Текст книги "Стратегия обмана. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)

   А документы, что были у папы, где они теперь? А ведь у него было начало второй копии утерянного доклада архиепископа Ганьона. Если его унёс Вийо, то он быстро поймёт что это за бумаги, и кто мог их написать, если архиепископ Ганьон уже давно пребывает в Канаде, а отец Матео по-прежнему служит в Ватикане. Тогда дни отца Матео в Ватикане сочтены. И он был бы этому несказанно рад, потому что прав аббат Дюко-Бурже, Ватикан облюбовали настоящие исчадия ада, что называют друг друга братьями и обмениваются секретными рукопожатиями. От них хотел очистить курию Иоанн Павел, но они первыми очистили Ватикан от него – в первый же день после смерти вынесли тело и все его личные вещи, чтоб ничего не напоминало о том, что когда-то Альбино Лучани был здесь, что ходил по коридорам дворца и мечтал изменить Церковь к лучшему. Курия не смогла сломить его уговорами, как это частенько получалось у неё с мечущимся Павлом VI. И тогда в ход пошел яд, как последний аргумент. Заговорщики и убийцы, что покрывают друг друга – один несёт пузырек, другой выносит, словно ещё пару месяцев назад в Ватикане правил не Павел VI, а Александр VI, он же Родриго Борджиа.

   Отец Матео прекрасно понимал, что никому и ничего доказать он будет не в состоянии. Улики уничтожены, а слова простого священника ничего не стоят. Ватикан – суверенное государство и итальянские власти тут не помогут. Ему оставалось только ждать, когда придёт монсеньор Ройбер и смущенно скажет ему, что префект желает, чтоб отец Матео удалился в монастырь, из которого и приехал.

   Прошли две недели. Иоанна Павла похоронили, а его саркофаг скрыли в гроте. Каждую ночь отец Матео видел, как Фантина приходит к нему с цветами и льет кровавые слезы. Частенько отец Матео присоединялся к ней, но не для того чтобы плакать, а для молитвы по мученику, что отдал жизнь во имя блага Церкви.

   Отец Матео не следил за сплетнями и слухами, что окружали новый конклав, он только слышал, что изберут или традиционалиста кардинала Сири, что мог стать папой и в прошлые три раза, или некогда опального и сосланного в провинцию кардинала Бенелли. Ничего против того и другого отец Матео не имел, в конце концов они не были масонами.

   Но случилось так, что отец Матео совершенно перестал понимать хоть что-то в ватиканской политике. Новым папой стал польский кардинал Кароль Войтыла, первый папа иностранец за последние 455 лет. И он избрал себе имя Иоанна Павла II. Что ж, такая преемственность в имени всегда означала преемственность во взглядах и действиях. Отец Матео понял, что надежда на преображение Ватикана ещё не потеряна.

   Но прошёл месяц, а за ним другой. Кардинал Вйио так и остался на посту статс-секретаря, кардинал Баджо не отправился в Венецию, а как хотел, продолжал служить в Риме. Викарий Рима Полетти так и остался викарием, епископ Марцинкус по-прежнему пребывал в кресле президента ИРД, чикагский кардинал Коуди тоже не жаловался на своё положение в епархии.

   Ничего не изменилось, всё в Римской курии осталось так, как и было при Павле VI, а тридцати трёхдневного понтификата Иоанна Павла I как будто никогда и не было. Единственный человек в Ватикане, кто льёт по нему слезы, так это гипогеянка Фантина, что никогда не видела Альбино Лучани живым, но свято верила, что его убили.

   1979, Лондон

   Полковник Кристиан сидел в своём новом рабочем кабинете в ново отстроенном корпусе на минус пятом этаже. Это была сама глубокая точка подземной части строения, и видимо сэр Майлз решил, что обитать там должны если не гипогеянцы, то их ближайший сородич.

   К слову, за былую строптивость глава Фортвудса наказал не только начальника оперативного отдела, но и всех его подчинённых, поселив их всё там же, ниже уровня земли, отдав половину этажа под звукоизолированный тир, спортивный зал и казарму. По мысли сэра Майлза любому оперативнику совершенно не нужно видеть солнечного света в рабочий период, пока тот находится в штабе. Полковник, конечно, это вполне пережил бы, но организм смертных не может долгое время нормально функционировать без необходимой дозы природного света. И полковнику пришлось потратить немало сил и упорства, чтобы убедить главу Фортвудса в необходимости спортивных пробежек для своих сотрудников по огороженной территории поместья трижды в день.

   Соседями оперативников по минус пятому этажу стали служащие медлаборатории. Виною тому нерасторопность прежнего их главы Питера Рассела, или личное отношение сэра Майлза к нынешнему главе доктору Лесли Вильерсу, что в годы учебы специализировался на психиатрии, но весь корпус медлаборатории с оборудованием и сотрудниками был переведён подальше от глаз сэра Майлза.

   Остальным же отделам пришлось делить оставшиеся четыре подземных этажа и один из двух надземных. Получить кабинеты с окнами повезло только администрации и кельтологическому отделу – их перевели на плюс первый этаж. За что была оказана такая честь кельтологам, никто не знал, но подозревали что из-за родственных отношений жены сэра Майлза и её брата Алана Харриса. Самый верхний, второй этаж был отведён под будущую школу, и все сотрудники, кто с радостью, а кто с ужасом, ждали, когда в поместье вернутся сорок три чада служащих Фортвудса.

   В особняке осталась только библиотека, потому как её побоялись лишний раз трогать, дабы с переездом не нарушить хрупкий порядок документов, которого к слову, там отродясь не было. Также в своих кабинетах остались НЛО-шники, и злые языки поговаривали, что их не переводят в новое здание только потому, что сэр Майлз собирается скоро распустить весь их отдел.

   По высокому распоряжению сэра Майлза, все кто носит фамилии Стэнли, Рассел, Вильерс, Харрис, Темпл, Пэлем, Грэй или Сессил – отныне все они должны проживать на территории особняка. Остальным же служащим было предложено обустроиться в отдельном корпусе в жилых комнатах строго на тех этажах, где расположились их отделы. Возмущаться и протестовать было бесполезно, сэр Майлз своё решение никогда не менял. На этой и не только почве в рядах высокопоставленных служащих произошёл раскол. Многие главы отделов, которым уже перевалило за шестьдесят лет, не в силах больше терпеть причуды сэра Майлза, планомерно подавали в отставку и уезжали доживать пенсию подальше от Фортвудса, а то и вовсе от Англии. Те, кто был помоложе, пользовались массовой сменой руководства отделов во всем Фортвудсе и сопутствующей этому неразберихе, из-за чего большую часть рабочего дня занимались чем угодно, только не работой. Поручения, которые с твёрдой подачи сэра Майлза и нерешительной на них реакции глав отделов, постоянно менялись с "плюса" ни "минус". В течение одного дня до служащих могло быть доведено два взаимоисключающих приказа, и особому желанию работать они не способствовали. Получая очередное задание, служащие и не торопились его выполнять – вдруг сегодня же придет отмена, и ничего делать было не нужно. А может отмена придёт завтра, а может послезавтра... Так чего спешить? Понемногу Фортвудс начинал разлагаться.

   Из старожилов на своих постах остались только полковник Кристиан и глава международного отдела Джордж Сессил, и тот обещал подать в отставку, как только переговоры с Гипогеей будут завершены. Что такого для переговоров готовил лично Сессил, раз не мог доверить это своему преемнику, полковник не знал, а выпытывать планы у разведчика было бесполезно. Оставалось только ждать, когда же делегация из Гипогеи прибудет в Лондон и можно будет покончить с этим безумием.

   В последние годы полковника Кристиана не покидало стойкое ощущение, что Сессил собрался торговать с Гипогеей донорской кровью, причём в пользу не только Фортвудса, но и в собственный карман. Только как международный отдел собирается сделать это в обход сэра Майлза, понять было решительно невозможно – уж он бы подобные методы пополнения бюджета Фортвудса точно не одобрил, даже будучи в депрессивной стадии болезни.

   На столе заверещал телефон – это был звонок с КПП:

   – Полковник, сейчас Доусон приведёт к вам одну мадам, – предупредил дежурный.

   – Что за мадам?

   – Говорит, что посол Гипогеи.

   – Имени её не спрашивали?

   – Спрашивали, – недовольно отозвался дежурный, – сказала, что не наше дело, она пришла к вам, – и вдобавок посетовал. – Вот какова наглость?

   – Что она хоть собой представляет, опиши.

   – Какая-то жутко заносчивая негритянка.

   Через пять минут посол в сопровождении оперативника появилась в кабинете. Это была Заза. В последний раз полковник видел её лет восемьдесят назад, и тогда её кожа была белее снега. После того как её любовник Эйнар всё-таки вывел её из Гипогеи наружу, она довольно сильно изменилась, но по-прежнему оставалась всё такой же высокой и статной, с гордо поднятой головой. А теперь ещё она одета не в черно-белые обноски, а дорого и со вкусом.

   – Двадцать второго числа в Саттоне около автовокзала, – отчеканила Заза, как только Доусон вышел и закрыл за собой дверь. – Время после полуночи.

   Полковник тут же припомнил все правила этикета, встал с места, предложил даме сесть, подвинул ей стул и только после этого, вернувшись в свое кресло, начал беседу:

   – Вы будете на этой встрече?

   – Нет, у меня выходные на Мальдивах.

   – С Эйнаром? – поинтересовался полковник, – уж простите за бестактность.

   – Нет, с подругой, – не сводя с него немигающего взгляда, ответила Заза.

   – Как он там сейчас поживает, если не секрет?

   – Хорошо поживает, в Венесуэле бродит по сельве, пугает тамошних капибар.

   – А вы его жажду к путешествиям, значит, не разделяете?

   – Я ещё в своём уме, чтобы неделями лазать по влажному тропическому лесу, где полно диких тварей. Они ужасно нервируют, особенно когда свешиваются с деревьев и норовят прыгнуть у тебя перед лицом. Лучше жить в пустыне, чем лезть в этот жуткий зоопарк.

   Полковник невольно улыбнулся, вспомнив с каким воодушевлением исландец Эйнар рассказывал ему в под-Париже об Амазонии, и какого мнения о ней же была его избранница, которую он некогда даже выкрал из Гипогеи – такой сильной оказалась любовь северянина к южной красавице.

   – Послушайте, полковник, – начала Заза, – понятия не имею, о чём вы хотите говорить с Людеком, но задумали вы это зря.

   Полковник Кристиан и сам знал, что это так, но что поделать, если он подневольный человек. И всё равно он не мог не спросить:

   – А почему, можете пояснить?

   – Потому что это Людек, местный князёк с придворной ведьмой. В Гипогее он и его поселение мало кому интересны. Этот городок так, лишь мелкий осколок из некогда целой вазы. У Людека слишком специфические представления о дипломатических переговорах. Он уже готовит вам такой список претензий, и я даже не представляю, что вы ему будете отвечать.

   – Претензии? А можно поподробнее.

   – Вот двадцать второго числа подробно и услышите, – ушла от ответа Заза. – Я им, конечно, пыталась объяснить, что Фортвудс не ООН, чтобы за всё отвечать. Но что такое ООН там никто не знает и объяснять им бесполезно. Так что готовьтесь, на вас лично повесят все грехи человечества. И не забудьте про близнецов, над которыми экспериментировали. Людек хочет знать всё, что вы с ними сделали.

   Полковник невольно вздохнул. Ни Лили Метц, ни Алекс Гольдхаген, если их действительно так зовут, Фортвудс до сих пор не нашёл, как ни пытался.

   – Что вздыхаете, полковник Кристиан? – даже не улыбнувшись, поинтересовалась Заза, – наломали дров и не знаете, как отвертеться?

   – Мы даже не знаем, что сделали, потому что это была частная практика людей, которых давно нет в живых.

   – Не завидую я вам, – заметила Заза. – Людеку вы этого не объясните. Потому что на уши ему насела Амертат, а она ещё та сучка, всем любит портить жизнь. Лично мне всё равно, есть ли искусственно перерожденные альвары или нет, но вот Людек верит, что есть. Да, и ещё, он просил привести на встречу какую-то Меритсегер, хочет посмотреть, что вы с ней сделали.

   – Ничего мы с ней не сделали. Она сейчас живет под надзором в Энфилде, осваивается, привыкает к городской жизни.

   – Меня это не волнует. Пусть явится на глаза Людеку и скажет ему это лично.

   – А он даёт гарантию, что не заберет её обратно под землю?

   – Мне-то откуда знать? Я не Амертат, он передо мной о своих планах не отчитывается.

   – Стало быть, вам нет никакого дела до самих переговоров, правильно я понимаю?

   – Правильно. Я согласилась приехать к вам только по старому знакомству, больше чернокровые братья меня ни о чем не просили.

   – А это ваше старое знакомство не предусматривает, что однажды вам предстоит вернуться в Гипогею в принудительном порядке?

   Заза смотрела на полковника холодно и не мигая. Наконец, она произнесла:

   – Не боюсь, потому что мне туда не нужно.

   – Правда? А помнится, восемьдесят лет назад вы не хотели выбираться наружу. А сейчас, как я вижу, вы не бедствуете. Не многие альвары поверхности могут похвастаться достатком и красивой жизнью.

   – Тогда пусть стараются лучше или уходят вниз, – безэмоционально заметила она, – там нет социальной несправедливости.

   – Заза, мы очень много сил и старания вложили в обучение и оцивилизовывание Меритсегер. Нам просто будет жалко, если её утянут обратно на дно.

   – Скажите это Людеку. Зачем говорите мне?

   Осознав, что взывать к сочувствию Зазы бесполезно, полковник дал понять, что разговор окончен, чему та была несказанно рада и поспешила удалиться.

   Подготовка к двадцать второму числу пошла с невиданной скоростью, что было удивительно, учитывая царившие в Фортвудсе нравы антитрудоголизма. Сам сэр Майлз на переговорах присутствовать не пожелал, что было с одной стороны странно, а с другой, поведению главы Фортвудса служащие уже давно отвыкли удивляться. Вместо себя он делегировал всех до единого глав отделов и служб, за исключением старшего тюремщика Рэмси, и то после трёх настойчивых просьб самого Рэмси, и библиотекаря, которого всё происходящее за пределами поместья никогда особо и не интересовало.

   Заблаговременно арендовав транспорт и здание кафе, где имелся обширный зал как раз подходящий для переговоров, Фортвудс готовился к предстоящему мероприятию не без волнения и даже страха. Кто хотел, наперебой спрашивали Ника Пэлема, что их ждёт, кто такой Людек и Амертат, какие они из себя по складу ума и характеру. Бывшего в Под-Альпийской конфедерации Хеймана Грэя в живых уже не было. После возвращения он сильно изменился, стал непривычно нелюдимым, начал злоупотреблять алкоголем. Не прошло и года, как он наложил на себя руки, повесившись в ванной. Его вдова упрекала полковника Кристиана, что тот

   оставил её мужа в опасности тогда, в Гипогее, от чего Хейман не смог психологически оправиться. Ник Пэлем как мог, пытался переубедить миссис Грэй, говорил, что тогда в опасности были все трое, но никаких возражений, она слушать не желала. Аргумент, что в голову Грэй ударило некое подобие шаровой молнии, её не только не заставил прислушаться, но и просто разозлил. Она засыпала сэра Майлза жалобами на полковника, который на её взгляд не досмотрел за Хейманом, на Джорджа Сессила, который отправил его в Гипогею, и это изрядно потрепало нервы обоим главам отделов.

   В назначенную ночь девять фортвудцев отправились в южный Лондон к помянутому автовокзалу. Группа оперативного прикрытия незаметно рассредоточилась на смежных улицах, готовясь в случае чего перекрыть автомобильное движение или отвести от точки рандеву припозднившихся пешеходов.

   Каким образом гипогеянцы должны были появиться именно там, строили разные предположения, но большинство сходилось на версии, что в подвальном помещении одного из соседних домов поблизости был спуск в городские подземелья. Когда пошёл первый час ночи, ожидание начало нервировать. Да ещё понятно каким образом и непонятно откуда взявшиеся прохожие начали крутиться поблизости от автовокзала. Стоящие в квартале от них главы отделов с тревогой вглядывались вдаль:

   – Ваш промах, полковник, – поспешил указать ему Джордж Сессил, – улица перекрыта, а посторонние в зоне операции. Куда смотрели ваши оперативники?

   – Мои оперативники смотрели в правильном направлении, – заключил полковник. – Лучше и вы посмотрите внимательно.

   Тут действительно было на что взглянуть. Такого раньше не видел и полковник Кристиан. Трое мужчин в строгих костюмах современного покроя, с абсолютно белыми лицами и волосами заинтересованно осматривали высокие здания, среди которых оказались. Когда главы двинулись им навстречу, то смогли разглядеть, что неизменный атрибут любого старого гипогеянца длинная белая борода у всех троих отсутствовал. Двое были гладко выбриты, а Людек бороду укоротил до вполне приличного в деловом обществе полдюйма. Трое гипогеянцев в абсолютно человеческой одежде, но с совершенно нечеловеческими лицами смотрелись не то что странно, даже ирреально и пугающе. Появись они в привычных балахонах и двухсторонних накидках, это пугало бы меньше. Наверное, над их образом поработала Заза, потому как костюмы были явно не из дешёвых.

   – Рад приветствовать тебя Людек и твоих спутников, – произнёс полковник Кристиан, которого благоразумно и единодушно выбрали главой делегации, хотя сэра Майлза заверили, что им будет Джордж Сессил.

   После взаимного представления выяснилось, что гипогеянец, похожий на двадцатипятилетнего молодого человека, и есть Мемнон, хотя без бороды его и было сложно узнать. В прошлый раз в Под-Альпийской конфедерации он упирал на то, что выпивать кровь из смертных досуха в порядке вещей и ничего противозаконного в этом быть не может. Стоящий от Людека по левую руку Гонтран полковнику был незнаком, но он втайне надеялся, что хотя бы этот гипогеянец выбран Людеком как противовес Мемнону и куда более гуманен.

   В зале кафе было темно, только приглушённый свет уличных фонарей падал через окна. В кафе делегацию ожидала Мери. Уже ничего в её виде не напоминало о жизни под землей, а потом и в фортвудской тюрьме. Волосы аккуратно острижены до лопаток, а не той дикой длины по колено, что была прежде, платье скромное и приличного покроя, закрывало все части тела, которые посторонним видеть не обязательно. Обретя краски на лице, вернув под лучами солнца свой подлинный облик, внешне она походила на потомка индийских эмигрантов, так в Фортвудсе ей и посоветовали говорить своим новым соседям в северном Лондоне, хоть Мери упорно настаивала, что урожденная египтянка.

   Как только делегация вошла внутрь, женщина вскочила с места и замерла. Людек, не сводя с неё глаз, подошёл ближе. Он заговорил на каком-то непонятном и трудноопределимом языке и Мери ему отвечала, с каждой секундой становясь всё растеряннее и печальнее.

   – Прошу, рассаживайтесь, господа, – произнёс полковник Кристиан, указывая на собранную воедино длинную вереницу столов и стулья возле них. Гипогеянцы заняли места посередине с одной стороны, сидя к окну спиной, фортвудцы – противоположную. Мери же села на краю поближе к человеку, к которому успела привыкнуть за время реабилитации – доктору Лесли Вильерсу.

   – Мы рассчитывали, что вас будет больше, – признался полковник, окидывая взглядом пустые места по другую сторону.

   – От вас приходило трое мужчин, так же трое и нас, – заключил Людек. – Мы чтим законы равновесия, приличного вида и гостеприимства, и не злоупотребляем ими. Вначале примите наш ответный дар.

   Он достал из кармана пиджака кожаный мешочек, затянутый шнурком, и протянул его сидящему напротив полковнику Кристиану. Раскрыв его и заглянув внутрь, полковник мало что понял из увиденного, но логика подсказывала, что Йен Рассел из геологического отдела скажет наверняка, что же это. Получив мешочек, глава геологов высыпал часть его содержимого на ладонь. Он даже привстал, чтоб поднести руку ближе к фонарному свету. От лицезрения того, что неподготовленному глазу может показаться смесью измельченных камней и руды, его рука слегка заметно затряслась.

   – Что это? – не выдержал и спросил сидящий с ним рядом глава археологов.

   – Это алмазы на тридцать-сорок каратов.

   Он услышанного фортвудцы начали нервно переглядываться.

   – Вам не нравится? – поинтересовался Людек.

   – Нет, ну что вы, – вступил кельтолог Харрис. – Просто ваш дар слишком дорог по сравнению с тем, что преподнесли вам мы.

   – Богатство относительно. Для вас эта порода ценна, для нас же она часть камней, что окружают наше бытие веками. Для вас ткани дёшевы и обыденны, для нас же они единственная часть прежнего смертного мира, что неизменно нужна нам, чтобы прикрывать наготу. Они недоступная роскошь, потому как под землей нет ткацких станков, не растет лен, не растет хлопок, не живет шелкопряд. Для нас ткани бесценны, а те, необычайно легкие и немаркие, что преподнесли нам вы, с которых легко отряхивается даже меловая пыль, просто удивительны и волшебны.

   – Это просто новые материалы и технологии.

   – У нас нет и старых.

   – Да, всё познается в сравнении, – подытожил полковник. – Мы безмерно благодарны за ваше внимание к нам. Мы так же надеемся, что наш жест доброй воли вы тоже оцените. Как вы и просили, мы пригласили на нашу встречу Меритсегер. Как видите, она пребывает на свободе в добром здравии.

   – Но не на своем месте, – отрезал Людек.

   Поняв, что разговор начинает уходить не в то русло с самого начала, полковник попытался объяснить:

   – Здесь в Англии мы привыкли верить в свободу личности, в то, что каждый человек волен жить там, где он хочет. Если Мери захочет вернуться в Гипогею, мы будем не в праве её удерживать. Но если она захочет остаться, не будет ли лучшим для всех нас принять её выбор?

   – Бывают ситуации, когда выбор сотен важнее выбора одного. Меритсегер ушла в Альбион не для того, чтобы жить под светом солнца, а для того, чтобы передать послание умеющим слушать.

   – Прости за бестактность, но вы отправили её не к тем людям, что могли бы вам помочь в расчистке плато Гизы от песка.

   Людек вопросительно посмотрел на полковника, видимо не зная этого географического названия, и полковник пояснил:

   – Мемфис.

   – Да, – кивнул Людек, – но теперь мы знаем, что песков в некрополе нет, но врата Гипогеи всё равно закрыты.

   Настало время вступить в разговор главе археологического отдела Волтеру Грэю. Сам никогда не участвовавший в экспедициях по Египту, он принялся с умным видом пояснять, что, де, врата Гипогеи близ населенных пунктов, где проживает множество людей, есть вещь небезопасная, и потому никто из археологов никогда не станет те самые врата, а по факту, норы и выходы из гробниц, раскапывать.

   Тут не выдержал и вступил в разговор вспыльчивый Мемнон.

   – Вы, смертные, утопили в воде нубийскую Гипогею и теперь хотите, чтобы наши братья и сестры по крови остались там, в затопленных ходах, но в под-Мемфис не уходили? Что же, вы специально хотите найти способ извести нас, запечатать под землей и утопить?

   Сводить на нет намечающийся конфликт пришлось представителю международного отдела:

   – Вы не совсем правильно понимаете сложившуюся ситуацию, – начал Джордж Сессил. – Да, за входами в Гипогею следит наша организация. Но, то, что Ассуанский гидроузел затопил земли Нижней Нубии, виноваты не мы. Это сделали власти Египта или, вернее будет сказать, инженеры из Советской России. Мы ни в коей мере не можем нести ответственность за действия страны, с которой наше правительство находится в конфронтации.

   Краткий перевод на общепонятный язык без заумных технических и полититологических терминов пришлось делать кельтологу Харрису. От себя же он добавил, что Фортвудс не против, чтобы гипогеянцы выходили по ночам наружу, просто Фортвудс не хочет, чтобы во время таких ночных прогулок смертные люди пропадали или погибали от обескровливания.

   – Такова наша природа – пить кровь смертных, что однажды умрут, – произнёс молчавший до этого Гонтран.

   – Но, ведь можно пить кровь, не убивая, – возразил медик Вильерс, – как делают это альвары, живущие на поверхности.

   – И что же смертные после этого не умирают?

   – Но ведь не сразу и не от обескровливания.

   – Но умирают.

   Спор этот мог продолжаться до бесконечности, но прервал его Людек.

   – Воды под Нубией не единственное, что нас заботит. Всё то время, что мы ждали, чтобы прийти сюда, я разослал гонцов во все части Гипогеи, чтобы они расспросили наших братьев и сестер, есть ли им что сказать смертным, о чём хотят они попросить вас, а на что хотят пожаловаться. И вот что они передали мне...

   От зачитанного по памяти списка претензий всем присутствующим фортвудцам стало немного не по себе. Разобравшись со старыми и новыми географическими названиями, деталями происшествий и геологическими последствиями, сроками, ограниченные последними тридцатью годами, получалось, что гипогеянцы не рады соседству со смертными, повелевающими техническим прогрессом.

   Помимо затопленного Асуана в Египте, гипогеянцев заботил и скрывшийся под волнами Цимлянского водохранилища древний Саркел, от чего немногим из хазар, славян и непонятно, что делавших там грекам, пришлось мигрировать по тоннелям Гипогеи подальше от облюбованных мест, где они жили веками, и откуда выбирались наружу только по ночам, чтоб при свете луны смотреть на родные места, где некогда обитали – а теперь все это пространство скрыто под водами и снаружи и внизу. Повторное объяснение, что во всём виноваты советские инженеры, гипогеянцев не заинтересовало.

   Далее началась череда жалоб на нефте– и газодобытчиков, что бурением своих скважин они нагло пробивают тоннели Гипогеи, вызывают обрушения залов и коридоров, а то и вовсе пускают по обжитым подземельям вырвавшийся из недр газ или серные выделения. Из-за этого ходы приходится замуровывать камнями, тем самым перекрывая тоннели и ходить из-под одного континента под другой в обход на многие тысячи километров.

   Новый руководитель геологического отдела даже не знал, что и ответить на эти претензии. До этого дня он считал, что его работа заключается в обеспечении безопасности всех тех, кто занят добычей руды, нефти и прочих природных богатств, от посягательств нежданно встретившихся им под землей гипогеянцев. Но он и подумать не мог, что гипогеянцы сами не прочь, чтоб их защитили от бурильщиков. Слова, что во всем виноваты саудиты, катарцы, иранцы и прочие, Людека также не убедили.

   А потом очередь дошла и до самого щепетильного вопроса – ядерных испытаний. Жаловались на всех – на СССР, США, Китай, Францию – всех кто на своих полигонах устраивал подземные ядерные испытания. Но как ни странно, радиация гипогеянцев не беспокоила, видимо их бессмертные тела с абсолютной регенерацией её последствия не ощущали вовсе. Недовольство подземников сводилось к одному и тому же – к обвалу тоннелей Гипогеи, которые существовали испокон веков и исправно служили подземному народу транспортной артерией. Заверение, что уже шестнадцать лет как запрещено испытание ядерного оружия под водой и в воздухе, а единственной средой остается только земля, гипогеянцев несколько не смягчило.

   Как не удивительно, но тема метро гипогеянцев не волновала, видимо в XX веке по всему миру его стали строить принципиально иначе, чем в XIX веке в Лондоне.

   – Старые дороги рушатся, а новые не возникают сами по себе, – говорил Людек. – Если вы негодуете, что мы пьем кровь, так как привыкли, то примите и наши слова негодования. Веками и тысячелетиями Гипогея жила своей жизнью и не пыталась изменить жизнь смертных. Так почему же вы посчитали, что вправе менять наш уклад? Это ли месть за ваших усопших во имя нашего блага?

   – Нет, что вы, это совсем другое, – заверял его Джордж Сессил. – Просто поймите, жизнь на поверхности теперь не та, что была ещё век назад, всё очень сильно изменилось. Мы называем это техническим прогрессом. Поверьте, его нельзя просто так остановить, запретить искать нефть, наложить мораторий на ядерные испытания под землей и перестать строить гидроэлектростанции. Это отбросит мир в своем развитии на сто лет назад.

   После соответствующего перевода от Алана Харриса Людек спросил:

   – Что есть плохого в том, что люди будут жить, как и их предки жили сто лет назад?

   – Многие уже просто не смогут.

   – Почему?

   Объяснить это было сложно и практически невозможно. Как растолковать вечноживущему кровопийце, веками живущему под землей, честно признавшемуся, что от цивилизации в их мире осталась только одежда, что смертные люди привыкли к удобствам технического прогресса, а регрессу пылко воспротивятся?

   – Всякий человек способен привыкнуть ко многому, – заметил Гонтран, – и к иссушающей жаре и к сковывающему холоду. Иные, проведя во дворцах многие годы и попав в грязную хибару, привыкали жить и там. Для смертных нет ничего невозможного, потому как для них нет предела терпению и выносливости.

   Спорить тут было бесполезно, благо Людек снова взял слово:

   – Я поведал вам о наших невзгодах не потому что хотел получить сочувствие, а для того чтобы призвать смертных к совести. Пока наша страна будет разрушаться, мы будем считать, что смертные ведут с нами войну.

   – Людек, мне безмерно жаль, что так происходит, – произнёс полковник. – Мы, все здесь присутствующие, прекрасно понимаем, что Гипогея это единой целое, и что опоясывает она весь мир. Но и вы должны понять, что над вами находится две сотни обособленных государств не всегда друг другу дружественные.

   – Всегда меж народами были войны, но они воевали меж собой, а не с нами.

   Далее опять посыпались упреки теперь уже за Вторую мировую войну, когда взрывами снарядов всех стран-участниц порушило немало гипогеянских подземных дорог.

   – Людек, как мудрый вождь ты должен понять, что мы, Фортвудс, не представляем даже власть своей страны, а уж влиять на поступки других правителей и вовсе не можем.

   – Ты – нет. Но мы слышали, что есть совет всех стран мира, где послы обмениваются жалобами и все вместе сообща разрешают конфликты и заканчивают войны. Этот совет должен узнать о наших скорбях и обязать страны смертных не чинить козни Гипогее.

   – Но у Фортвудса нет представительства в ООН, – пораженно выдохнул глава агитотдела Флетчер.

   – Постой, – сказал ему полковник и снова обратился к Людеку. – Организация Объединенных Наций действительно существует. Но она не может заставить страны прекратить буровые работы и прочее, что вас так возмущает. Даже если Фортвудс сможет добиться от властей нашей страны поднять в ООН вопрос о сохранности природных территорий, представители остальных стран суть проблемы не поймут и отметут её как несущественную. Поймите, смертные в своем подавляющем большинстве ничего не знают ни об альварах, ни о Гипогее. Потому они и не задумываются, что взрывая бомбу на поверхности земли, они разрушают вашу страну. Они вообще не знают, что она существует там внизу.