Текст книги "Стратегия обмана. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 48 страниц)

   Полковник невольно улыбнулся и провел рукой по шелковистым волосам Мадлен. Это она верно подметила. Франтоватый Темпл вряд ли бы стерпел отказ и попытался бы завоевать женщину снова. Скорее он бы предпочел поискать другую, куда более сговорчивую и ценящую его драгоценную персону.

   – А Ник?

   – Какой Ник? – так удивилась Мадлен, что даже перестала плакать.

   – Ник Пэлем, сын твоего начальника. Знаю, он немного безалаберный и мечтательный, но в целом он хороший парень, – и, скрепя сердце добавил. – Такому бы я тебя доверил.

   – Но он же совсем мальчик.

   – Ну, знаешь, ли, в оперативном отделе после первого года службы даже маменькин сынок становится мужчиной.

   – Он на два года младше меня, – заметила Мадлен, шмыгнув носом. – А выглядит ещё младше.

   – Это у Пэлемов семейное. Его отец тоже лет до тридцати пяти выглядел юнцом. Но ничего, к сорока годам заматерел. Присмотрись к Нику, Мадлен. Ради нас троих, сделай милость.

   Вытянув из девушки обещание подумать, полковник отпустил её, сам же машинально принялся листать принесенные папки в ожидание подчиненных.

   На планерку явилось только семь человек – четверо лондонских оперативников, свободных от патрулирования, двое агентов, вызванных с Континента, и срочно вернувшийся из Рима Ник Пэлем.

   – Ладно, все свободны, – по окончании совещания объявил полковник, – а Пэлем пусть останется.

   Мужчины потянулись к выходу, кто-то даже ободряюще похлопал Ника по плечу. Провинившимся взглядом молодой человек глянул на полковника и, поджимая к животу правую руку, опустил глаза.

   – Ну что, боец, – ухмыльнувшись, произнёс полковник, – иди сюда, показывай боевые раны.

   Ник нехотя подошёл к рабочему столу и медленно закатал рукав. Повязка закрывала руку от запястья до локтя.

   – Ну, рассказывай, – повеселев, предложил альвар, – и как угораздило тебя, оперативника с семилетним стажем службы, попасться на зуб кровопийце? Мне даже интересно, что ты говорил римским врачам в больнице, когда тебя осматривали. Покусала бешеная женщина?

   Ник пристыженно выслушал колкости начальника и только потом с грустью произнёс:

   – Вы бы только видели, как она жалобно на меня смотрела.

   – Надо же. А ты, оказывается, стал альтруистом. Какого чёрта тебя вообще понесло в тот коллектор?

   – Да потому что в римских катакомбах скучно, – воскликнул Пэлем и начал спешно рассказывать историю своих злоключений, попутно жестикулируя покусанной рукой. – Я уже исходил там все что мог и не мог. Чуть не получил по шее от тамошних археологов. Им, видите ли, не нравится, когда чужие лучше них разбираются в хитросплетеньях подземелий. Как будто им понравится, когда к ним нагрянут гипогеянцы. А раз я смог, то и они смогут. Я слышал, в Египте уже из рук выхватывают археологические находки.

   – Ты что, озаботился сохранностью исторических ценностей?

   – Нет. Потому и не хожу больше в катакомбы. А вот Клоака Максима – это да... – мечтательно заключил Ник, – там есть на что посмотреть. Змеи, летучие мыши, всякие многоножки, даже скорпионы. В под-Лондоне такого зоопарка нет.

   – Насладился, натуралист?

   – Я бы больше насладился, если б она не появилась.

   – Ты хоть заметил, откуда?

   – Нет, конечно. Там место широкое, переходит в подземный зал, так что рассмотреть, где там есть ходы и сколько их, не успел – она пришла. Даже фонаря не испугалась. Я, конечно, не стал светить ей в лицо, невежливо всё-таки, и глазам будет больно. Она ведь совсем невысокого роста, вроде даже симпатичная. Подошла, сказала, что-то, но не на итальянском, каком-то другом языке, незнакомом. Я, как и положено, сказал кто я и откуда. Видимо она вообще не в курсе, что такое Фортвудс. А вдруг как схватит меня за руку. Я даже не успел подумать, что надо вырываться. И она ласково по руке гладит, так спокойно сразу стало. Я даже не заметил, как она рукав откатала и начала примериваться. А потом как укусила. Вот это боль. Но я даже не обиделся, я ведь понимаю, что там внизу ей живётся не слишком сыто, понял, что сам виноват, раз туда пришёл и своей теплокровностью её соблазняю. Я конечно руку вырвал, какое сопротивление она мне могла оказать? Но когда она кинулась и укусила второй раз, а потом и третий, как-то мне не захотелось её больше жалеть. – И Ник, скривившись, коснулся повязки. – Такое ощущение, что у неё все сорок восемь зубов.

   – А что ты хотел? Это суровые реалии жизни, а не фильмы ужасов с Бела Лугоши. Не вырастают у альваров клыки по два дюйма, они впиваются всеми зубами и сразу.

   – Да знаю я. Я понимаю, что внизу скучно, голодно и хочется крови. Но зачем кусаться? Могла бы взять нож, как все.

   – И прирезать тебя, дурака, чтоб сейчас не мучился. Заражения-то хоть нет?

   Ник понуро покачал головой.

   – Выводы сделал? – сурово поинтересовался полковник.

   – Да я бы и не пошел вниз один, если б был напарник. Но вы же сами сказали, что для подмоги никого поблизости нет.

   – Ну, извини, в прошлом году Ватикан распустил Нобиле. Скажи спасибо папе римскому, что остался без поддержки.

   – Так у вас был агент в гвардии аристократов? – поразился и вместе с тем восхитился Ник. – Говорят, Нобиле было сборищем великосветских бездельников, потому их и разогнали как монархический пережиток.

   – Во-первых, в Ватикане как была абсолютная монархия, так никуда и не делась. А во-вторых, те два офицера Нобиле, что были у меня на примете, умели мастерски лавировать между балами римской знати и спецзаданиями по ночным римским улицам. – Полковник развел руками. – Но раз папа решил экономить на вооруженных силах своего Града, то и у меня больше нет поддержки при Ватикане. Все, кто был в Нобиле, дружно оскорбились отставке, хлопнули дверью и назвали папу коммунистом. Так что теперь при Ватикане у нас остался лишь один отец Матео.

   – А он считает папу капиталистом, – как бы невзначай обронил Ник.

   – С чего вдруг? – вздернул бровью полковник.

   – Мурсиа пересказал мне отчет префектуры экономических дел, сколько акций и каких компаний приобрел Ватикан. Представляете, у них есть всё – и макаронный завод и всякие банки, и римский водопровод с газопроводом, и отели, и звукозаписывающая компания. Пятьдесят миллионов долларов дохода в год, и это только в Италии. Вот зачем папе столько денег?

   – Это всё, что тебя интересует о жизни Ватикана? – недовольно глянул на Ника полковник.

   Молодой человек наклонился вперед и доверительно спросил:

   – А вам разве не завидно? Представьте, что было бы, если б у Фортвудса был дополнительный годовой бюджет в пятьдесят миллионов долларов. Вот бы мы тогда развернулись...

   – Этого нам только не хватало, – буркнул полковник, с содроганием вспомнив план сэра Майлза – играть на бирже, чтобы на вырученные деньги купить ракеты с минами. – У нас тут не Ватикан, а частная спецслужба.

   – Вот и я о том же. Куда Ватикану девать столько денег?

   – Спроси у отца Матео, раз он начал передавать тебе внутриведомственную информацию. Вам разве поговорить больше не о чем?

   – Так нет повода. Под Ватиканом все спокойно.

   – Совсем?

   – Абсолютно.

   Полковник встал с места и в задумчивости прошёлся по кабинету взад-вперед.

   – Отец рассказал тебе про последнее совещание?

   – Про Под-Альпийскую конфедерацию? Ага. – Молодой человек тут же оживился, – Что, теперь мне ехать туда?

   – Да погоди ты, куда торопишься? Хочешь, чтоб тебе и ногу отгрызли? Нет, я просто хочу, чтобы ты имел в виду, что из под-Рима в под-Альпы всего семь дней пути.

   – Да ладно, – не поверил Ник, – как минимум дней двадцать.

   – Это тебе двадцать, если ты вообще сможешь дойти пешком. А гипогеянцы имеют привычку идти сутками без отдыха. Там внизу нет понятия времени, смены дня и ночи тоже не видно. Вот они и идут, пока не иссякнут силы, а семь дней более чем достаточный промежуток между одним питием крови и другим. Просто имей в виду, в под-Риме могут быть или бывшие или потенциальные конфедераты.

   – Будем их отлавливать?

   – Этого ещё не хватало. Я просто предупреждаю тебя заранее, если сэр Майлз не передумает, тебе придётся принять участие в его замысле.

   – Понятно. Так, пока никаких конкретных распоряжений не будет?

   – Будет. Раз у тебя выдался отпуск по состоянию здоровья, пригласи в эти выходные Мадлен Бетелл на свидание.

   Ник заметно опешил от такого предложения:

   – А как же... – растерялся молодой человек. – А почему я?

   – Это приказ, – твёрдо произнёс полковник. – Я не понял, разве Мадлен тебе не нравится?

   – Нет, конечно, нравится, – тут же ответил Ник, – как она может не нравиться? А почему вы об этом просите, то есть приказываете?

   – Потому что я твой начальник. Сам знаешь от отца, чего нам только не приказывает сэр Майлз. Считай, что своей придурью я решил отыграться на тебе.

   – Нет, я конечно, не против, просто вдруг ей это... не нужно, что ли...

   – Вот и спроси, нужно или нет. Мадлен девушка серьёзная и прагматичная. – Полковник окинул подчиненного тяжёлым взглядом. – Может, сделает из тебя человека. Лишний раз подумаешь, что не надо соваться, куда не следует.

   На этом они и распрощались. Уже вечером, идя по коридору, полковник увидел Мадлен в компании Ника Пэлема. Молодой человек, активно жестикулируя перебинтованной рукой, рассказывал ей, по-видимому, о своём под-римском приключении, а девушка заинтересованно его слушала и понимающе кивала. И полковник со спокойной душой пошёл дальше, будучи абсолютно уверенным, что обе жертвы гипогеянских интриг – покусанный и похищенная – найдут общий язык.

   1971-1972, Ольстер

   Два года прошло с тех пор, как британская армия оккупировала Дерри. Те, кто встречали солдат с радостью и надеждой на мир и конец дискриминации, уже успели понять, как сильно они ошиблись. Британским солдатам ничего не стоило без предупреждения застрелить на улице любого человека: хоть глухонемого прохожего, хоть священника, хоть четырнадцатилетнюю девочку – а потом сказать, что те угрожали им оружием, даже если никакого оружия у убитых после и не нашли. Стоит ли говорить, что власти расследовать эти убийства и наказывать виновных не спешили? Так стоит ли удивляться, что жители Богсайда ополчились на британскую армию?

   После очередного убийства гражданского лица британскими солдатами, в ИРА, как официальную, так и временную, начинался наплыв добровольцев. А потом эти добровольцы, уже с оружием в руках, устраивали засады на армейские патрули.

   Алистрина неустанно курсировала на рыбацких катерах между Белфастом и Манчестером. В ВИРА она была на особом счету – не солдат, но больше, чем просто сочувствующая. Шеймас, если и догадывался об истинных причинах её отлучек из Дерри, то не подавал вида. Он считал, что она занята в Белфасте активистской деятельностью на добровольной основе, а билеты ей оплачивают многочисленные комитеты. Отчасти это было так, отчасти нет.

   Родерик заложил в тайник шифровку, где предупреждал, что в ближайшее время армия устроит облаву на активистов и добровольцев ИРА, и его единственному агенту не стоит испытывать судьбу и попадаться им на глаза. Алистрина со спокойным сердцем отправилась в плавание по Ирландскому морю, и только по возвращении в Белфаст узнала – армия устроила бойню на западе города.

   – Они ворвались в квартал и просто начали палить во всё, что движется, – рассказывали ей в штабе бригады. – Теперь говорят, что это была облава на нас, ВИРА. Вот только что-то все застреленные нашими людьми не были. Двадцать человек убили, даже священника. Он отпускал грехи умирающему, которого эти британские собаки и ранили. Он просто стоял на коленях рядом с умирающим и читал молитву, а его застрелили. Были снайперы. В одного парня стреляли четырнадцать раз. Ты можешь себе представить? Зачем пускать четырнадцать пуль, если хватит и одной? Звери, бешеные нелюди...

   По радио власти отрапортовали, как за один день арестовали в Ольстере 342 человека, причастных к ИРА.

   – Ха, да нет у нас столько, – заметил командир белфастской бригады. – Нет, может, если и собрать всех добровольцев по Ольстеру, ровно столько и выйдет. Но мы посчитали по всем ячейкам, не хватает только пятнадцати наших парней. Двух, правда, убили. А кто остальные 322, понятия не имеем. Скорее всего, простые трудяги или активисты вроде твоего Шеймаса. Но властям же плевать, мы для них все на одно лицо.

   – Лучше бы арестовывали лоялистских террористов, – кивнул Алистрина, – для гражданских они ещё опаснее, чем мы.

   – Так они вместе с армией и налетали на наши кварталы. Они и солдатня стреляли по окнам и дверям, врывались в дома, угрожали людям расправой. Кто спал, тех выбрасывали из кроватей, голыми вели до бронетранспортеров, а кого и за волосы тащили. Сигаретами кожу прижигали, скоты.

   – А вы что делали? – резонно вопросила Алистрина? – Кто должен защищать мирное население от оккупантов?

   – А мы баррикады строили, – кисло усмехнулся командир. – Вон у вас уже третий "Свободный Дерри" огородили. А что тут в Белфасте сделать? Сколько их, а сколько нас? Нет, шестерых мы на то свет успели отправить, пока они не обстреляли нас. Но, сама понимаешь, оружия ты навезла уйму, а пользоваться им некому. Хотя, сейчас люди начали просыпаться, потянулась к нам обозленная молодежь.

   Пока Алистрина ехала в Дерри, то успела узнать от случайных попутчиков, что по всему Ольстеру горят тысячи домов католиков, и люди массово бегут на юг, в Ирландию. Тех, кого арестовали без всякого решения суда и предъявления обвинения, теперь держат в тюрьмах и даже не думают отпускать.

   С тревогой в сердце Алистрина спешила в Богсайд, в дом, успевший стать родным. Шеймас был на своей кухне и варил обед. Расчувствовавшись, она бросилась в его объятия и поцеловала, в первый раз за два года их знакомства. На этом нежности и закончились и начались детальные расспросы.

   Шеймас поведал, что к своей чести жители Богсайда встали на баррикады и не позволили войти в свой Свободный Дерри ни одному британскому солдату.

   – Но арестовали Финбара. Утром он был в Спрингтауне, там его и схватили, будто донёс кто-то, что он там.

   – Так он же всего лишь из комитета по вопросам безработицы, – поразилась Алистрина. – При чем тут ИРА?

   – При том, что властям так захотелось. Ты же знаешь, они говорят, что Британия это бастион демократических свобод. Ну, значит мы, католики, узники этого бастиона.

   А в понедельник восемь тысяч рабочих Дерри начали забастовку в знак протеста против варварских арестов. Молодые люди шли записываться в деррийскую ячейку ВИРА в таком количестве, что командир бригады привлёк Алистрину к регистрации добровольцев. Ей даже вспомнилась недолгая, но изнуряющая служба во вспомогательных частях при Вермахте, когда приходилось делать записи во всех личных делах солдат испытательного батальона. Но мальчишки из Богсайда шли в ВИРА добровольно и с большим рвением – отомстить и защитить себя и свою семью.

   Алистрина – Кастор-753 поспешила чиркнуть своему куратору записку о кадровых успехах деррийской ячейки, и тот с большим интересом откликнулся, назначив встречу, на сей раз, на заброшенном складе в пригороде.

   – Стало быть, – потирая руки, говорил Родерик, – скоро Ирландская республиканская армия снова обретёт былое величие. Девять лет спячки и такое резкое возрождение.

   – Спасибо британскому правительству, – кисло кинула Алистрина.

   – В смысле?

   – В том самом смысле, что не будь тех дурацких арестов гражданских, люди бы к нам не пошли.

   – Очень удачное совпадение, когда чужой просчёт отвечает нашим интересам.

   – А ты такой наивный мальчик, что полагаешься на удачу?

   Родерик вопросительно посмотрел на неё:

   – А ну-ка, поясни.

   И Алистрина с большой охотой изложила свои соображения:

   – Тут напрашиваются только два варианта. Либо во власти сидят сплошь идиоты, и они настолько не способны просчитать последствия своих действий, что всё делают только хуже для самих себя. Либо кто-то – она выразительно глянула на Родерика, – очень расчётливо разжигает конфликт. Если бы не арестовали 342 человека, якобы, чтобы обескровить ВИРА и ОфИРА, к нам бы не повалили добровольцы. У нас даже начался дефицит оружия. Получается, что британские власти увеличили наш набор своими же руками. Вот я и хочу знать, это головотяпство или хорошо продуманная стратегия для усиления напряженности и раскручивания конфликта?

   Родерик картинно развел руками:

   – Сие есть тайна великая и смертному разуму не подвластная.

   – Не юли, – твердо оборвала его Алистрина. – У меня хорошая память и я помню, что ты говорил мне в нашу первую встречу

   – И что же? – спросил он таким невинным голосом, что Алистрине стало противно.

   – Ты, наверное, ясновидец, раз предсказал раскол ИРА, даже назвал мне точный срок – декабрь 1969 года.

   – Это называется аналитикой, детка. Всего лишь умение сопоставить множество, на первый взгляд, не связанных друг с другом фактов в единую картину.

   – А те твои слова, что ваша контора может расколоть организацию и слепить из неё то, что нужно именно вам, это тоже аналитика или банальное хвастовство?

   – Девочка, не надо задавать таких вопросов. Ты ведь вроде умная, так зачем спрашиваешь?

   При слове "девочка" Алистрина нахмурилась, но замечаний делать не стала, только заметила:

   – Затем, что может быть ты банальный провокатор британских спецслужб, а? Это ведь ты предупредил меня о тотальной облаве по всему Ольстеру. Вот и спрашивается, из каких таких источников столь точная информация?

   – Из дружественных, – усмехнулся Родерик, и Алистрина почувствовала, как внутри неё закипает злоба.

   – Играешь со мной? Не страшно, что я просто возьму и убью тебя тут, в глуши, на всякий случай, а?

   Он только недовольно скривил губы.

   – Это ты со мной не играй. Я же знаю, что при тебе нет оружия.

   – Так у меня были хорошие учителя. Я могу убить и голыми руками. – Она встала с места и медленными шагами направилась к Родерику. – Возьму и перегрызу тебе глотку, и ты захлебнешься собственной кровью. Не самая быстрая и приятная смерть, знаешь ли.

   Глупец смотрел на неё без тени страха, ибо не знал, что однажды она уже проделала подобное, а значит, ничто не сдерживает её повторить то же самое сейчас. Алистрине на миг даже стало страшно от самой себя и своих мыслей.

   – Не говори глупостей. – Родерик достал из пиджака конверт и протянул его Алистрине. – Держи свой первый гонорар.

   Она с подозрением приняла подношение и, распаковав, проверила его содержимое – действительно, британские фунты в количестве пятнадцати её пособий по безработице.

   – И что мне с ними делать?

   – Что хочешь, но лучше прибереги до худших времен. Мало ли что.

   – А что? Просвети меня, провидец. У вас уже запланированы новые аресты? Или тотальный геноцид в масштабах всего Ольстера? Нет, ты лучше скажи, к чему мне готовиться, а то ненароком, куплю на эти деньжищи билет на самолет, отчалю на край света, и больше ты меня не увидишь.

   Родерик звонко рассмеялся, от чего Алистрине снова стало противно.

   – Куда же ты от меня денешься? – самодовольно произнёс он. – В тебя вложили немалые ресурсы. На тебя очень надеются.

   – Кто? Может, наконец, скажешь, а то три года мучаюсь догадками.

   – Скажу. Но только когда начнёшь хорошо себя вести. Сделаешь в условный час то, что я попрошу, и сделаешь это хорошо, тогда я не просто скажу. Ещё я отвезу тебя в отпуск.

   – Не дай Бог, – проворчала Алистрина.

   Дни тянулись бесконечной кровавой чередой. То солдаты во время очередного рейда убьют безоружного католика, то ВИРА устроит засаду и в отместку пристрелит британского вояку. С трибун говорили, что конец насилию может положить только объединение Ирландии. Правительственные комиссии отчитывались, что арестованных во время всеольстерской облавы мало того, что держат под стражей, до сих пор не предъявив обвинения, но и пытают, не дают спать и есть, одевают мешок на голову и заставляют часами стоять у стены на кончиках пальцев. Только власти Ирландской республики вступились за собратьев Ольстера и объявили, что подают против Великобритании иск в европейский суд по правам человек.

   А в Белфасте лоялисты, так лелеемые властями, подложили бомбу в паб. Погибли пятнадцать человек, среди них были три женщины и одна девочка четырнадцати лет. Полиция поспешила обвинить в содеянном ВИРА.

   – Ну, это уже наглость, – комментировал в штабе деррийской ячейки это заявление командир бригады. – ВИРА взорвала католический паб! Совсем заврались, мрази, в конец потеряли чувство реальности.

   А через несколько дней из того же Белфаста пришло известие, что трое бойцов ВИРА подорвались на собственноручно изготовленной ими бомбе.

   – А это уже их собственная дурость, – говорила командиру Алистрина. – Они что, дети малые? Играли со взрывчаткой и доигрались.

   – Парней можно понять. Они шли мстить за убитых в пабе Макгерка, за его жену и дочь, за всех кто там погиб.

   – А в итоге стали жертвами своей глупости. Ты же сам прекрасно понимаешь, что взрывчатка – штука серьёзная. С ней надо уметь работать. В конце концов, должны же соблюдаться элементарные правила транспортировки...

   – А что ты так умничаешь? Может, умеешь стряпать бомбы, а? Я помню, как в 1969 году ты лихо всех сориентировала на "коктейли Молотова". Так что, помимо закупки оружия ты разбираешься ещё и во взрывном деле?

   – Ну... теоретически...

   Алистрина лукавила. Имелась у неё и практика, только объявлять об этом она не спешила, иначе пришлось бы объяснять, в каких таких лагерях её учили минировать объекты потенциального противника.

   – В следующий раз, – твердо заявил ей командир, – когда поедешь в Белфаст, покажешь там уроки мастерства. Я предупрежу тамошнее командование. И не увиливай.

   – Разве я такое могу? – кисло отозвалась Алистрина, ибо не очень-то верила, что бомбы могут чем-то помочь католикам в этой войне.

   Прошло пять месяцев с тех пор, как власти похитили из собственных домов 342 человека. За это время они не то, что не освободили ни одного из них, но и продолжили арестовывать новых.

   – Надо собрать марш антиинтернирования, – заключил Шеймас после того как вернулся из концлагеря, где ему отказали в свидании с Финбаром. – Как обычно, соберём людей, нарисуем плакаты, транспаранты, и пойдем с ними маршем до лагеря. Пусть наши друзья видят, что мы о них не забыли. И солдаты пусть тоже видят.

   – Вот именно, – равнодушно произнесла Алистрина, – всё пройдёт, как и всегда.

   – Что тебе не нравится?

   – То, что толку от наших маршей – ноль.

   – Но это же лучше ,чем просто сидеть и ничего не делать.

   – А зачем делать, если нет никакого результата? Этот марш вам не разрешат проводить. Опять тебе пересчитают ребра дубинкой и разобьют очки. Так в чём смысл таких результатов?

   – Я вижу, – обиженно кинул Шеймас, – ты успела разочароваться в протестной деятельности.

   – Наверное, – согласилась она. – А ещё не хочу, чтоб ты загремел в больницу. Что я тогда скажу твоей матери?

   Шеймас ничего не ответил, и Алистрина поспешила уйти в свою квартиру.

   Через неделю за городом действительно состоялся марш против незаконных арестов. Стоило только людям с транспарантами в руках приблизиться к колючей проволоке, коей огородили тюрьму, как солдаты без предупреждения открыли огонь резиновыми пулями и пустили в толпу слезоточивый газ.

   – Ну что, сильно ты помог Финбару? – решила поддеть Шеймаса Алистрина, когда тот вернулся домой.

   – Через неделю пойдём снова, – лаконично ответил он, – теперь уже через Дерри. Хорошо бы, если б вдоль маршрута не было людей из ИРА, – как бы невзначай упомянул он, – чтобы не случилось провокаций, а то солдаты слишком нервные.

   Алистрина его намек поняла. Значит, он догадывается, что она изменила мирному демонстрационному движению с парамилитаристами. Но он не ругался и не подавал виду, что обижен. Значит, мальчик всё же понимает её, хоть и не знает об истинных причинах её поступков.

   Пожелание Шеймаса Алистрина настойчиво донесла до командования деррийской ячейки, и с ним согласились.

   В воскресенье к двум часам дня Алистрина пришла на площадь, откуда должен был начаться марш, и разыскала в толпе Шеймаса.

   – Как? – удивился он, – я думал, ты не должна приходить.

   Алистрина переняла из его рук плакат с надписью: "Любой человек считается невиновным, пока его вина не доказана", и ответила:

   – Сегодня я хочу быть таким же мирным активистом, как и ты. Можно?

   Шеймас тепло улыбнулся и взял Алистрину за руку. Это было примирением.

   Марш двинулся на север. Впереди на малой скорости ехал грузовик с углём, а за ним следовали тысячи демонстрантов. На каждой улице к маршу присоединялись всё новые и новые прохожие. Никто в Свободном Дерри не остался равнодушным к призыву освободить невиновных.

   Зря Шеймас боялся провокации со стороны обеих ИРА – это из рук простого школьника на армейские баррикады полетел первый камень. За десять минут марш превратился в бедлам – людей поливали из брандспойтов, обстреливали резиновыми пулями, травили слезоточивым газом.

   Алистрине стало даже весело. Мокрая с ног до головы она поняла, что за три с половиной года участия в маршах такое с ней власти ещё не делали.

   – Что ты смеёшься?! – с укором кричал ей Шеймас, тяня за руку прочь. – Что смешного?!

   А Алистрина всё смеялась. Как это нелепо, стоять посреди улицы в конце января вымокшей до нитки и даже не думать о том, что надо идти домой. Ей хотелось продолжения боя, хотелось присоединиться к мальчишкам и запулить камнем в солдатскую каску. Всё нутро распирало от рвущейся наружу отваги, никакого страха не было и в помине. Но она не успела ничего сделать.

   В толпе демонстрантов раздались отчаянные крики. Казалось, вся улица окрасилась красным. Люди падали на дорогу, а их кровь текла по мокрому асфальту. В страхе Алистрина крутила головой по сторонам, не зная, куда деться. Рука Шеймаса потянула её вниз, и невольно Алистрина упала вслед за ним. Из его груди хлестала кровь, а губы вздрагивали в беззвучной мольбе.

   Она знала что делать, ведь не зря два года была госпитальной медсестрой. Алистрина спешно стянула с себя куртку, чтоб зажать его рану. Два внезапных толчка толчка ударили в спину и плечо, и она невольно повалилась на Шеймаса.

   – Ничего, ничего, – глядя его по голове приговаривала она, – сейчас всё закончится, и мы отвезём тебя в больницу...

   Она хотела сказать больше, но не дал острый кашель. На асфальт брызнула чёрная кровь. Только сейчас Алистрина поняла, что ранена, как в 1942 году, когда красноармейцы стреляли в зимнем лесу, сидя на деревьях. А сейчас английские снайперы, видимо, открыли огонь с крыши дома напротив.

   Мимо лежащих на дороге людей проехал БТР – военные прорвали баррикады и вошли в Свободный Дерри. Воздух пронзали крики и звуки выстрелов, а Алистрина обнимала Шеймаса, заслоняя его неподвижное тело своим. Ещё один раненый мужчина стонал по ту сторону дороги. Алистрина собиралась помочь и ползком двинулась к нему, но ту же получила пулю в шею. Кровь хлестала из горла, Алистрина не смогла крикнуть, предупредить – один из демонстрантов размахивал белым платком, пригибаясь, шёл к ним, к раненым. Она увидела только, как фонтан крови вылетает из его виска и он замертво падает рядом со стонущим. А потом глаза закрылись и в голове вспыхивали лишь звуки боя.

   Алистрина открыла глаза только когда почувствовала, как кто-то пытается перевернуть её на спину. Это был врач скорой помощи.

   – Ему... – прохрипела она, протянув руку в сторону Шеймаса, – он ранен.

   – Не разговаривайте, – оборвал её медик, прижимая скрученную марлю к шее.

   На лице его читался испуг, видимо от происходящего вокруг и непонимания того, что же он видит сейчас перед собой. Алистрина набралась сил и отвела его руку от себя.

   – Не трогай меня, – злобно произнесла она. – Иди к Шеймасу.

   – У вас тяжелое ранение, – настойчиво произнёс он, не сводя глаз с почерневшей материи.

   Алистрина замахнулась для удара, но врач увернулся.

   – Я не разрешаю тебе помогать мне. Понял?

   Больше он не рискнул приближаться в ней. Кругом было немало людей, кому он был куда нужнее.

   Шеймаса отвезли в госпиталь. Когда один из медбратьев помог Алистрине подняться на ноги, она согласилась ехать с медиками, но только, чтобы быть рядом с Шеймасом. Она чувствовала холод от мокрой одежды и как влажная корка крови запекается на спине. Она чувствовала свербящую боль в легком, как саднит плечо и покалывает в горле, но упорно не давала врачам себя осмотреть.

   В госпитале от медсестер Алистрина узнала, что во время бойни одну из машин скорой помощи остановил военный патруль. Солдаты арестовали всех медиков, а раненого забрали с собой в военный госпиталь, но привезли его туда уже мертвым – скорее всего, убили по дороге.

   Ранение Шеймаса было тяжёлым, но он оставался в сознании. Алистрина просила докторов сказать ей правду – если необходимо купить нужные лекарства, она сделает всё, что нужно. Её успокаивали и призывали ждать.

   – Я видел... – шептал Шеймас, пытаясь сфокусировать на Алистрине подслеповатый взгляд, – в тебя попали.

   – Не страшно, – говорила она, поглаживая его руку, – только поцарапало.

   – Нет... я видел... у тебя совсем чёрная кровь...

   Алистрина наклонилась к самому уху и успокаивающе прошептала:

   – Тебе показалось. Ты спи. Я приду завтра. Каждый день буду приходить.

   Вечером в штабе деррийской ячейки ВИРА командир был готов рвать и метать:

   – Ты попросила, чтоб мы не совались на марш, вот мы и не совались. Довольна?! тринадцать гражданских убиты и четырнадцать ранены. Убили шестерых подростков, почти детей!

   – С вами убитых было бы больше, – монотонным голосов произнесла Алистрина.

   – Конечно больше, но с английской стороны. А так, ты знаешь, сколько из них убито?

   Она прикурила уже третью сигарету и отрицательно кивнула.

   – Ноль! И после этого эти собаки будут говорить, что среди демонстрантов были вооруженные люди. Да если б они были, то были бы и убитые солдаты. А так среди них даже раненых нет. – Он снова обратил взгляд на мрачно сидящую в углу Алистрину. – Я понять не могу, ты ранена или нет? Днём мне вообще сказали, что тебя убили.

   – Надо отвечать, или по мне всё-таки заметно, что я живая? – съязвила Алистрина и нервно закашлялась от дыма.

   – Заметно, но не особо. Прекращай курить.

   – Так надо, – произнесла она.

   Командир продолжал и дальше плевался желчью в адрес англичан, бойцы согласно его слушали и то и дело вставляли свои замечания. А Алистрина продолжала курить и кашлять, пока не выплюнула в кулак свинцовую пулю. По счастью, никто этого не заметил.