Текст книги "Стратегия обмана. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 48 страниц)

   – Почему?

   – Как обычно – спекуляции на рынке валюты. Все банкиры этим грешат, но никто их не ловит за руку. А Ватикан помимо аферы Синдоны сейчас потеряет деньги и из-за Свиробанка.

   – Так при чём тут убийство?

   – Да так, – пожал плечами Сарваш. – Недавно управляющий Свиробанка бросился под колеса поезда. При себе у него была записка, в ней он каялся в растрате и всю вину взял исключительно на себя. Вот это и неправдоподобно. В потере денег на спекуляциях, как правило, виноваты заигравшиеся трейдеры и не знающие меры директора вроде Меннини, которые не могут вовремя остановиться.

   – Думаете, управляющего убили?

   – Разумеется. Кстати, – повеселев, добавил Сарваш, – если вдруг услышите о моей смерти, знайте, я погиб во имя финансовой справедливости.

   Мурсиа недовольно поморщился.

   – Никогда не мог понять, как вы можете к этому так спокойно относиться.

   – А зачем грустить? Не в первый и не в последний раз мне предстоит умереть. Тем более Синдона ясно дал мне понять, что пришлет за мной головорезов мафии.

   – Так скройтесь. Уезжайте подальше, где вас никто не найдёт.

   – Зачем? Убьют и убьют, это же не смертельно. Зато Синдона будет в блаженном спокойствии. До поры до времени, пока я не вернусь к нему.

   Отец Матео только непонимающе покачал головой. Игр со смертью он не одобрял.

   – Я слышал, – заметил Сарваш, – давным-давно убийство и вас не обошло стороной. В Корее вы стали мучеником за веру, ведь так?

   – Не будем об этом, – резко оборвал его Мурсиа. – По сей день я благодарю Господа, за то, что он послал это испытание мне, а не смертному миссионеру, который мог оказаться на моём месте. Это главное, а всё остальное – проходящее.

   Всего одна мимолетная фраза разбередила старые душевные раны, что оставили ему палачи регентши Ким сто тридцать лет назад. Тогда убили многих христиан – миссионеров и обращенных. Сначала отцу Матео пробовали отсечь голову, но лишь порезали шею, потом пытались рассечь тело надвое, но меч оставил только глубокую рану. И тогда его решили сварить в кипятке заживо...

   – Вы часто ищете прибежище от проблем в смерти, – сам не понимая зачем произнёс отец Матео, – может, посоветуете, что делать, если меня самого скоро убьют.

   С минуту банкир молчал, прежде чем заметить:

   – А я смотрю, работать в Ватикане по-прежнему весело, как во времена Борджиа. Мне кажется, в Ватикане всё овеяно стариной и традициями. Если кто на вас и покусится, то испробует яд, а от него с вами точно ничего не случится. Хотя, на вашем месте, я бы предупредил кого-нибудь из смертных, кто рядом и кому вы доверяете, если в городе нет альваров. А лучше напишите завещание, чтобы вас не бальзамировали и не хоронили сразу, а выждали хотя бы три дня. Что-то неладное творится за Бронзовыми воротами, отец Матео, ведь так?

   Мурсиа ничего не ответил. Когда он вернулся домой, то поспешил запрятать копии с бумаг ложи "Пропаганда масоника N2" в надежное место под половицу.

   Полгода в напряжении и ожидании чего-то дурного, пролетели для отца Матео слишком быстро. И за ожидание он был вознагражден, когда вечером в приёмную монсеньора Ройбера вбежал перепуганный епископ средних лет с портфелем в руках.

   – Я только что из статс-секретариата... – сбивчиво объяснял он, протягивая монсеньору портфель, – его кто-то оставил, я заглянул внутрь только чтоб узнать, кто его владелец и вернуть, но...

   – Так что случилось?

   – Посмотрите сами.

   Деликатный монсеньор Ройбер доверил своему секретарю отцу Матео вскрыть чужой портфель и запустить руку в его содержимое. Среди официальных бумаг без имени их владельца отец Матео выудил письмо, то самое, что так испугало епископа. На бумаге с уже знакомыми гербами Великого Востока Италии великий магистр Сальвини выражал горячую благодарность за некое содействие достопочтимому брату Аннибале Буньини. К письму прилагался чек.

   – Это же... – в нерешительности произнёс монсеньор Ройбер.

   – Архиепископ Буньини, – закончил за него отец Матео, – секретарь Священной конгрегации богослужения. И масон...

   ... А ещё автор литургической реформы, ввергшей Церковь в кризис, человек, о котором кардинал Оттавиани рекомендовал расспросить кардинала Даниэлу, который, заслышав имя Буньини, тут же заговорил о ватиканской ложе и расстался с жизнью на следующий же день. Вот оно, доказательство, что всё это правда. Ватиканская ложа существует!

   Как ни боялся отец Матео, но дело замять не удалось. Епископ, нашедший портфель, был на хорошем счету в курии, и никто даже не подумал обвинить его в обмане и фальсификации. Масонское письмо и чек дошли до рук папы. Архиепископ Буньини был отстранен от своего бессменного поста секретаря конгрегации и отправлен апостольским нунцием в Иран, в страну, где почти нет христиан.

   С того самого дня отец Матео уяснил для себя только одно: не надо ждать, когда ложа поймёт, что Мурсиа знает о её существовании. Надо просто искать тех, кто в ней состоит и выводить их на чистую воду, ведь случай с архиепископом Буньини показал, что это не так уж невозможно.

   1975, Лондон, Париж

   На сей раз перемирие, а не смена командования, стало для лондонской бригады ВИРА поводом к бездействию. В Белфасте говорили, что англичане в любой момент могут сорвать перемирие и лондонской бригаде нужно будет быстро ответить. Но шли месяцы, а власти повода не давали. И снова, как и год назад, безделье парализовало волю.

   К счастью для Алистрины, Дарси её больше не домогалась, а переключила своё внимание на Брендана. Он даже предложил ей пожениться.

   На это раз дурь овладела уже мыслями Алистрины, и она никак не могла выкинуть её из головы. После последней акции, когда удалось разнести балкон бывшего премьер-министра, Алистрина всё рассуждала и рассуждала о возмездии для сильных мира сего, что придёт за содеянное ими не только на том свете, а ещё и на этом.

   Документальный фильм, показанный по телевидению, напомнил ей об Артуре Харрисе. Во время войны он был командующим британской стратегической авиацией, а ныне являлся маршалом и первым баронетом. Преисполненный величия и гордости, этот старик говорил с экрана: "Я не считаю, что все оставшиеся в Германии города стоят жизни одного британского гренадера".

   Это он, Артур Харрис, отдал в 1945 году приказ на убийства сотен тысяч женщин и детей, что к концу войны остались в обескровленных городах. Это по приказу Харриса огненным штормом был стёрт с лица земли Дрезден, по его приказу каждую ночь бомбили Берлин, Гамбург, Кёльн, Лейпциг, Эссен, Мюнхен. Это по его приказу уничтожили дом её прадеда, где она, Сандра Гольдхаген, прожила тридцать три года с отцом, прадедушкой, тетей Идой, тетей Гертрудой, где доживала последние дни с Гольдхагеном. Никого из них больше нет больше в живых. И того дома тоже нет.

   Два года ВИРА только и делала, что мстила убийцам Кровавого Воскресенья. Тогда погибли тринадцать человек. А в 1945 году один единственный Харрис санкционировал убийства сотен тысяч, если не миллиона. Как, взрывая пабы с военными, забыть, что где-то по земле ходит кровавый мясник, который никогда ни в чём и не думал раскаиваться, которому пожаловали маршальство и титул баронета, а не одиночную камеру? Пусть сейчас ему за восемьдесят, но и Алекс исполнилось семьдесят пять, а картины горящего Хамельна, ног без тел, руин, плачущих детей, обожженных книжных листов, летящих по улице из разбомбленной библиотеки – всё это никогда не сотрётся из памяти, раз не забылось за тридцать лет.

   Ресурсов ВИРА хватило бы на такое покушение, да что там говорить, самой Алекс хватило бы одного пистолета и двух пуль. Но смерть Харриса не отвечает интересам ВИРА и католиков Ольстера. Значит, она должна всё сделать сама, чтобы ни одна живая душа не знала об этом.

   Подготовка началась со сбора информации и на этом же застопорилась. Алистрина понятия не имела, где сейчас живёт Артур Харрис, ибо его место проживания оказалось законспирированным похитрее ,чем квартира бывшего премьера Хита. Вероятность, что Харрис живёт в Лондоне, была довольно велика, хотя он мог жить и за городом. Пришлось проверять адреса по телефонной книге, просто выискивая всех Харрисов Лондона и ненавязчиво прогуливаться около подозрительных домов. Так нелегкая привела Алекс в Ньюхэм на террасу Мальмсбёри. Обходя представительный дом уже в третий раз и внимательно разглядывая фасад, она и не заметила, что за ней увязался "хвост".

   – Это не те Харрисы, – услышала она за спиной и обернулась.

   Всё те же тёмные очки, усы и борода, каштановые кудри, огромный рост – снова Александра встретила своего убийцу из 1945 года. Не в силах вымолвить и слова, она стояла как вкопанная и просто смотрела. А он продолжил:

   – Те Харрисы, что носят титул лордов Мальмсбёри, давно живут в Гемпшире. А те, что интересуют тебя – в Фортвудсе, в основном в кельтологическом отделе.

   Алекс не знала, что ответить. Сказать, что ищет Артура Харриса – он всё поймет и покушение провалится на стадии планирования. Про лордов из Гемпшира и Фортвудс она и вовсе слышала впервые.

   – Ты знаешь, кто я? – спросил он.

   – Мой убийца, – тихо ответила она, а внутри всё похолодело.

   – Но ты, вроде бы, жива, – усмехнулся он, обнажив белые крепкие зубы.

   Хотелось бежать прочь, но что-то останавливало её. Уверенность в себе вмиг улетучилась, и Алекс вдруг почувствовала себя маленькой глупой девочкой, которой не у кого искать защиты.

   – Ты следил за мной?

   – Да, – кивнул он, – увидел тебя в метро. Помнится, в прошлый раз мы не смогли поговорить, ты была с молодым человеком и куда-то спешила. Почему-то мне показалось, ты хотела меня о чём-то спросить.

   – Я не знаю, – окончательно растерялась она.

   – Как тебя зовут?

   Она подумал и ответила:

   – Алекс.

   – А фамилия.

   – Гольдхаген.

   – Очень приятно, Алекс Гольдхаген. Меня зовут полковник Кристиан, я представляю Общество по изучению проблем инженерной геологии, попросту, Фортвудс. Ты, наверное, никогда не слышала этого названия, ведь так?

   – Так.

   – Сколько тебе лет?

   Она опасливо оглянулась по сторонам:

   – Двадцать пять.

   – Это я вижу, – улыбнулся он, – Лучше скажи, в каком году родилась.

   – Девяносто девятом.

   – А век? Девятнадцатый, восемнадцатый? Какой?

   – Прошлый.

   – Совсем юная, – покачал головой полковник. – Давно живёшь в Лондоне?

   – Недавно.

   – Очень хорошо говоришь по-английски. Это талант к языкам и упорные тренировки?

   – Зачем ты задаешь столько вопросов?

   Полковник мягко улыбнулся. Всё-таки при свете дня он не выглядел таким страшным как ночью. Особенно в очках и на расстоянии трёх метров.

   – Прости, профессиональная привычка. Может ты права, что не хочешь отвечать. Те, кто знает меня, и чем я занимаюсь, тоже не спешат откровенничать. Может, найдем какое-нибудь более удобное место для разговора, чем улица?

   – Я тебя не знаю и никуда с тобой не пойду, – твёрдо произнесла Алекс.

   – Ты боишься меня? Не стоит, сейчас не война, а мы с тобой в мирном городе.

   Она не сдержала усмешки и вспомнила о том, как ещё пару месяцев назад была занята убийством британских солдат в пабе и клубах, о том, что в Белфасте ещё недавно не обходилось и дня без засад и перестрелок. А этот непонятный англичанин считает, что живёт в мирное время...

   – Объясни, – озадаченно спросил он, – чем я тебе рассмешил?

   Алекс покачала головой.

   – Тебе не понять, это глубоко личное.

   Он пожал плечами:

   – Хорошо. Так ты точно не хочешь поговорить и задать вопросы? Обещаю не устраивать допроса, только беседа. Так как? Здесь поблизости есть кафе.

   – И что там делать? – нахмурилась она, – раз ты знаешь, кто я и, видимо, сам такой?

   – Закажем кофе. Кто нам помешает его просто заказать?

   Предложение было странным, но Алекс согласилась. Любопытство пересилило все опасения, к тому же, сейчас этот здоровяк не казался ей угрожающим субъектом. Напротив, всё в его виде, жестах и речи говорило о том, что по жизни он мягкий и неконфликтный человек.

   В пустом кафе полковник действительно заказал две чашки кофе. Алекс закурила.

   – Ты всегда это делаешь? – спросил он.

   – Что делаю?

   – Куришь. Ещё не видел ни одного альвара с сигаретой.

   – Кто такие альвары?

   – Ты, я и многие другие. Ты точно никогда не слышала этого названия?

   – Слышала, но не успела разобраться.

   – А про гипогеянцев что-нибудь знаешь?

   – Гипо-куда? Это что, значит, те кто живет под землей? – Произнося это, Алекс изменилась в лице, вспомнив как провела год в подземном походе от Сталинграда до Хамельна, и с отвращением добавила, – к чёрту этих белобрысых тварей.

   Полковник улыбнулся:

   – Ну, хоть что-то ты знаешь. На самом деле немногие альвары хорошего о них мнения. Слишком мы разные и по-разному живём. Так почему ты куришь? Уж извини, обещал обойтись без вопросов, но просто интересно.

   – Пока я могла, то была алкоголичкой, – ехидно улыбнулась Алекс. – Так что мне теперь остается?

   Видимо, полковника этот ответ озадачил.

   – Ты много пила в смертной жизни? И всё-таки стала альваром?

   – Только не надо об этом, – скривилась Алекс, затянувшись. – Я от этих упырей столько наслушалась. И то нельзя и это, и вообще я вся неправильная. Да пошли они со своей моралью. Не хочу о них, хватит.

   – Хорошо, не будем о них. – И полковник предложил, – Может, спросишь меня о чём-нибудь?

   И Алекс сказала первое, что пришло ей в голову:

   – Ты всегда носишь очки?

   Он удивился:

   – Хочешь, я сниму. Но остальным людям поблизости это может не понравиться.

   – Что с тобой случилось?

   – Последствия хирургического вмешательства.

   – Да ну? – засомневалась Алекс. – А вот мне однажды чуть ноги не отрезали.

   – Не отрезали бы, – авторитетно заявил полковник, – кости альваров не поддаются раздроблению.

   – Разве?

   – А ты когда-нибудь что-нибудь себе ломала?

   – Ну, допустим, нет. Вообще-то мой отец был хирургом, и я немного разбираюсь в анатомии, так что...

   – Наверное, он знал толк в анатомии смертных людей, а не альваров.

   – А альвары что, бессмертные? – с недоверием спросила Алекс.

   Полковник пожал плечами.

   – Этого не знает никто. А если и знает, то не скажет. А ведь ещё хотел тебя спросить, ты позволишь?

   – Давай.

   – Как твое самочувствие? Нет, я, конечно, вижу, что сейчас с тобой всё в порядке, ведь тридцать лет уже прошло. Но как ты пережила ранение?

   Алекс удивилась, что он заговорил об этом, но спросил так спокойно и мягко, что это начинало понемногу выводить её из себя.

   – Если ты про нож, то ты не первый, кто пробил мне сердце насквозь. Первым был снайпер в сорок втором.

   – Нет, я говорю про пулю.

   – А что пуля? Спасибо ей, придала мне настолько некондиционный вид, что никто из армии победителей не пожелал меня даже насиловать. Мужчины такой брезгливый народ, что от вида женщины с кровью из глаз и ушей у них пропадает всякое желание.

   Полковника это откровенное заявление заметно смутило:

   – Прости за Майера, – начал оправдываться он, – он просто перепугался, когда ты поднялась на ноги. Ты была первым альваром, кого он так близко увидел. Он бы не стал стрелять тебе в голову, если бы не вся обстановка вокруг, эти трупы повсюду...

   – Ну, скажите спасибо Гиммлеру и командованию британских войск, я-то тут причем? – И ещё с большей желчью Алекс добавила, – Не я сгоняла в лагерь людей, и не я морила их голодом. В чём проблема, вы же искали кого-то другого, так чего ко мне прицепились?

   – Извини, Алекс, просто извини нас за ошибку. Майера уже давно нет в живых, поэтому я прошу у тебя прощения. У нас с ним была неверная информация от Красного Креста, они перепутали расположение подлагерей...

   – Никто ничего не перепутал, – прервала его Алекс. – Тех зажиточных венгров действительно поменяли с нами местами, после того как Красный Крест привозил гуманитарную помощь.

   – Вот, значит как. Но они не сказали нам главного, что людей из венгерского лагеря можно было выкупить за валюту или золото. Знай мы это раньше, не стали бы организовывать спецоперацию и под прикрытием войск лезть ночью в Берген-Белзен.

   – Так кого вы хотели найти? Ты говорил про какого-то Сарваша. Кто он?

   – Банкир. Многие альвары доверили ему свои деньги, а тут конец войны, Европа трещит по швам, а банкир неизвестно где, и счета обналичить никому не может. Нас с Майером просто попросили найти его.

   – И как, нашли?

   – Сам нашёлся. Так что ещё раз извини, твои страдания были напрасны.

   – Ты полковник королевской армии? – решила прояснить ситуацию Алекс.

   – Нет, полковым командиром я был давно, когда господарь Штефан решил дать бой королю Матьяшу.

   Ответ Алекс слегка разочаровал:

   – Понятия не имею, кто все эти люди, где это было и когда.

   – В Молдове в 1467 году.

   – Так, – задумалась она, – значит тебе что-то около пятисот лет. Разве так может быть?

   – Выходит, что может.

   – По-моему ты меня дуришь.

   – Жаль, что ты так считаешь. Но ничего, думаю лет через сто ты убедишься в правоте моих слов.

   – А если не доживу?

   – Все доживают.

   – А если меня убьют?

   – Нет такого оружия, чтобы убить альвара.

   – А ядерное?

   Полковник устало вздохнул.

   – Что ж вы, нынешнее поколение, словно помешались на этом ядерном оружии? Понятия не имею, но сильно сомневаюсь, что оно чем-то в этом поможет. Тебе что, не терпится умереть?

   – Я просто спросила.

   – А я просто ответил – умереть нельзя.

   – Круто, – кисло добавила Алекс.

   Хотя, если это правда, то можно без опаски лезть хоть в перестрелку, хоть в заминированный паб – ничего страшного с тобой не случится. Вообще-то Алекс и раньше это делала, но теперь душу ей будет греть уверенность, а не хлипкая надежда на удачу.

   – У тебя точно нет проблем со здоровьем? – внезапно спросил полковник.

   – Откуда, я же, оказывается, бессмертна.

   – Я всё про ту же пулю. Дерево, конечно, давно разложилось, но сердечник остался. Если ударишься головой, может начаться кровоизлияние.

   – Спасибо за предупреждение, буду беречь голову.

   – Правильно, – кивнул он. – У тебя, случайно нет проблем с документами? Фортвудс готов помочь, сделать всё, что нужно и с правдоподобной датой рождения.

   – Нет, спасибо у меня всё есть, – поспешно отказалась Алекс. Не говорить же ему, что один паспорт ей подарила неизвестно чья спецслужба, а другой – ВИРА.

   – Ладно, рад за тебя. Но помнишь, о чём я тебе говорил тогда в сорок пятом? Соблюдай правила и не убивай ради крови.

   – А просто так, ради амбиций, можно? – решила сострить Алекс.

   – Можно, – с заметным ехидством ответил полковник, поморщившись, – но тогда тебя арестуют, а потом передадут в Фортвудс. Мне казалось, большинство альваров с годами начинает сильнее ценить хрупкость человеческой жизни.

   – Я просто пошутила, остынь, – соврала Алекс.

   – У тебя есть постоянный даритель?

   – Кто? – не поняла она.

   – Донор, который даёт тебе свою кровь. Наверное, тот молодой человек, с которым я тебя видел.

   – Нет, это был коллега по работе.

   – И где вы с ним работаете?

   Алекс сурово посмотрела на полковника:

   – Не скажу.

   – Хорошо, не говори. Так где ты берёшь кровь?

   – У одной девушки.

   – Давно.

   – Года три.

   – Это хорошо. Ещё год и можешь расстаться с ней.

   – Зачем? – не поняла она.

   – Чтобы найти нового дарителя, если не хочешь чтобы с ней что-то случилось.

   – А что с ней может случиться?

   – Скорая смерть. От болезни или несчастного случая. Чем больше такие как она дарят, а мы принимаем, тем меньше им остается жить отведенный им срок. Разве за пятьдесят с лишним лет ты этого не заметила?

   Алекс поразили его слова. Она убивает Дарси только потому, что выпивает не больше стакана её крови в месяц? Как же так? Скольких людей ей приводил отец, а потом и Гольдхаген для переливания крови, которых она видела всего несколько раз в жизни. А что с ними происходило потом ей и в голову не приходило интересоваться. Неужели Ойген полёг под Сталинградом не от советского артобстрела, а потому что она пила его кровь? Неужели её второй супруг Яни пропал в пустыне не из-за песчаной бури, а потому что исправно отворял для неё свои вены? А Шеймаса едва не убили в Кровавое Воскресенье тоже из-за этого? А с Дарси-то что случится?

   А полковник будто и не замечал её смятения и продолжал:

   – Ты, конечно, вольна решать сама как поступить. Всё равно чей-то срок придётся укоротить. Или понемногу, но многим людям, либо одному, но очень быстро и весь. Это решать только тебе.

   – Значит, – поражённо произнесла Алекс, – я убийца по природе?

   – Смертные тоже убивают животных, чтобы их есть.

   – Но мы же люди, разве нет?

   – Люди, конечно, но немного другие. Я вижу, мои слова расстроили тебя, но это правда, закон природы, по которому, грубо говоря, годы жизни в замкнутой системе есть величина неизменная, но способная передаться от смертного организма к вечноживущему. Чтобы тебе не подсказывала совесть и воспитание, изменить ничего нельзя.

   – А если я перестану пить кровь?

   Тут полковник посмотрел на Алекс поверх очков, отчего она невольно поёжилась, вновь увидев его красные зрачки:

   – Если у тебя настолько развита сила воли, то станешь похожа на мумию и впадешь в анабиоз, пока на твоё тело не попадет хотя бы капля, хотя бы крови животного.

   – А кровь животных можно пить?

   – Можно, но пользы от неё мало, постепенно сама станешь похожа на зверя. Не думай обо всём, что я тебе сегодня сказал, твою природу эти знания не изменят.

   Алекс только отвела глаза и пробурчала:

   – Лучше бы ты мне вообще ничего не говорил.

   – Извини, не мог. Ты альвар и должна понимать, кто ты есть. К тому же незнание не освобождает от ответственности.

   Домой в тот день Алистрина вернулась в крайне расстроенных чувствах, даже Дарси не смогла допытаться, что с ней такое произошло.

   Что Алистрина узнала нового от этого полковника? Что она альвар, и её нельзя убить, но она сама убивает людей не только бомбами, но и питием крови и будет делать это вечно. Не слишком-то воодушевляющая информация.

   Работы, на которую можно было бы отвлечься, по-прежнему не было. Алистрина даже перестала думать об Артуре Харрисе, только мысли о собственном альваризме заняли её разум. Но ровно до того момента, пока в квартире не раздался телефонный звонок:

   – Это тебя, – сказала ей Дарси и передала трубку.

   Алистрина подошла к аппарату в надежде, что на связи Дублин, но она ошиблась:

   – Привет, – раздался в трубке до омерзения радостный голос Родерика. – Моя умница, я слышал ты в вынужденном отпуске. Не хочешь слетать со мной за границу?

   Алистрина очень хотела сказать ему "да пошёл ты", но при вертящейся рядом Дарси не стала, ибо посыпались бы вопросы, кому это она так нагрубила, ибо этот номер телефона знают только в дублинском штабе.

   – И? – только и произнесла Алистрина.

   – Давай встретимся в Гайд-парке через полчаса, а после я тебя кое с кем познакомлю.

   – Принято, – холодно произнесла Алистрина и повесила трубку.

   Дарси в надежде спросила, был ли новый приказ, но Алистрина сказала, что нет, и сообщила, что уйдёт из дома "в магазин".

   Родерик ничуть не изменился с момента их последней встречи – всё такой же щеголь с самодовольной улыбкой:

   – Сколько лет прошло... – жизнерадостным тоном начал было он.

   – Два с половиной,– был ему чёткий ответ. – Чего тебе надо?

   – Какая ты сегодня неприветливая. Я думал, ты соскучилась по мне за столько-то времени.

   – Я соскучилась по своему гонорару.

   – Не будь такой жадной, – скривился Родерик и, посматривая по сторонам на толпу перешёл, на иносказательный язык. – Там, где ты постоянно работаешь, тебе платят исправно, так что не жалуйся. Но я так слышал, вас всем лондонским филиалом на целый год отправляют в вынужденный отпуск. Вот я и приехал предложить тебе подработку за хорошие деньги. Ты не против?

   – Какую ещё подработку, Рори? Моя контора сказала всем сложить орудия труда, а тех, кто самовольно потянет к ним ручонки, оштрафуют.

   – Так я предлагаю заключить тебе краткосрочный договор с другой конторой. Если не будешь трепать об этом на каждом углу, твой основной работодатель не будет против. Так что ты скажешь? Небось смертельно надоело маяться о безделья?

   Он попал в самую точку, можно сказать, надавил на больную мозоль.

   – Что за контора?

   – Хороший вопрос, – жизнерадостно заметил Родерик. – Полетим в Париж, там я тебе всё расскажу и познакомлю с нужными людьми.

   – Ладно. Когда?

   – Прямо сейчас, а чего тянуть?

   – С ума сошел? Я сказала, что пошла в магазин за сигаретами.

   – Скажи, что сигарет нигде нет, и попробуешь поискать их в другом городе.

   – Да ну тебя, – отмахнулась Алистрина, лихорадочно соображая, как же поступить.

   – Слушай, я ведь тебя не спрашиваю, хочешь ты лететь сегодня или нет. Предложение действует ровно один час, последствия отказа непредсказуемы.

   – Да поняла я, – раздраженно кинула Алистрина и отправилась обратно на квартиру, чтобы захватить вещи и паспорт.

   Сказав Дарси, что придётся уехать в Манчестер по неотложным делам на несколько дней, Алекс тут же отправилась в аэропорт с Родериком.

   После нескольких часов ожидания рейса и перелета она впервые оказалась в Париже. Восторга не было, только задумчивое ожидание, что же будет дальше. А дальше Родерик привез её к какому-то многоэтажному зданию, внутри которого располагались офисы самых различных компаний. Поднявшись на пятый этаж, Алистрина вслед за Родериком вошла в комнату с табличкой "Языковая школа Гиперион".

   В крохотной приёмной сидела миленькая улыбчивая секретарша и разбирала почту. Родерик провёл Алистрину в соседний кабинет, плотно заставленный стеллажами с книгами и газетами. В середине комнаты расположились пара письменных столов с пишущими машинками. Была и другая дверь, которая вела дальше, в соседние помещения, но Родерик её туда не звал.

   То, что здесь никакие языки не изучают, Алистрине было понятно с самого начала. Когда-то в Португалии она тренировалась в лагере под скромной вывеской "Агинтер-пресс", штаб-квартиру которого добропорядочные граждане считали издательством. А тут "Языковая школа Гиперион", с названием всё из той же мифологии, что и её позывной "Кастор – 573" .

   – Здесь нет прослушки, так что располагайся поудобней, – сказал Родерик и указал на стул возле протяжённого переговорного стола.

   Сев, Алистрина тут же закурила. Родерик услужливо придвинул ей пепельницу. Достав из кармана пиджака пачку купюр, он отсчитал с десяток и протянул их ей:

   – Гонорар за предстоящее интервью, – пояснил он.

   Она пересчитала деньги:

   – Не дорого ли ты ценишь мои слова?

   – Я плачу за честность. Приступим?

   Алистрина неопределенно мотнула головой.

   – Как твоё настоящее имя?

   – Алистрина Конолл.

   Родерик изобразил недовольство.

   – За такую цену я рассчитываю услышать правду.

   Она лишь недобро усмехнулась:

   – Имя надо было выяснять, когда принимали меня в свой штат нелегалов, или кем я там у вас числюсь. Сейчас-то чего вдруг озаботились?

   – От твоего ответа зависит, куда тебя дальше распределят.

   – Не поняла. Зачем меня распределять?

   – Затем, что ты талант. Тебе пора вылезти из ольстерского гетто и переходить на международный уровень.

   – Зачем? – уже раздраженно спросила она.

   – Затем, что это пожелание сверху. Так понятнее?

   Алистрина недовольно кивнула.

   – Вот и замечательно. Руководство уже давно наблюдает за твоими успехами. Закинуть ручную гранату на балкон бывшего премьер-министра – это какое же должно быть хладнокровие.

   Его показное восхищение только смущало. Алистрина недовольно буркнула:

   – Это было спонтанным решением. Мой командир назвал его дуростью.

   – Он ничего не понимает, – отмахнулся Родерик. – Ты умеешь мыслить быстро и в нужном ключе. Моё руководство ценит такие качества. Тебе дают шанс проявить себя на международной арене.

   – Я что, эстрадная певичка, чтобы устраивать мне международные гастроли?

   – Нет, знаменитостью вроде Лейлы Халед, тебе становиться ни к чему. Идеальный вариант, если твоё лицо никогда не попадет в объективы репортеров или полиции. Но, это в идеале. Мы же будем исходить из того, что в Европе ты не будешь Алистриной Конолл.

   – А кем?

   – А как тебя зовут на самом деле?

   – А не скажу.

   Родерик напрягся, явно подавляя желание повысить на неё голос, но вместо этого он сдержанно зашептал:

   – Послушай, умница, я ведь не из праздного любопытства спрашиваю. Я прорабатываю стратегию твоего внедрения в европейскую сеть. – Откашлявшись, он снова заговорил размеренно и дерзко. – К Северной Ирландии тебя готовили, чтобы ты смогла вписаться в окружающую обстановку. В Англии ты поработала над собой сама. Я восхищаюсь твоим трудолюбием и внимательным отношением к мелочам. Но сейчас на перевоплощение и заучивание нового языка времени нет. Так что скажи честно, кто ты на самом деле такая, откуда родом и на каком языке разговаривала в детстве. И не юли, я прекрасно знаю, что по-арабски ты говорила так себе, что и понятно, по-английски ещё хуже, пока тебя не подучили в Джерси. Так что признавайся, как тебя в детстве называла мама.

   – А у меня в детстве не было мамы.

   Родерик ,сам того не подозревая, поставил её в крайне сложное положение. Чего он от неё добивался, она прекрасно поняла. Она бы и ответила, будь ей лет тридцать с лишним, как считал Родерик и те, кто знают, что она не так давно работала контрабандисткой на Аднана. Но ей семьдесят пять, почти семьдесят шесть лет и она родилась в иной политической реальности, нежели той, что наблюдается сейчас. Сказать, что первые свои слова она произнесла по-русски, значит навести Родерика на ложную мысль, что она родилась в СССР и вообще тайный агент КГБ. Сказать, что вторым родным языком для неё является немецкий, до сих пор было боязно. После войны она четко для себя уяснила, что в новом мире быть немкой опасно, даже если в Третьей Империи тебя считали полукровкой второй степени и потомком низшей динарийской расы, даже если ты в эмиграции, даже если приезжаешь из пустыни на рынок в тунисскую Джербу торговать коврами, где ходит множество европейцев, особенно горделивых французов, отсидевшихся при бесконфликтном режиме Виши и считающих себя победителями во Второй мировой.

   – Ладно, – настаивал Родерик, – не было мамы, значит, были папа, бабушка, опекун. Давай не будем играть в слова, лучше ответь по существу.