абика никогда ни на ком не ловила, но особых иллюзий на этот счет не питаю. Баба эта магазинная подхватила, что у нас, у жен, нет шансов на мужнину верность минимум по двум причинам. Первая – это то, что мужики полигамны от природы, что у них даже счетчик такой от рождения встроен, скольких самок они осеменят. А вторая – в нас самих. Что, дескать, мужики бы не изменяли, если б бабы не давали. Что через такой хилый плетень, как мы, только ленивый не перелезет. Мол, сами виноваты. Тут Маринка твоя подхватилась вся и давай эту с губами чехвостить. Мол, конечно, с такими-то мыслями! А вот она, Марина, к примеру, мужу верная и точно никогда ни с кем на адюльтер не соблазнится. И в подругах своих всех она уверена тоже. Потому что у порядочных, мол, женщин, принято, что муж подруги – не мужчина. И ко мне – мол, Ива, так ведь? Я помню, аж поперхнулась. Нет, не то, чтобы я уже тогда глаз на тебя положила, такого еще не было, но голос твой уже тогда казался мне весьма сексуальным. Ну, я киваю в такт Марине твоей, мол, йа, йа, натюрлих, подругин муж не объект для возжелания имеет место быть. А Маринка не унимается, конкретика, вишь, ей нужна. Спрашивает меня: вот, мол, если бы ее муж Арсений вдруг да и начал бы до меня домагиваться, верно же, что я бы его отшила? Я уже рот открыла, чтобы согласиться, но Маринке снова неймется. Нет, она, конечно, в муже своем Арсении уверена, и во мне уверена (мы же подружки, Ивушка, верно?), но вот если на секунду такое все-же предположить? Я второй раз открываю рот, чтобы согласиться, но тут к нам подходишь ты с кем-то еще, мы все ржем, что вот как раз сейчас можно и проверить. Ты ничего не понимаешь, и оттого мы ржем еще пуще. Так на Маринин вопрос я тогда и не ответила, и не то, чтобы я с ней была несогласная. Но вот когда я уже лежала, а ты сел рядом, мои сжатые коленки поцеловал и ладони на них положил, тут я и подумала, что Марина дважды ошибалась – и во мне, и в тебе. И тут уже было ничего не поделать…

Я слушал все эти преданья старины глубокой с живейшим интересом, но не смог удержаться, чтобы не запустить в Ивины рассуждения крючок.

– То есть, ты хочешь сказать, что лежала и думала, что коли уж твоя подруга и моя жена Марина ошибалась по нашему с тобой поводу, то было бы нелогично эту ее ошибку не подтвердить практическими действиями, так? – спросил я. – А ты не допускаешь, что если бы ты в последний момент передумала, то это означало бы, что моя благоверная в своих рассуждениях не была неправа? И если бы в тот момент именно такая мысль пришла тебе в голову, история могла бы иметь совершенно другое продолжение?

– Нет, не означало бы! – передразнила меня Ива. – К сожалению, относительно нас с тобой Марина в любом случае ошибалась. Потому что мы с тобой изменили нашим супругам гораздо раньше того момента, когда это произошло физически. Когда ты, точно не знаю, а я… Даже не когда в ванной после душа раздумывала, надевать ли мне джинсы, а еще раньше, на кухне, когда я не просто подумала, что столько времени водить мужика на веревочке – это стервизм и сучство, но и обрадовалась поводу доказать, что я не стерва и не сука. Но если совсем честно, то в самый, самый последний момент, когда еще можно было все остановить, я подумала, что если уж твоя Марина оказалась неправа в моем отношении, о пусть уж она ошибется и относительно тебя. Только не вздумай сейчас приплести сюда в качестве основного инстинкта стадный!

– Нет, нет, стадность тут ни при чем! – воскликнул я, одновременно испытывая отчетливую досаду от того, что, похоже, напрасно все эти годы я свою победу над Ивой приписывал своему мужскому обаянию. – Не более, чем… как ты это сказала? Стервизм и сучство?

Ива, поджав губы, замахнулась на меня рукой со сжатым кулачком.

– Все, все, все, извини! – потешно сжался, словно ожидая удара я, страшно довольный своей маленькой местью. – Но какая же мысль была у тебя сегодня? Позволю предположить, что если в те разы все было так непросто, то теперь тебе в голову пришло нечто совершенно трансцендентальное!

– Иди в жопу, Сень! – ласково ответила Ива. – Я ему, можно сказать, как на духу, а у него один стеб на языке!

– Ну, прости, прости! – заизвинялся я, целуя Иву в плечо. – Жадно слушаю.

Ива вытащила из пачки новую сигарету, щелкнула зажигалкой. Пламя фитиля в предутренней темноте показалось очень ярким. Я зажмурил глаза, под веками замелькали разноцветные круги.

– Когда я из последних сил сопротивлялась Дашкиным пальцам, – хрипловатым голосом начала она, – гляди, все ляжки мне изодрала, дурища пьяная! – у меня в голове снова была тысяча мыслей. Но та, которая мною управляла, была о том, что ребенок мой так сильно чего-то хочет, чего-то у меня (неважно, чего!) так сильно просит, а я, сука-мать, не даю, сопротивляюсь, как Лёля-пионерка на групповом изнасиловании! Да на, господи, что мне, жалко, что ли?! В щеку целовать можно, в губы можно, а туда нельзя? Я когда ее кормила, бывало, по два раза кончала. До сих пор когда она до меня губами дотрагивается, меня током бьет.

Теперь Ива приподнялась на локте и застыла надо мной большой черной на фоне сереющего окна фигурой, из-за растрепанных волос на голове напоминающей копну сена на ветру. Я не видел ее глаз, но чувствовал, что она не мигая смотрит на меня.

– Я уже готова была раздвинуть ноги, представляешь, – закончила Ива и совсем уже тихо спросила: – Сень, я е…анутая, да?

Вокруг и так было тихо, но сейчас тишина, казалось, стала полной, абсолютной. Насколько ни был странным с виду вопрос, я прекрасно понял его. Четыре года назад Ивина мать, которой на склоне лет поставили диагноз «шизофрения», то ли случайно, то ли намеренно отравилась насмерть газом – ее нашли лежащей у включенной плиты с распахнутой духовкой. Немного отойдя от этой трагедии, Ива начала не на шутку беспокоиться вопросом наследственной передачи шизофрении по линии того же пола, что и больной. Особенно ее беспокоила неизвестно откуда почерпнутая информация о том, что шизофрения при передаче по наследству в последующих поколениях «молодеет». Ива имела в виду несколько событий в своей жизни, когда ее поведение могло быть расценено как несколько странное. Я знал по крайней мере об одном из них, когда привокзальной цыганке удалось загипнотизировать Иву рассказами о том, что ее дочь смертельно больна, и спасти ее может только она, цыганка. Ива привела цыганку в дом, отдала ей все деньги, лежавшие в заначке, а на сдачу цыганка прихватила еще и все Ивино золотишко. Уходя, цыганка погрузила Иву в глубокий сон, очнувшись после которого та мало что помнила. Про то, что Ива заходила в квартиру с цыганкой, рассказали соседи. Аббас жену тогда чуть не убил, а рассказывая на работе о произошедшем, не стеснялся называть ее «е…анутой». Лично я ничего странного в этом случае не находил, многие цыганки от природы – очень мощные гипнотизеры, и у неподготовленного человека с обычной психикой против них шансов не больше, чем у меня против Федора Емельяненко в уличной драке. Но Ива тот случай очень тогда переживала, а после того, как был поставлен диагноз матери и особенно после ее странной смерти, знаю, переживала вновь. И вот теперь она имела в виду и все это, и что-то еще, чего я не знал, и Дарьино сегодняшнее выступление, конечно.