Текст книги "Дотянуться до моря (СИ)"

Автор книги: Аркадий Гендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц)

– Пусть отдохнет, – эхом согласился я. – Странно только что-то мне, что все самолетом, а он – поездом.

– Да все нормально, отец, не накручивай! – поморщилась Марина. – Обжегшись на молоке, на воздух дуешь, ей-богу! Везде тебе «мертвые с косами» мерещатся.

– Да какие там мертвые? – возразил я. – Я только за, чтобы у него было все нормально, чтобы никаких сюрпризов.

– Ну, вот и славно, – улыбнулась Марина, поднимая бокал с остатками вина. – Давай выпьем за то, чтобы у сынка нашего все было хорошо. И – никаких сюрпризов!

Звонко чокнулись, допили вино. Внезапно усталость сумасшедшего дня навалилась рюкзаком на плечи, заставила часто-часто моргать набрякшие веки, вырвалась из груди глубоким, сворачивающим челюсть зевком. «Все, я в душ и – спать», – пробормотал я, с закрытыми глазами вставая из-за стола. «Да, давай», – просто ответила Марина, убирая со стола. Я с наслаждением постоял под очень горячей водой, смывая с себя пот и дурную энергетику чужих злых эмоций. Потом голый, ежась в нахоложенных кондиционером плюс двадцати, поспешил в спальню, примериваясь с ходу юркнуть под толстое одеяло, и – спать, спать, спать. Но одеяла на постели не было, а вместо него посередине нашей широкой супружеской кровати лежала Марина, тоже голая, в позе: «Подывысь, коханый, що це такэ соблазн». Люстра потушена, горят два ночника на прикроватных тумбочках, и обращенный на меня взгляд Мариных карих глаз немного пьяный, соблазняющий и очень, очень решительный. Определенно не составить ей сейчас компанию в получении с меня супружеского долга не было никакой возможности. Тем более что задолжал я ей в этом смысле за последнее время о-очень много.

Марина и Ива были одногодками, во всем прочем будучи антиподами. Невысокая Марина была сложена классически-пропорционально – не длинные, но и не короткие ноги, типичная «гитарный» изгиб в очертаниях талии и бедра, узкие, уже таза плечи. Довольно маленькие, с крымское яблоко, груди, очень темные, морщинистые, как финики, соски. После того, как лет в сорок ее волосы начали быстро седеть, Марина начала краситься в черно-рыжую и, чтобы облегчить частую процедуру, здорово укоротила свои всегда роскошные локоны. В сочетании с крупнозубой улыбкой и чуть великоватым носом это сделало ее похожей на свою сверстницу Сандрин Боннэр с ее неординарной, но слишком уж интеллектуальной сексуальностью. Ибо когда восприятие женского sex appeal находится в ведении центров высшей мозговой деятельности, тогда возбуждение попадает в зависимость от слишком уж многих факторов, и наступает очень избирательно. И когда лет в сорок вслед за падением уровня соответствующих гормонов «ванька» перестал, как по молодости, делать «встань-ка!» на любую особу противоположного пола в очень широких рамках допустимых кондиций, в нашей с Мариной сексуальной жизни началось охлаждение. Ей же, молодой тридцатисемилетней женщине в самом соку, нужно было ничуть не меньше, чем во времена нашего знакомства, когда мы не вылезали из койки по многу часов. Дошло до того, что как-то раз, в разгар очередной «акции по принуждению мужа к сексу», изобразив всеми мимическими мышцами максимальную серьезность и сдобрив ее немалой дозой трагизма, я объяснил жене, что я, видимо, старею, и как раньше, уже не могу. Марина покраснела и пробормотала: «Я поняла. Прости». Стало полегче, но с тех пор тема «супружеских обязанностей» время от времени звенела между нами, как перетянутая струна. При том, что с Ивой, например, у меня все оставалось практически по-прежнему.

Я улыбнулся Марине, стараясь, чтобы улыбка не получилась очень уж вымученной, и лег рядом, на ходу сочиняя сценарий прелюдии. Но супруга оттолкнула мои руки, властно повалила на спину и движением челюстей, не терпящим возражений, захватила меня пониже пояса в плен. Я облегченно откинулся на подушки, ожидая, когда количество движений Марининого языка не перейдет в качество, при котором станет возможным возвращать долги. Но минута шла за минутой, а с моим форпостом ровным счетом ничего не происходило. Еще минута, и я стал комплексовать по этому поводу, и от этого стало только хуже. Какие Марина сделает выводы, если у меня не сработает, было слишком очевидно. Еще тридцать секунд, и Марина выдохлась, застыла, переводя дыхание, и снова набросилась на меня, как мясорубка на неподатливый кусок мороженого мяса. Но ее хватило ненадолго. Я еще пытался что-то сделать, кого-то представить, понукать и давать шенкелей – все без толку. Мне было стыдно, ужасно стыдно, я готов был прямо здесь, в постели встать перед женой на колени, и только то, что я был некоторым образом у нее на коротком поводке, (ну, пожалуй, еще твердая уверенность, что в таких делах никогда нельзя ни в чем признаваться) не давали мне сделать это. В ожидании ужасной развязки я просто закрыл глаза. Наконец, Марина отпустила меня, как кошка надоевшую и уже безжизненную птаху. Вытерев губы тыльной стороной ладони, супруга уставилась на меня очень нехорошим взглядом.

– Так, Арсений, муженек мой благоверный, похоже, ты на самом деле секс-туризмом заниматься ездил? – решительно спросила она. – Трахался двое суток напропалую? На жену сил не осталось?

Я открыл было рот, чтобы сказать, что Турция не Куба и не Тайланд, что туда за плотскими утехами не ездят, и что «заниматься секс-туризмом» – это не совсем «по-русскава изыку». Что меня всего-то не было чуть меньше полутора суток, и поэтому я никак не мог двое из них посвятить «неуемному траху», даже если бы захотел. Что у мужчин под пятьдесят подъемный механизм может дать сбой в любой момент просто в силу возраста. И что события сегодняшнего дня занимают мои мысли настолько, что для уместной случаю оценке жониных стараний в моей голове, к сожалению, просто нет места. Вместо этого я просто сказал:

– Нет, Марина, нет. Я согласен, факты, как говорится, налицо, но выводы ты делаешь неверные.

Марина посмотрела на меня совершенно трагически, ее губы задрожали.

– Ты даже не считаешь нужным соврать что-нибудь хоть мало-мальски правдоподобное! – выкрикнула она, сгребла в охапку подушку и разразилась в нее безутешными рыданиями.

С минуту я смотрел на ее содрогающиеся от рыданий круглые ягодицы, занес руку погладить их, но передумал. Вместо этого, повинуясь внезапному порыву, я встал, быстро оделся и вышел из квартиры, тихонько притворив за собой дверь. Пока спускался по лестнице, думал о том, как фантастически хреново все вышло, и о том, что раньше Марина, сколь бы глубокой ни была нанесенная мною ей моральная травма или невольная обида, вскочила бы с постели, перекрыла бы распятьем дверь, но уйти из дома в ночь не дала бы. Сегодня – дала. Я сел в «Субару», оценил степень своего опьянения как ничтожную, завел, и счастливо миновав ГИБДэдэшные посты и засады, через полтора часа доехал до дачи. Была половина первого ночи. Я не стал загонять машину во двор, через калитку прошел в дом. Марина мне так и не позвонила. Я долго думал, не пойти ли в неожиданном и ненужном конфликте на попятный, но в душе словно что-то уперлось. И вместо того, чтобы позвонить жене, я позвонил Иве.– Арсюша, привет! – радостно, хоть и в минорной гамме, зазвучал в трубке ее голос, и в душе сразу потеплело. – Как ты там? Ты говорил, что у тебя не очень хорошо с делами.

– Ерунда, не беременность – рассосется! – спошлил я, улыбаясь в ответ на теплые нотки в Ивином голосе, и точно зная, что она сейчас улыбнулась в ответ. – Как ты там? Как Дашка? Ты ей сказала?

– Да, конечно, – погрустнел Ивин голос. – Она странно как-то отреагировала. Сначала заплакала было, но очень быстро успокоилась. Только обняла меня за шею, сказала: «Держись!» Потом наплела, что нам сейчас лучше будет побыть раздельно друг от друга, и усвистала к своему Володе. Я обиделась было, но потом подумала, что она права – что нам вместе делать сейчас? Напару сопли на клубок мотать? Показывать друг перед другом, как нам горько? А про себя каждой думать о том, что непонятно, чего больше в этих слезах – горя, или облегчения, что все, наконец, кончилось? А так я сижу в баре, уже не помню какой коктейль допиваю, и в душе как-то все постепенно… затягивается, что ли? Заживает? Устаканивается, одним словом. И с каждым стаканом все больше!

Я только сейчас заметил, что Ива – да, пожалуй, что нетрезва, и это меня покоробило. Потому, что, на мой взгляд, узнав о кончине супруга, женщина должна вести себя по-другому? Да, уж: чужая душа – потемки. А с другой стороны – ну, как я могу ее осуждать?! Да и какое мне вообще, на хрен, дело?

– А Дашка, я думаю, сейчас Володе этому душу изливает. Как я тебе. Может, они тоже выпили, или даже покурили. И ты знаешь, мысли об этом меня даже не очень беспокоят. Даже если бы она с ним трахнулась, я бы не возмущалась. Каждый, знаешь ли, по своему рецепту горе заливает.

"Трахнулась вместо покурить, или вместе с покурить?» – мелькнула крамольная мысль, но из любви к конкретике этот вопрос меня задевал, или по каким-то другим соображениям, я разобраться не успел. Потому что Ива неожиданно шумно втянула воздух через трубочку, как бывает, когда в бокале заканчивается напиток, и мне вдруг стало очевидно, что она не просто нетрезва, а вполне себе на полпути от состояния «в дым» к «в дребезги».

– И ты знаешь, дорогой, если бы ты сейчас был рядом, я бы тоже с удовольствием предалась бы скорби в твоих жарких объятиях! И тем неизбывнее была бы моя печаль, чем глубже бы я чувствовала твое присутствие внутри себя!

Ива пьянела буквально с каждой секундой, ее речь становилась многословнее, тон – развязнее, и я плохо представлял себе продолжение разговора.

– Это ужасно – то, что я говорю? – внезапно осеклась она, словно что-то уловив в моем секундном молчании.

– Ив, давай не будем об этом, – нахмурился я, остро сожалея, что позвонил. – Ты же сама сказала – у каждого свой рецепт. Лучше скажи, что у вас с вылетом?

– С вылетом все в порядке, – ответила Ива. – Летим завтра, рейс… не помню, помню, что прилетаем в Шереметьево в 18–40. Ты встретишь нас?

– Конечно, – ответил я. – Ну, пока?

– Пока, – сказала Ива.

Я уже хотел отключиться, как из трубки снова донесся ее голос:

– Ты меня осуждаешь, я чувствую. Странно, ведь для того, чтобы понять меня, тебе не надо даже становиться на мое место.

Я нажал на отбой. Невежливо, конечно, но ведь я мог и не слышать этих последних слов? Но я слышал, и снова, как давеча, долго сидел, сжимая телефон в руках, рассуждая над этой последней – странно трезвой – Ивиной фразой. Что она совершенно прозрачно намекнула не только на то, что, зная всю подоплеку ее с Аббасом отношений я, по ее мнению, должен был бы понимать, отчего она не сильно скорбит по неожиданной смерти супруга. На то, что, не понимая этого, или делая вид, что не понимаю, я кривлю душой. И еще больше кривлю, потому, что умерший был не просто мужем моей долголетней любовницы, к которому я хотя бы и поэтому вряд ли с точки зрения любого стороннего наблюдателя мог испытывать теплые чувства. Он был – соперник, противник, да чего уж там – враг. Враг, официально заявлявший, что я включен в списки его врагов. Враг, когда-то бывший другом, и поэтому враг вдвойне. Враг, когда-то открыто пообещавший справить малую нужду на моей могиле. И то, что я никогда серьезно к этим его угрозам не относился, в нашем с ним статус-кво ничего не меняло. Да, Ива все это знала, и я был вынужден признаться самому себе, что в той своей последней фразе она очень права. И внезапно я почувствовал облегчение, как будто упала какая-то давно и постоянно висевшая на плечах ноша – маленькая, нетяжелая, незаметная почти, но вот она исчезла, и стало легче дышать. Но еще и потому, что по теории вероятности было ровно столько же шансов, что первым облегчение по такому вот поводу испытаю отнюдь не я. Да уж, воистину: «…sed Deus disponit» – располагает в нашем мире лишь один Господь.

[i] Подождите, ребята, скоро все будет (укр.)

Глава 6. Good bye Ruby Tuesday

Глава 6.

Good bye Ruby Tuesday

Я проснулся сразу, словно меня толкнули, широко открыв глаза, как в армии, когда на переход ото сна к бодрствованию времени уходило ровно столько, сколько нужно было, чтобы по команде: «Подъем»! поднять верхнюю часть тела, именуемую торс (тогда употребляли армеизм «тоˊрец»), в вертикальное положение. Сразу же с опаской потянулся к айфону, но хотя было уже начало десятого, никто не звонил. После вчерашнего дня, нашпигованного событиями, как рыба «фиш» фаршем, такой «коммуникационный вакуум» показался мне настолько противоестественным, что как наиболее вероятную причину я заподозрил неисправность средств связи. Я потряс телефон, дунув для верности в отверстие микрофона, внимательно вгляделся в треугольный индикатор уровня сигнала: да нет, с сетью все было в порядке. То есть, я никому ни зачем не нужен? Здорово, конечно, но означало ли это, что там, в огромном мире, открывающемся за вот этим маленьким шлюзом под названием «мобильный телефон», мои дела были в порядке? Отнюдь, и я хорошо знал это. Так какого черта никто не звонит?! Будто нет той, той и той (да, забыл – еще и вон той!) проблемы, в которую я вовлечен по самые альвеолы, в решении которых я – главная фигура? Мне представилась мультяшная картина: камни, огромные камни, и за каждой из них по проблеме, по моей проблеме. Их не видно, но я знаю, что они там, за камнями, таятся, выжидают удобного момента, одного моего неверного шага, чтобы броситься на меня всей силой своей неожиданности, вцепиться в горло, разорвать, растоптать. Их не обойти, не объехать, дорога под названием «жизнь» проходит между ними – Сциллами, Харибдами, и миновать их можно, только вступив с ними в смертельную схватку один на один до последней крови. И здесь, в ином измерении, с умиротворяющим пасторальным видом из окна и радостным посвистыванием птичек не отсидишься – рано или поздно проблемы найдут тебя и здесь, огромные, выросшие и разжиревшие на обильных харчах твоей отстраненности и ничегонеделания, найдут и задушат. Нет, нужно самому открывать шлюз и перетекать туда, в реальную жизнь, где проблемы. Я вздохнул и набрал первый номер.

О состоянии моих проблем я решил начать узнавать со звонка в офис. Фенечка обрадовалась моему голосу в трубке, как пятилетний малыш визиту Деда Мороза.

– Ой, Арсений Андреич! – закудахтала она. – Это вы? Как хорошо, что вы звоˊните нам! А то уж мы подумали, что и вас тоже… того…

– Чего? – как от больного зуба, поморщившись от ее «звоˊните», спросил я. – И кто это «мы»?

Вопрос явно поставил секретаршу в тупик.

– Ну, я и… я! – наконец ответила Фенечка, видимо, с удивлением для себя осознав, что о том, что меня «тоже того», возможно никто, кроме нее, и не думал.

– Ясно, – сказал я. – Если все-таки кто-нибудь кроме вас и… вас беспокоится обо мне, то передайте им, что я не только не «того», а напротив, и даже более. Смотрите, ничего не перепутайте. И руководителям объектов скажите, чтобы работали в штатном режиме. Ясно?

– Угу, – как-то неуверенно ответила Фенечка.

Она что, записывала?

– Лена, вам все понятно? – счел за лучшее уточнить я.

– Да, все понятно! – словно вырвавшись из цепких уз собственного сознания, подскочила Фенечка. – Мне все понятно, Арсений Андреич!

– Хорошо. От вчерашних визитеров известий, часом, не было?

– Никак нет! – войдя в роль бравого служаки, отрапортовала Фенечка.

«И то хорошо», – подумал я и, оставшись за положение дел в конторе относительно спокойным, отключился.

– А как там наш Самойлыч?! – успел услышать я в динамике, но перезванивать не стал.

Подумалось, что я сам хотел бы знать, как там дела у Питкеса. И еще: хорошая, все-таки, девка эта Фенечка, хоть и дура. И набрал Ведецкого. Александр Алексеевич звонок сбросил, через несколько секунд от него пришла эсэмэмска: «Не могу говорить. Перезвоню позже». Ну, да, надо полагать, адвокат сейчас у Самойлыча, может быть, даже уже идет допрос. Что ж, подождем, время есть чем занять. Ну, вот, например, позвонить Марине, урегулировать эту глупую и так некстати вчера возникшую проблему. Я уже нацелился на цифру 5, с незапамятных времен на всех моих телефонных аппаратах неизменно сопоставленную с номером жены, но в последний миг движение пальца остановил. То, что Марина до сих пор не позвонила сама, отчетливо говорило не только о том, что она еще, что называется, не «отошла», но и что отнеслась ко вчерашнему инциденту куда серьезнее, чем я предполагал. И тут же маленькое воспоминание неприятно кольнуло в сердце: вчера в последнем нашем диалоге в Марининой фразе «ты на самом деле секс-туризмом заниматься ездил» я не обратил внимание на слова «на самом деле». А смысл-то у слов нехороший, они вполне могут подразумевать, что у благоверной могло быть подозрение или даже информация о том, что на туретчину я ездил – ха, на самом деле! – с секс-миссией. И даже еще дальше можно выстроить теорию заговора, если допустить, что у Марины могли быть предположения по поводу моего по этому самому секс-туризму компаньона. Из вороха полузабытых воспоминаний вытянулся хвостик еще одного, очень давнего, лет пять-семь тому назад, разговора. Потрясения моих признаний в супружеской неверности уже давно отгремели, у нас с Мариной в семейных отношениях царила тишь да гладь. Не помню уж как тема Ивы всплыла за семейным ужином, как-то сама собой. То да се, слово за слово, вспомнили, я посетовал, что случилось-де у меня в то время что-то с головой, некое помутнение рассудка. Посмеялись, выпили за то, чтобы рассудок у главы семьи всегда оставался ясным и, вроде, проехали. Но напоследок Марина возьми да и урони: ты, мол, все же учти, любезный муженек, что жена твоя – не психиатр, с подобными помутнениями рассудка больше одного раза дел иметь не готова. И в глаза посмотрела мне так серьезно-серьезно, что мне даже шутить на эту тему расхотелось. Как и сейчас – звонить ей. Она на работе, в галерее своей, обстоятельно поговорить не удастся. А то вдруг скажет еще что-нибудь вроде: «Я ж говорила, второго раза не будет», и что тогда делать? Тем не менее чаша моих внутренних весов оценки порядочности собственных поступков в той или иной ситуации уже начала склоняться к тому, чтобы позвонить, но, как и вчера, вмешалась Ива. То есть, вчера я сам сбил себя с темы примирения с женой, позвонив любовнице, сегодня последняя вмешалась в ход моих мыслей сама. «Прилетаем сегодня рейсом SU 2145 в 18–40 в Шереметьево. Встретишь?», – гласила пропикавшая эсэмэска. Она что, не помнит, что вчера разговаривали? Хотя, да – вчера она была хороша. «Конечно» – вздохнув, отбил я в ответ, и буквально тут же от противоречивых мыслей о своих женщинах меня окончательно отвлек звонок Ведецкого.

– Ну, что я вам могу сказать, Арсений Андреевич? – раздался в трубке бодрый голос адвоката. – Дела у нас не так плохи, как могло бы показаться на первый взгляд. А ваш Борис Самойлович – и вовсе молодец! Я же говорил – мощный старик! Представляете, при задержании он ничего не стал им объяснять, сказал твердо, что говорить будут только в присутствии адвоката. Ставрасов – это у нас следователь, если помните – упек нашего Питкеса в камеру с высшей степени неприятными шпанистыми личностями. Это стандартный прием оказания психологического давления, направленный на то, что подозреваемый пойдет на все, лишь бы избавиться от такого соседства. Но наш Борис Самойлович, не знаю уж как, нашел с сокамерниками общий язык, и встретил меня бодро и с большим присутствием духа. И хотя следователь обо мне не счел нужным его предупредить, Борис Самойлович моему появлению ничуть не удивился, сказав, что был абсолютно уверен, что его не оставят без помощи. На свидании с моим подзащитным мы четко условились о том, что он будет говорить на допросе, и как мы будем представлять обвинению нашу версию произошедшего. То есть, никакого подкупа, тем более взяток не было и в помине, деньги предназначались для дачи взаймы. С человеком, которому нужно было передать деньги, мой подзащитный знаком не был, он просто осуществлял курьерскую функцию, делал одолжение лицу, попросившему его передать деньги.

– То есть, мне? – уточнил я.

– Ну, мы же так решили вчера? – вопросом на вопрос ответил Ведецкий. – Об этих деньгах, о том, кому вы их одалживали, вас скоро неизбежно спросят. Но это будет уже, как говорится, совсем другая история, к которой мы будем тщательно готовиться. Сейчас же главное было вытащить вашего заместителя, верно?

– Да, да, – подтвердил я. – Конечно.

– Исходя из этого я и действовал. Допрос прошел, на мой взгляд, нормально, в протоколе теперь зафиксирована эта наша версия. То, что получателем денег оказался представитель компании «РеставР», участвующей, также, как и «Арми-Строй», в торгах, мой подзащитный, разумеется, не знал.

– А у оппонентов наших что есть против этой нашей версии? – не утерпел я.

– Пока трудно сказать, – уклончиво ответил Ведецкий. – Следователь ведет себя достаточно грамотно, карт не раскрывает. В обвинении фигурирует получивший деньги гражданин имярек, работающий в компании «РеставР». Но честный ли он, как говорится, фраер, ха-ха, или подставное лицо, пока неясно. То, что обвиняется Питкес по статье «коммерческий подкуп», с одной стороны, говорит о первом, потому что в противном случае статьи были бы другие, но ручаться нельзя. Но, в любом случае, наша версия крепкая, и оппонентам будет очень непросто ее развалить. Тем более, что ни о каких записях телефонных переговоров Питкеса с этими двумя женщинами от заказчика…

– Лидией Терентьевной Нарцыняк и Вероникой, – вставил я.

– …пока даже не упоминается, – даже не запнувшись о мою реплику, закончил мысль адвокат.

– То есть, записей, похоже, нет? – обрадовался я.

– Не факт, – охладил меня Ведецкий. – Они вполне могут быть, но при их получении, например, могли быть не соблюдены процессуальные нормы, или что-то другое, что мешает следствию сейчас их предъявить. То есть, это не значит, что они не всплывут в дальнейшем, но сейчас, повторяю, в деле их нет, и это уже хорошо, потому что при их наличии наша версия вряд ли покажется судье убедительной.

– Окей! – обрадовался я. – Значит, теперь – суд?

– Да, суд и определение меры пресечения, – подтвердил адвокат. – Следствие, естественно, требует содержание под стражей. Мы же, разумеется, считаем, что вполне достаточно подписки о невыезде. Будем оппонировать.

– А когда заседание? – спросил я.

– По УПК РФ у следствия есть 48 часов на вынесение судом меры пресечения, если это содержание под стражей, – ответил Ведецкий. – Питкеса задержали в 11–10, значит, постановление суда должно быть вынесено до этого времени завтрашнего дня. Суд работает с девяти, так что они вполне успевают.

– Это что, Питкес еще сутки проведет в камере?! – ужаснулся я.

– В случае, если нам не удастся доказать суду, что содержание задержанного под стражей в нашем случае – мера избыточная, то ему придется провести в камере гораздо больше времени, – хмуро объяснил Ведецкий. – Что касается времени судебного заседания, то я предпринял определенные шаги. Запрос о вынесении меры пресечения следователь в любом случае направит в суд сегодня. В канцелярии Таганского суда у меня, что называется, подмазано. Суд работает до 18–00, и мой человек сделает все, что нужно, чтобы запрос попал к нужному судье, и чтобы рассмотрение состоялось сегодня. Ну, а там – поборемся.

– А какова вероятность, что суд оставит Питкеса под стражей, то есть, в камере? – угрюмо поинтересовался я.

– Фифти-фифти, – с ходу ответил Ведецкий. – Знаете анекдот? Блондинку спрашивают: «Какова вероятность того, что, выйдя вечером погулять, вы встретите тиранозавра? Та, не задумываясь: «Пятьдесят на пятьдесят – или встречу, или нет». Так и здесь. Извините, что шучу в такой невеселой обстановке, но точнее сказать нельзя. В случае, если события будут развиваться по неблагоприятному сценарию, будем просить отпустить под залог.

– А о какой сумме залога может идти речь? – забеспокоился я.

– Трудно сказать, – привычно уклонился адвокат. – Законом максимальная сумма залога не определена, и какое у судьи может возникнуть представление об этом предмете, предугадать невозможно. Есть статистика, что в среднем по Москве сумма залога, назначаемая судьями, что-то около трехсот тысяч рублей, но нам эта «средняя температура по больнице с учетом морга», как вы понимаете, и не дает ровным счетом ничего.

– Да, понял, – задумчиво сказал я. – Понял, что никаких гарантий того, что Питкес хотя бы завтра выйдет из тюрьмы, нет.

– Нет, – эхом ответил адвокат. – К сожалению, нет.

«Черт, да ведь не выдержит Питкес долгого пребывания в камере! – думал я. – Мощный старик! Да он больной насквозь! А Джоя, дочь его, вообще с ума сойдет. Нет, нужно что-то делать!»

– Александр Алексеевич! – начал я. – А насколько безумной вам представляется вот такая идея. Я иду к этому следователю, Ставрасову, и говорю, что это я попросил Питкеса отдать деньги этому, ну, из «РеставРа». Отпустите Питкеса, посадите вместо него меня, а?

– Я попробую ответить на ваш вопрос буквально, – отозвался после минутного раздумья Ведецкий. – Я не назвал бы эту вашу идею безумной. Безумные идеи рождаются больным воображением; ваша, безусловно, имеет другие корни. Вы испытываете чувство вины перед вашим заместителем, и размышления над вопросом, как ее загладить, приводят вас даже к таким, я бы сказал, экзотическим вариантам. Но безумием, безусловно, здесь и не пахнет. А вот с точки зрения здравого смысла эта идея очень вредна. Потому что ее реализация ухудшит ваше собственное положение, при этом не принеся никаких выгод Питкесу. Если вы думаете, что впечатленные вашем джентльменством мен… то есть, полицейские, пустят слезу и сразу же освободят Питкеса, то вы глубоко ошибаетесь. Они с удовольствием посадит вас в соседнюю камеру, и все. При этом ваше самопожертвование они представят в свою пользу, скажут: «Вот, одного мы задержали на «горячем», а второй, не вынеся мук совести, пришел сам, налицо сговор». Я бы вам категорически не советовал делать нашим оппонентам таких подарков, Арсений Андреевич.

– М-да, пожалуй, – пробормотал я, удивляясь выдержке Ведецкого, – другой в ответ на такую завиральную идею просто покрутил бы пальцем у виска, и все.

– Тогда – пока все? – спросил адвокат. – Я буду держать вас в курсе дела.

Я положил трубку с тяжелым чувством. Как никогда с момента начала всей этой истории было ясно, что Питкес сидит в тюрьме по моей вине, что это все – из-за меня. Да, конечно, мне просто повезло, что я решил сорваться в Турцию, так бы деньги понес я, и скамейку в камере полировал бы сейчас задницей тоже я. Но это было бы логично: это мой бизнес, мой профит, значит, и риски тоже мои. Но Питкес! Нет, безусловно, деньгам, которые я платил Самойлычу, позавидовали бы многие, и на чаше весов, уравновешивающей такую зарплату, лежал довольно большой объем обязанностей и связанных с ними возможных проблем, но тюрьма за экономическую уголовщину в них точно не входила. Как я буду старику в глаза смотреть?! И – когда я смогу посмотреть в его глаза? Я повалился на кровать и накрылся подушкой.

Из состояния тихого самоедства меня вывел телефонный звонок. Это был Витя Бранк.

– Привет, Вить, – поприветствовал я его. – Ты уже в Москве?

– Где я сейчас нахожусь, к нашим делам не имеет никакого отношения, – неприветливо отшил меня Бранк. – Слушай сюда и не перебивай.

Я опешил – Витя Бранк в общении хоть и не был образцом учтивости и стиля, но разговаривать со мной в таком тоне себе никогда не позволял.

– Разобрался я, кто на тебя наехал, – начал Бранк, – и по какому поводу. И сразу тебе говорю: этот наезд мне не по зубам. Настоятельно рекомендую тебе сегодня же с их главным, майором Ещуком связаться, встретиться и все вопросы обговорить. Если не будешь выделываться и геройствовать, то даже удовольствие, как говорится, получишь. Причем если начнешь выпендриваться, наживешь проблемы не только самому себе, но и другим, в том числе и мне. Поэтому сделай так, как я тебе говорю, понял ты меня?

Я слушал, и не верил собственным ушам. Витя Бранк был неотъемлемой частью моей жизни столько лет, вместе было съедено столько соли и выпито столько водки, что я давно считал его другом. А сейчас… Нет, этого просто не могло быть.

– Нет, не понял, – ответил я. – Леш, объясни мне, кто такой этот майор, если целый полковник Бранк перед ним на цырлы встал? И почему мой друг Виктор Бранк сейчас разговаривает со мной в таком тоне, как будто бы я в этом виноват? Вить, что происходит?

На том конце провода послышалось какое-то горловое клокотание, в котором угадывались невнятные матюки, – я прямо-таки увидел Витю, мотающего своей коротко стриженой, посаженой на мощную борцовскую шею головой, пытающегося себе самому объяснить то, что объяснению не поддается.

– Попал ты, Сеня, попал, понимаешь?! – наконец, зашипел в трубку он. – Этот майор – это бульдозер, танк, асфальтовый каток, как хочешь назови, и ты под него попал! И я с тобой. Можно бодаться с асфальтовым катком? Можно, но перспективы этого мероприятия, как ты понимаешь, сомнительны. Если ты обнаружил, что на тебя прет каток, лучше отойти в сторону. Вот я тебе и советую, отойди в сторону. Встреться, выслушай, сделай, и будет тебе счастье. По крайней мере, несчастья не будет, непоправимого несчастья, и не только для тебя.

– А ты-то тут каким боком? – раздраженно спросил я.

– А таким, – буркнул Бранк. – Потому что я обозначился, впрягся, стал справки наводить, кто да что. Вот они меня и вычислили, ночью мне сегодня такой звоночек был, заслушаешься. И было сказано, что если ты, как мой подопечный, будешь делать глупости, последствия этих глупостей буду расхлебывать и я тоже. И четко растабличили, как я буду их расхлебывать. У них, как по закону джихада, если враг не сдается, нужно уничтожить не только его, а и всю его семью, всех родственников и друзей до третьего колена, чтобы никому неповадно было брать пример в неподчинении.

– Витя, какие враги, какой джихад?! – воскликнул я. – Я не понял, мы где, в России, или в Афганистане, в Ливии, в Ираке?

– Да какая разница?! – вспылил Бранк. – Закон сильного везде одинаков.

– Закон сильного? – не унимался я. – Нет, вокруг что, джунгли? Разве ты – не полковник структур, призванных защищать закон и порядок? Вы же так и называетесь – правоохранительные органы, право должны охранять, не лево! А ты мне преподаешь урок пещерности, когда право у того, у кого дубина больше!

– Не пудри мне мозги, Сеня! – заорал Бранк. – Ты не хуже меня знаешь, в какой стране живешь, и какое у нас право! Ты пятнадцать лет за моей спиной, как за стенкой кремлевской, жил, но не с завязанными же глазами? Или ты что, не знаешь, за что у нас народ сажают? Да чуть ли не как при Иосифе, за три колоска с колхозного поля! С банкой кофе в магазине тетку словили – два года! Коммерсант с налогами прогорел, кредит не отдал – мошенничество, пять лет! Или ты не читал, как Ходорковскому что первый, а особо – второй срок паяли? И третий ведь еще нарисуют! Тюрьмы, зоны переполнены, как в тридцать седьмом! Но ведь это не потому, что мы, менты да прокуроры – звери! Cверху с самого установка такая. Государственная политика, система! Система на тебя наехала, понимаешь? Столько лет проносило, а тут не свезло! Ты с системой бодаться будешь? Уверяю тебя – не стоит, если не хочешь, чтобы тебя раздавили, как козявку!