Текст книги "Отступление"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

      – Товарищи офицеры! Приказ командира – 'Сми-ирно'!

      Услышали, очнулись. Словно волна прошла рябью по строю. Помещение вновь дрогнуло, наполнилось жизнью. Щелкали о металлический пол подкованные каблуки, скрипели ремни портупей, шаркали рукава и куртки. Как началось, так и смолкло. Но теперь молчание не было гнетущим – к офицерам вернулась привычная волевая твердость. Когда наконец через несколько секунд движение прекратилось, в наступившей тишине раздался спокойный голос Геверциони. Словно и не случилось ничего:

      – Так вот. Норильск – это не прихоть и не очередной бред. Это суровая необходимость. В случае, конечно, худшего сценария. Да! Я понимаю, что предстоит почти три тысячи километров по пересеченной местности, вслепую. Не исключено, что мы опоздаем, не дойдем. Но нет альтернативы. Если не так, то только в плен. Или штыки в землю, сами – по домам. Такой вариант устроит?

      Геверциони умолк. Вновь тяжелый взгляд пристально ощупал ряды. Офицеры подтянулись, но ни проронили ни слова.

      – Лично мне альтернатива радикально не нравится! – продолжил с легким, намеренным пафосом Георгий. – Я даже не буду громко распространяться о присяге и о чести советского офицера. Ни к чему. Вспомните другое. Разве ради этого был бой на орбите? Ради этого погиб 'Неподдающийся'?

      После очередной паузы генерал, одобрительно кивнув молчащим офицерам, продолжил как само собой разумеющееся:

      – Усилия стоят результата. В районе Норильска, в скалах у побережья скрыта база НКГБ. Завод, склады провизии, боеприпасов и сырья. Но самое главное – передовые разработки военной техники, не имеющей в конструкции ни одной микросхемы, ни одного процессора. На случай именно ТАКОЙ войны.

      – А много этих запасов? – живо поинтересовался Лазарев. Кажется, один из немногих, кто вовсе не испытал переживаний по поводу дальнейших действий бригады. Не остался равнодушен, а именно не допускал мысли, что можно поступить иначе, кроме как вести борьбу до победы. Несмотря на явно тяжелый характер, полковник начинал всё больше нравится Геверциони.

      – Много, товарищ Лазарев, – усмехнулся Георгий – На две дивизии...

      Когда наконец со всеми острыми углами было покончено, совещание вошло в привычное русло. Высказав общее видение стратегии, Геверциони не встретил в целом критики. Первая часть плана предполагала марш до Уренгоя за месяц. Далее – к Норильску. На второй этап, сопряженный с большими трудностями, заложили шесть недель. Здесь придется идти вдали от обжитых мест. В зависимости от обстоятельств на месте решили определить: либо идти коротким путем – почти напрямик, либо – по льду Пура до Тазовской губы, а затем по рекам выйти к цели. Второй вариант получался длиннее на добрые полторы сотни километров, однако так не приходилось беспокоиться о проходимости пути.

      Лучше всего, конечно, отыскать транспорт. Как сугубо армейский человек, Геверциони отлично знал, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. А здесь так вообще оптимально по воздуху. Но только это совсем сказки. Поразмыслив, Георгий лишь горько усмехнулся наивным мечтам. Нет, если получится – он только 'за'. Но получится – это вряд ли... Всё это несбыточно и эфемерно как и давние его кадетские грезы. Три с половиной тысячи человек незаметно никак не перевезти: ни самолётом, ни поездом. И пытаться – значит лишний раз подвергнуть опасности как бригаду, так и базу. Причём последняя без всякого пафоса гораздо важней.

      'Значит, никакого транспорта, – заключил Геверциони. – Если удастся – попробуем, но самим – не сметь!' Этот вопрос генерал тщательно прокачал задолго до совещания – именно с него и начал раскручивать стратегию ещё на 'Неподдающемся'. Так что теперь в голове уже не обрывки идей, а четкие, разложенные по полочкам аргументы. Их-то Георгий и обрушил непререкаемым валом на офицеров. Которые, говоря по-правде, вовсе не испытывали удовольствия от продекларированного намерения командующего. Но, выслушав, поутихли. Возразить оказывается нечего.

      Самым слабым местом кампании оставался острый дефицит питания и медикаментов. Даже если удастся завладеть в скором времени армейскими грузовиками и провизией со складов. Топливо рано или поздно закончится, да и невозможно всю бригаду разместить по транспортам. Значит, предстоит пеший марш почти на всем протяжении. Увы, альтернативы были гораздо хуже.

      Когда совещание наконец закончилось, офицеры споро разошлись. До назначенного на половину двенадцатого марша оставалось чуть больше полутора часов, а значит необходимо успеть все еще раз проверить и перепроверить. Работа офицера – настоящего, лишенного догматизма, косности и самолюбования – тяжелее не придумаешь. После аварийной посадки бойцы давно уже и крепко спят. Проверили снаряжение, чем-то помогли техникам или медикам, в пол уха выслушали привычные уже наставления офицеров или сержантов – вот и все.

      А офицеры весь день на ногах. Марафон начался еще на 'Неподдающемся'. В условиях военного положения даже не в свою вахту приходилось спать урывками – два часа уже считались за благодать. За которыми вновь совещания, проработки, инструктажи. Офицер должен все видеть, все слышать и везде успевать. Но самое главное – непременно знать, что и как делать в любой обстановке. И им удавалось.

      Долгие часы неизвестности истрепали нервы. Беззащитные, они висели в неизвестности, каждую секунду ожидая, что грянет буря. Но, не смотря ни на что, в нужный момент не подвели – всё выдержали, всё преодолели. Под беспощадным огнем, перед бесконечной пугающей пустотой, перед превосходящим по силе противником – устояли. И даже смогли победить, или по крайней мере – не проиграть. Больше того, сумели в момент крайней опасности сохранить честь и достоинство. Подвергая эвакуацию риску, вытащили из разверзшегося хаоса всех до последнего оставшихся в живых.

      Затем было недолгое падение. Но и здесь офицерам нет передышки. Врачи и санитары спасали жизни и здоровье – подчас без секунды перерыва. Лишенные сложных приборов, они делали то, что должны были и делали хорошо. Не легче и командирам десанта: нужно суметь приободрить бойцов, выслушать, не дать отчаяться – отвлеки чем можешь от крадущихся ядовитой змеей мысли о внезапной смерти снаружи. Ты сам не знаешь, что ждет впереди, но сумей преодолеть страх. Потому, что ты в ответе за судьбы многих – не только свою. И вновь смогли.

      Вот и сейчас офицеры спешат выполнять долг – перед бойцами и совестью. В мешковатых куртках, с опущенными на лицо капюшонами, они выпрыгивали в ночь. Ветер лишь набрал силу, да и мороз стал злее, но даже склоняясь под ударами окрепшей вьюги, люди непреклонно шли вперед.

     Глава 18

  Геверциони, Ильин, Камерун, Чемезов. 06.31, 7 ноября 2046 г.

      Вот уже последняя фигура темная фигура растаяла, растворилась в кружевном снежном подоле. Накрепко затворив дверь, словно радушный хозяин за ушедшими гостями, Геверциони вернулся к оставшимся. После совещания Раевский, воспользовавшись оказией, отпросился к техникам – помогать разбираться в железках. А Лида Соболевская сбежала под защиту доктора Гольдштейна еще раньше. Растопила сердце престарелого эскулапа рассказом о кровожадном деспоте генерале и ретивых опричниках. Тот не смог устоять, сраженный напором и обаянием юной красавицы – в глубине закаленного сердца ветерана внезапно проснулся тщательно подавлявшийся ранее отцовский инстинкт.

      Нельзя сказать, чтобы доктор действительно беззаветно верил рассказам о палачах-чекистах – уже более полувека прошло с тех пор, как НКГБ утратило ореол былой мрачной таинственности. Однако, еще оставался в памяти жар щедрого костра лжи, распаленного за краткие дни переворота. Пускай мятеж пятьдесят третьего был жестоко подавлен, угли, увы, тлеют...

      Когда полковник Гольдштейн уводил Соболевскую, та крепко обхватила его за руку. Старик шел донельзя довольный: грудь колесом, нос и подбородок задраны по-молодецки, а в глазах таились лукавые искорки. Лида же была само очарование. Она так трогательно прижималась к плечу доктора – словно несчастный, промокший зверек, которого кто-то добрый решил забрать с улицы.

      Геверциони не удержался – открыто улыбнувшись, помахал ей вслед. На это Лида ответила испуганным взглядом и лишь сильнее прижалась к доктору. Почувствовав, что объятия внезапно окрепли Гольдштейн обернулся к девушке и все сразу понял, проследив направление взгляда. Бросив на генерала небрежный взгляд, он лишь с чувством превосходства высокомерно дернул щекой и безмолвно продолжил идти. Георгий с трудом поборол тогда желание громко, задорно расхохотаться.

      В итоге в капитанском боте осталось пятеро офицеров: Ильин, Фурманов, Чемезов и Камерун. Иван Федорович, впрочем, порывался было отправиться помогать еще кому-нибудь в чем-нибудь, но его удержал Роберт. Пока офицеры расходились, майор отвел замполита в сторону и что-то настойчиво втолковывал на ухо, бросая косы взгляды по сторонам. Вначале на лице Ильина отразилось удивление – брови поползли вверх, глаза расширились и недоверчиво уставились на Чемезова. Но в процессе бурного, с богатой жестикуляцией, объяснения Иван Федорович вновь обрел былую дружелюбность – кивал, соглашаясь с чем-то. Наконец, тронув Роберта за руку, произнес: 'Хорошо, согласен' и таки остался на борту.

      И вот теперь, когда все разошлись, Чемезов решительно шагнул к Геверциони.

      – Не узнаю тебя, Дик, – скрестив руки на груди, первым произнес Георгий. От пристального взгляда чекиста не ускользнула внезапная серьезность обычно беззаботного подчиненного. – Не томи – выкладывай все как есть.

      – Такое дело... – внезапно замялся Роберт, опустив взгляд. На щеках проступил робкий румянец.

      Ильин, глядя на робеющего майора, счастливо улыбался, Камерун сосредоточенно рассматривала узоры на потолке. Даже невозмутимый Фурманов удивленно скосил глаза. Однако это не помешало продолжать распаковывать запаянную в полиэтилен шоколадную плитку.

       Еще толком не понимая, что все-таки происходит, Геверциони продолжил балагурить. Скорчив растроганную физиономию, он ласково произнес:

      – Неужели опять двойка? Не бойся, сынок. Я все прощу. – и продолжил уже обычным голосом. – Выкладывай, что случилось?

      – Я... Мы... – собравшись с силами, майор наконец решительно выдал. – Мы с Алисой решили пожениться...

      В наступившей внезапно тишине было особенно хорошо слышно, как зашелся кашлем Юрий, от удивления поперхнувшись шоколадкой. Откашлявшись наконец, он перевел взгляд с Роберта на Алису и обратно, а затем внезапно радостно захохотал, держась за живот.

      Чемезов стоял вест красный от смущения, переминаясь с ноги на ногу, внимательно вглядываясь в лицо Геверциони. Подумав сначала, что это просто шутка, Георгий поспешно отбросил крамольную мысль – не похоже, чтобы подчиненные дурачились. Да и никогда раньше с подобными вещами не шутили. Внезапно генерал ощутил, что не знает, как ему быть дальше – чего вообще от него ждут. Привязавшись за годы работы к подопечным, он подсознательно воспринимал их словно несмышленых детей. И вот теперь на собственном опыте ощутил, каково отцам слышать подобные слова. А ведь буквально минуту назад он потешался над чувствами доктора Гольдштейна... Поразмыслив, Геверциони выдал сакраментальное:

      – Ну... Совет вам да любовь, товарищи... – после этих слов к здоровому хохоту Юрия внезапно присоединилась и Алиса – даже Ильин сидел, улыбаясь в кулак.

      – Нет, вы не правильно меня поняли, товарищ генерал... – продолжал гнуть линию Роберт.

      – Так а что же ты тогда хочешь?

      – Ну... Во время войны вы, как старший по званию, обладаете правом регистрировать брак...

      – Ого!... – искренне поразился Геверциони. – Это ты хитро вспомнил.

      – Георгий Георгиевич, так вы согласны? – трогательно взмахивая ресницами, спросила Алиса.

      – Да, обошли меня со всех сторон... – уклонился от прямого ответа генерал. – Никогда еще бракотворцем... или бракоделом?... быть не приходилось... Расскажите хотя бы, как дошли до жизни такой?

      – Ну я ведь вам говорил, что с серьезными намереньями! – обиделся Чемезов.

      – Нда-а... – прищелкнул языком Геверциони. – Скоро вы всё...

      – Да нет, Георгий Георгиевич! – Алиса порывисто вскочила с кресла и обняла Роберта, встав сбоку. – Мы уже давно... С последней командировки...

      Тут она вновь покраснела, и смущенно ткнулась в плечо жениха. Тот ласково поцеловал её, потрепав непослушные кудри, и продолжил:

      – Да, Георгий Георгиевич, мы давно собирались...Но все как-то тянули... А когда все произошло, закрутилось... В общем, решили, что как приземлимся – первым делом вас попросим нас зарегистрировать...

      – Вот так! Жизнь идет, а я не замечаю, старый дурак! – посетовал Геверциони. Скорчив жалостливую гримасу, обратился к Фурманову. – А ты знал?

      – Догадывался... – протянул полковник, неопределенно пожимая плечами.

      – И молчал! Все меня предали... Уйду я от вас...на пенсию! Буду на даче под Смоленском крыжовник выращивать...

      – ...И животноводство! – назидательно подняв палец, внезапно добавил эрудированный Ильин.

      – Да, и это тоже, – как и в чем не бывало, согласился Геверциони.

      Отсмеявшись, генерал уже серьезно спросил:

      – Но вы понимаете, что это не шутки? Нельзя сегодня захотеть, а завтра перехотеть? Ведь война идет. И присяги никто не отменял. Кто знает, как нас раскидает жизнь, куда окольной тропой заведет? Сможете выдержать? Лишения и невзгоды? Это ведь не для красного словца говорится. Готовы к этой ответственности?

      – Готовы, – хором произнесли молодые.

      – Ясно... – усмехнулся Геверциони. И, несмотря на бушующую снаружи вьюгу, несмотря на войну и стыдливо караулившую по темным углам смерть, на этот короткий миг в душе у него было светло и спокойно.

      Расстегнув китель, Георгий достал из внутреннего кармана цепочку. На тонкой серебряной нити белой звездой просияло тонкое женское колечко.

      – Держи.

      Символ бесконечной и чистой любви лег в руку Роберта.

      – Ой! – только и смогла выговорить Алиса, прикрыв рот ладошками. В уголках глаз заблестели хрустальные бисеринки слез. – Не надо, Георгий Георгиевич!...

      – Не переживай, девочка, – Геверциони нежно провел ладонью по её волосам. – Так правильно. Нужно жить.

      – Тогда и от меня возьми, жених, – подхватил Фурманов. Соскочив со столешницы, он решительно вложил в руку Чемезова свое кольцо. – Мы с женой новое купим.

      Не находя слов, Роберт часто заморгал и внезапно заключил Юрия в объятия. Алиса же прыгнула на шею Геверциони и разревелась. Уткнувшись курносым носом ему в плечо, девушка громко всхлипывала, подрагивая всем телом, а Георгий крепко держал её, шепча на ухо всякие благоглупости.

      Но даже в такой светлый момент Георгий не мог забывать о деле. Просто не мог позволить такой роскоши. Увидев, как Ильин кивком указывает на часы, генерал сделал над собой усилие и ласково отстранил Алису.

      – Не плачь, все хорошо...– спросил он. На порозовевшем лице Камерун еще блестели капельки слез и Геверциони решительно их смахнул. – Ну что, готова?

      – Да... – Ответила девушка, все ещё продолжая всхлипывать.

      – Тогда прошу вас, товарищи молодята, встаньте здесь и возьмитесь за руки. Юрий, подойди – подержи пока у себя кольца.

      Возникла небольшая суета – подопечные то ли дурачились, то ли взаправду никак не могли спокойно встать по местам. Воспользовавшись заминкой, Ильин вышел в коридор. Краем уха Геверциони уловил, как оттуда доносились несколько секунд странное громыхание и скрежет. Через десяток секунд Иван Федорович вернулся, держа руки за спиной. На немой вопрос Георгия он только пожал плечами, заговорщицки ухмыляясь.

      Наконец молодежь с горем пополам успокоилась. Картинно откашлявшись, Геверциони приступил к церемонии. Не лишая себя удовольствия разбавить волнительную атмосферу доле иронии и пафоса.

      – У нас сегодня радостный день. Да, радостный не смотря ни на что. Потому, что мы живы. Потому, что полны решимости и сил идти вперед, бороться. Потому, что в час испытаний остаемся советскими людьми. И не разучились, не забыли, что значит любить.

      Именно любовь собрала нас здесь. Самому чистому, самому безграничному и всесильному чувству мы обязаны и должны быть благодарны.

      В трудный час для нашей великой Родины, когда уже разгорелось пожарище войны, когда сложили головы в неравной борьбе наши братья и сестры по оружию, мы стоим здесь и сейчас. И мы не забываем об этом горе, не бежим, нет. Движимые жаждой, мы торопимся жить, стремимся к великим свершениям и поступкам. Движимые любовью, трепетно сохраняем в душе память. Это пламенное чувство объединяет нас, таких непохожих, разных людей в едином порыве: защитить то, что нам дорого, победить. В этом наша сила. Кто и что бы не стояло у нас на пути – мы все преодолеем.

      И именно в этот день, вопреки всем горестям, наперекор чужой грозной воле, лишь сильнее сияет пламя любви в молодых сердцах. Я, Георгий Геверциони, генерал-майор НКГБ, спрашиваю вас, молодые: является ли ваше желание вступит в брак обоюдным, свободным и искренним?

      – Да, – решительно кивает Роберт. Его взгляд сосредоточен, лицо серьезно – ни единая черта не дрогнет.

      – Да, – тихо, но не менее твердо вторит ему Алиса.

      – Готовы ли вы в радости и в горе хранить верность клятве в вечной любви друг другу?

      – Да... – хором отвечают молодые.

      – Принимаю слова вашей клятвы и беру в свидетели присутствующих здесь Ивана Федоровича Ильина и Юрия Артуровича Фурманова. От имени Союза Советских Социалистических Республик и себя лично поздравляю с вступлением в брак и объявляю вас мужем и женой. В знак подтверждения клятвы можете обменяться кольцами...

      Новобрачные, не дослушав до конца, обнялись, соприкасаясь лбами. Алиса сплела пальцы на затылке мужа, привстав на носочки. Роберт наклонился, одной рукой поддерживая любимую за талию, другой – провел по щеке. Не разлучая сияющих взглядов, они так и застыли в нерешительности, поглощенные пьяным восторгом. Затем, не размыкая сияния взглядов, наощупь отыскали ладонь Фурманова – Юрий быстро сориентировался и услужливо подступил к товарищем, подняв руки. Чужие кольца легко скользнули, прийдясь точно по размеру. Дивясь невероятному, доброму чуду, Алиса и Роберт замерли. Даже на пару секунд задержали дыхание – так боялись, не хотели спугнуть до жестокости неуловимое мгновение.

      – Горько... – шепнул Геверциони.

      Влюбленные встрепенулись, словно сбросив оковы сказочной грезы, и, наконец, слились в поцелуе...

  Глава 19

  Геверциони, Ильин. 06.59, 7 ноября 2046 г.

      – Иван Федорович, откуда вы достали коньяк? – не выдержал Геверциони. Злой холод все настойчивей жёг лицо и разговор был отличным поводом отвлечься. Ожесточенно пробиваясь сквозь завывающую метель, пятеро офицеров шли к месту построения. Казалось, весь мир внезапно превратился в сплошное черно-серое марево, в бесконечное мельтешение снежных хлопьев и заунывный вой дикого ветра.

      Но, нет, неправильно будет так думать. Каждый трепетно, ревностно сберегал в душе тепло и счастье, сияющие воспоминания. Тем более еще были свежи в памяти минуты неожиданной, невероятной здесь и сейчас радости. Кто мог предположить, что в первые же часы – во всей происходящей кутерьме, неразберихе – просияет полевым цветом скромная свадьба? Однако же не побоялась – ни холода, ни слез, ни грозной неизвестности завтрашнего дня – и расцвела, озарив людей новой надеждой, доказав торжество жизни и человека.

      Закончив официальную часть, офицеры позволили себе пол часа праздника. Вспоминались, сами ложась на язык, какие-то старые истории, небылицы, незамысловатые шутки. Гремели нестройные песни – без инструментов, иногда в разнобой, невпопад. Но как трогательны, как удивительно чудесны они казались в тот момент! А в довершение праздничной атмосферы словно карточный шулер ловким движением руки полковник Ильин ко всеобщему ликованию достал из-за спины бутылку коньяка.

       Коньяк оказался грузинским: на упаковке пестрела всевозможные медали, перечисление взятых премий и призов и короткое название – 'ОС'. Но самое удивительное – выдержка. По словам Ильина коньякам не менее двадцати лет. В разгар веселья спросить о происхождении находки в голову Георгия не пришло, а потом внезапно оказалось, что до построения к маршу остались считанные минуты. Веселье кончилось внезапно, на излете. Спешно собравшись, офицеры нырнули в студеную морозную ночь.

      Больно, тяжело было уходить – словно оставляли за спиной часть чего-то дорогого, невыразимо ценного. Но эти люди давно отвыкли жить только для себя. Долг велел идти, а раз нужно, значит нужно. В снег, в ночь, в огонь и неизвестность – каждый готов. Так они привыкли жить и не понимали, не умели по-другому. И вот теперь, когда приходится идти сквозь завывающую вьюгу, изо всех сил сопротивляясь неистовому ветру, когда случившаяся несколько минут назад сказка кажется несбыточно, недостижимо далекой, особенно сильно желание согреться в её стремительно удаляющемся свете...

      – Так что же, товарищ полковник? – перекрикивая плачь метели, повторил Геверциони. – Где вам удалось раздобыть такую редкость?

      – Все просто – это совсем нехитрый секрет, – ответил Ильин, наклоняясь к генералу и с усилием перекрикивая яростные порывы ветра. – Каждой капсуле приложено строго нормированное количество коньяка для поддержания тонуса бойцов и экипажа после посадки. Так что тут главное было знать, где лежит бутылка. Кстати, сделана партия специально для 'Неподдающегося' – еще ко дню закладки на верфи. Потому выдержка приличная.

      – Да... – тоскливо пробормотал Геверциони. Богатый букет пусть на краткий миг вернул ощущение дома – далекой солнечной родины. Как давно он там не был? Годы прошли – пролетев словно миг. Теперь уже там все не так: выросли, отстроились города, повзрослели дети, постарели друзья... Но и что-то осталось по прежнему. Все так же лежит на горных пиках снежная пелена – и ей нет дела весна, лето или зима вокруг. Величественные ледяные короны на пронзающих небо пиках... Все так же бережны натруженные руки к виноградным лозам, стройными рядами трепетно взращенным на редких клочках плодородной почвы... По-прежнему плещет море: набегает на песчаные пляжи и, вспениваясь кудрявыми валами бурной пены, отступает обратно... И все так же ярко, пронзительно пылает над горизонтом щедрое солнце...

      Нет, еще долго он не вернется домой. Но это и не важно – главное, что у него есть этот дом. Вместе с могучей общей Родиной есть и своя, поменьше, но не менее дорогая. С юных лет, когда научился мыслить сам и понимать суть вещей, он искренне, беззаветно полюбил оба своих дома. Не всегда человеку дается такая любовь – но Геверциони повезло. Малую родину любил всегда, а великую – общую – научился, когда понял, что только она сохранила в целости дорогой его сердцу горный край. Не бросила в трудные годы зари молодой республики – не отдала под пяту турок и персов. Защитила от немецкого ига. Терпеливо и трепетно излечила от горячности бунтарства. Кровь перебродила, успокоилась. И на родине Георгия наконец-то воцарился настоящий, истинный мир...

      Погруженный в воспоминания, Геверциони не сразу заметил, что пришел к месту сбора. Однако, этой ночью немудрено было бы сбиться с пути и более бдительному. Вьюга продолжала мести вокруг снежным подолом, надежно укрывая то, что не сумела тьма. Потому внезапно возникший словно из ниоткуда строй оказался для генерала неожиданностью.

      Приглядевшись, Геверциони смог различить вначале отдельных бойцов, а затем и их черты скраденные чернотой ночи. На раскрасневшихся лицах усталость, естественное негодование на нездоровую активность начальства, которое заставляет идти непонятно зачем и неизвестно куда. Но это не страшно, скорее наоборот – естественно. Потому Геверциони даже обрадовался увиденному. И было от чего: пережившие немало тяжелых минут бойцы стояли сейчас перед ним пусть раздраженные – но опрятные, как всегда гладко выбритые. Людей гнул к земле неистовый ветер, лицо и руки саднило от безжалостный снежных лезвий. Геверциони на себе ощущал, как пробирает до костей жуткий холод, как заползает липким страхом в душу, ворочается не зная покоя.

      Но вот эти смелые люди стоят сейчас перед ним и не шелохнутся. Черты их тверды, словно выточены из мрамора, взгляд непреклонен, исполнен грозной решимости. Все они даже сами по себе уже не просто бойцы. Три тысячи пятьсот сорок два человека, двадцать семь рот, девять батальонов, три полка. Все это – 137-я гвардейская десантно-штурмовая бригада. И не простые 'коробки' рот выстроились на марш – единый, слаженный организм.

       Полковник Лазарев, заметив пришедших, закруглил разговор комбатами и ротными и скорым шагом подошел к Геверциони. Четко отдав честь, замер в уставных трех шагах:

      – Товарищ генерал-майор. По вашему приказу бригада к маршу построена. Готовы выступать.

      – Благодарю, товарищ Лазарев. А что майор Гуревич? – кивнув, уточнил Геверциони

      – Майор вместе с людьми пятнадцать минут назад выступили в направлении на... на Пыть-Ях. Контрольная точка встречи – в условленном месте.

      Между тем из серой снежной пелены выступили офицеры-специалисты: медики, техники, инженеры. Первым шествовал, не без нарочитой торжественности выхаживая, доктор Гольдштейн. Несмотря на преклонный возраст спину он сейчас – и всегда – держал твердо. Благодаря высокому росту пополам со спортивным телосложением, эскулап разительно отличался от прочих своих коллег. Да что там! Он сейчас и рядом с дюжими десантниками смотрится вполне, да, вполне... Так что конкуренцию Лазарю Евгеньевичу составляли разве что полковник Лазарев да его тренированные подчиненные.

      И вот сейчас – припорошенный снегом, с неизменно воинственно взлохмаченной бородой, по-мушкетерски приподнятой – доктор решительно вышагивал, возглавляя приближавшуюся группу. Эдакий аналог местной оппозиции во главе с предводителем дворянства, выражаясь знакомыми образами. Геверциони прекрасно понимал, что с первых же минут знакомства между ним и Гольдштейном пробежала кошка. Безусловно, именно доктор невзлюбил нахального и пронырливого чекиста. Ну то есть такого, каким пожелал увидеть. Согласитесь, нужно очень постараться, чтобы заставить человека примириться с действительностью, которая человека этого ну ни капельки не устаревает. Оснований для упреков у доктора пускай не было, но оказалось вполне достаточно обычных предрассудков. Как-то не задавшиеся отношения стремительно ухудшились после жалобы Лиды Соболевской. Упав на благодатную почву, девичьи слезы взрастили осознанную неприязнь.

      Потому Гольдштейн с особенным удовольствием сейчас собирался высказать претензии 'внезапному' командующему. По классической интеллигентской схеме заклеймить кровожадного комитетчика. Геверциони же был человеком в межведомственном общении опытным. Не раз уже генералу приходилось сталкиваться с непониманием, неодобрением и даже открытой агрессией на почве именно честолюбия и предубежденности. И нередко такое понимание было именно плодом прекраснодушной глупости людей – иначе не назвать. Потому сейчас он прекрасно отдавал себе отчет в происходящем и не собирался давать доктору ни единого шанса не только перейти черту, но и просто навредить делу.

      – Товарищ комиссар государственной безопасности[29]29
  Звание Геверциони по иерархии НКВД – НКГБ до 1970-х гг. (устар.)


[Закрыть] ! – намеренно не отдав честь, как сделали это подошедшие следом офицеры, ринулся в схватку Гольдштейн. – Вы можете сделать со мной все, что угодно – хоть расстрелять! – но отправлять раненных я не дам!

      – Чем аргументируете? – спокойно уточнил Геверциони, коротко козырнув в ответ подошедшим.

      – Пятнадцать человек нетранспортабельны, еще десятерым требуется срочная операция в госпитальных условиях – но для этого нужен и транспорт, и госпиталь! Стабильных сейчас пятьдесят шесть человек и только от силы четвертая часть способна к маршу. Остальным требуется, как я уже сказал, транспорт, которого у нас нет! Выступать сейчас значит погубить людей!...

      Постепенно распаляясь, доктор перешел на крик. В тусклых, выцвевших глазах разгорелось неистовое пламя, лицо исказило яростью, откровенной злобой, а припорошенная снегом борода воинственно выдавалась вперед. Как никогда Гольдштейн сейчас походил на воинственного скандинава.

      Вслушиваясь в монолог, остальные офицеры даже несколько стушевались, поникли. Увы, для них Геверциони был личностью неизвестной и судили в первую очередь по печально известным предрассудкам. Кончено, за время совещания да и иные пересечения во время вынужденного знакомства стало очевидным, что генерал НКГБ не бюрократ, не дурак и не палач – во всяком случае, оснований так считать не давал. Но мало ли что, как говорится?

      – Понимаю ваши доводы, товарищ полковник...

      – Это не доводы – это факты! – очередным грозным выкриком прервал генерала доктор.

      – ... Но при этом начало марша я отложить не могу.

      – Оставите людей умирать?!

      – Нет, не оставлю. Однако для нас сейчас оставаться здесь – значить подвергнуть целую бригаду риску обнаружения и, как следствие – уничтожения. Так рисковать я не имею права.

      – Значит, все-таки оставляете!

      – Нет. Не всегда следует сводить ситуацию к крайним решениям. Основная часть бригады выступает к точке сбора, где мы встретимся с разведчиками. Здесь с раненными остается рота прикрытия. Как только вернутся люди Гуревича, я направлю их сюда. Так вы получите транспорт и значительное пополнение медикаментов. Учитывая, что многим необходимо стационарное лечение, раненных отправим в ближайшие госпиталя, на юг. Сами, в зависимости от обстоятельств, будем действовать как можно оперативнее. Увы, другого пока предложить не могу.

      Формально, Геверциони упредил все возможные пререкания. Ведь требования доктора оказались не просто учтены, но и уже активно прорабатывались. Со стороны могло показаться даже, что командующий в построении тактики действий руководствовался прежде всего интересами диссидентствующего эскулапа. Личные оскорбления генерал откровенно проигнорировал. Ни имея больше поводов искать ссоры, Гольдштейн нахохлился и, буркнув сквозь зубы нечто нечленораздельное, вновь скрылся в снежном мареве.