Текст книги "Отдых и восстановление (СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Я сдержанно фыркнула. М-да… Оказывается, я не оценила тактичность своего любовника и сама была виновна ровно в том же, в чём винила его: это у меня имелись дела поважнее, чем наши с ним отношения. Да уж, Людо с Лоренцо были бы отличной парой: один чистую правду выскажет тебе так, что чувствуешь себя помоями облитой; другой прощения попросит и объяснится, а виноватой всё равно окажешься ты
Не зная, что сказать, чтобы при этом не рассориться с Людо окончательно, я хотела было привычно смахнуть с него всякую мелкую дрянь, но ничего на нём и не висело, только гагатовая фибула походила на обожравшегося клеща, аж раздувшегося от чужой крови. Качественно я всё-таки сработала, даже не скажешь, что это первая попытка наложить подобные чары.
– А с этими светильниками твоими… – чуть помявшись прибавил Людо, – мне вообще казалось, что ты думаешь о них даже в постели: где же эта огрова ошибка и как её исправить? Так и ждал, что ты в любой момент выскочишь из-под одеяла и метнёшься к столу – срочно записать какую-нибудь мысль, пока не забылась.
– Неужели у вас с Илоной всё было настолько… печально?
– По-разному было, – уклончиво ответил он, и я решила оставить эту тему: ну да, приятно ли вспоминать беглую жену? Да и вообще, зря я затеяла это выяснение отношений. Всегда же старалась ни к кому не привязываться, вон с Шаком изменила этому правилу – и что в результате? Нет, надо со всеми, всегда и везде оставаться в прохладно-ровных отношениях. Особенно с любовниками.
Мы поднялись на ту горку, с которой дорога скатывалась либо к пруду выше плотины, либо к Жабьему логу. И разумеется, я, наёмница, вдосталь помотавшаяся по распутице вместе с ненормальными, которым ни жить ни быть требовалось ехать именно сейчас, первым делом оценила дорогу эту. Здесь, наверху, заканчивались гномьи гранитные бруски и начинался битый камень, щедро усыпавший даже спуск по длинному, пологому и неожиданно глинистому склону, не то что путь по болотистой низинке. Щебень этот местные и не только мужички возили и возили до тех пор, пока снега не стало слишком много для дорожных работ. Понятно, что на крестьянских телегах, запряжённых отнюдь не битюгами, а обыкновенными крестьянскими лошадками, много камня не увезёшь, но подвода за подводой, день за днём, третью… или уже четвёртую?.. осень подряд – от замка до Вязов и наоборот теперь можно было добраться в любую погоду, не увязая в грязи по колено (к метелям и снегопадам это, ясное дело, не относится, там никакой щебень не спасёт). Меллер платил ещё и за придорожные канавы, чтобы их каждый год чистили и углубляли. Не знаю, предлагал ли он деньги, знаю только, что работнички мешками увозили из его складов муку, муку, муку, пшено, горох… Старался он для себя, конечно, но то, что дорога в Вязы была едва ли не лучше почтового тракта, шло на пользу всей северной части баронства. Я вспомнила где-то когда-то читанный гороскоп, составленный не по расположению небесных тел, а приписывающий людям черты разных животных. Если верить ему, Меллеры были не крысами, а бобрами, которые не приспосабливаются к внешним условиям, а меняют их под себя, под свои потребности и желания.
Ох, и тут Меллеры мне в голову лезут. Меня же любовник позвал на прогулку по весеннему солнышку, а я о нанимателях думаю.
– Совсем уже весна, – мечтательно проговорила я, оторвавшись от созерцания темнеющей среди просевшего снега дороги и запрокинув голову, чтобы посмотреть в небо, набравшее уже и глубину, и цвет.
– Весна, – согласился Людо. – Вон в проталине чистотел.
– Где?
– Налево посмотри, там холмик небольшой и проталина на нём.
– А, вижу. – Я даже засмеялась, такой гордый и непреклонный торчал из грязного, потемневшего снега зелёный толстый стебель с крохотными пока ещё, едва развернувшимися листочками.
– А утром муха какая-то проснулась, – прибавил Людо. – То есть, не проснулась, а отогрелась и поползла куда-то по подоконнику. Шла-шла, потом бум! – головой об раму. Постояла, подумала, развернулась и пошла обратно всё так же не просыпаясь.
Мы засмеялись уже оба, и я сказала:
– А в крепости бедным мухам и погулять негде: все подоконники заставлены ящиками с рассадой. Даже в новой казарме. Аларика ещё и на стол мне приткнула какой-то горшок, уверяя, что это всего на две-три недели, ну может, чуть подольше.
– И теперь тебе, бедняжке, негде писать и считать?
– Да сделала я вчера кое-какие подсчёты, – невесело фыркнула я. – И пришла к неутешительному выводу: подписав контракт с Милком, я в лучшем случае выплачу долги за шесть с половиной лет. Вернее, округляя и принимая в расчёт всевозможные крупные и мелкие внезапные неприятности – за семь, поскольку проживание в крупном городе отъест от моего жалования кусок ещё более внушительный, чем долги и проценты по ним.
– Спросила бы меня, я бы тебе сказал то же самое без всяких подсчётов. – Людо пожал плечами в совершенно меллеровском духе. Это, кажется, было просто-напросто заразно, даже сира Катриона, глава семьи и вообще девятое колено владетелей Вязов, не устояла. – Ты, видимо, не жила подолгу в более-менее крупных городах, как я раньше никогда не забирался в такую глушь и таких цен, как здесь, даже представить не мог. – Он ностальгически улыбнулся и сказал: – Когда я в первый раз спросил одну местную матрону, сколько она хочет за дюжину яиц, я ушам своим не поверил и переспросил снова. Она смутилась и принялась оправдываться, что ничего не дорого! Что яйца у неё свеженькие, крупные, одно к одному, а ежели я найду хоть один болтунец, она его выпьет вот прямо у меня на глазах!
– Подолгу точно не жила, – усмехнулась я, представив себе шок селянки из Волчьей Пущи, попади она на рынок в Озёрном. Впрочем, ей сперва пришлось бы заплатить за въезд в город с товаром, потом – рыночному управителю за место, потом стражникам дать мелкую взятку (или смилуйся Хартемгарбес, просто дать: стражники, сколько я знаю, очень любят свеженьких и крепких деревенских бабёнок, пуще гнева Канн боящихся слова «суд»), потом Ночные подошли б за данью… живо поняла бы, почему цены в городе кусаются почище собак. – Именно потому, что дорого всё, буквально всё, – сказала я, – всегда старалась в городах вроде Порожищ или Плавничей особенно не задерживаться. Отдохнёшь, сходишь в купальню, побываешь в театре, купишь что-нибудь из того, что в глуши просто не продаётся, ни за какие деньги, и говоришь напарнику: «Э-э, Шак, радость моя, а не пора ли нам того… либо взять новый контракт, либо хоть просто перебраться куда-нибудь, где подешевле?» Но одно дело – знать, что дорого, а другое – вот так сесть с абаком и посчитать доходы-расходы.
– И что ты решила? – осторожно, словно на весенний лёд ступая, спросил Людо.
– Пока – ничего, – с тяжким безнадёжным вздохом ответила я. – Умом я понимаю, что семь лет и три года – разница очень уж существенная. Но это умом, а вот принять необходимость провести ещё три года в здешней дыре… Видимо, придётся настойчиво напоминать себе, что я, мантикора меня закусай, взрослая, разумная и не слишком здоровая женщина, и не мне отказываться от подарков судьбы, даже таких сомнительных.
– Это ты о контракте с Меллерами? Про сомнительный подарок судьбы?
– Ну да, он же обещал полностью выплатить мой долг Ильфердину, если я останусь на три года.
Людо энергично покивал, демонстрируя полное и безоговорочное согласие с предложением Меллера и с моим намерением поступить как взрослая, разумная женщина. Мы помолчали немного, стоя на ласковом солнышке и совсем не ласковом ветерке.
– Генрих говорил, что у его отца готова уже дарственная для тебя, только у нотариуса заверить, – заговорил Людо, пока я бездумно вертела головой по сторонам, разглядывая голые деревья, темнеющие вдалеке на фоне безупречно-ясного неба. – Барон решил, что спасение его будущего внука вполне заслуживает награды всерьёз, не благодарности на словах.
– Знаю, – неохотно отозвалась я. – Сегодня или завтра Клементина вернётся из Старицы, отец Вернон убедится, что она не просто жива и здорова, но и вполне способна расписывать чашки-миски цветами и фруктами, и сира Катриона повезёт его обратно в Волчью Пущу. Заодно и я поеду с ними. И в замок, и в храме показаться. Вернее, святым матерям рты заткнуть горстью серебра. Очень уж им не понравилось, что магистр ордена Пути публично поблагодарил мерзких колдунов за помощь в избавлении сиры Клементины от проклятия, а самим жрицам сделал выговор за то, что сидели сложа руки и чего-то ждали. Чего? Смерти младенца баронской крови?
– Странно, что здешние так легко поверили, будто проклятие было орочьим, – заметил Людо. – Чтобы от орочьего проклятия пострадала беременная женщина и оказался под угрозой ещё не родившийся ребёнок? Даже я знаю, что такого не бывает, потому что не может быть никогда.
– Так ведь целый магистр сказал! – фыркнула я. – Если ему не верить, то кому? А кто не поверил, тот помалкивает – вроде тебя. Ты ведь тоже у Фила в кабаке об этом не болтал, я думаю?
– Не болтал, – с немного нервным смешком подтвердил Людо. – Потому что подванивает эта история куда хуже, чем дохлая мышь. Мне тоже, как и Гилберту, кажется, что сире Клементине просто не повезло. Её и покойную идиотку Магнолию кто-то просто использовал в каких-то своих целях – но кто и в каких?
– Жаль, твой отец был просто десятником городской стражи, – проговорила я задумчиво. – А не в сыскной команде служил.
– Можно просто попробовать пораскинуть мозгами, – возразил Людо. – Без всяких дознавательских умений. Кому могла быть выгодна смерть фаворитки баронского сына? Его семью сразу исключаем, потому что даже его жене это не нужно. Я так понимаю, она года через полтора-два будет ещё собственного сына подкидывать сире Клементине на денёк-другой, чтобы с самого детства обтёсывался понемногу. Городская сучка всё-таки, прошу прощения за грубость. Обхождения тонкого, говорит гладенько, пишет быстро и красиво…
Я, усмехнувшись, кивнула. Сиру Луизу во время своего последнего визита в замок я едва узнала. Вернее, узнала, но сперва не поверила увиденному: у неё были неумело, но старательно подведены глаза и тронуты румянами щёки. Не знаю, что сказала об этом баронесса, однако если сир Кристиан поддержал жену в её стараниях выглядеть привлекательно, то его матушка могла хоть с головы до ног невестку ядом заплевать – сира Луиза ответила бы, что супруг дозволил, и всё. Остальное никого не касается.
Это на самом деле Рамон от скуки взялся приводить вязовских сеньор в «человеческий вид» (это его слова, я тут ни при чём!). Всем трём были слегка, не в дурацкую «ниточку», а просто чтобы выровнять, выщипаны брови. Всех трёх, даже несгибаемую вроде бы сиру Катриону, Рамон учил подводить глаза и чернить густые, как обнаружилось, длинные, но слишком светлые ресницы. Аларике он перекрасил волосы в слегка рыжеватый цвет, чтобы её глаза казались ярче и зеленее. Сиру Катриону убедил волосы осветлить, чтобы «до неприличия ранняя» седина была не так заметна. На беременную Клементину он пока только поглядывал, но после родов наверняка и её ждали какие-нибудь изменения во внешности. Ещё он раскритиковал фасоны их платьев и для каждой набросал эскизы обновок. В общем, нашёл себе трёх живых кукол и возился с ними от нечего делать, потому что всерьёз охранять Меллера в Волчьей Пуще, а тем более в Вязах было не от кого. По моей внешности он тоже прошёлся разок-другой, пока я не посоветовала ему спросить у Ренаты Винтерхорст, чем закончились её попытки учить меня жизни. Царапать себя ногтями в кровь (а я пообещала, что у него это будут не руки) коллега-стихийник не захотел и оставил меня, дуру неухоженную, в покое.
Так вот, перекрашивать Клементине волосы он, ясное дело, не рисковал, но уж правильно пудриться и наносить румяна, а глаза подрисовывать себе так, чтобы смотрелись больше и выразительнее, она, какая-никакая художница, навострилась влёт. И видимо, потихоньку от баронессы научила сиру Луизу и даже поделилась сурьмой и румянами. Нет, та точно не стала бы изводить настолько необременительную, да ещё и полезную фаворитку своего супруга. А сире Амелии до Клементины вообще дела нет. Словом, семья барона точно была ни при чём.
А вот кто был при чём?
– Я думаю, кто-то из жриц, – сказал Людо задумчиво. – Эта книга в доме сиры Магнолии… – Магнолии, оказывается, а я с чего-то решила, будто её имя начиналось на «Г». – И вообще, очень уж это похоже на служителей Девяти – сделать гадость чужими руками, а самим остаться в незапятнанно-белых одеждах.
– Странно, что ты их так не любишь, – заметила я. – Я-то злобная ледяная ведьма, а ты?
– Зять мастера алхимии, муж магистра алхимии, племянник кондитера и вообще вольнодумец, хоть и не вовсе безбожник? – усмехнулся он, и я вспомнила его регулярные подношения храму сверх добросовестно выплачиваемой десятины. Да уж, у приличных ремесленников наверняка не меньше причин не любить жречество, чем у нас, безбожных магов. Как-то плохо мне верится, что все эти подношения делаются добровольно и от чистого сердца. Вон Элиасу Брауну тоже, очевидно, приходится без конца подкармливать святых матушек и сестёр, тем более что его-то пекарня в самой Волчьей Пуще находится, в двух шагах от храма.
– Видимо, жрицы действительно делили будущую вакансию, – вздохнула я. – И вроде бы меня это не касается, но если среди здешних матушек есть настолько беспринципная сука, что готова угробить двух… вернее, даже трёх посторонних людей ради своей карьеры, не лучше ли мне принять предложение господина Милка и уносить отсюда ноги, пока следующей жертвой не оказалась я? Раз уж виновницу не сумел вычислить ни орден Пути, ни судейский чиновник, это должна быть очень умная и расчётливая особа. – Почему-то мне тут же представилась мать Клара. Полагаю, неумение подбирать одежду по цвету ещё не означает неумения просчитывать свои и чужие ходы.
– Вот уж жертва из тебя… – усмехнулся Людо. – Поймал паук осу.
– Спасибо, что так веришь в меня, – ядовито отозвалась я. Но что-то то ли в его словах, то ли в моих меня царапнуло, как это было с кристаллами для рунных светильников. Что-то настолько простое, настолько бросающееся в глаза, что отмахиваешься от него: уйди, не мешай, не сбивай с толку. – Может, пойдём уже? – спросила я, устав стоять. – Пройдусь у вас по спальням, Каспара спрошу, не нужна ли помощь в чём-нибудь… Кстати, что там у тебя с кладовками?
– Тишина и пустота, – признал он, подхватывая меня под локоток: спуск к Ведьминой Плотине был заметно круче, чем к Жабьему логу. – Почти всё, что мы с тобой наморозили с осени – и масло, и творог, – ушло на гномские кексы. А свежего молока пока что ни у кого толком и не купишь. Кто начал понемногу доить скотину, те молоком разве что кашу для детей «белят». – Он, то ли копируя, то ли передразнивая нас с Каттеном, фыркнул, употребив местное словечко. – Сливок и коровьего масла пока нет, растительным обхожусь, а ему особого холода не нужно.
– Ну, – проворчала я, – мне же проще. Солнце высоко, день длинный, магическими светильниками пользуются мало… – Да-да, ящичек всяческих полупрозрачных камней у меня весь разошёлся на светильники вроде тех, из стеклянных шаров. Половину выгреб (с разрешения сеньоры, понятно) сир Эммет, раздав егерям, часть доверили самой надёжной прислуге, а остатки забрал Меллер. Не знаю, зачем. На мелкие взятки он вроде бы стеклянные шары просил меня зачаровать. – Знай только заряжай кристаллы для гномов, – закончила я.
– И никаких новых идей? – чуть ли не с надеждой спросил Людо.
– Никаких, – морщась, подтвердила я.
– Тогда у меня есть идея, – сказал он, интимно понижая голос, хотя нас и без того подслушивать было некому.
– И я даже догадываюсь, какая.
– И что ты об этом думаешь?
– Что мне нужна ванна, – мечтательно проговорила я. – С пеной до потолка. И с тобой, конечно.
В Вязы я, понятно, вернулась уже после тамошнего ужина. Я бы с удовольствием осталась в доме Каспара, а не брела обратно в крепость, поскальзываясь на брусчатке, начавшей к вечеру прямо на глазах затягиваться ледком, но меня ждала обычная вечерняя повинность. Очередной переводной имперский роман мы на днях закончили, так что покамест сидела я с мандолиной, то просто наигрывая, то отвечая на вопросы дам и девиц о странах дальних и не очень.
Клементина, кстати, вернулась, пока я была у Людо. Привезла две вазы для храма и кружку для меня – большую, удобную, расписанную сказочной красоты пейзажем (похоже, она уже по-настоящему освоилась с красками, меняющими от нагревания цвет). Даже жалко было пользоваться: посуда, что ни говори, неизбежно бьётся, трескается от перепада температур, облезает, а зимний лес под полной луной очень хотелось сохранить в первозданном виде. Я, справившись с удивлением, поблагодарила, а Клементина, дёрнув плечом, ответила, что не любит оставаться должной. Что ж, это я могла понять легко, а отправленная мною в замок записка на большее, чем кружка, и не тянула. Что бы там ни думал об этом господин барон.
А вазы были из тех, что к Весеннему равноденствию ставят на алтарь Канн: где-то, поюжнее, с первоцветами, а где-то, где климат суровее, с веточками тополей или ив, заранее постоявшими в тёплом месте, чтобы выпустили листочки.
– Надо бы уже веток нарезать, – озабоченно проговорила Аларика, вертя в руках одну из ваз. – Пора уже.
– И цветов наделать из лоскутков и остатков бисера, – кивнула сира Катриона, тоже разглядывая вазу, парную той, что взяла Аларика. Расписаны они были по-разному, одна – цветами, другая – плодами, символизируя, надо думать, дары Канн, получаемые по мере их поступления. Или оба Равноденствия. – Вон сира Клементина какая умелица…
– Да уж, – слегка завистливо протянула Аларика, – как все в том году на ветки с её цветами после проповеди накинулись – я даже ойкнуть не успела, не то что и себе цветочек выбрать. Сира Вероника, а вы умеете цветы из лоскутков сворачивать?
– Нас учили, – поморщилась я, – но вы же знаете, из какого места у меня руки растут.
– Каждому своё, – примирительно сказала сира Катриона. – А вы не попро’сите у Росса крахмала немножко? С крахмалом цветы лучше форму держат.
– А у господина Рамона щипцы для завивки есть, – не очень уверенно вставила Клементина. – Ими удобно форму лепесткам придавать, и клейстер они заваривают прямо-таки насмерть.
– Тогда надо ещё у мастера Дромара купить с десяток локтей тонкой проволоки, – предложила я. – Самой тонкой, какая найдётся.
Дамы с готовностью закивали, но из последующего обсуждения как-то получилось, что просить должна буду я. И крахмал, и проволоку тоже (договариваться с Рамоном по поводу его щипцов собиралась всё-таки сира Катриона).
– А булочки на праздник у вас тут тоже «жаворонками» называются? – спросила я, потому что разговоры про лоскутки и клейстер мне быстро надоели. – С глазками из сушёной вишни, да? А то мне одна моя однокурсница рассказывала, что у них раскатывают круглые лепёшки из сладкого теста, режут ножом края так, чтобы сделать бахрому, а на середину насыпают очищенных семечек. «Подсолнушки» это у них зовётся. А в Империи к Весеннему равноденствию пекут блинчики, целые горы – со сметаной, с мёдом, с вареньем, с начинками от рубленого мяса до копчёной рыбы…
– Блинчики с копчёной рыбой? – изумилась Аларика. – Канн милосердная! Как они это едят? А на Лазурном берегу?
В общем, никому моя музыка не понадобилась, потому что весь вечер я, едва не охрипнув, рассказывала, где как отмечают Весеннее равноденствие и что к нему готовят.
========== Глава восьмая, в которой магесса и жрица строят теории заговора ==========
Клементина сама очень хотела вручить жрицам свои подарки к Равноденствию. Сира Катриона, в общем, могла доехать и верхом, однако отец Вернон неуверенно посмотрел на Клементину и сказал, что в принципе править умеет, но если в двуколке будет сидеть беременная женщина, он не рискнёт взяться за вожжи. Сама же Клементина тех вожжей отродясь в руках не держала, и пришлось ей остаться, потому что требовать, чтобы ради неё заложили не двуколку, а шарабан она, понятно, не осмелилась: будь она хоть сто раз фаворитка баронского сына, в крепости сиры Катрионы она оставалась всего только гувернанткой. А я опять попросила разрешения взять Золотинку, и отправились мы втроём.
Кроме отца Вернона, сира Катриона везла в Волчью Пущу свежую зелень для семьи барона и для храма, а ещё те самые вазы, расписанные Клементиной. В одну Аларика впихнула толстый, пышный пучок укропа, в другую – лука-порея. Выглядело это нарядно и прилично, а что просто в корзинку пришлось бы положить вдвое больше зелени… ну так, сира Катриона ещё же и вазы жертвовала храму, а их расписала своими ручками (и в оплаченное вязовским консортом время!) гувернантка её племянницы. Но для замковой кухни, понятно, пришлось собрать обычную корзинку, потому что баронессе Клементина никаких ваз или хотя бы крынок не посылала (а то бы сира Аделаида, я думаю, тоже не отказалась).
Я ехала чуть впереди двуколки в компании сира Эммета. Не знаю, о чём говорили доро’гой сира Катриона и отец Вернон. Не знаю даже, говорили ли о чём-то вообще: и сама двуколка шума производила немало, стуча колёсами и расплёскивая снежную кашу, и Золотинка громко шлёпала по этой же мокрой мерзости подковами. Однако со мной сир Эммет пытался поддерживать вежливую беседу, что при разнице в росте моей мулицы и его мерина было непросто. Но ясное дело, ему (маршалу, а не мерину, конечно) надо было обсудить со мной неотложные дела первостепенной важности. Мои намерения в отношении его дяди, главным образом.
– Я просила сира Рихарда подождать Равноденствия, – напомнила я, – а до него ещё пара недель. Это не он поручил вам поторопить меня немного? Тогда я, пожалуй, разочаруюсь в нём. У меня, знаете ли, имеется дурацкая привычка выполнять свои обещания, и я того же жду от других.
Сир Эммет, ясное дело, заверил меня, что дядя ни при чём и что он сам решил выяснить, чего от меня ждать.
– Честно говоря, я вообще не хочу вступать в брак ни с кем, пока не выплачу долги, – ответила я, борясь с желанием просто и незатейливо… нет, наоборот, очень затейливо, в духе братьев-сестёр по гильдии, послать любящего племянника к оркам в горы. – Проценты на взятую в долг сумму набегают независимо от того, кто считается должником, сир Эммет. Так что мне нет никакого резона скидывать свои долги на сира Рихарда.
Он подумал немного и кивнул, соглашаясь, что долги от простой смены заёмщика никуда не денутся. Даже признал, что я поступаю порядочно и честно, не пытаясь навесить свои заботы на кого-то ещё. Хотя… дядя ведь знает, кого звал замуж.
– Это ему только кажется, что знает.
«Вы же меня совсем не знаете, – сказала я сиру Рихарду, когда он приехал в очередной раз потолковать с Дромаром, а потом позвал на небольшую прогулку меня. – Су’дите обо мне со слов сира Эммета? Так мы с ним друг другу и десятка слов не сказали, не считая пустых любезностей и просьб передать соль». – «Я о вас сужу по вашим делам, – возразил сир Рихард. – А вы вроде Феликса Каттена – и никому ни разу не отказали, и вместо денег готовы брать хоть перины, хоть рукавицы, а рукавицами и чулками ещё и поделились с ветеранами в приюте. Что тут ещё рассказывать?» По моему мнению, рассказать можно было ещё много чего, от моей тихой ненависти к большим шумным компаниям до привычки пить чай по шесть раз на дню – а где деревенский сеньор с внушительными долгами гномам возьмёт деньги на чай, даже кипрейный?
– А потом-то не будет поздно? – спросил сир Эммет, окинув меня этаким мужским оценивающим взором. Двадцать семь – это ведь только для мага смешно, а по деревенским (да и по городским тоже) меркам – возраст для девицы уже весьма почтенный. Практически безнадёжный для устройства личной жизни, даже у вдовы шансов больше: её-то вины нет в том, что она осталась без мужа, а вот почему девица до сих пор никого себе не нашла? Подозрительно. Моё счастье, что я больше не бедная родственница захолустного барона с такими вот туманными перспективами.
– Поздно – для чего? – занудно уточнила я. – Усыновить способного и толкового ребёнка можно и в сорок лет, и в пятьдесят. Купить что дом в пригороде, что землю в приграничье тоже можно и через десять лет, и через двадцать. Я не певичка и не проститутка, сир Эммет (он неожиданно покраснел, словно мальчик-девственник), маги с возрастом только растут в цене. В сорок лет я смогу позволить себе гораздо больше, чем сейчас. Молодого красивого консорта, например. – Я усмехнулась и прибавила раньше, чем это сделал мой собеседник (а он хотел, по лицу видно было): – Который будет изменять мне на каждом углу, пока я сижу за расчётами, разумеется. Ну так и сир Рихард вряд ли перестанет плодить бастардов – с чего бы?
На это ему возразить было нечего, да и не собирался он возражать: владетель лена и крепости, защита и опора своих людей, вроде как имеет право пользоваться этими людьми по своему усмотрению. И мне, в общем, было бы безразлично, с кем там кувыркается мой супруг – кабы и он был так же безразличен к моим увлечениям. Однако чтобы заключить подобный договор с супругом, надо становиться главой семьи, как сира Катриона (и это был исключительно её личный выбор – хранить верность консорту, которому эта её верность не сдалась ни даром, ни с доплатой). А мне пока совершенно не хотелось взваливать на себя ответственность за кого-то ещё. Долги гораздо проще выплачивать, когда заботишься исключительно о себе, любимой. Так что нет, нет и нет. Хотелось конечно свою землю и свой дом. И человека или не человека понимающего рядом хотелось до тоски… Вот только сир Рихард на этого понимающего не тянул совершенно.
Мулов и коляску мы как обычно оставили в трактире, а корзинку с зеленью, на которую оборачивались буквально все встречные, сира Катриона отдала кому-то из егерей, велев нас не ждать, а нести в замок. На наши вазы с укропом и пореем народ тоже пялился без всякого стеснения, и в общем, я пущинцев понимала: на фоне последнего, грязного, потемневшего снега и первой грязи зелень выглядела аппетитно не только для кроликов и коз. Даже в моих родных, гораздо более сытых краях принято было весной тянуть в рот или крошить в кастрюлю всё, что успело зазеленеть: кислицу, сныть, «пестики» хвоща, молодую крапиву… А для Волчьей Пущи Вязы с их теплицей и складами наверняка казались сбывшейся сказкой. Той самой, с винными реками в сырных берегах и с горами медовых пряников. И наверняка очень многим казалось вопиющей несправедливостью, что хитрый толстый крыс и его не в меру практичная супруга, продавшая девять колен своих благородных предков за бархат и атлас, сидят на берегу этой винной реки с куском сыра в одной руке, с пряником – в другой, а оделять ими всех желающих что-то не торопятся. Я даже подумала, что липкая тёмная дрянь, которую я посчитала остатками шаманского проклятия, на самом деле банальная зависть. Соседские и родственные пожелания в духе совсем не смешной на самом деле байки: «Что у меня, то у соседа вдвое? Тогда пусть у меня корова сдохнет!»
С вазой порея в руках и с такими мыслями я и вошла в храм вслед за сирой Катрионой. По молельному залу опять расхаживала туда-сюда мать Клара. Она на удивление дружелюбно поздоровалась не только с вязовской сеньорой, но и со мной, и подозвав послушницу, велела той отнести зелень матери Агнии, а взамен принести тёплую накидку.
– Будьте добры, сира Вероника, – сказала она с видом человека, заблудившегося в лесу и с отвагой отчаяния выходящего к чужому костру, пусть даже возле него сидят разбойники, – задержитесь немного. Я хочу поговорить с вами.
– Мне остаться? – нахмурившись, спросила у меня сира Катриона.
– Нет-нет, – как-то слишком уж торопливо возразила мать Клара. – Это… слишком личное. И никакого вреда сире Веронике я причинять не собираюсь.
Я не скрываясь хмыкнула. Мать Клара как жрица Канн была достаточно сильной и способной, но ставить Щиты быстрее, чем боевик вроде меня кастует стихийное ли, тёмное ли заклинание, умела очень, очень вряд ли. Навредить мне она могла только одним способом: спровоцировать меня, а потом обвинить в нападении. Но меня спровоцировать – это надо постараться. Почти шесть лет, проведённые в стране, где ты немытая дикарка с запада, кого угодно научат сдержанности.
Мать Клара, видимо, истолковала моё хмыканье как-то очень уж по-своему, потому что подняла руку и негромко, но безупречно внятно и чётко проговорила:
– Даром своим, пожалованным мне Канн Покровительницей всего живого, клянусь, что не имею намерения причинить какой-либо вред сире Веронике из Засолья, более известной как Зима.
– Эй-эй, – обеспокоенно проговорила я. – Аккуратнее с формулировками, святая мать! Вдруг вы скажете мне что-нибудь обидное, я расплачусь, голова у меня разболится – вот вам и вред, который вы клялись не причинять. Неужели вам настолько не дорог ваш жреческий дар?
Она покривилась, но смолчала. Тем более что подошедшая послушница подала ей меховую накидку. И вид у девицы был такой, что сразу становилось ясно: мои последние слова она расслышала и остро сожалеет, что не знает, с чего и почему я это сказала.
– Пойдёмте на воздух, – предложила мать Клара. – Иначе у вас, сира Вероника, голова с непривычки разболится от благовоний, а обвините в этом вы меня.
Мы вышли все втроём, и сира Катриона, спускаясь по ступеням высокого и широкого храмового крыльца, несколько раз оглянулась, словно хотела спросить: «Мне точно уйти? Я могу и остаться». Я покачала головой, и она ушла с недовольным видом: то ли ей тоже было любопытно, как и послушнице; то ли ей казалось, что она должна остаться и защитить меня… ну хотя бы выступить в случае чего свидетелем защиты.
А я вопросительно уставилась на мать Клару, нервно кутавшуюся в накидку из светлого пятнистого меха. Она только капюшон накидывать не стала, поскольку для того, чтобы с четверть часа постоять на уже полностью просохшей и даже слегка нагретой каменной лестнице, вполне хватало покрывала (мне в моей суконной шапочке, отороченной мехом, было уже жарко на почти полуденном солнце – следовало подыскать что-нибудь полегче).
– Я хочу поговорить с вами о той истории с проклятием, – сказала мать Клара, переминаясь с ноги на ногу, словно ей тяжело было стоять на месте. Впрочем… наверное, и правда тяжело – она же всё утро провела в молельном зале. – Но это всё строго между нами.
– Магией клясться не стану, – сразу заявила я. – Либо вы верите мне, и мы обсуждаем всё, что вам показалось странным и подозрительным; либо не верите, и тогда говорить нам не о чем.
