Текст книги "Отступление"

Автор книги: Андрей Жиров

      Техников оказалось мало, потому пришлось офицерам брать инициативу. Дружно поплевав на ладони, целые роты десантников дружными шеренгами ринулись на завод – подыскивать инструмент, фурнитуру и прокатные стальные листы. Хотя бы с этим проблем определенно не предвиделось. Тут надо сказать, бригаде крупно повезло: в отличие от событий вековой давности, когда сидевшие на складах интенданты часто плевать хотели на всех – ну и что, что война? А здесь немногочисленный персонал оказался вполне дружелюбным. Даже заместитель директора выразил полную готовность помочь.

      Так что работа закипела, заладилась. В десять минут, конечно, управится не удалось. Только ведь и сам Ильин понимал: срок излишне требовательный. А вот уже через два с половиной десятка работы подошли к концу. Лазарев, невольно оказавшийся главным приемщиком в целом одобрил. Приварив по периметру грузового отсека на высоте двух с половиной метров прочные стальные листы, десантники укрепили конструкцию цельными подпорками из бракованного проката. Получилось нечто вроде фантасмагорического плацкарта: одна нижняя и одна большая П-образная верхняя полка с проемом посередине, на которых вполне смогла разместиться добрая треть всех пассажиров.

      Единственным закономерным требованием Лазарев выдвинул практические испытания. Наварить ведь можно что угодно, а вот рискнете ли, товарищи новаторы сами залезть под свое творение с максимальной нагрузкой. Новаторы не побоялись, смогли. И конструкция не подвела. Не шелохнулась даже во время экстремальных испытаний на устойчивость при колебаниях. Пара сотен десантников в полной выкладке жизнерадостно прыгала по листам, раскачивая самолет. Да так самоотверженно, что уже через считанные секунды прибежали техники, возглавляемые пилотами. Их, конечно, случайно забыли предупредить. Так что в определенных кругах возникла солидарная негативная оценка начинания. Хотя, отдавая должное, конструкцию оценили и они.

       В итоге, когда импровизируемый консилиум из техников, пилотов и старших офицеров работу принял, Ильин объявил пятиминутную готовность. И, в отличие от подчиненных ни одной секунды, ни одной минуты полковник не мог позволить передышки. Если почти каждый мог спрятаться за многочисленные хлопоты, то Ильин опасность встречал лицом. Как никто, пожалуй, полковник понимал: каждая секунда может оказаться последней. В любой момент противник может опомниться, нанести упреждающий удар. Но деваться некуда – пуская несчастные минуты Ильин и отсчитывал с дотошностью венецианского купца, одним желанием время не поторопить и не замедлить. Кроме того, ни единым жестом ли, словом важно не показать тревоги подчиненным. Потому Ильин всё делал спокойно, рассудительно. Даже поторапливал, если приходилось, словно бы нехотя: не от необходимости скорей бежать дальше, а просто от стремления держать бойцов в тонусе.

      И только когда раздраженный Лазарев и понимающий Фурманов подошли доложить: 'Всё готово!' Ильин позволил себя мгновение слабости. Под надежным прикрытием стен и спин двух офицеров полковник тяжело вздохнул, на секунду поднял глаза к небу. И, несмотря на ощутимый ветер, кружащий мириады колючих снежинок, продолжал некоторое время смотреть вверх. Юрий с Лазаревым удивленно переглянулись. Однако, в силу тактичности промолчали.

      Между тем Ильин внезапно опустился на корточки, чуть подался вперед, запустив ладони в пушистый снег. Зачерпнув, словно ковшом ворох воздушной пелены, Ильин с явным удовольствием резким рывком поднес ладони к лицу. Фыркая, растер снег, словно ключевую воду. Затем, стряхнув небрежно приставшие к ресницам и утренней щетине капли, усмехнулся.

      Лазарев в итоге не выдержал:

      – С легким паром, Иван Федорович. Может, все-таки полетим, а?

      – Обязательно, – Ильин серьезно кивнул, словно офицеры находятся не у ворот промышленной зоны, не по щиколотку в снегу. Словно на лицах не лежит мрачная печать усталости. А так, как положено говорить по крайней мере в штабе, где десятки адъютантов – майоров и полковников, – седовласые генералы корпеют над картами под пристальным оценивающим взором командующего.

      – Обязательно, – повторил полковник. И вдруг, рывком поднявшись, обнял опешивших офицеров за плечи. – В добрый час, друзья!...

      ...Чемезов, отдуваясь с решительной непреклонностью проламывался вперед – сквозь буреломы, густые заросли. Позади оставались крутые овраги, коварные ямы, присыпанные снегом обрывы. После падения в такой коварной западне, майор остался без половины лыжи и чудом уберег голову.

      Наверняка путь дался бы легче, если бы не тяжелая ноша на плечах. Роберт в очередной раз аккуратно приподнял сползшего было сержанта. В очередной раз судьба показала всю капризность, непредсказуемость характера. Рядовой, получив четыре пули, остался жив. А Никите Куревичу, умело выдержавшему бой с превосходящим противником оказалось довольно одной – в спину. При том Роберт честно признавал: если бы не помощь лейтенанта, могло бы и не получиться. То есть ускользнуть – ещё может быть. А вот победить... Нет, это действительно вряд ли...

      А Косолапов жив – вопреки логике, вопреки всяческим прогнозам. Этот боец словно вознамерился разом опровергнуть представления Чемезова о здравом смысле. Три ранения – в плечо и ногу оказались сквозными, но тяжелым только одно. Первая же шальная пуля весьма жестоко раздробила кости. Нога же пострадала относительно: пусть и превратившись в решето: не пострадали ни крупные сосуды, ни кости. Ранение в голову оказалось касательным. Конечно, в современных условиях и такого вполне могло оказаться достаточным, чтоб если не сломать шею, то перемолоть переданной энергией мозги в кашу. Но и тут повезло: пуля лишь краткий миг чиркнула по виску, не задев даже череп, после чего умчалась дальше. Пусть этого вполне хватило, чтобы вытрясти из Косолапова сознание – и, вероятно, даже привело к серьезному сотрясению – жизнь вне опасности.

      А вот Вадиму не повезло совсем. Весь его успех – дело лишь собственных рук. Если человек мастер, высокий результат не принято объяснять благоволением свыше. Так что действия в время нападения – меткая стрельба, грамотная тактика, способность кооперироваться – лишь личные достоинства. А пуля, пущенная в спину раненным немцем – случайность. Случайность несчастливая. И, конечно, неизбежная не только на море, но и везде. Пускай даже через секунду Чемезов на одних рефлексах снял последнего выжившего, помочь напарнику ничем больше не смог. Один выстрел – одна жизнь. Никита лежал на спине, раскинув беспомощно руки в стороны. Угасающий взгляд внимательно, недвижно устремился в небо. Суровые, холодные черты разгладились, став напоследок совершенно обычными – как у простого дружелюбного советского парня. Так, через несколько секунд Вадим и ушел – с широко открытыми глазами и долгожданным миром в душе.

       Затравленно обшарив взглядом окрестности, Роберт понял: идти сейчас нужно или никогда. Майор прекрасно понимал – ни Фурманов, ни Ильин ждать не будут. А, зная нынешнее положение вещей, и на подмогу рассчитывать не стоит. Чемезов всё прекрасно понимал и никого не винил. Ведь он и сам поступил бы так же. Война вещь жестокая. Что в особенности тяжело – неразборчиво жестокая. Так майор первым делом наскоро перевязал Ивана. Затем весьма бегло обыскал карманы Куревича, взвалил на плечо его рюкзак. Следом лег Косолапов. Единственное, что успел сделать для Вадима Роберт – закрыть напоследок глаза.

      Одной рукой придерживая сползающего товарища, а второй – орудуя палкой, Чемезов тяжело уходил к спасению, к самолетам. А за спиной снег уже заносил, припорашивал чистейшим саваном очередного павшего в такой необычной, невероятной войне...

      Роберт успел – успел назло всему. Хотя, по-хорошему, не должен был. Спасение подарила минута задержки. Сами не зная того, пилоты спорили с офицерами об очередности старта и распределении старших по бортам. Ильин было предложил первым стартовать самолету под управлением Раевского, на борту которого предлагал разместить так и не пришедшего в сознание Геверциони. Первым решительный протест неожиданно для всех высказал Фурманов:

      – Товарищ полковник! Мы здесь не в игрушки играем – и потому прошу не устраивать дешёвых сцен?

      – О чем ты? – удивился Ильин.

      – Как бы ни был важен для бригады Геверциони – он сейчас не командир, – жестоко рубанул праву Юрий. И безжалостно добавил – Неизвестно вообще – сможет ли Георгий Георгиевич вернуться... Вернуться! Потому важно, чтобы на первом самолете был командир с опытным пилотом. И лететь, Иван Федорович, нужно вам. В конце концов, у первого меньше шансов быть обнаруженным, а следовательно и сбитым.

      – Кто еще так думает? – мрачно поинтересовался Ильин.

      Согласились всё. Искренняя, прямая тирада Фурманова проняла офицеров. И заставила трезво взглянуть правде в глаза.

      – А остальные как?

      – А так, Иван Федорович, – спокойно ответил Лазарев. – Полковник Фурманов на втором, а я – на третьем. И не надо спорить! Я боевой офицер – толку от меня меньше всего в плане стратегии и интриг.

      В итоге, после недолгих споров, Ильин вынужденно признал поражение по всем фронтам. Пожав друг другу руки и обнявшись, офицеры разбежались по самолетам. Двигатели уже завывали на низких обертонах. Пошатываясь, робко, постепенно первый гигант пополз по обледеневшей полосе.

      Центральная магистраль завода вполне соответствовала требованиям взлетно-посадочной полосы: пятьдесят метров в ширину, два с половиной километра в длину. Покрытие выполнено из морозоустойчивой смеси. Хотя, увы время для всех оборачивается потерями. Изначально – еще в конце прошлого века – магистраль задумывалась как экстренный аэродром. И даже часто использовалась: скрытный подвоз военных грузов, переброска сил. В эру, когда спутники слежения ещё не вошли в силу, завод вполне справлялся с разгрузкой официальных военных баз. Да и местные не оставались в накладе – параллельно с основным содержимым транспорты часто подвозили вполне оперативно множество разнообразных узлов, станков и прочего полезного оборудования для завода. Так что от сращения интересов обе стороны выигрывали.

      Однако шло время – и вскоре скрытное использование резервного аэродрома стало невозможным. Слишком заметны оказались многотонные крылатые машины для зорких глаз японских спутников. Да и заводу отпала нужда в оперативных воздушных поставках – случившаяся в начале 21-го века модернизация инфраструктуры СССР превратила железные дороги в высокоскоростные магистрали. Да и в силу сложившейся кардинально иной геополитической обстановки в Сибири и на Дальнем Востоке возникла новая сеть, плотно опоясавшая регионы. Даже потенциальные противники вполне способны успешно торговать – что наглядно доказало руководству ещё партнерство с США на ранних этапах войны.

      Так постепенно аэродром пришел в запустение. Конечно, разваливаться не стал – магистраль, как и остальные дороги завода постоянно использовались для сообщения: многотонные БЕЛАЗы, юркие и миниатюрные в сравнении со старшими братьями МАЗы, ГАЗы и прочие грузовики сноровисто и деловито шныряли между цехами. Но вот для приема и отправки самолетов полоса уже слабо годилась: залатанные неизбежные выбоины вновь подтачивались – ведь возможности срастить родственным по качеству раствором не было – да и вообще особо тщательной уборкой мало кто занимался. Кроме того, соседствуя с быстро растущим городом и сам завод требовал расширения мощности. Если раньше, в начале рядом с полосой присутствовала стометровая полоса отчуждения, то теперь почти впритык выросли грозные корпуса. Да и от нежданной нагрузки магистраль местами повело: где-то осел грунт, где-то по покрытию пошла частая паутина трещин.

      И вот сейчас Раевскому пришлось в полном объеме ощутить тяжесть ситуации. Обливаясь потом, до бела сжимая ладони на податливом пластике штурвала, лейтенант на адреналине и инстинктах вел неповоротливую машину вперед. Каждый толчок, каждый крен отзывался в сердце острой болью – Раевский моментально представлял картину потенциальных разрушений.

      Не выдерживают болтанку швы или крепления. Первым делом по всему корпусу волной пробегает надсадный жалобный стон – словно агония. Дальше с громким лязгом начинает рваться метал: щелчками выстреливают скрепы – словно из воздушной винтовки разлетаются в стороны, чиркая по полосе, влетая в окна окружающих зданий. Следом расползается корпус – жуткий лязг лишь набирает громкость и высоту. Окончательно теряется управление и, на скорости, неуправляемый стальной гигант слетает с полосы в какой-нибудь невезучий ангар...

      Напряжением сил, Раевский стряхивает с плеч кошмарную картинку. И даже находил силы пристыдить себя за недостойные мысли. Единственно, что сейчас требуется, – сосредоточиться полностью на взлете. И пилот поступает именно так. Без приборов, без помощи экипажа, на одних кончиках пальцев Раевский тянет машину вперед, вперед и вверх. И многотонный колосс, постепенно набрав скорость, наконец робко отрывается от земли. Первый момент полета длится доли секунды – это скорее похоже на несмелый прыжок перед настоящим делом. Но вот и время для настоящего взлета: порывисто дрожат закрылки, колеса шасси одно за одним отрываются, подвисая на мостах. И вот уже небо принимает на невидимые ладони очередного гостя. С напряжением наблюдавший за товарищем Фурманов, не теряя времени, стартует следом, готовится Соболевская...

      ... И в тот момент, когда второй самолет оторвался от полосы, взмыл в свинцовое небо, сидящие впритык друг к другу десантники последнего борта услышали тяжелые удары по корпусу. Стучали мерно, методично – со знанием дела и явно с чувством. Соболевская, конечно слышать этого не могла, потому без колебаний отпустила тормоза. Машина, помалу набирая ход, порулила на взлет.

      И если кого Чемезову стоит благодарить за спасение, так это точно рядовых десантников: наперекор инструкциям Лазарев разрешил открыть задний люк. Делать пришлось вручную, методично раскручивая собранную на коленке техниками лебедку. Каково же было удивление бойцов, когда на отворившуюся створку тяжел запрыгнул Чемезов. Майор выглядел не лучшим образом: помятый, изможденный, забрызганный кровью, невероятно перепачканный в неведомо откуда взявшейся в разгар зимы грязи. А ведь, чтобы суметь забраться в самолет, Роберту пришлось почти двести метров пробежать – да не просто, а с раненым на плечах. Наверное, именно последней рывок окончательно вымотал Чемезова: обнаружив себя в безопасности, выполнившим задание, Роберт истрескавшимися, кровоточащими губами прошептал 'Дошел...' и тяжело осел на пол...

      ...В этот самый момент во втором самолете может от болтанки, а может – от того, что вышло время, пришел в себя Геверциони. Генерал попытался было пошевелится но не смог – не оказалось сил. Даже веки не удалось поднять. Сознание оставалось подернутым туманной поволокой: непослушные мысли толкались, перемешивались. Память надежно хранила замок на событиях последних часов.

      Ощущать полное бессилие – испытание не из легких. И Геверциони приложил немало усилий, чтобы не впасть в отчаяние. Главное, что придало генералу сил – осознание происходящего вокруг. Даже сквозь пелену боли и забытья Геверциони расслышал мерное гудение турбин. 'Значит, удалось... – подумал Георгий. – Смог Ильин, сумел, довел... Довел...'. И Геверциони успокоился, уже без опаски отдавшись во власть темной волны забытья. И лишь на самом краю сознания тихо прозвучали резкие, рубленные строки:

 
      'К солнцу!
      Сквозь сомнения и страх -
      – к солнцу!
      И тепло друзей в руках -
      – к солнцу!
      Яркий свет сердец в груди -
      – честный!
      Нам не даст сойти с пути -
      – вместе!
      Клич победный на устах:
      "К солнцу!
      В царство свет и добра -
      – к солнцу!
      С ветром легким на крыле -
      – резким!
      Ради мира на Земле -
      – вместе!"'
 

      ... И никто так и не узнал – отчего небо на западе вдруг покрылось золотыми буграми огненных всполохов. С сверхмалой высоты, на которой летят самолеты, опасаясь зорких радаров, нельзя увидеть, как вспыхивали, сгорали в этом огне изумленные войска противника. Никто не знал и не мог знать о молчаливом приказе Гуревича 'Огонь на меня!'. Никто не знал, что эта жертва оказалось одной из многих – ради бригады, ради победы, ради жизни и мира на земле... Никто пока ничего не знал... Но для Вечности это было уже не важно...

        © Copyright Жиров Андрей Сергеевич