Текст книги "Отступление"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Глава 36

Кузнецов, Камерун. 20.54, 7 ноября 2046 г.

      Третье пробуждение отличалось от предыдущих разительно. Как боевое маневрирование на пределе сил от беззаботной поездки в отпуск, домой. Дом... Это нежное, доброе слово всплыло в сознании неожиданно. Александру успел подумать: 'Отчего такие сравнения?' Но почти сразу же отыскал ответ.

      Даже лежа с закрытыми глазами, сквозь веки уловил мягкий, неяркий свет. Боль в ранах утихла, причем утихла вовсе. Да и тело вовсе не изнывало от усталости, не горело в ожогах – наоборот, несмотря на сонную истому, вполне ощущалось отдохнувшим.

      Да и как не радоваться: ни ветра, ни холода, ни привычного шума тайги – только тишина и тепло... Тепло, укутывающие лучше пухового одеяла и шерстяных носков. Впрочем, возможно одеяло не пригрезилось, а на самом деле...

      Тут Кузнецов справедливо предположил, что пригрезится могло совсем другое. Да и как не удивиться столь резким переменам: ещё недавно лес, снежный плен, угроза нависшей гибели... И вдруг такой контраст. С некоторой опаской, Александр решительно распахнул глаза, огляделся вокруг. И выдохнул с облегчением. Над головой – высокий потолок: доски подогнаны одна к одной с ювелирной точностью, покрыты густым янтарным лаком. В центре погрузившейся в сумерки комнаты массивный стол. Вроде бы и простой: незатейливые прямые линии, скатерть белого полотна так привычно накрывает столешницу. А на скатерти, в самой середке стола диковинная керосиновая лампа. Под защитой пузатого стеклянного купола внутри горит, слегка подрагивая, задорный локон пламени.

      Как просто, как привычно! Но за этой простотой неуловимо слышен суровый и мощный, вместе с тем – теплый и уютный дух Сибири. И прямота, и простота не небрежность, но лишь закономерное отражение этого духа, признак гармонии.

      А комната большая, даже огромная... Просторно здесь. Мебели немного, чего, впрочем, можно ожидать. Четыре родственных четвероногому гиганту стула с молчаливой значительностью стоят вкруг. Стены большей частью скрыты исполинскими открытыми книжными стеллажами: чуть прогнувшиеся от ноши полки, уже не первый год примерно исполняющие долг, сильны – не усомниться в способности пожилых тяжеловесов простоять ещё век-другой.

      Да и ноша впечатляет... Со знанием подобранные фолианты – не меньше пяти тысяч томов. Большей частью старинные: с явно потрепанными переплетами, часто пестрящие золотым или серебряным тиснением. Но не редки и новые, так же умело сгруппированные. И две книжные армии не перечат друг другу, но дополняют, как прошлое, идущее об руку с настоящим.

      То, что не оккупировали книги, отдано на откуп картинам. Этих, впрочем не много: берут не количеством, но качеством и не менее умелой подборкой. В украшающих комнату холстах почти везде застыло лето. Не приторное, не фальшиво-нарядное – без вымученных, явно наигранных сюжетов. А самое настоящее: яркое, пестрое. Сочное – большей частью алое, рыжее, янтарное. Изредка изумрудное, расцвеченное щедрой россыпью бутонов незамысловатых луговых трав словно самоцветами: бирюзовые васильки, белоснежно-солнечные ромашки, лиловые колокольчики, ярко-розовый клевер... Не картины, а окна в иной мир. Где жизнь по какой-то странной причуде замерла. Но в любой миг готова взорваться радостным круговоротом...

      И самым последним Александр наконец разглядел в красному углу слегка потускневшие, но сохраняющие величавую скромную гордость иконы. Явно не просто украшение, не дань моде. В подобном случае продвинутые, кичащиеся показной религиозностью товарищи предпочитают гораздо более богатые и пустые вещицы. Нет, здесь не так... Заботливо разожженная лампада, аккуратно расправленные белоснежные полотенца с воздушными кистями, расцвеченными строгой вязью народных узоров красного и черного цветов. И пыль. Которой нет. Ни следа, ни намека на безликую серую тень. ТАК ради напускного не поступают – только по-честному...

      'Если кажется, то уж очень достоверно всё... В бреду не бывает подобной ясности сознания. Нет... Не мираж и не бред... Точно' – Кузнецов окончательно утвердился с выводом. И, заключив сделку с совестью, позволил себе откинуться облегченно на воздушную мягкость теплых подушек. Настоящих, пуховых – не каких-то там ватных или хитро названной пузырьковой пены. Теплый плен после ледяного держал гораздо крепче, да и покидать объятия не хотелось. Не только сознание, но и тело отчаянно протестовало против подобного насилия.

      Однако, сон уже не брал. Во всяком случае ни следа не осталось от прежней алчности. Как бы старательно Александр не жмурился, не пытался забыться, отдавшись во власть грез, забытья не наступало. В конечном итоге бездействие наскучило: десяток-другой минут проворочавшись, Кузнецов решительно открыл глаза. Подумывал даже подняться, однако это уже оказалось излишним – на грани слышимости где-то невдалеке раздались осторожные шаги. Судя по мягкости, осторожности – женские. Хотя, нельзя исключать и ребенка. Впрочем, дети маловероятны... За дом говорить рано, но комната явно при всей теплоте и мягкости не несет характерного отпечатка беззаботного. Это Кузнецов умеет определить точно. Поскольку на собственном опыте узнал, насколько быстро выветривается незаметный на первый взгляд детский свет.

      От воспоминаний отвлекла показавшаяся в проеме голова. Лица из-за бьющего в спину девушке света не разглядеть – мешают лучи, пробивающиеся сквозь лежащие в восхитительно-небрежном беспорядке пушистые локоны. А от стоящей на столе лампы толку чуть – крохотный язык пламени лишь ещё больше скрадывает черты, чем освещает. Но даже за невольно получившимся бледно-янтарным нимбом Кузнецов не мог не угадать Алису. Может быть движение, поза, силуэт... Но нет, не они. Какое-то незнакомое, или давно забытой чувство, шевельнувшееся в груди – вот что подсказало ответ. Пускай даже Александр и не решился признать до конца, ЭТО уже есть и будет...

      Девушка тем временем, не подозревая о происходящих в душе адмирала переменах, разглядела главное: проснулся. И, уже более не скрываясь, поспешно подбежала к кровати. Непринужденно опустилась на край.

      – Слава богу! – голос, несмотря на напускную строгость, не мог скрыть радостных ноток. – Я уж совсем извелась! Что же вы, товарищ адмирал, себе позволяете?! Словно ребенок! Ну кто же так делает?! А если бы раны открылись?!... – тут Алиса на несколько секунд смолкла, переводя дыхание. После чего добавила с неподдельной грустью добавила: – Вы хотя бы знаете, как я переволновалась?

      – Прости... Прости, Алиса... – медленно произнес Кузнецов. Будто пробуя слово на вкус. Вроде бы оставшееся старым. Но зазвучавшее как-то иначе, по-другому. – Это очень плохо: заставлять милых девушек волноваться...

      При этом адмирал продолжал ни на секунду не отрываясь, вглядываться в лицо, плавные движения рук, непринужденность черт девушки. Сам не понимая, что происходит, но оторваться оказался не в силах.

      – Да ну вас! – Алиса беззаботно хохотнула, отмахнувшись от неловкого комплимента. А пристального, незамутненно-восторженного взгляда попросту не заметила. – Всё вы иронизируете! Горе вы моё, горе! Дайте как лучше я проверю, спал ли жар да как там ожоги...

      И вновь Александр увидел застывшее в каких-то сантиметрах лицо: те же прекрасные черты, искрящиеся небом глаза, улыбка... такая радостная, чистая, что хочется... 'Господи!' Кузнецов с ужасом обнаружил, что руки уже успели по собственной нахальной воле потянуться вперед. С совершенно очевидным намерением. Контроль вернуть над бунтующим телом удалось в последний момент – благо самовольная попытка выпала из зоны видимости девушки и никакой реакции не последовало.

      Впрочем, без наказание не обошлось. Пускай и опосредованного, но провидение с присущей иронией заставило заплатить. От внезапного волнения и стыда кровь прилила к лицу, а на лбу немедленно выступили мелкие бисеринки пота. И вот это уже не скрылось от внимательного профессионального взгляда.

      – Всё ещё держится жар? Странно... – Алиса с неподдельным удивлением наклонилась ниже. Легким движением утерла адмиралу лоб – словно беспомощному ребенку. А после автоматически приложила ладонь. И с сомнением произнесла. – Нет... Вроде бы всё в порядке... Температуры нет...

      Хотя, конечно, до порядка далеко. И стало теперь ещё дальше, чем даже секунду назад. Кузнецов понял, что происходит нечто странное, непонятное, нелепое. И с тем вместе восхитительное, захватывающее! Стоило Алисе чуть приблизиться, как сердце словно сорвалось с цепи. Спятило, сошло с ума, взбесилось – все, что угодно. Кровь с такой силой застучала в висках, что Александр не сомневался: удары сентиментальной мышцы о ребра сейчас слышны в самом дальнем углу комнаты. Дыхание между тем внезапно стало прерывистым, тяжелым, а в горле моментально пересохло. А от одного несчастного прикосновения вдруг нахлынула такая нежность, что адмирал побоялся, что даже в сознательном состояние не способен окажется сдерживать эмоции.

      Необъяснимо, такое забытое чувство совершенно внезапно вспыхнуло внутри. И теперь разгоралось подобно лесному пожару. Такое слепое, такое детское в бескомпромиссности! Но как же не хочется бороться! А хочется наоборот: отдаться во власть, обнять, прижать к сердцу и никогда не отпускать!

      'Стоп! Господи! Это же бред! Что со мной?! – рациональная часть сознания изо всех сил сопротивлялась. И пересилила в итоге эмоции. Кузнецов с кое-как вернулся к подобию равновесия и принялся уверять себя: – Нужно успокоиться! Александр, приди в себя! Так нельзя... Нельзя так. Что за чёрт?! Боевой адмирал! У тебя в подчинении три с половиной тысячи людей, а ты руки распускаешь! Трус, тряпка!!'

      Алиса между тем, нимало не подозревая о бушующей в душе адмирала буре, бегло осмотрела раны. Чем доставила подопечному ещё несколько неловких секунд.

      – Да нет, ничего необычного... Всё в пределах нормы... – пожав плечами, Камерун вернула одеяло на место. И, недоуменно пожав плечами, решила было встать. Но невольно остановилась. Чему виной оказалось то самое бесконтрольно подсознательное: на секунду отвлекшись, Кузнецов решил, что сумел удержаться. А не тут-то было. Только этого мгновения, казалось, кто-то внутри и выжидал. Трепетно, внимательно, жадно. И дождался, а, дождавшись, не замедлил воспользоваться. С некоторой отстраненностью и удивлением Александр обнаружил, что крепко сжимает руку Алисы за запястье. И не даже не думает отпускать.

      – Что-то случилось? – девушка отреагировала совершенно спокойно, невозмутимо. В теплом, нежном голосе явно слышались любящие материнские нотки.

      – Алиса... кхм... Алиса, я... – Кузнецов твердо понял главное: подсознание – вещь наглая и безответственная. Какие бы цели оно не преследовало, но уж за последствия действий точно не думало. Хоть потоп, хоть что после – всё равно. 'И что сейчас говорить?' А ведь в сознании ни единой связной мысли – только ощущение воздушной легкости, счастья, щедро перемешанное с неловкостью. В итоге не родилось ничего, кроме банальности: – Спасибо... За всё спасибо...

      – Да ну что вы! – девушка вновь беззаботно рассмеялась. И эта звонкая россыпь счастья легла на израненное сердце благодатным дождем.

      – Послушай... Алиса... – пытаясь придумать хоть что-то, чтобы задержать, продлить быстротечные мгновения. – Прошу... Не выкай так упрямо! Заладила: 'Товарищ адмирал, товарищ адмирал!'

      – А как же тогда? – Камерун с ироничной усмешкой вглядывается в черты Кузнецова.

      – Акхм!... – вновь дрожащий голос подвел. Подломился некстати и ответить удалось лишь со второго раза. – Александр...

      – Алекса-андр... – девушка повторила задумчиво, невольно растягивая гласные – будто пробуя на вкус звучание. – Александр. – и вновь с усмешкой добавила – А не передумаешь? Не пожалеешь после, когда вернемся?

      – Никогда! – горячо пообещал Кузнецов. Пообещал сразу, не раздумывая. И понял, что в одном слове выразил, пусть и неявно, много большее.

      'Неужели на самом деле? Неужели не показалось?! Но разве так может быть?!' – этими вопросами Александр принялся терзать себя. Но увы, ответа не находилось – да и откуда взяться, если ещё не улеглось, не притерпелось сердце к новому чувству.

       Между тем в комнате незаметно для адмирала появился кто-то третий. Впрочем, 'незаметно' – громкое слово. Поскольку в эти минуты Кузнецов вполне мог не наблюдать не только часы, но и целый гусарский полк, реши те с какой-нибудь радости пройти по дому. Хоть даже с развернутыми знаменами, музыкой и смехом. Так что ничего удивительного не было в недоумении, когда Александр вдруг краем глаза заметил чужое присутствие.

      Подобный конфуз отрезвил лучше всякого ледяного душа. Да и ещё бы иначе: вокруг ведь, несмотря на идиллический вид, война. Более того, сейчас адмирал и Алиса на незнакомой территории. И, значит, нужно постоянно оставаться настороже, быть готовым ко всему – без преувеличение. А вот как раз этого Кузнецов и не сделал – потерял хватку, расслабился. Пускай ничего страшного и не случилось, но этой сейчас. А если бы вдруг? И что в следующий раз?

      Винить адмирала никто не мог, да и не стал бы, оценивая трезво обстоятельства. Но Кузнецов лучше всякого трибунала справлялся сам. Понимая, что от зароков, обвинений и оправданий толку чуть, адмирал сосредоточился на искреннем раскаянии, сопряженном со стыдом.

      'Вспомни: кто ты, для чего, для кого трудишься? Забыл, что погоны не для вида! О себе, только про свое заботишься – любовь, чувства, переживания! А про товарищей, про подчиненных, про Родину забыл! Мальчишка, слюнтяй, тряпка! Нет – хуже: предатель!'

      Все сказанные про себя слова отнюдь не были ни фальшью, ни тем более показным бичеванием – Кузнецов прямо и открыто привык выражать мысли, не щадя говорить правду. Не врал раньше, ни покривил душой и сейчас. Будь ситуация чуть иной, адмирал бы непременно направил бы начальству подробный рапорт с просьбой о самом строгом наказании. Подобное уже случалось ранее. Хотя, конечно, не находило понимания, а уж тем более – одобрения среди генералитета. Увы, но даже советские офицеры не всегда теперь с должным тщанием относились к самокритике: подобное поведение теперь стало не только редкостью, но и чем-то неловким. Хорошо, что ещё не постыдным.

      Впрочем, может быть, все не так и плохо – ведь время никогда не ошибается. И может быть уже пора отпустить в прошлое век пламенных бойцов Революции и Великой Войны? Оставить в покое память, отдав почести, и предоставить новому поколению формировать свои традиции, свои устои? Кто-то – многие – думает так. Но для Кузнецова этот вопрос не стоял и не будет стоять. Компромиссов в вопросах нравственной чистоты адмирал не приемлет, поскольку не представлял, как чистое может оставаться таковым ... не полностью? Нет! Или-или. Третьего не дано.

      Увы, однако сейчас отчитаться за оплошность не перед кем – да и придется ли когда? Потому Кузнецов и пришел к своеобразному консенсусу: устроив себе выволочку, по-максимуму сосредоточиться на работе. В этом нельзя отрицать ползу от произошедшего: теперь, пускай и на время – ведь человеческий характер не изменит, – но душевные терзания отброшены, забыты. Прежде всего – дело. Дело, дело...

      Все внутренние терзания заняли от силы пару секунд. Но по истечении этого краткого – а для Вечности и вовсе невидимого – промежутка Кузнецов успел вновь стать тем, прежним адмиралом. Офицером, командиром – настоящим. Во всяком случае – сделал всё возможное. И теперь уже второй взгляд на незнакомца вышел более внимательным.

      Первое, что Александр понял: незнакомец – хозяин дома. Красноречивей всего выдали привычки. За столом человек сидел привычно, удобно устроившись. Словно за который десяток лет привык сидеть именно там и именно так. Всё в расслабленной позе выдавало устоявшиеся традиции: небрежно легшие на стол локти, слабый перебор пальцами по столешнице, небрежно закинутая на колено нога...

      Но вот черты... Черты оказались совсем не располагающими. Сперва, увидев иконы и длинные зубастые ряды книжных стеллажей, Кузнецов ожидал увидеть кого-то сродни благообразному старцу-затворнику. Сработал на подсознательном уровне стереотип: длинная, седая борода, морщинистое сухое лицо и бездонные лазурно-серые глаза в тени наивно приподнятых бровей. Конечно, такой образ скорее следует искать в сказке, чем реальной жизни. На деле же хозяин оказался вовсе не похож. Никакой бороды, бакенбард или усов вообще растительности на лице – абсолютно чистый, до синевы выскобленный подбородок, щеки. И все черты строгие, прямые – не потеряли и грана твердости несмотря на возраст. А возраст-то немалый... Шестьдесят, не меньше. Все под стать этой простой твердости – родственной духу дома и сурового края: стрижка короткая, простая, но не до безликости – всё ещё сильные седые волосы гордо лежат на пробор. Морщин почти нет – кожа чистая, светлая, хотя и заметно суха. Ну а те, что есть морщины, словно нарочно глубоки, остры – выставлены напоказ. Редкие глубокие, словно шрамы, они охватывают обручем высокий открытый лоб, разграничивают губы со впалостью щек, крепко держат оборону вокруг чуть запавших глаз.

      И глаза эти внимательные... Острые, умные – видно сразу. Так и цепляют, держат на прицеле. Кузнецов привык оценивать людей в первую очередь по глазам. Не на лбу или ещё где отражаются образование, да и вся суть человека. Всё в глазах – только умей прочитать. Пускай не найдешь прямых ответов, но точно узнаешь по глубине: есть ли что искать в омуте или же за зеркалом вовсе дно. А у незнакомца глаза очень непростые. Вроде бы взгляд расслабленный, небрежный, но цепляет моментально. И темно-карий, почти черный цвет лишь добавляет остроты, глубины.

      И при всём неизвестный отнюдь не произвел угрожающего впечатления, вовсе наоборот – не только внешне, но и внутренне кажется весьма доброжелательным. Хотя и излишне мрачным. Что, впрочем, неудивительно для человека на двадцать-двадцать пять лет старше самого Кузнецова. Когда возраст под семьдесят, а дом дышит одиночеством, поневоле как не стать угрюмым. Ведь такое одиночество неспроста.

      Впрочем, мрачность мрачности рознь. Так некоторые, не умея скрыть истинной сути, часто вопреки лишь на первый взгляд производят неверное впечатление. Но уж после истина открывается. А уж тех, кто по профессии обязан видеть людей насквозь и вовсе трудно провести. Кузнецов буквально с ходу определил, что за внешне угрюмым обликом скрывается хороший человек. Только точит изнутри какая-то грусть, застарелая боль.

      Между тем Алиса, тоже не сразу заметившая появление третьего, отреагировала красноречиво: со счастливой улыбкой легко поднялась на ноги – благо руку Кузнецовы высвободил – сделала несколько шагов к центру комнаты.

      – Александр, познакомься. Вот и сам хозяин дома, приютивший нас – Юрий Николаевич Поджига.

      – Добрый день, Юрий Николаевич, – приподнявшись на локтях, Кузнецов кое-как повернулся в сторону стола. Потому что попытка встать потерпела фиаско. Обнадежившая несколькими минутами ранее легкость оказалась обманчивой: пускай боли не осталось, но и сил тоже не было. – Рад представиться: Кузнецов Александр Игоревич, вице-адмирал ВКФ...

      Здесь Александр невольно запнулся. Какой же он теперь адмирал? Корабль потерял – причем даже не зная, что произошло, какими стали последние минуты 'Неподдающегося'. После потерял людей – так же бездарно, глупо. Вот и весь адмирал – только звезды на плечах и остались...

      – Адмирал, значит? – усмехнулся Поджига. Усмешка вышла сардонической, да и голос насквозь печальный – А не боишься так громко? Все-таки мало ли что?

      Кузнецов понял, что в словах этих нет угрозы, ни даже насмешки – просто прямота одиночества, когда отвыкаешь витийствовать и речь приобретает характер некоторой жестокости. Потому, отвечая, Александр и не подумал оскорбляться :

      – Не боюсь, Юрий Николаевич. Я советский офицер и не считаю, что этот факт можно при каких бы то ни было обстоятельствах считать постыдным. А что до разумных опасений, то, полагаю, о звании вы и так наслышаны. Если не от Алисы, то уж погоны всяко сумели. И давно бы оповестить успели кого следует, нет?

      – Так, да не так... – хозяин дома неопределенно покачал головой. – Жена, в отличие от тебя, молчала. Да и погон-то нет. Шинель и китель и вправду армейские, только знаки все спороты. А без них мало ли что за человек? Военные сейчас со складов замерзающим и одежду, и припасы раздают, так что...

      Пока Кузнецов осмысливал услышанное, Алиса с некоторым наигранным негодованием возразила:

      – Никакая я не жена, с чего вы взяли, Николай Юрьевич?!

      'Вот так... Даже погон не осталось... А это что? Не жена? А при чем здесь это вообще? Откуда это взялось? – несколько секунд Александр вдумывался в слова. А потом словно обухом по голов ударила память. – Точно! Ведь старик же сказал!'

      – Не жена, стало быть? – с усмешкой процедил меж тем Поджига – Не успел, значит? Ну тогда невеста. Тут не в имени дело, а в сути.

      – Да что вы... Что вы говорите то?! – вновь принялась возражать Алиса. И, словно в немой просьбе о поддержке, обернулась к Кузнецову. Но адмирал не заметил – слишком точным оказался выпад. 'Сразу всё понял! Но зачем говорит? Издевается, шутит? Нет... Не станет он – не такой человек, сразу видно. Да и я не мальчик... Значит что-то подразумевает...'. Думая так, адмирал внимательно выдерживал взгляд хозяина, пытаясь разгадать мотив. Впрочем, загадка-то проста. И, продолжая вполне откровенно, Поджига произнес как ни в чем не бывало:

      – То, Алиса, то... Ты вспомни, дочка, как пришли? Замерзшие, измотанные, обессилившие... Адмирал – вовсе без сознания, уже бледный, задубевший. Да и ты не лучше: на честном слове держалась. А всё же не бросила, дотянула. На себе ведь. И не один километр. И все по лесу, по метели... Плечи до крови стерла, но дошла. Так, девочка, не каждая жена мужа тянуть будет... Со стороны оно видней.

      'Вот он о чём! – догадался наконец Кузнецов. Меня сразу понял, да и она, наверняка видела... Значит, это не ей говорит – мне... Ай да дед! Но ведь и вправду, неужели и она тоже...? Неужели?'

      – Александр! – Алиса наконец напрямую обратилась за поддержкой. И невольно забылась – сбилась на 'вы' – Скажите же, что всё не так.

      Кузнецов открыл было рот. Но слова примерзли к языку. Встретившись взглядом с девушкой, он вновь невольно оказался под ударом. И, конечно, вновь проиграл – слишком неравны силы в этом извечном противостоянии.

      Алиса неожиданно так же смутилась. Щеки густо покраснели – краска достигла даже кончиков ушей. Пряча неопределенный блеск в глазах, девушка нахмурилась, вздорно отвела взгляд в сторону. А адмирал уже секунду как не мог выдавить ни слова, ни звука.

      И, конечно, выручил понимающий дед:

      – А нет так и нет. Вам-то оно, кончено, лучше знать. Уж простите, привиделось. Ну так и не обижайтесь, не слушайте – мало ли что по старости привидится. Старость – она не радость...

      Впрочем, в самом хозяине о старости не было и намека. А уж старательно запрятавшийся в глубине внимательных глаз лукавый огонек и вовсе не стоит упоминать... Но все офицеры с удовольствием приняли даже столь хрупкий повод, лишь бы переменить тему. Потому старик невозбранно продолжил:

      – Да и вообще, не к тому речь... А речь, стало быть, о другом: что вы делать-то собираетесь дальше?

      – Философский вопрос... – ответил, усмехаясь, Кузнецов. – Конкретно сейчас или вообще?

      – И сейчас, и вообще, Александр Игоревич, – небрежно ответил родственной ухмылкой старик. – Как древние говорили: если не знаешь, куда идти, ни один ветер не будет попутным. А ведь еще неплохо бы знать не только куда, но и зачем.

      Предваряя назревшую реакцию адмирала, Поджига решительно продолжил.

      – Да только ты не передо мной старайся – мне тайны твои не нужны... Ты для себя решай. Время настало сложное, опасное. Сейчас уже не раскачиваться – действовать пора. Иначе пропадешь.

      – Что ж, и на добром слове спасибо, – легко ответил Кузнецов. – За совет особенно – непременно подумаю. А что до 'сейчас'... Если не прогонишь, Юрий Николаевич, то пару часов у тебя останемся. После – тронемся потихоньку в путь.

      – И далеко ли собрался, сынок? – в уже привычной сардонической усмешке деда проскользнуло неодобрение.

      – Для начала в Сургут... – всё еще не понимая, ответил Александр. Но раздраженность уже начала понемногу закипать в душе.

      – 'Для начала...' – поддразнил старик, добавив в голос значительную порцию иронии. – Хорошенькое начало. И как идти собираешься? Без одежды, припасов. Денег нет, документов нет. Кто такой, зачем, почему – неизвестно. Надеешься, там тебя с распростертыми объятиями примут?

      – Юрий Николаевич, вы на что намекаете? – прилагая усилия, чтобы сдержаться и не нахамить в сущности ни в чем неповинному человеку, ответил Кузнецов.

      – А то, милый, то... – по-прежнему усмехаясь, бросил Поджига. – Немцы в Сургуте.

      – В каком смысле 'немцы'? – ошеломленно пробормотал Кузнецов. – Может, еще скажете гвардейская дивизия СС, танковый полк и дивизион боевых дирижаблей? Вы, простите, дорогой Юрий Николаевич... Как бы помягче... Хорошо себя чувствуете?

      – Нет, товарищ адмирал, увы. Здоров, чего и вам желаю, – спокойно парировал Поджига. И с грустью добавил. – Хотя и не отказался бы сказаться больным... Вы ведь не можете просто знать – неоткуда. А сейчас весь эфир забит трелью германского канцлера... Да вот, вы сами послушайте... Или не готовы пока? Время ждет: если хотите, можно позже...

      – Время не ждет! – резко отрубил Кузнецов. – Никогда не ждет! Просто мы не можем успеть. Вот и придумал кто-то злой эту фразочку...

      – Злой? – уточнил Поджига. Сам старик тем временем уже успел непринужденно подняться, прошел в соседнюю комнату и вернулся с приемником в руках. Вещица оказалась не то, чтобы древней, но вполне старой: лет двадцать точно возраста. Умостив слегка угловатый раритет на стол, дед принялся крутить, что-то настраивать. – Может быть не злой, а милосердный...

      – Все может быть... – отмахнулся Александр. Сейчас ему не до абстрактных теорий и словес – рушится, стремительно рушится всё. – Послушайте, Юрий Николаевич. Зачем вам этот ... проигрыватель? Он же отстал от жизни вовсе? Что с ним услышишь? Уже давно широкополосная сеть вычислительная протянута по стране, ЭВМ в каждом доме... Даже спутниковая связь не редкость. Цифровой век, а вы...

      – Я, дорогой адмирал, не пенек замшелый, не нужно меня приобщать к прогрессу. После объяснимся... – не без раздражения огрызнулся дед, продолжая копаться в аппарате. – А помимо того неплохо бы такому большому начальнику помнить: в каждой эпохе свои плюсы. Всему время под солнцем.

      – Господи, только не мучайте меня Экклезиастом! – попросил Кузнецов, скривившись. Раздражение, что, после услышанного грома, никак не удается все проверить своими глазами – вернее, ушами, – Вы же обещали канцлера.

      – Александр, мы кажется, прочно перешли на 'ты'? И вообще, не торопи – молодой ещё меня подгонять! Терпение... Всё, готово! – Довольный, дед в последний раз чем-то щёлкнул в приемнике. Небольшая угловатая коробка ожила: фыркнули динамики, захрипели. И Кузнецов тут же полностью растворился в передаче, превратившись в слух. За спиной остались чувства, переживания, люди – осталось только настоящее, только слово...