Текст книги "Стратегия обмана. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 48 страниц)

   – А с ним и случилось. Его явно подкупили.

   – Подкупили, не подкупили, а министров вы пугнули хорошо. А за одно их правительства. Всё ты сделала правильно, Карлос сделал правильно, я сделал правильно. Мы все молодцы. Вернёмся в Париж, откроем тебе счёт, потому что благодарность начальства для тебя очень крупная.

   В Париж они вылетели на следующий же день. И не потому, что Алекс не терпелось узнать, на какую сумму её озолотили. Ей просто хотелось оказаться подальше от места, где, как ей всё ещё казалось, она потерпела сокрушающий провал. Все последующие месяцы, на которые Родерик любезно предоставил ей отпуск, она упрямо проводила в "Гиперионе", читая зарубежную прессу, скопившуюся там за последний год. И кое-что она вычитала и потому пригласила Родерика для обстоятельной беседы.

   – Знаешь, Рори, я всё не перестаю думать о нашей акции с ОПЕК.

   – Правда?

   – Правда. Всё думаю о тебе, обо мне, обо всем,что нас связывает.

   – О, нас, связывают такие интересные моменты, – проворковал он.

   – Да? – наигранно удивилась она. – А мне на ум приходят только три буквы.

   – Почему три?

   – Потому что С, Ш, А.

   Родерик замер, не зная, что ответить.

   – Ну хорошо, у меня есть ещё вариант – Ц, Р и У. – Холодно глядя на Родерика, Алекс спросила, – Угадала?

   – Между прочим, – чуть ли не обиженно произнёс он, – в Штатах есть не только ЦРУ.

   – Правда, что ли? Хочешь узнать, почему теперь тебе не переубедить меня, что ты американец, и работаешь ты на американские спецслужбы?

   – Ну, и почему.

   – Начнем с малого, – объявила Алекс. – Когда мы только вошли в здание ОПЕК, я увидела надпись "Тексако". Тогда она мне ничего не сказала. А теперь я знаю, что это такое. А ты знаешь?

   – Ну и что? Просвети.

   – Американская нефтяная фирма. Если раньше штаб-квартира ОПЕК была в Женеве, то с недавнего времени её перенесли в Вену в здание, принадлежащее этой самой "Тексако". А я всё думала, откуда Карлос мог получить план здания, если не от тамошних служб безопасности. А теперь выходит, что получил он планы от работавших там ранее американцев. Теперь я вообще не удивлюсь, если окажется, что Карлос работает на тех же, на кого ты и я, что он специально поселился в Вене ото всех отдельно в Хилтоне, для того чтобы к нему в любой момент мог прийти личный советник вроде тебя. И ещё я не удивлюсь, что этот же советник достал для Карлоса часть оружия. Но это уже частности. Самое интересное, что я вычитала в подшивках прессы, так это про нефтяной кризис, что случился два года назад. Слышал про такое?

   – Ну, слышал, – безрадостно соглашался Родерик.

   – Кто его устроил, знаешь?

   – Ну, ОПЕК.

   – Во сколько раз подняли цены на нефть?

   – Ну, в четыре.

   – Кому страны ОПЕК устроили эмбарго, кому отказались продавать нефть?

   – Ну, США.

   – А почему? Знаешь, Рори, я как-то раньше не особо интересовалась мировой политикой, тем более экономическими проблемами. Теперь понимаю, что зря. Деньги ведь в этой жизни решают всё. Они и определяют политику, они решают, каким народам жить сыто, а каким умирать с голоду. А ещё, каких министров нефтяной промышленности зачислить в "нейтральные", а каких убить.

   – Но никого же не убили.

   – Но ведь хотели. Два года назад ОПЕК подняла цены для Европы и прекратила продажу нефти в США из-за того, что эти страны поддержали Израиль в Октябрьской войне не только словом, но и вооружениями. Египет и Сирия её проиграли, хотя в честном бою имели все шансы на победу. А из-за полугодового эмбарго в Штатах встал весь личный транспорт, потому что не было бензина. А ещё производство остановилось. Нет экономического роста, нет денег, сразу стало плохо жить. Кто виноват? ОПЕК. Рори, я ведь теперь понимаю, как меня, дуру, обманули. Тогда, в 1973 году ОПЕК поддержала Палестину, она ударила Штаты и Европу по самому больному для них месту – по кошельку. А знаешь, что для Штатов было обиднее больше всего?

   – Не знаю, скажи.

   – А то, что в ОПЕК входят две ручные для американцев страны. В политическом плане, что их не попросишь, всё сделают: и Израиль признают, и западные ценности утвердят. А вот как дело дошло до денег, они уже не друзья Штатам вовсе. Угадай, как эти страны называются?

   Родерик молчал.

   – Что, разве иранский шах, не американский ставленник? Разве не иранский премьер Моссадык национализировал нефть, а потом его сверг шах и вернул американским и британским нефтяным компаниям доход с иранской нефти? Той же "Тексако" вернул, разве нет? Да, эмбарго против Штатов шах не поддержал. А вот удовольствие от сверхприбыли от возросших цен на нефть он вкусил по полной, никакая благодарность американцев за то, что вернули ему власть, не заставила шаха одуматься и цены больше не поднимать. Деньги, это ведь такая вещь, что хочешь их всё больше и больше. То же можно сказать и про Штаты – как же плохо, когда приходится платить все больше и больше, а ведь так этого не хочется.

   – Я понял твою мысль.

   – Правда? А я ведь не закончила. Так какая там у нас вторая ручная страна? Подсказываю, начинается на С.

   – Ну, Саудовская Аравия. Ну, и что?

   – А то, Рори, что в криминальной хронике я вычитала такую интересную вещь. Оказывается, этим летом в Саудовской Аравии сменился король. А знаешь, почему?

   – Потому что предыдущий помер.

   – Именно. А знаешь как? Его прилюдно убил родной племянник, который, о чудесное совпадение, учился в американском университете. И, о чудесное совпадение, покойный король, в отличие от иранского шаха, эмбарго для США поддержал. А теперь его нет, есть новый король, человек умный, понятливый, потому в вопросах политики сговорчивый. Но, видимо не до конца. Его министр Ямани всё равно гнёт своё и цены на нефть понижать не собирается. Знаешь, как сказал в одном интервью мой бывший соотечественник госсекретарь США Киссинджер? А он сказал не так давно следующее – единственный путь радикально снизить цены – это начать широкомасштабную политическую войну против таких стран, как Саудовская Аравия и Иран, и что в случае их отказа от сотрудничества они будут рисковать своей политической стабильностью и, возможно, безопасностью. Правда, мило?

   – Ну, и что ты хочешь сказать, тебя и Карлоса нанял лично Киссинджер?

   – Я тебе лучше скажу, почему он сделал это именно сейчас. Встретилась мне одна интересная заметка. Оказывается, за два месяца до начала конференции ОПЕК, Штаты вели переговоры с Советами о продаже теми нефти в обмен на пшеницу. Интересный расклад – Америка посчитала лучшим покупать нефть у недружественной России, чем у ручных саудитов и иранцев. Но сделка-то сорвалась – не сошлись в цене, потому что Штаты не захотели финансировать своего политического и военного соперника, а Советы не дураки, чтобы продешевить, и отдавать нефть по цене ниже рыночной. Вот теперь у Штатов советской нефти нет, а у ОПЕК покупать её дорого. Но всё это произошло в октябре. Так что же делать в декабре? А не организовать ли за два месяца акцию, которую Карлос, как военный спец называл операцией? Не припугнуть ли нефтяных министров, не показать ли им, что пока они наживают для своих стран миллиарды, их собственные жалкие жизни ничего не стоят? Именно поэтому к ним на конференцию, которую, о чудо, в здании "Тексако" никто толком не охраняет, могут прийти шесть террористов, взять их в заложники, а некоторых просто убить. Страшно, правда? Я думаю, в те четыре дня в Тегеране и Эр-Рияде всем тоже было страшно. Я даже уверена, что власти этих двух стран поняли и осознали многое. А потом позвонили в Вашингтон с извинениями и заверениями в верности и, о чудо, Карлос передумал убивать Ямани и Амузегара. А ещё доплатили ему сверху, на всякий случай, если отмена приказа из Вашингтона дойдет поздно. Ну, как тебе моё видение недавних событий?

   С минуту Родерик молчал, а потом, заворожено воззрившись на Алекс, выдал:

   – Ты фантастически умная женщина.

   – Брось подхалимничать.

   – Нет, я так действительно считаю. Если ты смогла собрать только из прессы все эти данные, слепить их воедино и осмысленно подвести итог, значит ты хороший аналитик.

   – Я просто перестаю быть дурой, Рори, за которую ты меня уже восемь лет держишь.

   – Забудь, – мотнул головой он, – всё это теперь в прошлом. Я предлагаю тебе работать на равных.

   – Может, и зарплату будем делить пополам?

   – Не исключено. Ведь ещё немного и ты сама сможешь планировать операции. Ты хоть представляешь, как в нашем деле ценятся подобные навыки?

   – Ты мне так и не сказал, на кого мы работаем.

   – Ты же умная женщина, догадайся сама.

   – Хватит, Рори, я теперь эксперт по мировой нефтеторговле, а не спецслужбам США. Просто скажи, как она называется, если не ЦРУ.

   – Разведывательное управление Министерства обороны США. – был ей лаконичный ответ

   – Военная разведка? – нахмурилась Алекс. – Что за чушь, Рори. С чего вдруг военные США стали поддерживать ВИРА в моём лице? Хотите руками республиканцев расшатывать обстановку в стране-союзнице, чтоб она снова не возродилась в империю и не потеснила Штаты с Олимпа сверхдержав? Или это такая частная инициатива ирландской диаспоры в разведсообществе?

   Родерик неопределенно помотал головой:

   – Пожалуй, и то, и другое вместе взятое.

   Но Алекс ответ не удовлетворил:

   – Может, хватит уже водить меня за нос? Какая-то военная разведка устраивает заговоры против всех и вся самыми изощренными способами и об этом никто из общественности не догадывается?

   – Я тебе говорю правду. Да, мы не так популярны, как ЦРУ, да, про нас не пишет пресса, про нас не сочиняют страшных книг, нас не выставляют бесчеловечными людоедами. Мы менее на виду, потому-то и действуем тоньше и реже проваливаемся.

   Алекс оценивающе оглядела Родерика:

   – Значит, разведывательное управление? – на всякий случай, уточнила она.

   – Разведывательное управление, – кивнул Родерик.

   – РУМО.

   – Оно самое.

   – И я на него работаю?

   – Работаешь.

   – Восемь лет?

   – Этим августом уже будет девять.

   – Девять, – повторила Алекс и кивнула. – И что будем делать дальше?

   – Дальше? – воодушевился Родерик. – А дальше у наших ног весь мир!

   1976, Ватикан

   После полудня, когда все служащие конгрегации по делам духовенства разошлись на обед, отец Матео остался в приемной, чтобы прочесть присланное из Никарагуа этим утром письмо от своей сестры Мануэлы, которое он с нетерпением ждал.

   "Здравствуй, Тео.

   Сегодня у меня нет настроения расспрашивать тебя о чём-то, спорить с тобой. Я уже поняла, что ты, как и все в Ватикане решительно осуждаешь латиноамериканскую теологию освобождения. Что ж, ты богослов и разбираешься в тонкостях учения нашей Церкви лучше меня. Тогда я просто расскажу тебе, может, повторюсь, но напомню, что такое жизнь в Манагуа, столице Никарагуа, где правит наследный диктатор Сомоса, и почему теология освобождения так здесь популярна и наказуема.

   Помнишь, тогда, пять лет назад, я написала тебе, что еду в Манагуа помогать обездоленным оправиться после страшного землетрясения, я только и говорила в письмах, что теперь, когда весь мир готов помочь никарагуанцам в их горе, город обновится, и на месте руин отстроят новую столицу, и это станет началом новой, лучшей жизни для сотен тысяч манагуанцев.

   Какой наивной и мечтательной я была тогда. Как было страшно в первые дни – в центре города нет домов, одни развалины, а под ними тысячи людей, и никто не может освободить их из-под бетонных блоков. Тысячи раненых плачут повсюду, а больницы не могут им помочь – землетрясение смело и их.

   Когда я только прилетела в Манагуа, ведь землетрясение не разрушило полосу, первое что бросилось мне в глаза, это как десятки тысяч людей вереницей заполнили дорогу и уходили из города. Я так удивилась, что они не хотели помочь разбирать завалы, спасать раненых. Они попросту уходили прочь, в соседний город, что остался цел. А потом я увидела руины Манагуа и тех, кто там остался. Те люди ходили по развалинам и что-то в них выискивали. Я сначала не разобрала, чем они заняты, а потом разглядела – они выносили из рухнувших магазинов еду, а из бывших жилых домов всё ценное, что осталось и не сломалось. Это были сотни мародеров, если не тысячи. Они даже не брезговали грабить церкви. Потом мне сказали, что это жители трущоб, что им не привыкать к тяжёлым условиям, потому они и не покинули город. А грабят, так это потому, что они хотят хоть раз пожить сыто и хорошо.

   Я не писала тебе, а ведь самое ужасное, что было в Манагуа, так это смрад от мертвых тел, что пять месяцев висел над руинами города. Да, многих погибших похоронили в братской могиле, тела многих и вовсе сожгли, а многие так и остались под завалами и никто не предал их земле.

   Когда я только собиралась отправиться в Никарагуа, я слышала, что весь мир потрясен трагедией, что Красный Крест шлёт гуманитарную помощь, а такие разные страны как США, СССР, Китай, Израиль да и многие другие откликнулись на беду в такой далекой для них самих стране, всем миром собирали деньги через аукционы, благотворительные мероприятия, от частных пожертвований состоятельных людей. А в Манагуа я удивлялась, неужели газеты врали, неужели те богатые люди хорохорились для прессы, что помогают обездоленным, а сами в Никарагуа не выслали ни доллара?

   Признаюсь, хоть и стыдно, но тогда я очень злилась на всех тех, кто в Европе по телевизору и радио обещал прислать гуманитарную помощь, но не прислал. А потом я увидела, как лавочник торгует снедью, а на упаковках стоят эмблемы Красного Креста. Я возмутилась, как так, никогда Красный Крест не торговал гуманитарной помощью. А лавочник только накричал на меня и прогнал.

   Когда я освоилась в городе, когда у меня появились друзья и знакомые, они сказали мне тихо, но так спокойно, будто это само собой разумеющееся, что гуманитарная помощь со всего мира, скорее всего, была, но диктатор Сомоса присвоил её себе и сейчас продает за границу. Я не поверила, разве может быть такое, чтобы правитель оставил без еды и крова свой народ? А мне ответили, разве ты не знаешь, Сомоса объявил всю разрушенную часть города собственностью государства, а не людей, что там жили, а теперь вовсе запретил выжившим селиться на прежнем месте, где жили их отцы и деды, и под страхом смерти запретил строить на этом месте дома.

   Как мне было дико это слышать! Но я видела собственными глазами, что руины остались руинами, и расчищать их никто не спешил. А смрад на развалинах исчез через пять месяцев только потому, что тогда начался сезон дождей, он-то и смыл останки тех, кого не захотели похоронить по-христиански.

   С тех страшных дней прошло больше четырёх лет. И что ты думаешь? Кто-то из потерявших кров обрел новый дом? Нет, Тео, я таких людей не знаю. Кого-то приютили родственники, кто-то уехал в другие города и деревни, но больше всего людей теперь ютится в трущобах, тех самых, что уцелели после землетрясения и теперь разрослись по всему пригороду.

   Там я и работаю, ты это знаешь. В беспросветной грязи, сутолоке и голоде для моих соседей есть только одна надежда, что я бесплатно научу их детей считать и писать, и скоро они смогут найти работу. Тео, здесь, в Никарагуа у половины взрослых людей никакой работы нет, нищета отнимает у людей всякую надежду. Здесь каждый пятый болен туберкулезом и лечения для них нет, а ведь ещё свирепствует тиф, малярия и дизентерия. Я всё учу и детишек и их родителей, что гигиена это очень важно, что всегда перед едой надо мыть руки, что воду, прежде чем пить, надо прокипятить, что каждый день надо умываться. Но что им до моих увещеваний, если водопровода в трущобах толком нет, а воду приходится носить ведрами на руках. Много ли её наносишь, если колонка чуть ли не за километр от дома, а в семье пятеро детей, да ещё и старики?

   Тогда в трущобах я узнала, как безработные добывают себе пропитание. Это и странно и даже ужасно. Тео, они за деньги сдают кровь! Да, люди приходят на донорские пункты, где никто не интересуется их состоянием здоровья – ведь какое здоровье может быть у человека, который от недоедания согласился сдавать кровь? Эта кровезаборная компания называется "Пласмафересис", и ей владеет Сомоса. И он продает никарагуанскую кровь за границу! Тео, ответь мне, зачем? Зачем кому-то за рубежом покупать кровь и плазму больных голодных людей?

   Как мне тяжело, Тео, я часто плачу по ночам, чтоб никто не видел. Вот на прошлой неделе на уроке маленький Карлито, смышлёный бойкий мальчик читал для меня наизусть стишок про уточку и котенка, да так складно, без запинки и с выражением. А на следующий день он в школу не пришел, и через два дня – тоже. Я сама пошла к нему домой, а родители сообщили, что Карлито заболел. А вчера мне сказали, что он умер.

   Если бы ты только знал, как много детей умирает, не дожив и до десяти лет. В Никарагуа нет больниц, никто никого не лечит. В стране живет почти два миллиона людей, а больничных коек всего две тысячи, и это с такой-то ужасающей эпидемиологической обстановкой!

   Да, Тео, я струсила, смалодушничала, когда уехала из Манагуа в деревню. В моём прежнем классе умерло больше половины детей, а других забрали родители, сказав, что им пора начинать работать, а не просиживать дни за партами. Что я могла возразить? Сытости или знания? Это пусть европейские интеллектуалы философствуют над этим вопросом, а для меня это никакая не дилемма, здесь еда нужней, без неё каждый день умирают люди.

   А в деревне... А в деревне тоже нечего есть. Мог ли ты когда-нибудь такое себе представить – деревня и без еды? А знаешь, почему? Сомоса и его семья владеют почти всеми землями в стране, он и приказал крестьянам не сеять ничего кроме хлопка. Представляешь, Тео, по всему Никарагуа, на всех плантациях не растет ничего кроме хлопка. Да, есть несколько плантаций, где выращивают бананы, но это не для Никарагуа, а для американской экспортной компании, те бананы без остатка она вывезет в Штаты. А Сомоса продаст хлопок за границу и на вырученные деньги втридорога купит у Штатов еду для никарагуанцев.

   Тео, я простая монахиня, я не настолько образована, чтобы разбираться в тонкостях экономики в масштабах целой страны. Но даже и мне понятно, что так вести хозяйство никуда не годится. Это позор, если страна не может сама себя прокормить. Но когда руководитель страны делает всё, чтобы его народ голодал на собственной земле, разве это не преступление? На хлопковой плантации люди ведь работают не за деньги – Сомоса им ничего не платит. Они работают на него за еду. И им ещё пеняют, что они слишком дорого обходятся государственной казне.

   Тео, ты думал, в XX веке больше нет рабства? Да, наверное, то, что происходит в Никарагуа куда хуже рабства. Помнится, в былые века плантатор не выжимал из своих рабов все соки, не заставлял работать до изнеможения, чтобы тот замертво падал на поле. Нет, раньше рабовладельцы старались беречь рабов, но не потому, что жалели и вспоминали, что в Царствие Небесном не будет слуг и господ. Нет, они щадили несчастных, не морили их голодом, не обрекали на смерть только потому, что умри раб, то станет меньше рабочих рук, и плантатор понесёт убытки. А что может для такого человека быть хуже убытков? Правильно, ничего. Но такое положение вещей, такие нравы были давно.

   Здесь, в Никарагуа, Сомоса не заботится ни о ком из своих подданных. Потому и крестьяне умирают с голода, потому и центр Манагуа, что диктатор присвоил себе, будет лежать в руинах. В нашей деревне крестьяне выпасают скот, но этот скот не их, он весь принадлежит Сомосе. Давно ли ты слышал о таких порядках? Кажется, так было в Ирландии лет сто тридцать назад, когда ирландцы выпасали скот, а потом приезжали английские помещики и грузили коров с овцами на корабли и увозили в Англию, а ирландцам оставалось есть только картофель, если он уродится.

   В Никарагуа только Сомоса и его семья решают, какой товар и куда отправить, потому что им принадлежит весь никарагуанский флот. Они решают, сколько хвалебных речей в честь диктатора будет написано в газетах, потому что пресса принадлежит тоже им. У них есть пакеты акций всех никарагуанских компаний. Этим нескольким людям принадлежит треть всего национального богатства страны, страны, где проживает почти два миллиона бедняков.

   Я не боюсь писать тебе такие слова только потому, что наши письма всегда были и есть на старо-испанском, а здесь его никто не поймет, разве что примут за диалект португальского. Да, почту досматривают и читают, а всех подозрительных и неблагонадежных ещё со времён Че Гевары здесь принято арестовывать и пытать. А тех, кто выходит на площади и протестует против пыток, расстреливает из пулемётов национальная гвардия. Были такие деревни, в которых власти заподозрили появление партизан, а после приходила национальная гвардия, насиловала всех женщин и девочек, а после вырезала всех жителей и скот и поджигала дома. Больше тех деревень нет.

   Ты должен был слышать, в Никарагуа есть те, кто не забыл о народе и готов воевать за его свободу от диктатуры, ежедневного ограбления и террора. Года два назад левые партизаны-сандинисты захватили поместье одного бывшего министра, в то время как там начался торжественный приём в честь американского посла. На том приёме были сплошь миллионеры, министры дипломаты, а главное, родственники Сомосы. Тогда сандинисты потребовали от властей поднять минимальную заработную плату трудящимся, выпустить из тюрем политзаключенных и опубликовать в прессе заявление Сандинистского фронта народного освобождения, чтобы весь мир услышал и узнал, что есть такая маленькая страна Никарагуа и правит ей диктатор Сомоса, против которого и ведётся партизанская война. И Сомоса всё выполнил, потому что он может отдать приказ расстрелять протестующих студентов, а допустить, чтобы партизаны убили американского посла и его родственников – нет.

   После того случая Соединенные Штаты создали военные отряды из солдат Центральной Америки и направил их в Никарагуа, как они сказали, защищать страну от террористов. Чему удивляться, если террористами они готовы именовать всех, кто им не нравится, хоть палестинцев, что хотят вернуть себе родные земли, хоть сандинистов, которые хотят вернуть своему народу достоинство и право на жизнь. США до всего есть дело, они ведь считают Никарагуа своей колонией, считают, что вправе ставить у власти кого угодно, лишь бы он был лоялен лично им, выращивал им так необходимый хлопок, продавал задёшево, а на врученные деньги тут же закупал у них еду втридорога. США должно быть счастливы такому положению дел – и хлопок получили и деньги внутри страны оставили. Что это, если не колониализм, Тео, как ещё это назвать? Здесь, в Никарагуа американцев интересует хлопок, а в остальных странах Центральной Америки – бананы. Ты же слышал это выражение – "банановые республики" – их прозвали так за то, что такие страны нужны Штатам как угодья для выращивания фруктов, которые потом вывезут в Штаты и съедят там же. А тем республикам оставят лишь малость, чтобы крестьяне не умерли с голоду и в следующий сезон снова занялись выращиванием бананов.

   А сандинисты, никарагуанские партизаны, не хотят больше мириться с жадностью Сомосы и его марионеточной диктатурой. Они не дают себя запугать, они готовы отдать жизни, лишь бы народ Никарагуа встал с колен. Ты считаешь, в этом есть что-то дурное, что-то предосудительное и мерзкое? Может, ты считаешь, что люди в этой стране до скончания века должны прозябать в нищете и голоде? И всё же я надеюсь, что нет, ты не мог за несколько лет, что мы не виделись, так очерстветь сердцем. Не мог Рим так тебя испортить.

   Хотя, мне так кажется, что душой и сердцем ты живешь исключительно в Ватикане, и происходящее за его стенами тебя мало волнует. Тео, пожалуйста, напиши мне, что это не так. Не только с тобой я веду переписку, подруги регулярно пересказывают мне, что происходит в мире. Тео, что творится в Италии, неужели ты ничего этого не видишь, или просто не хочешь писать и расстраивать меня? Но я же не впечатлительная маленькая девочка, зачем умалчивать? У вас же каждый день неофашистские банды убивают коммунистов, а марксистские банды убивают фашистов в ответ, а потом и те и другие устраивают теракты, взрывают банки, поезда, убивают людей. Что случилось с Италией? Откуда в людях столько злобы и ненависти? Почему никто не хочет их примирить? Тео, ведь итальянское общество раскалывается. Вот на недавних парламентских выборах треть итальянцев традиционно проголосовали за христианских демократов, а другая треть – за коммунистов. И что в этом такого страшного? Почему все кричат о "красной угрозе" и хватаются за голову? Разве выборы, это не демократия, разве мнение трети итальянцев, что захотели видеть в парламенте коммунистов не должно учитываться? А если нет, тогда какая это демократия – это та же диктатура, что и здесь в Никарагуа.

   Я чувствую, после Муссолини с Италией случилось что-то ужасное и непоправимое, с того самого момента, как на Сицилии высадились американские войска с этим мафиози Лучано Лиджо, и они начали подавлять как фашистов, так коммунистов, которые отважно с фашистами боролись. Американцы ведь не ушли из Италии после войны, ведь так? В Никарагуа ведь всё начиналось так же, почти семьдесят лет назад – американцы просто пришли сюда и с тех пор решают, кому править, что и за сколько скупать, а за что не платить и отбирать. Разве в Италии сейчас происходит не то же самое? Разве не американцы вместо итальянского народа теперь решают, каким должен быть парламент, не они ли срывают переговоры о коалиции коммунистов и христианских демократов? Они лютой злобой ненавидят коммунистов только потому, что сами капиталисты, только потому, что привыкли брать, не спрашивая, а когда им этого не позволяют, они оскаливаются.

   Сандинисты обещают народу Никарагуа свободное, справедливое социалистическое государство, потому и Штаты посылают против них военные отряды. Коммунисты Италии на деле показывают, что они пресекали и будут пресекать коррупцию, потому и подкупленные Штатами демократы срывают создание коалиции с коммунистами, чтобы их никогда не было в итальянском парламенте, чтоб они не мешали американским ставленникам творить тёмные дела.

   Если ты скажешь на это, что монахине не должно быть дела до политики, то отвечу – как бы ни так. Если из-за политики каждый день умирают люди от рук террористов, бандитов или национальной гвардии, мне должно быть до этого дело.

   Пусть в Ватикане ты занят сугубо канцелярскими делами, но ты не должен забывать, что в час отчаяния, когда не остается надежды на лучшее в этой жизни, священнику под силу утешить и напомнить мирянину, что после этой жизни будет и иная. Скажи, Тео, почему ты отказываешь в праве никарагуанскому трудяге услышать проповедь священника, который скажет, что беда никарагуанского народа проистекает от греха, греха сребролюбия, что поразил Сомосу. Неужели, ты скажешь мне, что это неправда, что в собственных бедах виноват лишь сам крестьянин, который от рассвета до заката вынужден горбатиться на хлопковой плантации? Нет, я знаю, ты напишешь о смирении и благодетели. Да, ты прав, но поверь, здесь не у всех хватает времени смириться и простить своего мучителя от всего сердца, прежде чем умереть.

Наверное, ты мне опять напишешь, что Священная конгрегация доктрины веры осуждает теологию освобождения, за то, что она искажает учение Церкви и проповедует коммунизм. Тео, с каких пор ты стал беспрекословно подчиняться всякому документу, что выпускает конгрегация, которая из страха и пресмыкания перед безликим общественным мнением отказалась называться Инквизицией? Не ты ли писал мне, что Второй Ватиканский собор обмирщил Церковь до того, что люди от неё отвернулись? Не ты ли постоянно жалуешься, что мессу опошлили, а монашеские ордена низвели до клубов по интересам?

   Я не ты, я могу посмотреть на Ватикан со стороны. И я слышу оттуда интереснейшие вещи: епископы говорят, что не может быть греховной социальной системы, потому и капитализм не греховен. Хорошо, пусть так, но тогда почему эти же епископы проклинают Советский Союз с его плановой экономикой, если нет греховных социальных систем? В России коммунисты преследуют ортодоксальных священников и монахов, в этом всё дело? На это я скажу тебе две вещи: во-первых, с каких это пор Ватикан стала интересовать судьба ортодоксов, а во-вторых, Тео, по всей Латинской Америке сейчас правые диктаторы убивают католических священников. Разве Ватикан об этом не знает? Разве не знает, что здесь в Никарагуа любой клирик, будь он простым священником или даже епископом, может поплатиться жизнью только за то, что помогал бедным? Это так, Тео. Если ты носишь сутану и проповедуешь среди бедняков, утешая их, власти сразу заподозрят в тебе партизана, и национальная гвардия казнит тебя, а заодно и всю деревню, что слышала проповедь – её просто сожгут.

   Я знаю тех священников, что не убоялись, что встали на сторону обделённых. Они не марксисты, они патриоты, которые хотят освободить свой народ от чужого греха сребролюбия. Почему Ватикан решил, что у этих отцов не должно быть мнения? Почему они не должны болеть душой за свой народ только потому, что это противоречит учению Церкви? Это учение и так исказили до безобразия, так чего теперь охать? Почему причащать теперь можно без исповедания грехов, а призывать к освобождению от греха угнетения – нет? Когда это завели за правило, что грех нельзя осуждать? Не стоит осуждать грешника, но грех, разве он не первоисточник всех земных бед?

   Почему от греха Сомосы должны страдать обворованные им крестьяне, за чей труд платят не те деньги, что они действительно заслужили собственным трудом? Почему они, жертвы чужого греха, не могут делать ничего, чтобы от этого греха избавиться? Если грешник может раскаяться и Господь простит ему, то, что должны делать жертвы, чтоб Господь освободил их от чужих грехов?

   Неужели Церковь запрещает человеку освободиться от угнетения, расправить плечи и обрести достоинство? Почему крестьянин должен прозябать в нищете? Ты, наверное, знаешь, что в Индии и Непале верят в карму, и если один человек увидит как другой лежит на дороге, не в силах подняться по болезни ли, или упадка сил, тот первый не станет помогать ему подняться, потому как у упавшего карма плоха, он много грешил в прошлой жизни, потому и в этой страдает. Зато в следующей жизни будет болящему больше радостей за страдания в жизни этой, потому как это кармический круг и нельзя разрывать его – нельзя поднимать упавшего, нельзя давать милостыню нищему, нельзя помогать нуждающемуся. Скажи мне, Тео, когда мы, христиане, успели стать язычниками, раз приняли их человеконенавистническую философию безразличия? Разве не учили нас помогать ближнему и подавать просящему?